Текст книги "Убийство и Дама пик"

Автор книги: Наталья Потоцкая

Соавторы: Светлана Потоцкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Пошел вон, щенок! Совсем распоясались, плебеи, – услышала она над собой разгневанный голос.

– С вами все в порядке? – обратился он к ней. Милочка только помотала головой, пребывая еще в полуобморочном состоянии.

– Давайте отойдем в сторонку, а еще лучше – поднимемся наверх, здесь очень душно.

Незнакомец крепко взял ее под руку и повлек к выходу. На эскалаторе она встала на две ступеньки выше и, оглянувшись на своего спасителя, оказалась лицом к лицу с усатым брюнетом интеллигентного вида. Выйдя на улицу, он уверенно повел ее в ближайшее кафе, благо их сейчас полно, как в любой западной столице, сажая за столик, галантно отодвинул стул и протянул меню.

– Не хотите ли что-нибудь заказать? Или просто чашечку кофе с пирожным? Я бы рекомендовал вам глоточек коньяка, чтобы окончательно прийти в себя.

Дальше все было как в сказке. Новый знакомый, представившийся Аликом, оказался фотохудожником. В завязавшейся беседе он показал такую эрудицию, так неподдельно заинтересовался рассказами Милочки о Екатерине, что она и не заметила, как пролетело часа два за кофе с коньяком, пирожными и удивительно приятными разговорами. Потом он проводил ее домой ("Чтобы никто опять не напугал такого ангела, как вы", – объяснил он), взял ее телефон ("Чтобы узнать, как вы себя чувствуете, иначе места себе не найду от беспокойства"), В результате Милочка пришла домой совершенно ошарашенная, зачарованная и заинтригованная.

Позже вечером он действительно позвонил ей справиться о самочувствии, и опять они проговорили чуть ли не час. Алик пригласил ее на выставку, где они на следующий день и встретились, потом гуляли по набережной, наперебой читая любимые стихи и обсуждая любимые литературные произведения, причем вкусы их удивительным образом совпадали. К концу встречи Алик предложил сделать ее портрет, сказал, что готовит выставку своих фотографий и что ее лицо станет украшением всей экспозиции. Милочка была как пьяная, все казалось ей прекрасным и немного нереальным, вот только Павлу почему-то не хотелось говорить про нового знакомого.

Себя Милочка успокаивала тем, что это – не роман, а просто дружба, с Аликом ей хорошо и спокойно просто как с человеком. И еще тем, что о любви они не говорили никогда. Комплименты – да, были, причем в избытке. Но если бы Алик вдруг заговорил о своих чувствах, стал бы на что-то претендовать – о, вот тогда Милочка быстро поставила бы его на место и прекратила встречи и телефонные разговоры. Она иногда представляла себе, как это произойдет: Алик вдруг замолчит посередине какой-нибудь изысканной фразы, посмотрит на нее красивыми темными глазами и скажет:

"Я больше так не могу. Давайте объяснимся..." А она печально Покачает головой и ответит:

"Увы, я люблю другого и никогда ему не изменю. Мы можем быть только друзьями".

Тут Алик зарыдает... то есть не зарыдает, конечно, а на его глаза навернутся слезы, и он стиснет зубы от невыносимой душевной муки. Потом возьмет ее руки в свои, почтительно поцелует и скажет:

"Ваше желание для меня – закон. Позвольте мне только иногда видеть и слышать вас, иначе моя жизнь потеряет смысл".

Милочка улыбнется и погладит его по щеке. И они снова будут беседовать о чем-нибудь благородном и возвышенном...

Профессия неизбежно накладывает на человека отпечаток. И Милочка даже не отдавала себе отчета в том, что ее грезы – плод слишком пылкого воображения. Даже если Алик и стал бы объясняться ей в любви, то наверняка не в таком романтически-сентиментальном стиле, да и кто сейчас вообще изъясняется такими фразами? Разве что герои бесконечных мыльных опер. Но Милочка их не смотрела, поэтому такое сравнение ей даже в голову не могло прийти.

Был момент, когда ей ужасно захотелось поделиться с кем-нибудь своей новой, замечательной дружбой. По сравнению с Аликом, все остальные мужчины выглядели, мягко говоря, бледно – в качестве спутников и собеседников, разумеется. Она уже почти было собралась рассказать кое-что Наташе, но... Вспомнила не в меру острый язычок Наташи, ее вечное подшучивание над всеми и над собой. Вспомнила – и передумала. Пусть уж это будет ее маленькой, красивой тайной. Ничего плохого ведь она не делает, правда?

Все случилось так стремительно и неожиданно, что Милочка опомнилась только утром. Накануне вечером позвонил Алик и сказал, что хочет сделать ее портрет, хочет посмотреть, наконец, как живут ангелы, говорил что-то еще, такое же приятное. В общем, напросился в гости. Павел был в этот вечер занят, и, поколебавшись немного, она пригласила Алика "на чашку чаю". В конце концов, они оба интеллигентные, воспитанные люди, ничего из ряда вон выходящего в таком визите не было.

Алик появился с букетом цветов, церемонно поцеловал руку, но потом, к немалому смущению Милочки, вытащил из сумки не фотоаппарат (он появился много позже), а две бутылки хорошего коньяка, фрукты, печенье. Милочка знала, что к коньяку полагается кофе, а не чай, но настолько растерялась от неожиданного поворота событий, что забыла все правила хорошего тона: заварила все-таки чай и достала из серванта хрустальные бокалы, из которых обычно пьют вино. Позже она вспомнила, как удивленно приподнял брови Алик, когда эти бокалы появились на столе, и как в его глазах мелькнуло что-то неуловимое, но что именно, она так и не поняла...

Сидя обнаженной на разобранной постели и вздрагивая от утренней прохлады, Милочка с трудом вспоминала прошедший вечер и ночь. Сначала все было очень чинно и даже, можно сказать, церемонно. А потом... Наверное, сочетание коньяка со стихами оказалось для нее роковым, и опьянела она очень быстро. Коньяк она до этого практически никогда не пила, так, пару раз чуть-чуть пригубила: для нее это был слишком крепкий напиток. Так как же все это могло произойти? И что вообще произошло?

Милочка поднялась, набросила халат и с тоской оглядела комнату. Разбросанные вещи, пустые бокалы, нетронутые чашки с чаем. Наполовину пустая бутылка из-под коньяка, вторая – опорожненная – валяется на полу. Постель сбита так, будто на ней резвился полк взбесившихся кошек. Милочка сжала руками виски и застонала:

– Боже мой! Что я наделала! Так мало знакома с человеком – и сразу в постель. Какая грязь! Как я буду смотреть в глаза Павлу? Что ему скажу? Надо срочно в душ. Господи! Да что же это такое? Все болит, будто палками меня избили, к груди притронуться невозможно... Нет, не душ, а ванну надо принять. Полежать в горячей воде, прийти в себя. Боже, как болит голова, с ума можно сойти!

Но и горячая ванна с душистой пеной не принесла обычного наслаждения и покоя. Милочка лежала с закрытыми глазами, мысли бились у нее в голове, как надоедливые мухи, и она непроизвольно всхлипывала.

"Что же теперь делать? Сказать Павлу "прощай"? Но ведь я люблю его! Ничего не говорить, все скрыть? И потом всю жизнь ощущать эту вину перед ним? Да, а как же Алик? Ведь он, наверное, позвонит сейчас, попросит о новой встрече... И что я буду делать? Почему он ушел так рано, даже не попрощался? Может, срочная работа? Да что я, Господи! Нельзя же любить двоих сразу! Или... можно? – Милочка застонала сквозь стиснутые зубы. – Нет, я конечно же люблю Павла, а Алик... Что – Алик? Он мне даже в любви не объяснялся, просто... Это называется – похоть, а никакая не любовь. Грязь, стыд... Но ведь ночью все казалось другим!"

Милочка вспомнила некоторые эпизоды минувшей ночи, покраснела и снова непроизвольно застонала.

"Какая же я, оказывается, дрянь! Испорченная, развращенная дрянь! Хуже падшей женщины. Это была оргия какая-то, как во времена Екатерины. Сплошной туман в голове... Ведь когда он пришел, я и не думала ни о чем таком. Когда же я голову потеряла, как это могло произойти? Так хорошо разговаривали, пили коньяк... Никогда! Никогда больше эту мерзкую жидкость в рот не возьму! А потом я стала рассказывать про свою работу, про Екатерину... Или это позже было? Господи! Все в голове перемешалось..."

Память услужливо подсунула ей еще один эпизод, точно кадр из скабрезного фильма. Милочка увидела себя со стороны и резко поднялась на ноги, так что чуть не потеряла равновесия.

"Не хватало еще упасть и расшибиться! Хватит хныкать! Душу никакой пеной не очистишь, хоть целый день отмывайся!"

Милочка вылезла из ванны, насухо вытерлась большим махровым полотенцем и решительно направилась в комнату. Надела чистое белье, домашние леггинсы и хотела было натянуть старую рубашку Павла, которую любила носить. Но когда взяла ее в руки, разрыдалась, уткнувшись в тонкую ткань лицом.

– Павлик, милый мой Павлик! Как нам было хорошо с тобой, а я все разрушила. Да, не было бурной страсти, но ты всегда относился ко мне с такой нежностью и лаской, с таким вниманием. А я, мерзкая дрянь, не ценила этого, принимала как должное. Жила как за каменной стеной, думала только о себе и о своей работе. Вот и доигралась. Умных разговоров захотелось, от комплиментов голова закружилась... А ведь Алик ничего мне не предлагал, никаких планов не строил. И ушел не простившись... как от продажной девки. Так мне и надо!

Милочка аккуратно положила рубашку на кресло и вынула из шкафа блузку. Потом решительным движением сдернула с кровати простыню и стала сдирать наволочки с подушек и вытряхивать одеяло из пододеяльника с таким остервенением, будто постельное белье было в чем-то перед ней виновато, будто оно стало ее сообщником минувшей ночью. Собрав все в охапку, она запихнула этот ком в стиральную машину, включила ее и, только когда агрегат заработал, немножко успокоилась. Ее взбудораженному мозгу представлялось, что так она очищает себя и свою память от прошлого.

Потом Милочка вернулась в комнату и занялась уборкой. Оставшееся печенье и фрукты она безжалостно отправила в мусорное ведро, вылила в унитаз недопитый коньяк и несколько раз спустила воду. Застелила постель на тахте, отнесла в кухню бокалы и чашки и чуть ли не полчаса мыла их под струёй горячей воды такой горячей, что едва можно было терпеть. Но и этого ей показалось мало: она полила посуду специальной жидкостью и снова принялась ее мыть, будто хотела сделать стерильной. Потом сбегала на лестницу, опорожнила ведро в мусоропровод и вернулась к себе, чтобы еще какое-то время отмывать теперь уже ведро. Наконец квартира приобрела почти прежний вид.

Милочка села перед маленьким туалетным столиком, взяла в руки щетку для волос, поднесла ее к голове и внезапно замерла. Из зеркала на нее глядело совершенно незнакомое лицо: свалявшиеся белокурые волосы, черные круги под глазами, землистая кожа, опухшие губы...

– Тьфу, погань какая! – выдохнула Милочка, отвернулась от зеркала и принялась яростно водить щеткой по волосам, выдирая чуть ли не пряди и не замечая боли.

"Когда Бог хочет наказать человека, он лишает его разума, – подумала она. – Вот и я сошла с ума. Насколько наши отношения с Павлом были чище и естественнее, чем этот кошмар. Все, Алика надо забыть. Выбросить из жизни. Иначе я просто захлебнусь в этой грязи. Да и не мое это.,. Но Павел... Если я ему признаюсь, поймет ли он меня? Простит ли? Как можно простить то, что я натворила? За это убить – и то мало".

На окно сели два голубя и заворковали, как будто была не осень, а разгар весны. Милочка оглянулась на этот звук, и слезы снова полились из ее глаз. Она вспомнила, как Наташа со своей обычной иронией называла их с Павлом "голубком и горлицей", и ей тогда это почему-то казалось обидным, хотя она и не подавала виду.

"Как же быть с Павлом? А может, не говорить ему ничего? Такое не повторится, никогда больше ничего подобного не произойдет, я всю жизнь буду искупать свою вину перед ним, буду идеальной женой... Надо пойти в церковь, помолиться, поставить свечку, покаяться..."

Впервые за все утро Милочка почувствовала некоторое успокоение. Решение было найдено, единственное, пожалуй, приемлемое для нее сейчас решение. Она не без опаски взглянула в зеркало. Н-да, с таким лицом даже на улицу нельзя выходить, не то что в издательство ехать.

"Надо позвонить, сказать, что заболела, перенести встречу. А сегодня можно все еще раз просмотреть, чтобы текст был безупречным. Вечером приедет Павел... Он поймет, что я плохо себя чувствую, устроит меня в кресле, укутает шалью, сделает чай... Милый, милый Павлик! Я почитаю ему что-нибудь из моей книги, расскажу про Екатерину – он так замечательно умеет слушать. Да, не знает он историю, ну и что? Я ведь вообще не интересуюсь его работой, а ему наверняка хочется со мной иногда и о себе поговорить, а не только обо мне. Эгоистка несчастная!"

Размышляя, Милочка машинально перебирала бумаги на письменном столе. Папки с рукописью нигде не было. Странно, ведь не маленькая вещь, толстенная папка... В сумке папки не было, на столе не было, нигде. Милочка остановилась посредине комнаты, и вдруг в ее голове точно молния сверкнула. Она вспомнила, как ночью сидела на тахте совершенно обнаженная, а Алик фотографировал ее, делал один снимок за другим и при этом распинался о том, какая она. Милочка, красивая, необыкновенная да какая умная, какая талантливая. И она растаяла, совершенно потеряла голову, захотела показать ему, что она вообще потрясающая женщина – такой роман написала.

Милочка вспомнила, как она соскочила на пол, бросилась к столу, взяла в руки папку и начала хвастаться, что собрала совершенно уникальные материалы, что большинство из них вообще публикуются впервые, что это – новый взгляд на историю, прямо открытие, что она обязательно получит за эту книгу международную премию... В общем, распустила хвост. И тут же похолодела от еще одного воспоминания: пока она хвасталась, Алик отложил в сторону фотоаппарат и как-то весь подобрался.

– Неужели этого еще никто не видел? – взволнованно спросил он.

– Никто! – с радостной готовностью ответила она. – Никто абсолютно. Завтра понесу в издательство.

– Но ведь это настоящая научная работа, правда? Значит, у тебя должен быть научный руководитель.

– Он у меня был, когда я в аспирантуре училась, но несколько лет назад умер. Вот, а больше никто ничего о моей работе не знает.

– Какая ты молодец! Уже и договор с издательством заключила, правда?

Ей бы насторожиться и сказать: да, заключила, все в порядке. А она, дура набитая, идиотка, безмозглая, развратная тварь, блаженствовала от сознания своей талантливости и неповторимости да так и ляпнула:

– Есть только устная договоренность. Они возьмут рукопись, отдадут ее на рецензию, а потом уже будем договариваться...

– Не боишься, что зарубят?

– Ни капельки, – хвастливо заявила она. – Все же знают, с кем я начинала работу. А потом, у меня все документы приложены, они в отдельной папке лежат, вот тут, внутри большой, вместе с текстом романа.

Алик взял со стола папку, взвесил ее на руке и засмеялся. Да-да, она прекрасно помнит, что он засмеялся:

– Ну и кирпичи ты таскаешь, хрупкий мой ангел!

И положил папку на край стола. Дальше в памяти был полный и беспросветный провал, лишь брезжили кое-какие эпизоды, но они не имели к папке ровно никакого отношения. Милочка без сил опустилась в кресло и замерла, будучи не в состоянии до конца осознать весь ужас того, что произошло. Неужели Алик... Но это же... Это конец всему...

Тут взгляд ее упал на телефонный аппарат, и она вскочила на ноги, точно подброшенная невидимой пружиной. Он же дал ей номер своего телефона! Она никогда ему не звонила, но он просто навязал ей этот номер в один из тех дней, когда они еще так прекрасно проводили время в интеллектуальных беседах и прогулках. Где же этот листок? Ах да, она переписала его в записную книжку. На букву "А", потому что... Потому что, дура несчастная, не удосужилась узнать фамилию своего поклонника. Телефон, кажется, рабочий, придется просить Алика, хотя у него наверняка есть отчество, не мальчишка же! Ох, как все глупо, бездарно, пошло!

Дрожащими руками Милочка стала набирать телефонный номер, два раза ошиблась, наконец, попала, куда нужно. На том конце провода почти сразу раздался знакомый голос, который просто невозможно было спутать ни с каким другим.

– Алик? Алик, это Людмила, – сказала она задыхающимся голосом. – Ты ушел не простившись...

– Не хотел тебя будить, мой ангел. Ты так сладко спала.

– Алик, моя папка с романом... Ты ее не брал?

– Я тебя не понимаю. – Из его голоса сразу же испарился весь обычный сахар. – Какая папка? Какой роман?

– Мой роман, моя работа про Екатерину Великую. Я вчера показывала ее тебе, а теперь она исчезла... Алик, ты...

– Я могу тебе посоветовать только меньше пить. Тогда и теряться ничего не будет.

– Ты взял папку, Алик! Поэтому и ушел незаметно. Это... это подло!

– Ну, знаешь, дорогая, ничего я у тебя не брал, даже наоборот, кое-что оставил. А подлецом меня еще никто не называл, это ты, голубушка, забываешься. Не люблю хамства, поэтому боюсь, что на этом наши с тобой отношения исчерпаны. Будь здорова!

– Верни мою работу! Ты не можешь...

– Не могу, потому что возвращать нечего. А если ты намерена и впредь докучать мне всякими глупостями, то имей в виду: я опубликую твои прелестные фотографии в очень популярном журнале. С твоими Данными как раз попадешь на обложку. Представляешь, в каждом киоске будет красоваться твоя прелестная фигурка на разобранной постели в чертовски сексуальной позе. На глянцевой бумаге, в цвете... Я еще и заработаю на этом. Поняла, радость моя? И не звони больше, пожалеешь.

В трубке послышались гудки отбоя. У Милочки потемнело в глазах, закружилась голова, и она упала в обморок на пол, увлекая за собой телефонный аппарат...

Когда она пришла в себя, обнаружила, что по-прежнему сжимает в руке телефонную трубку. Голова гудела, кажется, она сильно ушибла затылок, но это уже не имело никакого значения.

"Вот и все, – как-то отрешенно подумала она. – Все. Это конец. Моя работа, моя любовь, моя репутация, моя жизнь – все прахом, я все испоганила. Что он сделает с моей рукописью? Опубликует под своим именем? Это невозможно, слишком много людей знает о том, над чем я работала... Господи! Он же говорил, что у него связи на телевидении и на киностудиях! Переделает роман в сценарий, поставит свою фамилию, и я уже ничего не смогу доказать. Все, абсолютно все лежало в этой папке! А документы я по памяти не восстановлю... Ах, какая разница, восстановлю или не восстановлю, он все равно успеет раньше! Был бы компьютер... Был бы, был бы! А что я скажу Павлу? Как объясню пропажу рукописи? Сказать, что украли в метро, например, так он же всю Москву поднимет на ноги, будет искать. А потом всплывет правда... Нет, это невозможно, это немыслимо! И в издательстве придется объяснять... Нет, все быстро откроется, и на меня будут пальцами показывать: вот, смотрите, та самая шлюха, которая привела в дом вора. Какие глупости лезут в голову, никто мне не поверит, никто не назовет этого человека вором, одна я буду во всем виновата, одна я буду наказана... Нет, жить я не хочу. Умру – и никто ничего не узнает. Да, я умру, все так просто, и не нужно лгать, молчать, мучиться... Умирать не страшно, если так жутко жить, совсем даже наоборот. Да, умереть, но как?"

Милочка вскочила на ноги и в страшном возбуждении заметалась по квартире. Отравиться? Нечем. Повеситься? Да, может быть... Броситься из окна? Третий этаж, глупо, она только изуродует себя. Повеситься, да, конечно! Шелковый шнурок, которым она подпоясывает халат, как раз подойдет. Куда бы прикрепить петлю? Боже, все можно сделать куда проще! Нужно опустить руку в воду и перерезать вену. Она где-то читала, что так делают те, кто боится боли. Ну вот и прекрасно! Это уж будет наверняка. А то петля оборвется или гвоздь не выдержит... Решено!

Милочка отправилась в ванную, закрыла слив и пустила воду. Пока тугая струя хлестала по белой эмали, наполняя ванну зеленоватой почему-то водой, Милочка взяла с полочки опасную бритву, которой пользовался Павел, опустила руку в воду, закрыла кран и решительно полоснула сталью по запястью. Вода постепенно стала окрашиваться в розовый цвет...

"Теперь уж точно никто ничего не узнает", – прошла по самому краю сознания последняя мысль.

Все это время Павел методично набирал Милочкин номер, но телефон был глухо занят.

– С кем она так долго треплется? – вслух подумал Павел. – Да еще утром. На нее это так не похоже! Сказала, что к одиннадцати поедет в издательство, сейчас двенадцатый час, а она еще дома...

Наконец ему надоело бесцельное занятие, он позвонил на телефонную станцию и попросил проверить телефон. Через несколько минут оператор раздраженно объяснила ему, в чем дело:

– Трубку надо правильно класть! Никто не разговаривает, трубка плохо повешена. Вот и все!

Милочка, конечно, могла плохо повесить трубку и уехать в издательство, не заметив этого. Но Павла охватило какое-то странное чувство близкой, опасности. С ним так бывало, это ощущение его никогда не обманывало, а пару раз просто спасло жизнь, хотя говорить об этом он стеснялся. Мистика какая-то! Но внутреннему голосу тем не менее верил, поэтому развернул машину и отправился к Милочке в Сокольники.

На звонок в дверь никто не откликнулся, тогда Павел открыл ее своим ключом. В квартире было тихо и пусто, в комнате на полу валялся телефонный аппарат, из трубки неслись гудки отбоя. Павел водрузил аппарат и трубку на место и недоуменно огляделся по сторонам. Все в полном порядке, только на столе стоит пустая бутылка из-под коньяка. Что за фокусы?

Павел огляделся и увидел свет под дверью ванной комнаты. Он рывком отворил дверь и в первую секунду даже зажмурился от ужаса. Милочка стояла на коленях перед ванной, руки ее были опущены в ярко-розовую воду, голова лежала на краю ванны, и белокурые локоны падали на мертвенно-бледное, безжизненное лицо. Потом он заметил на полу свою окровавленную бритву, и вид этого предмета почему-то вернул ему самообладание. Он схватил Милочку на руки, отнес в комнату и туго перетянул ее руку ниже локтя, чтобы остановить кровь, хотел было набрать 03, но подумал несколько секунд и набрал другой номер.

Врач приехал удивительно быстро.

– Ситуация тяжелая, но не безнадежная, – заявил он, осмотрев Милочку. Еще десять минут и... Причины известны?

– Ума не приложу, – ответил Павел. – Мы собирались пожениться, она только что закончила большую работу, можно сказать, труд жизни, была совершенно счастлива...

– И по этому поводу напилась?

Хоть Павел в ожидании врача и выбросил пустую бутылку, запах алкоголя скрыть было невозможно.

– Она никогда не пила. Полбокала шампанского по большим праздникам... Ничего не понимаю.

– Все так говорят, – хмыкнул врач, заполняя медицинские документы. Приведем в чувство, Разберемся.

– Можно ее в отдельную палату? Я заплачу...

– Договаривайтесь на месте. Мое дело доставить, дальше я ничего не решаю...

Через час Милочку поместили под капельницу в палату небольшой пригородной больницы. Руководил ею давний приятель Павла, человек порядочный и проверенный во многих испытаниях. Ни за что на свете Павел не допустил бы, чтобы его невеста попала в соответствующее отделение "Склифа" и ее зарегистрировали как "личность, склонную к суициду". Воистину, не имей сто рублей... Больничка, правда, была так себе, но Павел знал, что уход за Милочкой будет хороший. Не знал он только, захочет ли она его видеть и с ним говорить. Во всяком случае, пока он не разузнает, что заставило ее сделать такой страшный шаг.

Павел вышел из здания больницы, сел в машину, достал телефон и набрал номер:

– Наташа? Андрей дома? Уже должен быть? Приедет, куда денется. А мне можно приехать? Буду. Нет, ничего... То есть да, конечно случилось, нужно срочно поговорить и не по телефону. Милочка попала в больницу. Наташа, твои шутки совершенно неуместны. Хорошо, проехали и забыли. Еду.

Он захлопнул крышечку телефона и рванул машину с места так, что стоявший неподалеку гаишник даже не успел поднести ко рту свисток. Тем более – запомнить номер нарушителя.

Глава 13 ВОЗВРАЩЕНИЕ ВЫСОКОГО БРЮНЕТА

Наташа

Он мрачнее самой мрачной тучи сидел в своей комнате в коммуналке, где был только прописан, а постоянно жить предпочитал в другом месте. День не задался с самого начала: во-первых, ему опять приснился сон, который периодически мучил его с самого раннего детства. Ему снилась сцена, которую он увидел, когда ему было года три: его полуобнаженная мать сидит на коленях у мужчины. Потом тот стал его отчимом, и он ненавидел его всю жизнь, в конце концов сбежал из-за него из дома. Мужчина целует ее обнаженную грудь, а мать смеется каким-то незнакомым ему утробным смехом и треплет этому уроду волосы так, как до этого трепала только ему.

После этого сна он всегда бывал в отвратительном настроении, и помочь ему могла только встреча с женщиной. Желательно – новой. Постоянство не входило в число его основных добродетелей, подруги надоедали ему почти сразу же, а их навязчивые попытки пустить в его жизни более прочные корни вызывали глухую ярость и подспудное сопротивление. Встретились – получили удовольствие – и разошлись. Казалось бы, что может быть проще? Так нет, люди сами себе создают проблемы, а потом пытаются их решить. Идиоты!

И мать его – идиотка, променяла сына – родно-so сына! – на постороннего мужика. Теперь пусть за это расплачиваются все остальные женщины. Он и бросал их, чтобы не пытались потом променять его на кого-нибудь еще.

Женщина, ему сейчас нужна женщина! Отвлечься на приятный разговор, оплести ее комплиментами, убол-тать, уложить в койку – и исчезнуть. Совсем хорошо было бы еще получить от нее что-нибудь на память. Кольцо, галстук, да хоть фотографию, поймавшую мгновение красоты и наслаждения. И тогда все снова встанет на свои места, а жизнь заиграет яркими красками.

Значит, нужно пойти туда, где можно такую женщину встретить. Взять с собой фотоаппарат и – как он любил говорить – на маневры. Куда его сегодня приглашали ? На презентацию какого-то архитектурного шедевра? Отлично!

Пусть женщина на сей раз будет архитектором – для разнообразия. Вместе они создадут такое сооружение! Лишь бы клюнула...

Он бросил внимательный взгляд в зеркало и облегченно вздохнул. Не родилась еще та, которая могла бы устоять перед таким мужчиной.

И вряд ли родится.

Я набрала телефонный номер, и Галка почти сразу сняла трубку:

– Наташа? Наконец-то ты появилась. Где тебя носит?

Голос у Галки был мрачен, что само по себе для нее нехарактерно. С чего бы это? Я вспомнила: вчера они с Тарасовым должны были присутствовать на открытии Детского реабилитационного комплекса объекта социального значения, а не очередного банковского офиса или особняка для нового русского. Социально значимых объектов сейчас – всего ничего, по пальцам одной руки пересчитать можно, и открытие его должно было проходить с большой помпой: радио, телевидение, представители мэрии и так далее и тому подобное. Почему же такой минор? Что-то сорвалось или банкет был слишком шикарным?

– Я не из дома. Но у меня есть пара свободных часов. А что у тебя, подруга? Перекрытие рухнуло прямо перед телекамерой? Чиновник из мэрии с лестницы свалился? Объект не открыли?

– Открыли. Ничего не рухнуло, и никто не умер. Я с Тарасовым поругалась. Насмерть.

Здрасьте, приехали!

Надо сказать, что на брак моей подруги я всегда смотрела как на какой-то реликт. Среди окружавших меня людей это, пожалуй, была единственная пара, которая в наше время могла бы справить не только серебряную, но и золотую свадьбу, потому что они до сих пор любили друг друга – ну прямо как в старинном романе. Поженились, когда Галка была еще студенткой, вместе всю жизнь работали, никогда не надоедали друг другу при полном несходстве характеров.

Они и внешне были контрастной парой. Он – большой, неуклюжий, чем-то похожий на Пьера Безухова блондин, она – грациозная, невысокая брюнетка. Общим у них было только то, что оба носили очки. А уж характеры... Он – добродушный увалень, склонный к компромиссам и снисходительный к чужим слабостям. Она импульсивная и порывистая максималистка, ничего и никому, в том числе и себе, не прощавшая. Возможно, их жизнь действительно была образцовой иллюстрацией к тезису: противоположности сходятся.

Кроме очков, впрочем, их объединяло одинаково фанатичное отношение к работе, общие интересы, схожие вкусы. А может, союз их держался на правильном распределении ролей в семье? Галка никогда не страдала тщеславием и на первый план в работе всегда выдвигала Тарасова, восторгалась им, считала его гением, а себя – только его верным помощником. Но стоило им переступить порог дома, как роли менялись с точностью до наоборот. Вне работы Галка вертела Тарасовым, как хотела, но делала это так умело и тактично, что ее муж ничего не замечал. А может быть, его вполне устраивало, что Галка решала, в чем ему ходить, что есть, куда ехать отдыхать и какого цвета обои должны быть в их спальне.

Впрочем, полная безоблачность в отношениях пришла лишь с годами. В молодости они, помню, здорово цапались, причем в основном из-за Галкиной нервозности. Если она очень уставала или плохо себя чувствовала, то становилась раздражительной, мнительной, придирчивой, могла устроить скандал на ровном месте, закатить грандиозную истерику, ну и выкидывать прочие замечательные штучки в том же духе, причем порой ее откровенно несло. В первые годы Тарасов не умел ее успокоить, терялся, бубнил что-то неразборчивое, топтался на одном месте, как большой медведь, и в конце концов призывал на помощь меня. Я частенько ездила их мирить, но это было очень давно, в почти прошедшей молодости.

С годами Галка научилась справляться с перепадами своего настроения, а если срывы и случались, то Тарасов, уже овладевший основными приемами борьбы с ними, к моей помощи больше не обращался. Так что сообщение о скандале подействовало на меня ошеломляюще.

– Что произошло? – спросила я, обретя дар речи. – Где твой Тарасов?

– Он ушел.

– Как ушел? Куда ушел?

– Не знаю. Хлопнул дверью и ушел. Вот этого до сих пор никогда не было. Это уже что-то новенькое, причем из ряда вон выходящее. В трубке тем временем послышалось какое-то хлюпанье.

– Ты что там делаешь? – поинтересовалась я.

– Пью.

– Что?!!

– Водку. Решила напиться с горя. Он меня не любит. Он меня бросил.

Час от часу не легче! Еще одна жертва любви и обмана!

– Галка, я сейчас приеду. Разберемся. В крайнем случае, напьемся вместе, все веселее.

Да и правильнее, если вдуматься. Распивание в одиночку спиртных напитков есть прямой путь к алкоголизму. Только подруги-алкоголички мне и не хватало для полного счастья.

Когда дверь открылась, взору моему представилась удручающая картина. На столе стояла початая бутылка водки, признаки какой бы то ни было закуски отсутствовали, а лицо моей подруги было не слишком привлекательным. Но... из кухни явственно пахло только что испеченным пирогом, так что жизнь пока еще все-таки не кончилась.