Текст книги "Малахит (СИ)"

Автор книги: Наталья Лебедева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 20 Коронация

Темное облако, похожее на ватное одеяло, лежало над землей. Между облаком и горизонтом небо было золотым. Садилось солнце.

Павел был один.

Он провел с Агат два чудесных дня, а теперь ее снова увели – жену наследника готовили к его коронации.

Павел смотрел на небо, на закат, на темные листья сада, на малахитовую Купальщицу, и снова на сад. В руках он вертел тот самый перстень, благодаря которому стал наследником престола. Перстень был странным. Крупный, красивый, идеально отполированный малахит с высеченной на нем королевской короной был помещен в оправу из дешевенького сплава. Откуда здесь взялся дешевый сплав? Малахиту проще было бы обратиться к мастерам Златограда за золотом или платиной. Да что там проще? Здесь все всегда именно так и делали. И потом, сколько помнил себя маленький Павел, перстень этот выглядел совсем не так. Камень был тусклым, со множеством мелких царапин, и короны на нем не было. Рисунок не мог прятаться внутри камня – это фантастика и бред. Это ведь не водяной знак, не молоком написанное письмо. Камень это камень, у него своя природа, у него свои законы.

Так может, это он сам, пользуясь открывшейся у него силой, стараясь убедить дворян в своем праве на престол и не задумываясь об этом, машинально создал из старого, никуда не годного перстня вот этот новый?

Но тогда откуда появился на перстне рисунок, в точности совпадающий с рисунком, высеченном на перстне Великого Малахита, который Авантюрин показал Павлу только вчера? И вообще, кто сказал, что перстней было два?

Да и черт с ним! – со злостью решил Павел и надел перстень на палец, твердо решив после коронации заказать для него новую оправу.

Следующий день был невыносимо жарок. На ясном, выцветшем небе сияло огромное солнце. Одуряюще пахли травы. Жужжали, стрекотали и звенели в воздухе тысячи насекомых. Птицы умолкли, прячась от зноя в ветвях деревьев.

Высокие сапоги и бархатный костюм сводили Павла с ума. От жары и волнения он был близок к обмороку и все время просил слуг принести ему воды.

Окруженный толпой придворных будущий король спустился вниз по парадной лестнице. Во дворе его ждал главный конюший – крепкий рыжий бородач с Кинесса. Огромная в ярких веснушках лапа держала под уздцы высокого тонконогого жеребца. Конь был ослепительно бел, так что солнце, отражаясь от его шкуры, больно било в глаза. Окруженный множеством людей, конь нервно перебирал ногами и несколько десятков золоченых нитей, привязанных к седлу, постукивали его по брюху. Нити были унизаны благородными камнями, каждый из которых напоминал о старинном дворянском роде.

Павел вскочил в инкрустированное малахитами седло, взялся рукой за узду, украшенную агатами, похлопал коня по шее и прошептал ему: «Ты умница, Эксцельсиор».

Медленно и степенно наследник престола выехал со двора. Глухо постукивали копыта по раскаленному солнцем камню мостовой, слегка позвякивала упряжь, бились друг о друга небольшие камешки. За воротами дворца вдоль дороги теснились толпы народа.

Павел знал, что они пришли сюда не только посмотреть на него. По древней традиции за наследником и свитой шли слуги с подносами, на которых лежали камни будущего короля и его жены. Слуги кидали камни горстями направо и налево, и люди бросались поднимать их, устраивая драки: камней на всех не хватало. Павлу показался варварским этот обычай, но Бирюза уверила его, что простолюдины любят подраться и любят потом хвастать своими трофеями и увечьями, полученными в схватке.

Павел знал, что ему нельзя сейчас оборачиваться назад. Он мог только слушать, и с ужасом отмечал, что шум и крики позади процессии становятся все сильнее. Люди, стоящие впереди, тоже начали волноваться. Видимо, по рядам прошел слух, что камней осталось мало, и на всех их не хватит.

Старая бабка, стоящая в первом ряду, глянула Павлу прямо в глаза и крикнула:

– Что это за король?! Даже в кранасию и то прибыли от него нет.

Павел нахмурил брови. Ему стало так обидно, а ведь он сделал ровно столько малахитовых шариков, сколько просили у него придворные. И тогда Малахит сделал то, чего не делал до него ни один правитель. Он слегка наклонился вправо и махнул рукой. Оторопевшие люди, не поняв сразу, что он делает, даже отшатнулись назад. Бабка, кричавшая ему обидные слова, взвизгнула и замахнулась на Павла клюкой. Но потом вдруг все поняли, что и он тоже разбрасывает камни. Зеленые шарики малахита текли из его перчатки нескончаемым потоком и ложились к ногам людей, как ложится на землю первый снег. Павел переменил руку и начал сыпать камни слева. Люди опешили. Широко открыв глаза, они смотрели на это чудо. Драки больше не было. Те, кто стоял в первом ряду, почтительно опускались на колени и, зачерпнув горсть камней, раздавали по камешку людям, стоящим сзади. Камней было так много, что хватило каждому, и даже после коронации мальчишки находили в пыли и меж камнями мостовой зеленые шарики малахита.

Весть о небывалой щедрости короля обогнала медлительную процессию, и когда Павел выехал на площадь Источника камней, толпа встретила его восторженным ревом.

Будущий король поднялся по ступеням старинного каменного помоста, устеленного коврами. Там, на помосте, стояла Агат.

Площадь Источника камней лежала на окраине города. Домов за ней уже не было. Только скалы и узкая расселина, ведущая к каньону.

На фоне бурых скал и багровых ковров Агат казалась солнечным лучом. Затянутая в узкое платье из золотой парчи, неподвижная, она была похожа не на женщину, а на статую. Павел подошел к жене, и статуя ожила. С поклоном она протянула ему тонкий золотой обруч, украшенный зеленым камнем.

– Я признала тебя мужем. Я обещала слушаться тебя во всем, как главного в семье. Теперь я первая признаю тебя королем и обещаю слушаться тебя, как главного в государстве, – сказала она громко, и замершая в ожидании площадь услышала каждое слово Агат.

Тонкий обруч опустился на голову Павла. Он повернулся к толпе, увидел тысячи глаз и понял, что они ждут чуда, они ждут праздника, они ждут чего-то такого, о чем можно будет говорить и спорить долгие месяцы, и о чем можно будет рассказать детям и внукам. Он мог дать им это чудо.

Зеленый туман спустился на землю. Солнце, такое яркое и безжалостное минуту назад, померкло. Земля задрожала под ногами у людей. Павел чувствовал, что взлетает. Он брал энергию у этих ждущих чуда людей и отдавал ее камню. Кто-то вскрикнул, испугавшись, но Павел Малахит простер руки и крикнул:

– Не бойтесь! Смотрите!

И медленно, одна за другой, словно из-под земли, поднялись под ногами у людей, стоявших ближе всего к помосту, десять малахитовых плит. И следы их ног остались впечатаны в плоть зеленого камня.

Ахнула свита, стоявшая по бокам помоста. А люди на площади взорвались ликующим ревом.

Они все еще шумели, все еще обсуждали увиденное, когда Агат сказала:

– Ты коронован людьми, теперь тебя должны принять камни. Я благословляю тебя на путь к Источнику.

Обеими руками она взяла его за голову и поцеловала в лоб, и от ее дыхания запотела зеленая звезда, сияющая в короне Малахита.

Глава 21 Источник камней

В день, когда Павла короновали, с Аделаидой случилось чудо. Почти целый месяц прошел после того, как ее с инфарктом доставили в больницу, и уже две недели, как ее перевели из интенсивной терапии в обычную палату.

Женщина на соседней кровати все время что-то говорила – долго и громко. Скорее всего, ругала правительство. Но Аделаида ее не слышала. Положив руку под голову, она думала, глядя на больничный потолок, покрытый трещинами и желтыми подтеками. Аделаиде было очень стыдно перед Ириной. Племянница бегала к ней в больницу каждый день, носила в термосе домашний суп и в тарелках, замотанных полотенцем, – котлеты. Она сильно постарела и осунулась, перестала следить за собой и часто плакала, но в душе не желала смириться с окончательной потерей сына.

Сначала Ирина смотрела на Аделаиду с надеждой – думала, что та очнется и скажет, где ее мальчик. Но придя в себя, Аделаида ответила, что ничего не знает, кроме того, что уже говорила.

«Если я скажу о Столбе, – думала она сейчас, – меня повезут в психушку. Что ж – дело ясное. Старая бабка, да после инфаркта – крыша уехала… Никто ведь не поедет в самом деле на кладбище. Да без меня они все равно ничего не найдут.» И она решила, что дождется выписки, а уже потом попросит Ирину съездить с ней на могилку матери. А там все объяснит, и тут же покажет.

Обычно после таких рассуждений она, успокоенная, тут же засыпала, но в этот раз нахлынули воспоминания…

Она вспомнила маму. Сначала такой, какой показывал ее шар, а потом донесся откуда-то запах вкусной еды, послышалось шуршание юбки и позвякивание украшений, и вспомнилось вдруг мамино лицо – настоящее, не такое, каким оно казалось сквозь хрусталь. Тоска по маме захватило все существо Аделаиды, она всхлипнула, захлебнувшись нечаянными слезами, и вдруг почувствовала себя плохо. Закружилась, погружаясь в туман, больничная палата, все потемнело вокруг и Аделаида оказалась в сумрачном коридоре. Коридор был узким, его стены были сложены из бурых больших камней. Испуганная, она обернулась по сторонам, и увидела за собой такой же столб, какой был на кладбище, только цвет столба был другим.

«Неужели?» – спросила она себя и заторопилась вперед – скорее выйти из этих стен и увидеть над собой родное небо. Но первый же шаг дался Аделаиде с трудом. Сердце будто сжала холодная рука. Со вторым шагом стало еще хуже. Аделаида сделала третий и поняла, что четвертый станет последним. Она не понимала, почему так происходит, но столб не хотел отпускать ее от себя. Получалось, что она может побывать на родине только так – не выходя из темного непонятного коридора. Надо было возвращаться домой, как ни тяжело далось ей это решение. Она шагнула в красное мерцание Столба Живой Жизни.

Аделаида с трудом выбралась из пещерки под корнями сосны и поплелась к шоссе, потом пошла по обочине. Сердце болело, и она держалась рукой за грудь. Фуры проезжали мимо Аделаиды, обдавая горячим ветром. Один раз она упала и встала только потому, что увидела впереди пост ГАИ. Инспектор вызвал скорую, едва увидел ее – пожилую, плачущую, грязную, одетую в одну только рваную ночнушку.

Когда Ирина приехала в больницу, Аделаида жалобно сказала ей:

– Ты только не отдавай меня в психушку…

И ей самой было ясно, что никому она ничего не скажет – так страшно было в конце жизни было угодить в тоскливые, изъеденные грибком корпуса психиатрической лечебницы.

Жара достигла своего апогея. Павел смотрел на скалы и темную полосу ущелья между ними, и ему казалось, что камни колышутся, поднимаемые от земли потоками горячего воздуха. Он дошел до расщелины и с минуту простоял меж двух высоких скал неподвижно: здесь было прохладно и немного сыро, и король, облаченный в кожу и бархат, почувствовал облегчение.

Высокие скалы поднимались по обеим сторонам двумя отвесными стенами, и Павлу казалось, что они смыкаются там, в вышине. Почему-то вдруг подумалось, что сейчас они начнут сдвигаться, подобно Сцилле и Харибде, и король пошел вперед. Сначала дорога была ровной, потом Павел начал спотыкаться о мелкие камешки, а потом путь ему перегородил небольшой завал. Он начал перебираться по камням, и они угрожающе зашатались под его весом. Он хватался за неровные острые края и ломал ногти, пытаясь удержать в равновесии всю эту шаткую конструкцию. Наконец завал кончился, а вместе с ним кончилась и расщелина.

Павел вышел на край обрыва.

Перед ним в окружении скал лежала широкая долина. День уже близился к вечеру и солнце заливало ее мягким светом. Казалось, будто в большую чашу налит крепкий красно-коричневый чай. Вся долина была усыпана скалами и валунами. Горы, обрамлявшие ее, зияли многочисленными пещерами. На одной из скал слева от себя король увидел отвесную стену цитадели Камнелота.

Павел долго смотрел вниз, пытаясь определить, куда он должен идти, и что должен делать в этой долине.

Спуск, ведущий туда, оказался довольно крутым. Павел бежал, и маленькие камешки скользили у него под ногами.

Если сверху долина казалась просторной, то спустившись, он попал в лабиринт из валунов: песчаник, известняк, мрамор, гранит. И только потом Павел понял, что валуны обозначают едва заметную тропу, которая ведет вглубь каньона. Он пошел по тропе, то теряя ее, то находя вновь. Наконец он оказался на неширокой площадке, устланной тонким слоем мягкой желтой пыли. Прямо перед ними возвышалась глыба песчаника. Казалось, когда-то давно кто-то вырубил в ней ступени и – на небольшом расстоянии от земли – сиденье. За этим валуном возвышался камень побольше. Он был высоким, покатым, вытянутым в длину и был увенчан крупными широкими зубцами.

Глыба песчаника была похожа на примитивный и древний трон, и Павел решил сесть на него.

Камень был теплым, почти горячим, спинка трона оказалась неудобной, острый выступ на сиденье мешал сидеть, и король хотел уже встать, но тут затряслась земля. Сначала он подумал, что вместе с троном опускается вниз, но оказалось, что огромный валун позади него поднимался вверх. Каждое движение валуна сопровождалось грохотом камней. Павлу показалось, что где-то далеко сошла лавина. Камень медленно плыл вокруг трона из песчаника, и наконец остановился. Грохот замер, осталось только эхо, похожее на раскат далекого грома, да ссыпались откуда-то время от времени небольшие камешки. Павел увидел, что прямо на него смотрят красивые черные глаза. Валун был живым существом.

Покатый, словно холм, камень стоял на четырех коротких ногах, похожих на слоновьи. С одной стороны у него плавно, как у крокодила, начинался хвост, с другой тело так же плавно переходило в небольшую плоскую голову. На спине в два ряда шли плоские пятиугольные пластины.

Плечо чудовища было совсем близко. Черные, желтые и светло-серые штрихи складывались, слегка поблескивая, в сотни узоров. Павел не смог побороть искушение и потрогал каменное плечо. Оно было гладким и теплым. Но это не было тепло камня, раскаленного солнцем. И Павел представил что там, под каменной шкурой, бьется сердце, и разгоняет что-то, похожее на кровь, и стремясь проникнуть в каждую клеточку организма, эта странная кровь дает телу тепло.

– Здравствуй, новый король, – медленно проговорило чудовище. Для Павла звуки не сразу сложились в слова – когда существо говорило, во рту его будто перекатывались камни.

– Добрый вечер, – ответил Павел.

– Что ж, поговорим? – спросил Камень.

– Поговорим.

– Сначала я расскажу.

– Да, конечно.

– Давным-давно кто-то создал землю и все, что ни есть на земле. Мы, камни-ящеры, змеи-металлы, деревья, звери, птицы и прочие заселяли ее. Огромные стада моих собратьев ходили по этой стране. Но мы не были бессмертны. Сестры мои и братья умирали, а я жил. И я стал чувствовать груз на своей спине. Сначала я подумал, что обрастаю камнями и в один прекрасный момент не смогу встать из-за их веса. Но моя прекрасная жена – она была умнее меня – сказала, что это не тот груз. Это ответственность за равновесие вещей, говорила она. Смотри, наши собратья – деревья, звери, вода, металлы, травы, огонь – все умирают, но из каждого племени остаются пары, и это неспроста. Именно мы, последние живые, должны держать этот мир, оставить его таким, как есть, неповторимым, оставить жизнь не только зверю и птице, но и камню.

А потом откуда-то появились люди – голые и тонкие, словно ужи, со слабыми руками и бессмысленными глазами. Ни речь не отличала их, ни умение обезопасить себя от зверей более сильных. Что ж, подумал я, может быть, в этом и есть смысл моей жизни – взять что-то столь бесполезное, как человек, и вдохнуть в него силу и рассудок, и умение работать, и способность понимать красоту. Кто-то создал меня, что-то создам я, нечто создаст человек. А без этого мир разрушится.

Ты будешь созидать?

– Да, – ответил Павел.

– Хорошо. Вот с этим я создал человека-камня. Человека, в котором желание творчества и возможность творчества слиты воедино. Ты видел, они создают не только полезные вещи. Они любят вещи красивые. Они любуются камнями…

Я люблю их, и хочу, чтобы ты знал об этом и любил их тоже. Я говорю об этом каждому из королей, быть может, уподобляясь тем самым суетливому родителю, который хочет, чтобы дочь его, выходя замуж, была счастлива. Но наставлениями или угрозами никогда ничего нельзя добиться. Свадьба сыграна и ты уже ни за что не отвечаешь… Но, может быть, когда-нибудь, раз или два, ты вспомнишь мои слова.

Вот и все, что я хотел тебе сказать. Теперь пойдем, я провожу тебя к замку. И знай, ты можешь приходить ко мне за помощью или советом в любое время.

Они шли по тропе, Павел был серьезен и сосредоточен. Он обдумывал то, что услышал, а потом вдруг вспомнил об одной важной вещи и сказал:

– Мне кажется, что я недавно видел камни, очень похожие на пластины на вашей спине – плоские и пятиугольные, только другого цвета. Может быть, открылась могила одного из ваших братьев? Может быть, нужно что-то сделать?

Камень остановился.

– Что? – спросил он, – Где? Когда? Как?

Павел начал рассказывать про Малышневку и про камни, которым в ней поклонялись.

– Нет, – ответил его спутник печально, и прозрачный зеленый изумруд выкатился из черного гагатового глаза, – это не мертвый камень. Теперь я знаю, куда она пропала – моя жена. А ты, король, теперь будешь знать тайну этой деревни. Живой амазонит останавливает время. Значит, они заманили ее в яму и закопали ее.

– Кто закопал? – Павел почувствовал ужас от того, что кого-то можно было закопать живьем.

– Дети. А она пошла. Она была доброй и всегда очень любила человеческих детей. Вот куда она пропала.

– Я попытаюсь ее освободить. Ведь она жива?

– Да, она жива.

– Так я попробую?

– Мне бы очень хотелось на это надеяться. Но я не смогу тебе помочь – разве только советом. Видишь ли, за последние несколько сотен лет люди брали из этого источника слишком много камней. Стены стали такими крутыми, что мне теперь не выбраться отсюда. Да и она вряд ли сможет спуститься… Ничего не обещай мне, но, если хочешь, попробуй. Я буду тебе благодарен, молодой король.

Павел поднимался по склону уже в сумерках, и ущелье показалось ему еще более мрачным. Серый свет еще проникал сюда, когда он перебирался через завал, а потом стемнело совсем. Павел благодарил бога за то, что здесь всего одна дорога. Он вел рукой по стене, чтобы не потерять направление, не закрутиться и не выйти опять к долине Источника камней. Путь показался ему бесконечным, он ободрал ладонь, и чувствовал, как из нее сочится кровь. И вдруг вдали в непроглядной темноте он увидел золотой штрих. Он не понял сначала, что это: рисунок на скале или странное пламя, которое не колышется и не мерцает. Павел оторвал руку от стены и пошел к этому странному свету, к золотому лепестку, к горящему клинку. А потом вдруг оказалось, что это платье из золотой парчи, что это она, его Агат, ждет его у выхода из ущелья и в руках у нее горит, мерцая и потрескивая, факел.

Павел вышел на площадь и, ослепленный светом факелов, поднялся на помост. Что-то гудело и волновалось у него под ногами. «Это люди, они не разошлись, ждут меня», – с удивлением подумал король.

– Камни приняли короля! – прозвенел слева громкий голос Агат, и толпа разразилась восторженными криками. К помосту подвели коня, Павел сел в седло, протянул руку жене и усадил ее впереди.

Когда они отъехали от площади, и подданные не могли больше видеть их в темноте, Агат прижалась к нему, поцеловала и сказала:

– Я так рада, что ты вернулся. Я очень за тебя боялась…

– А что, были случаи, когда короли не возвращались?

– Нет, но были случаи, когда они предпочитали туда не ходить.

Часть третья Правление Павла Малахита

Глава 1 Крысеныш-Веточка

Ноябрь. По стеклу, оставляя грязные разводы, стекают капли дождя. Краска на оконной раме растрескалась, а на внешней ее стороне и вовсе слезает клоками, так что рама кажется гнилой и серой, как этот короткий день. Окна выходят на широкую людную улицу, но боже, как тут грязно! Даже первые снежинки спускаются с небес уже покрытые серым налетом. Под окном на газоне рассыпана всякая полусгнившая дрянь. Каждое утро появляется на улице дворничиха. Она средних лет, в изношенных высоких ботинках, тянучках, облегающих ее тонкие костлявые ноги, старой кожаной коричневой куртке с отсутствующими на рукавах пуговицами и такой широкой меховой шапке, что в дождь она может служить зонтом для трех таких дворничих. Каждое утро Золотко видит, как женщина стоит под окном, опершись на метлу с длинной деревянной ручкой, и болтает с разными тетками, а мусора не становится меньше. Он растет на этом газоне вместо цветов.

Золотко поворачивается и смотрит в комнату. Серый цвет преследует ее и здесь. Серые обои, покрывала и занавески. Обивка дивана тоже серая. Ее, конечно, спрашивают, чего бы она хотела, но каждый раз Золотко упрямо говорит, что ее все устраивает. В конце концов, здесь мама.

Маме часто бывает очень грустно, но она старается не подавать виду. Ради меня, думает Золотко.

Они не могут вернуться домой. Вернувшись, они попадут в Малышневку. Маме станет плохо, возможно, она умрет, а для Золотко Малышневка станет такой же тюрьмой, как и эта. Она боится потерять маму и поэтому каждый день делает что-то для Берковского: брошку, браслет, цепочку, кулон или серьги. Иногда статуэтку.

Золотко боится, каждую минуту боится, потому что любит маму особой, щемящей любовью. Такой, от которой перехватывает дыхание. Такой, при которой мысль о потере невозможна.

Берковский поддерживает в ней тревогу и делает это с удовольствием. Золотко и сама понимает, что грусть и страх взрослят ее, и работы ее становятся более взрослыми, более зрелыми. Они притягивают, как притягивает людей все, что связано с человеческой болью, страхом, страданием. Люди охотно платят за них.

Золотко опять смотрит в окно. Через дорогу, уворачиваясь от машин, перебегают мальчишки. Их четверо, на том, что бежит последним, куртка грязна и изорвана, а шапка надета криво – на одно ухо. Сначала ей кажется, что это Крысеныш. Но откуда ему тут взяться? Она долго смотрит вслед убегающим мальчишкам, а потом скрывается в комнате. Садится на диван, принимается за работу. Негромко и медленно, почти по складам, Анис читает ей вслух сказки. Золотко любит слушать сказки и не любит смотреть телевизор, к которому мама начинает привязываться, как к другу. Сегодня девочка чувствует в себе силы вытянуть из Источника металлов достаточно золота и создать небольшую скульптуру. Она слушает знакомую историю и пытается придумать счастливую Золушку: одна туфелька уже на ноге, вторая наполовину вынута из кармана фартука. Но перед глазами совсем другая девушка: плечи опущены, спина уставшая, платок сполз на глаза, прядь спутанных волос выбилась из-под него, в руках – недочищенная картофелина, между коленями зажат котелок.

Грустно. Серо.

Дома из кирпичей, а кирпичи – это каменные выкидыши.

Грустно. Холодно и душно.

Золотко не знала, что мальчика зовут не Крысеныш. Он вспомнил свое имя в тот день, когда предал ее.

Когда закончились слезы, когда закончились силы, когда отболела самая резкая боль, он открыл глаза и увидел в траве тяжелую, крупную, загустевшую уже каплю крови. Веки опухли, заплаканные глаза видели нечетко, и Веточка протянул вперед дрожащую руку – он хотел убедиться, что кровь не мерещится ему. Рука тоже была перепачкана густым, ярко-красным. Мальчик почувствовал ужас. Он вскочил, стал стряхивать с руки красную засохшую корку и тут вдруг понял, что это просто земляника. Холмик между кустами, за которыми он прятался, был усыпан переспелой земляникой. Чтобы убедиться окончательно, он лизнул ладонь и почувствовал на губах знакомый горьковато-сладкий вкус. Сердце успокоилось и замерло в груди, утих шум в ушах, стало слышно, как поднимающийся ветер треплет высокие кроны сосен. Порывы его становились все сильнее, заволновались кусты, за которыми сидел мальчишка, приникла к земле трава перед землянкой. В траве лежала перевернутая корзинка, ручка ее, отломленная и раздавленная в щепы тяжелой ногой, валялась чуть поодаль. Рядом с корзинкой сидела Липа. Она ритмично покачивалась и держалась за горло. Настоящая, не земляничная кровь застыла на ее пальцах. Чуть дальше лежала Бронза. Крысенышу уже приходилось видеть мертвых, а Веточке было страшно, но он все же пошел посмотреть.

Бронза показалась мальчику очень худой. Ее крупный, мясистый нос стал вдруг острым и тонким, лицо побледнело, обозначились скулы. Подхваченная ветром прядь седых волос била старуху по глазам. Голова бессильно перекатилась на бок, и прямо под щекой на плече растекалась, пропитывая рубаху, кровь.

Крови было много, и Веточка застыл от испуга над распростертым телом.

Сзади подошла Липа, но он был так заворожен видом безжизненного тела, что вздрогнул от испуга, когда она дотронулась рукой до его плеча.

Липа была очень слаба. Рука ее, которой она опиралась на клюку, дрожала от напряжения, ноги едва держали, и для того чтобы опуститься на колени рядом с Бронзой, знахарке пришлось вцепиться в рукав Веточкиной куртки.

Она приложила ухо к груди старухи, провела пальцами по ее шее, подняла веки и вгляделась в глаза. Потом зачем-то пошелестела в воздухе мешочком, набитым сухими травами, и только после этого расстегнула рубаху и осмотрела рану. Веточка с отвращением смотрел, как она запускает палец в отверстие, оставленное оружием чужаков, и чувствовал тупую боль в собственной груди, будто это его рану тревожат скрюченные старческие пальцы.

– Жива, – сказала Липа наконец. – Но очень слаба. Кусочек железа попал в плечо и остался внутри. Надо развести здесь костер и нагреть воды. Может быть, я смогу ей помочь.

Веточка принес дрова. Он сбегал за котелком и набрал в ручье воды. Потом сотни раз – вниз-вверх по ступеням – мальчишка бегал в землянку за травами, за ножами, за мисками и чистыми тряпицами. Он весь отдался этому сладостному занятию – тупому исполнению чужих приказов, ни о чем не думал и начал чувствовать себя лучше.

Близко к Бронзе Липа его не подпускала. Он видел, как знахарка деловито колдует над телом старухи, как греет в огне костра нож. Потом услышал слабый крик, который сменился тихим, непрерывным стоном. Окровавленный нож полетел в траву, Липа забормотала заговоры, принялась втирать в рану мазь, лила Бронзе в рот отвар, и бормотала все громче и ритмичней. Веточка смотрел на это из-за куста. Он волновался и от волнения одну за другой запихивал в рот крупные земляничины. Мальчишка ел неряшливо, не обращая внимания на то, как он ест, и в уголках его рта коркой застывал багрово-красный земляничный сок.

Стих ветер. Солнце, готовясь спать, расстелило на верхушках сосен золотую перину. Умолкли насекомые, и только трели птиц отчетливо и ярко звенели над вечерним лесом.

Липа укрыла Бронзу овечьей шкурой, сама легла рядом на спину, вытянула руки вдоль тела и лежала так, не шевелясь.

Веточка подождал немного, потом подошел посмотреть. Обе женщины спали. Они дышали ровно и глубоко. Пламя костра лизало днище котелка, в котором кипел отвар. Густой белый пар поднимался над бурлящей водой и, отлетев от костра и еще не успев рассеяться, окутывал старух. Веточка принюхался и счастливо улыбнулся. Пар пах счастьем, покоем, тишиной. Мальчику захотелось спать, но он знал, что должен сделать очень важное дело. Веточка пошел прочь от землянки.

Он направлялся к усадьбе Алмазника. Небо впереди было еще светлым и застенчиво-розовым, а за спиной уже всходила первая бледная звезда. Каждый звук слышался теперь отчетливо, и еще издалека Веточка услышал беспокойное ржание коней и скрип тяжело груженых телег.

Из леса мальчишка следил за тем, как пять повозок медленно выезжали из Торговцов. По десяти небольших сундуков стояло на каждой телеге. А на первой с замиранием сердца Веточка увидел Золотко. Она показалась ему совсем маленькой и хрупкой. Может быть, все дело было в том, как сильно, по-детски, прижималась она к женщине, сидящей рядом, и светлые тонкие волосы девочки на темной ткани плаща казались светом, исходившим из материнской груди.

Сердце Веточки радостно забилось: значит все-таки они не во всем наврали, значит мама Золотко на самом деле была у них. И теперь, в плену, девочка казалась такой счастливой, что Веточка едва не заплакал. Но он все равно чувствовал себя обязанным выручить ее.

Телеги медленно двигались по дороге. Кони тащили их с трудом. Охраняли телеги только торговцы, из чужих здесь был один Берковский. Алмазник широко шагал рядом с ним. Оба глаз не спускали с Золотка. А она не смотрела ни на кого, кроме матери. Глядела ей прямо в глаза, проводила рукой по щеке, а потом прижималась к ней лицом и крепко-крепко обнимала, так что белые тонкие ручки белели еще сильнее.

Вскоре из-за деревьев показались вековые дубы и страшные стены Малышневки. Мокрая трава хлестала по высоким деревянным колесам телег, роса смывала с них пыль, собранную на дороге. Веточка со страхом смотрел, как обоз исчезает за высокими воротами. Но ему некуда было больше идти, и он пошел следом.

Он никогда не видел пальм, и эти странные деревья пугали его причудливыми, растворенными во тьме силуэтами. Он принял корабль за спящее чудовище и едва не закричал от страха. Потом лес поредел, и Веточка увидел странное, не похожее на свет факелов сияние. Торговцы снимали сундуки с телег и ставили их на площадку возле Малышки, пыль клубами вздымалась вверх и окутывала фигуры туманными облаками. Люди двигались медленно, их восточные халаты колебались в такт неторопливым движениям. Золотко здесь не было, не было и ее матери. Веточка подбирался все ближе и ближе. Его худенькую фигурку уже можно было различить за кустами, а он все тянул и тянул вверх шею, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. За его спиной хрустнула ветка, и кровь от страха стукнула в голову, оглушив и ослепив мальчишку.

– Ты кто? – тихо спросил его кто-то тонким голоском.

Веточка обернулся и увидел желтолицую девочку с узкими черными глазами.

– Меня зовут Ветка Дуба. А кто ты?

– Я Огонек. Я здесь живу. А откуда взялся ты?

– Я ищу девочку. Ты не видела здесь девочку? Ее привезли на этих телегах.

– Я не видела. Я только сейчас проснулась. Но они часто привозят сюда детей.

– И что они с ними делают?

– Я не знаю. Их уводят в лабиринт – вот туда, за дверь.

– А почему…

Тут девочка вздрогнула, крепко схватила его за руку и потянула в лес. Он послушно побежал за ней, спотыкаясь, пытаясь рассмотреть в сгустившейся тьме хоть что-то кроме белого пятна ее длинной, до пят, рубахи.