Текст книги "Маша для медведя"

Автор книги: Наталья Шумак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

–Ей пятнадцать лет! Она выглядит взрослой. А мозги детские! На самом деле это ребенок. Ребенок! Я тебе как врач говорю. Она ребенок! Хватит с нее уже мужского внимания на ближайшее время. Точно! Ты меня понимаешь? А? Тогда отреагируй. Скажи, что проникся.

Макс, вместо ожидаемой Буровым дикой злости, вдруг улыбнулся, поднял руки.

–Сдаюсь. Ты прав, доктор. А я и в мыслях не имел! Вообще, так, прогуляться поехал. Мимо. Ни к кому не приставал.

–Слава Богу.

Постольку поскольку Матвей продолжал кипеть и бубнить, Буров решил вмешаться. На всякий случай.

–Не заводись, Пирогов. Все до нас дошло. Осознали. Исправимся. Приставать никто ни к кому не будет.

Похлопывая высоченного хирурга по плечу, миротворец оглядывался на Макса не без тревоги.

–Все пучком. Лезем в машину, едем по домам. Так?

Крутой Пацан не спорил, обходил любимого красного коня, усаживался. Буров заглянул внутрь салона, подмигнул причине общих волнений. Неловко, протиснулся мимо неподвижного доктора.

–Маленькая рокировка. Ты не против, Парацельс?

Устроился сзади, рядом с рыжим несчастьем. То ли уступая Матвею более престижное переднее сиденье. То ли выпроваживая подальше от причины общих волнений, добровольно выбирая для себя роль буфера. Наконец, доктор тоже присоединился к товарищам по ночной развлекательной, невероятно удачной прогулке. В общей напряженной тишине Мишка громко пошутил.

–Карета для трех медведей и одной маленькой девочки подана! Куда тебя отвезти, Машуль?

–К деду, наверно.

–А дед хороший?

Маша неуверенно произнесла.

–Кажется да. Я с ним всего месяц знакома.

Матвей вздохнул. Макс хмыкнул. Буров застонал.

–Хватит уже сюрпризов. Хватит! Честное наф-нафовское! Я больше не могу переварить. Родной дед, с которым внучка знакома тридцать дней. Это, я не знаю, бразильская мыльная опера. Так не бывает!

–Бывает.

–Не грузи меня. Честное ниф-нифовское! Я уже ничего не соображаю.

–Хорошо.

Сказала Маша. Так, словно была виновата в странностях своей жизни.

–Не рычи на девочку, Бурый.

Каждое слово Макса эхом отдавалось. Мысленным. Поневоле все прислушивались.

–Не обращай на него внимания, Машуль. Вот еще что. Адресок домашний продиктуй. С отчимом потолкую. Не трясись. Убивать не стану. Пока.

–Не надо. Не надо. Я просто больше туда не пойду. Только за учебниками и одеждой. И все.

–Да?

В сухом возражении Макса читалась неприязненное удивление. Мол, как же так? С чего вдруг трогательная забота о мерзавце? Не крутила ли ты перед ним хвостом, детка? И все такое. Добавил он после тяжелой паузы многозначительно, с расстановкой.

–Он тебя не пожалел.

Маша привстала, потянулась через салон. Тонкие пальцы легли на плечо водителя. Слегка сжали.

–Вы не поняли меня! Вы не поняли! Совсем! Я думаю о маме. Только о ней. Ей сейчас такие новости – хуже всего! Она и так в больнице...

Отдернула руки, будто обожглась. Макс повел головой. Исчезнувшее прикосновение было жутко приятным. Хоть и мимолетным. Но сладострастные, некстати вернувшиеся мысли испарились под тяжелым взглядом доктора, скроившего совершенно кошмарную морду. Экий, право, ревнитель нравственности! Защитник юных дев!

* * *

И вот состоялось – явление внучки, голоногой и растрепанной, одетой в белый халат явно с чужого плеча, с выпачканным зеленкой лицом. В пятом часу утра. В сопровождении широкоплечего гангстера. (На счет занятий Макса Илья Ильич и секунды не заблуждался.)

–Здравствуй.

При спутнике она застеснялась именовать деда на вы. Потупилась, переминаясь на пороге. Илья Ильич велел безапелляционно.

–Живо в дом. Ты почти голая. В подъезде холодно.

Маша прошмыгнула внутрь, прямиком в ванную, защелкнулась, только ее и видели. Мелькнул хвостик рыжей косы и пропал.

Илья Ильич посмотрел в ясные, наглые глаза молодого мужчины. Потом распахнул дверь приглашающим жестом.

–Входите.

–Меня ждут. Спешим.

Макс остановился в дверном проеме. Точно, вопреки своим объяснениям, собирался последовать за девочкой, но вовремя спохватился. Дед был выше ростом, зато вдвое уже в плечах. А вот взгляды проницательные, быстрые друг друга стоили. Щелк, щелк, работал мысленный компьютер разбуженного странным визитом пенсионера. Интересно, чего ты надумаешь, древний пенек – читалось на лице Макса. Старик сказал неожиданно просто.

–Благодарен вам за детку.

–?

–Вы ей помогли. Это понятно без объяснений.

–А ты не дурак, дед. Хорошо.

Илья Ильич пожал плечами, не снисходя до ответа на похвалу гангстера. Макс подытожил.

–Береги девчонку. С отчимом ей больше жить нельзя.

–Его работа?

–Да.

–Понятно.

–Маша не хочет шума-гама, суда там, разборок. Из-за матери.

–Понятно.

–Ну, пока.

Развернулся, поскакал вниз. Помахал рукой, не оборачиваясь. Снизу долетело, перед тем, как хлопнула дверь подъезда, похожее на приказ короткое пожелание.

–Береги!

* * *

-Доброе утро!

–Доброе.

Маша потянула одеяло вверх, прикрыть грудь. Деда, впрочем, в комнате не наблюдалось. Плотные бархатные занавески были задернуты. Ни за что не поймешь светло на улице или нет. В приоткрытую дверь под аккомпанемент звона посуды и шума воды в мойке, вливался аппетитный запах жареного хлеба. На спинке стула, возле постели, висела безразмерная черная футболка и шерстяное темно синее трико с белыми лампасами. Тут же на полу прикорнули сланцы сорок какого то размера. Маша потянулась, села. Огляделась. Она хорошо знала, как выглядит комната. Бывала в ней неоднократно, но мимоходом. Проводить время, сидеть за чаем с печеньями и болтать, доводилось всегда исключительно на большой светлой кухне. Так что сегодня внучка рассматривала местность по-новому. Из кровати. Перемена точки зрения отразилась на общем впечатлении. Раньше девочке казалось, что жилье деда похоже на берлогу, или пещеру. Темное, неуютное, заставленное книжными шкафами помещение. Огромный рабочий стол, заваленный стопками бумаги, папок, журналов. Повсюду: прилепленные пластырем к мебели и стенам, приколотые к обоям портновскими булавками листы, вырванные из блокнота, с непонятными записями. Почерк у деда отличался абсолютной нечитабельностью. Маша видела давным-давно в учебнике истории фотографию рукописного текста статьи Ленина: кривые строчки невозможных закорючек! Дед писал еще хуже. То есть просто шифр, фиг разберешь. Лучше и не пытаться.

Неуютное обиталище философа, или писателя, однако не навевало никаких мрачных мыслей. Чувствовалось, что здесь много и со вкусом трудились. Маша даже удивилась, что предпочитала общаться с дедом на кухне.

Свесила с постели ноги. Обулась. Потянулась. Боль в спине оказалась не просто чувствительной, почти свирепой. Что ж. Все равно придется сцепить зубы и встать. В туалет хотя бы... Поднялась.

–О, мама.

Бледное приведение в белых трусиках. Пригладила волосы. Нет. Без расчески с гривой не справиться. Влезла в футболку. Длиной она оказалась почти до колен. Натянула трико, подвернув штанины. Смотрится ужасно. А что делать? Выглянула в коридор. Дед возился на кухне. Маша прошмыгнула в туалет, потом закрылась в ванной. Дед деликатно прокричал сквозь дверь про чистое приготовленное полотенце.

–Черное. Лежит на машинке.

Прелесть какая. Маше не доводилось пользоваться столь необычным – с золотым узором громадным полотнищем: мягким, легким, красивым. У знакомых даже близко ничего подобного не водилось. Никогда. Интересно, откуда у деда сия красотища? Точно из фильма стащили, из какой-нибудь мелодрамы про тяжелую жизнь голливудской звезды. После душа девочка завернулась в полотенце целиком. Расплела косу. Мордашка отечная, как у боксера-профессионала, продувшего тяжелый матч. Левый глаз заплыл, на скуле кровоподтек. Еще и зеленка эта. Полный кошмар. Маша неожиданно вновь погладила удивительное полотенце. Ладонью. Оно не замурлыкало, ни по-русски, ни по-английски. Жаль. Вылезать из уютных объятий махрового иностранца не хотелось. Увы, пора. Не сидеть же в ванной целый день.

–Вот и я.

Замерла у двери, глядя деду в лицо. Пальцы рук за спиной сцеплены. Переминается с ноги на ногу – чучело.

–Я ужасная?

–Почему?

Удивился непонятливый дед. Он стоял у плиты в цветастом переднике, помешивал ложкой лапшу на сковородке. Худой забавный старикан. Маша объяснила.

–В смысле, страшная. Очень.

–Видывали и похуже. Честное слово.

–Где?

Дед выключил газ. Снял сковородку, водрузил на деревянную круглую подставку в центре стола. Рядом с гренками.

–Ничего, что без церемоний? У меня тут все очень просто устроено.

–Ты не ответил.

–В разных, разных местах, золотко.

–Был на войне?

–На многих войнах и конфликтах. Не будем об этом.

Его ласковая улыбка противоречила тону слов. Стало ясно, что тема закрыта. Без возражений.

–Голос командный.

–Прости. Привычка. Присаживайся. Будем завтракать. Вернее, обедать.

Маша, подвернув под себя ногу, устроилась на табуретке.

–Я ведь ничего о тебе не знаю. Ну, по большому счету. Мы не говорили об этом. Отчего-то. Верно?

Дед достал и выставил на стол: тарелки, бокалы, вилки.

–Согласен. Внесем ясность. Что ты хочешь услышать?

–Почему ты живешь один. И здесь? Мама ведь училась с твоим сыном в одной школе, в центре.

–Золотко. Я вдовец. Уже три года. Квартиру нашу, большую, продал. Купил себе жилье попроще. Деньги, лишние, отдал Алексею. Он мне ничего про тебя тогда не сказал. Абсолютно. Стервец!

–А как ты узнал?

Дед скривился, не спеша, положил порцию лапши, налил с краю озерко непонятного рыжего соуса из маленькой банки. Пододвинул к девочке.

–Приступай.

Но Маша с мысли не сбилась.

–Ты не ответил.

Илья Ильич ухаживал за собой сам: накладывал еду горкой, посыпал перцем, затем скрыл все это сооружение под толстым слоем загадочной подливки. Маша лизнула капельку со своей тарелки. Остро. Чуть сладко.

–У...

–Соевый. С рисом он еще вкуснее.

–Не увиливай.

Маша перескочила на "ты", вчера, почти случайно, из-за Макса. И возвращаться к прежнему тону общения не собиралась ни за какие коврижки.

–Все вскрылось случайно. Подруга моей жены, Вера Петровна, проболталась. Мы что-то вроде поминок устроили, как обычно. Теперь уже здесь. В моей хибаре. Накрыли стол, сели. В ноябре. В день рождения моей жены. Вот. Вера Петровна перепила. И выдала страшный семейный секрет. Выяснилось, что знают все, кроме меня.

–Кто все?

–Родня. Наши люди. Летовы. Сына, правда, не было. Убил бы, наверно. Хорошо, что он не приехал. Вот так.

Маша поднесла ко рту, накрученную на вилку, лапшу. Ам! Боже, какая она, оказывается голодная! Дед внимательно смотрел, как она жует. Спросил.

–Можно есть?

–На шеф-повара ты не тянешь. Три с минусом. Но не отрава.

Илья Ильич улыбнулся. Зубы у него были белые, ровные. Просто загляденье. Один к одному. Маша вспомнила, как мама вздыхала по поводу собственных, желтоватых, леченых-перелеченых, некрасивых. Откровенно завидуя дочке. Обзывая ее – волчонком. Мол, клыки острые, ровные. Мечта ленивого стоматолога. Взглянул, да и прогнал пациента. Все в порядке. Вот откуда у нее такая красота во рту – наследственность.

–А рыжие у вас есть? В семье? В кого я уродилась такая? По маминой стороне никого даже близко. Скажешь?

Дед поскучнел. Но ответил.

–Анну Семеновну, мою жену, дразнили солнышком. Вы очень похожи. Очень. Только, ты выше ростом, тоньше, и, как мне кажется, мягче. Она была очень волевая. Командир в юбке. Понимаешь?

Маша кивнула с набитым ртом. В знак согласия.

–Алексей вышел у нас слегка золотистый. Не поймешь то ли рыжий, то ли нет. Вот сын его растет, в Москве, он другое дело. Той же масти, что и жена моя, родился мальчишка. Еще один подсолнух Летовский. На год младше тебя, кстати.

–Да?

–Так точно.

–Кто он мне был бы, если бы я тоже была Летова?

–Сводный брат. Звать Костей. В честь тестя Алексея, господина генерал-майора Константина Андреевича Смородинова назвали.

–Какой он? Не генерал, а...

–Красавец. Умница. Отличник. Немножко разгильдяй. Просто избаловали парня. А так ничего.

Маша положила ложку.

–Странно.

–Согласен. Жизнь непростая штука. Любит сюрпризы подбрасывать. Я был плохим мужем и скверным отцом. Все время в разъездах. Туда-сюда. Месяц дома, год вдали. Некого винить. Что мальчик вырос без меня. Стал чужим. Совсем чужим.

–Думала, так только капитаны дальнего плавания живут.

–Уверяю тебя, подобных глупых мужских занятий гораздо больше.

–Почему глупых?

–Я слишком поздно понял. Что упустил самое главное в жизни. Телефонные звонки и письма – такая ерунда. Все прошло мимо меня. Тебя вот тоже едва не потерял.

–Не потерял же.

Глупо возразила Маша. Дед горько усмехнулся. Налил себе чая. Отпил глоток.

–После похорон, случайно, нашел коробку из-под обуви. Доверху полную открыточек, фотографий, записок. У моей супруги был любовник. Женатый человек. Они встречались. Много-много лет. Представляешь?

Маша покраснела.

–Я ни в чем не виню и не упрекаю Анну. Ни в чем. Сначала психанул, потом посидел, подумал. Понял, что ей было холодно и грустно одной. Этот человек помогал. Поддерживал. Может быть, даже и в самом деле была любовь. Взаимная. Долгая. Мы не так давно случайно столкнулись на могиле. Оба, вот идиоты, с ее любимыми тюльпанами в лапах. Анна обожала эти дурацкие цветы. Всегда их терпеть не мог. А приходилось покупать. Так вот, кивнули мы друг другу. Я свой букетик красных рядом с его букетищем желтых пристроил. Анна с фотографии на нас смотрит. Мол, не подеретесь ли? Вдруг?

–И? Ты ему ничего обидного не сказал?

–Зачем? Постояли рядышком. Помолчали. Что нам с ним делить, теперь? Такие дела, золотко. Жизнь.

–А что случилось с... Анной Семеновной?

–Давление. У нее были серьезные проблемы с этим. Вот и ушла так рано.

Помолчали. Посмотрели друг на друга. Маша сказала внезапно.

–У моей мамы тоже давление скачет.

Дед кивнул в знак понимания. Девочка наклонила голову. Уставилась немигающим взглядом на клетчатую скатерть. С трудом пробормотала.

–Я не знаю, что и как сказать ей. Как объяснить, что...

–Что уходишь из дома?

–?

–Ты же не можешь вернуться к этой скотине. А выкинуть его проблематично. Муж. Прописан. Без пяти минут отец.

Маша вздрогнула. Но не стала возражать. Дед сказал правду. Вот только кто бы научил, что делать с такой правдой!

* * *

В дверь позвонили. Уверенно. Долго. Илья Ильич встал, проходя мимо, погладил внучку по склоненной шелковой макушке.

–Момент.

Маша слышала, как он спрашивал.

–Кто там? Не понял? От какого Макса? Ах, от вчерашнего.

Заглянул на кухню, встретился взглядом с внучкой.

–Золотко?

–Да?

–Макс это кто?

–Тот парень, который мне помог. Я вас не познакомила.

–Ясно.

Через мгновение дед открыл дверь.

–Извините, ребята.

В прихожей пробасили.

–Нормально. Мы понимаем.

–Илья Ильич.

–Санек.

–Диман.

–Чем обязан?

–Макс велел помочь. Свозить, шмотки перетащить. Ну и на всякий случай. Он сказал там козел один, чтобы не трепыхался. Присмотреть. Значит, надо.

–Мы присмотрим.

Подтвердил второй густой низкий голос. Первый добавил.

–И в "четвертую городскую" надо отвезти халат какой-то, шлепанцы. После того, как вас обратно доставим. Наше дело маленькое.

–Держите. Момент. В пакет положу.

Дед зашуршал больничным имуществом. Маше стало интересно. Она вышла из кухни. Присланные Крутым Парнем ребятишки уставились на нее – кошку ободранную, не без некоторого удивления. Закамуфлированного, но все же имеющего место быть. Дескать, видывали мы кучу самых разных симпатий босса, было, было. Но такую довелось лицезреть – в первый раз.

–Здравствуйте. Извините, я... Не в форме.

–Да, ладно.

Отмахнулся то ли Санек, то ли Диман. Выглядели они настоящими громилами. Мощные челюсти перемалывают жвачку. Куртки трещат на литых плечиках. Лбы как у питекантропов, не каждым кулаком прошибешь. Глазки маленькие, внимательные. Стать богатырская. Маша посмотрела на деда. Что он обо всем этом думает? А? Дед не размышлял, не тянул кота за хвост, снимал с полки болоньевое пальто. Брал берет знаменитый, на макушку нахлобучивал.

–Куда? Без меня?

Только что сформированная троица на нее поглядела. Девочка поинтересовалась не без скрытого ехидства.

–Вы мои учебники, тетради и платья собирать будете? Сами?

Про трусики и бюстгальтеры Маша дипломатично умолчала. Дед вздохнул.

–Ладно. Ты права. Но в таком виде?

–Мы на колесах.

Пояснили ребята.

–До подъезда довезем. А там уже оденется, в квартире.

Дед проникся, учел новые аргументы, снял с себя пальто, подал Маше.

–Набрось. Вот только обуви нет. Подходящей.

–Тепло сегодня.

–Два шага сделать не замерзнет.

Решили ребятишки. Маша пальто приняла. Не спорить же. Дел куча. Но вредный дед шустро извлек откуда то белые шерстяные носки. Протянул.

–Держи. Никаких возражений.

Маша не стала протестовать. Натянула. Подвернула. Прямо таки пай-девочка. Чучело с колхозного поля. Илья Ильич влез на табурет, вытянул с антресолей большую спортивную сумку. Показал. Спросил.

–Хватит?

Маша пожала плечами. Ребятишки жевали с задумчивым видом. Тара для перевозки вещей в сферу их компетенции не входила. Каждому свое, как было написано над известными воротами.

* * *

Погрузились в бежевую шестерку с заляпанными грязью номерами. Молчаливый водитель, который их дожидался, смачно харкнул на дорогу, захлопнул свою дверцу, покосился в зеркало на старика с девчонкой, резко набрал скорость. Пацаны негромко бурчали о чем-то своем. Речь шла про стрелки, сборки и разборки. Такое ощущение, что два мастера из часовой мастерской беседуют за жизнь. Илья Ильич нашел ледяную ладонь внучки, осторожно пожал и отпустил. Жест понятный без всяких объяснений. Нечто вроде просьбы – не дрейфь. Маша постаралась напустить на себя безразличный и уверенный вид. Обманешь деда, как же. Приехали быстро. Это со всякими разными долгими ожиданиями на остановках, да тряской в переполненных троллейбусах, Химмаш концом света кажется. А так – всего ничего. Десять минут и вот он, дом родной. У подъезда, слава Богу, никого не было. Водитель остался машину караулить. Откинулся на сиденье, зевнул. Диман и Санек выбрались наружу. Следом Илья Ильич и Маша. Только сейчас ее осенила мысль.

–Ключи! Ключей то у меня нет.

–Попытка не пытка.

Сказал дед. И добавил после короткой паузы.

–Может отчим твой дома.

Маша кивнула. А что еще делать? Уже приехали. Дед пояснил.

–Я хотел позвонить тебе домой предварительно, проверить. Но передумал. Сбежит еще. Или не откроет. Так попробуем.

Поднялись маленькой армией по ступеням. Выстроились перед дверью. Один из мальчиков Макса приложил к звонку палец.

–ДЗ-З-ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ.

Второй стоял, жевал, со скучающим видом. Чуть позади и в стороне. Рука в кармане. Прямо таки парни из гангстерского боевика. Илья Ильич молча ждал развития событий. Маша облокотилась на перила.

–ДЗ-З-ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗз... Дз. Дз.

–Кто там?

Подал голос Геночка. Глазка в двери у Полежаевых не было. Илья Ильич махнул ладонью внучке. Показал на дверь. Маша деда замечательно поняла. Набрала воздуху. Сказала громко.

–Это я.

–Ага! Явилась шалава.

Злорадно протянул отчим. И распахнул дверь. Нога одного из громил мгновенно оказалась внутри. Ладонь легла на ручку. Отчим попытался бороться. Дохлый номер. Его просто отодвинули с дороги. Захватчик вошел, взял за шиворот. Встряхнул.

–Уймись, гнида.

Второй распахнул дверь на всю ширину, приглашая внутрь Машу с Ильей Ильичем. Они не заставили себя упрашивать. Впервые в жизни девочка переступила порог своей квартиры точно враг. Врываться силой в родное гнездо оказалось противно. Привычные ко всему мальчики Макса доходчиво объясняли отчиму новые правила.

–Девочка заберет то, что ей нужно. Ты под ногами не мешайся. Посиди тихо в кладовке. Будешь рыпаться – зашибем ненароком. Понял?

Один из громил, со скучным выражением физиономии, молчал. Другой – тряс Геночку за шиворот, дожидаясь внятного ответа. Точно широкогрудый бультерьер, изловивший крысу, решила Маша. Отчим не выдержал пытки унижением, больно то ему не было, разве что самую капельку. Завопил громко.

–Да. Да!

–Вот и молодец.

Прежде чем водворять пленника в заставленную стиральным порошком кладовку один из мальчиков Макса ее осмотрел. Вынес приговор.

–Сойдет.

Закрыли дверь на хлипкую щеколду, прислонили рядышком к стенке пару табуреток позаимствованных на кухне. Устроились охранять, или сторожить. Маша в таких тонкостях не разбиралась. Илья Ильич скомандовал.

–Документы. Что там у тебя, свидетельство о рождении, паспорт есть? Дальше. Учебники, тетради. Одежда. Пойдем, помогу.

–Я сама.

Маша распахнула дверь в свою комнату и замерла на пороге.

–Господи...

–Мило.

Прокомментировал Илья Ильич. В комнате все было перевернуто. Книги на полу, тетради на кровати. Рядом выпотрошенный, раскрытый портфель и папка. Заветная розовая с сердечком! Пустая. Абсолютно пустая. Маша прикусила палец. От этой привычки она себя уже давно отучила. Вроде бы.

–Дед. Что же это? Он забрал мои письма. Он рылся в моих вещах.

–Ясно.

Илья Ильич подошел к импровизированной камере. Открыл ее. Включил свет. Геночка стоял у стены, смотрел со странной смесью страха и злорадства.

–Где украденные письма?

–И открытки.

Уточнила Маша.

–Отвечай.

Потребовал дед. Геночка не стал отнекиваться. Ощерился, точно загнанное в угол животное. Уставился Маше в глаза.

–Нету. Я спустил письма от твоих любовников в унитаз. Разорвал, бросил, смыл. Понятно? Туда им и дорога.

У Маши задрожали губы. Этого она не ожидала. Геночка, вполне довольный произведенным эффектом, гордо выпятил пузо. Дед закрыл дверь в кладовку.

–Вот сволочь. Тебе были дороги эти письма?

Маша кивнула. Слезы все-таки навернулись на глаза. Хорошо, что Геночка их не увидел. То-то посмеялся бы.

–Скотина. Какая скотина.

Повторила она несколько раз. Прежде чем нашла в себе силы вернуться в комнату и приступить к сборам. Распахнула шкаф. Сложила в пакет белье, колготки, носочки и футболки. Перебросила через плечо шерстяное платье, черные самопальные брюки-бананы, два свитера. Ухватила свободной рукой деревянные плечики с формой. В школе перешли, по указу сверху, на двойной стандарт одежды. Старорежимные платья с фартуками уступили свои позиции костюмам. Намного практичнее, если вдуматься. Блузки и водолазки можно менять каждый день. Это лучше, чем подшитые на потное шерстяное платье свежие воротнички, создающие лишь видимость чистоты. Маша была девочкой аккуратной. Дурные запахи ее нервировали. У старой формы она регулярно застирывала подмышки. Новый стиль нравился ей гораздо больше именно из соображений гигиены. Сама по себе коричневая форма, с пышными манжетами и фартуком, выглядела наряднее. Лучше, чем строгий костюм: (темно синий, юбка длинная, расклешенная) пошитый маминой подругой – Еленой Прекрасной. Подошел дед.

–Давай мне это. Уложу.

–Держи.

–Что еще?

–Учебники. Вещи.

–Шевелись, золотко. Мальчикам некогда.

Маша оглянулась растерянно. Не забыть бы самого важного. Голова работала плохо. А если честно – не работала совсем. Бабушкина фотография в настольной рамке. Альбом с детскими снимками. Книги. Тетради. Блокноты. Ручки-фломастеры. Спортивный костюм. Старые рыжие кеды. Расческа. Ленты. Заколки. Шампунь. Полотенца: три штуки. А постельное белье? Маша влезла на табурет. Открыла дверцу антресоли. Достала два любимых комплекта. Повернулась. Спрыгнула на пол. Дед смотрел из коридора. Взгляд полный нежной заботы ощущался почти физически, как теплое прикосновение.

–Все?

–Кажется.

–Тогда на выход.

Диман, меланхолично улыбаясь, заглянул в кладовку. Голос и выражение его глазок не стыковались. Смотрел он пристально, жестко – точно в прицел. А интонации звучали почти сладкие. То ли мальчик был садистом, ловившим кайф от чужой боли и страха, то ли, что гораздо вероятнее – копировал невозмутимых мафиози из голливудских гангстерских эпических поэм.

–Ну, вот что, козел. Живи пока. Будешь рыпаться – придушим.

Санек уже вышел на площадку. Маша замерла, прислонившись к стене. Дед поинтересовался озабоченно.

–Что такое?

–Ничего. Не по себе. Страшно.

Огляделась. У зеркала на подставке лежало вскрытое письмо. Непривычного вида длинный конверт. Заграничный. С ярко синими и желтыми марками. Маша подхватила бумажный прямоугольник. Глянула адрес. Прочитала вслух, не сразу понимая, кому предназначено, а главное – кто отправитель.

–Марии Полежаевой. От кого? И. Шейхтман. Израиль.

–?

–Шейхтман. Шейхтман. О, Господи.

Посмотрела на Илью Ильича, пояснила стесняясь.

–От одноклассника. Они всей семьей уехали, зимой. Навсегда.

–На постоянное место жительства?

–Да.

–Друг, значит. Ясно. Ну, пошли.

Маша шагнула на площадку, прижимая к груди письмо от Ванечки, точно волшебный щит, за которым можно было укрыться от невероятной дикости происходящего.

* * *

«Почему ты не отвечаешь? Маша? Что случилось? Быть настолько невежливой, чтобы не черкнуть хотя бы одну открытку в ответ – совсем на тебя не похоже. Я начинаю всерьез волноваться. Пожалуйста, напиши мне. Даже если больше не хочешь общаться. Так и сообщи, чтобы я знал. И не тешил себя глупой надеждой. С любовью. Иван.»

–С любовью... Чтобы не тешил себя глупой надеждой. Эх, Царевич, Царевич. Как всегда, в своем стиле. Может, и не врут про евреев, что они самые головастые в мире? Как думаешь, Ванечка?

Царевич, пребывающий вне зоны слышимости, разумеется, не ответил. Маша вспомнила, с какой опаской синеглазого юношу вызывали к доске почти все учителя. (Анна Леонтьевна не считается.) Ванечка знал побольше любого препода. (Кроме обожаемой химички.) Зря ли в классе гуляла шутка: "Кто на свете всех умнее? Наш царевич дорогой".

В конверте имелся еще один листик, с напечатанными (вот пижон, нет чтобы от руки начертить) строчками.

– Мой грустный клоун

Грубо напомаженный.

Молчит закован

В шутовской наряд.

На маске безобразной (эх и страшен он!)

Два темных солнца плачут невпопад.

Мой грустный клоун

С нежностью невиданной

Готов швырнуть любви слова – глупец.

Доверив бестолково

Вот ведь выдумал,

Себя царице тысячи сердец.

-Да...

Пробурчала Маша, чтобы хоть как-то, для себя самой, отреагировать. Бедный Ванечка. Надеялся, наверно, что его стишки оценят. Елки зеленые. Ну не любит она поэзию. Совсем! Ни капельки. Мало ей в школе классиков, еще и Царевич начал изводить рифмами! Паразит талантливый.

Маша разговаривала сама с собой. Сидя на кухне, перед нагромождением книг, считалось, что она делает уроки. Но в голову не лезла ни одна фраза из учебника. Постольку поскольку все свободное пространство на чердаке Машиного сознания было занято бестолково сваленными в кучи, мечущимися под крышей, падающими и взлетающими собственными мыслями. Хаос, если выражаться одним словом. А если высказать те же мысли в двух, то полный хаос.

–Золотце, ты там не уснула?

Дед вошел бесшумно, Маша подпрыгнула на табурете.

–Ой! Ой!

–Прости. Забываю, что надо топать и кашлять.

Кажется, он шутил. Маша не всегда могла понять: серьезно Илья Ильич говорит, или с юмором.

–Когда ты поедешь к маме?

–Я не могу.

–Почему?

–С такой.

Она не сразу выговорила.

–С такой... рожей.

–Откладывать не стоит. Не забывай, что враги не дремлют.

–Враги?

–Думаю, что твой отчим уже сочинил удобоваримую гнусность. Если ты не придешь, в ближайшее время, мама может поверить именно ему.

–Нет!

–Золотце, такова жизнь. И вообще, растолкуй старику, что именно ты сама собираешься сказать Леночке.

–Не знаю. Правду нельзя.

–Любая ложь будет против тебя.

–Все равно!

–Давай подумаем вместе. Хочешь?

Дед взял табурет, поставил напротив Машиного. Уселся. Вытащил из ниоткуда острый, с лезвием блестящим точно зеркало, большой нож. Целый тесак. Таким только добропорядочных граждан пугать в темных переулках. Илья Ильич чинно и неторопливо принялся очищать желтое в крапинку яблоко. Кожура, не порвавшись ни в одном месте, укладывалась на блюдце длинной спиралью. Маша тупо следила за движением мужской руки. Дед протянул яблоко внучке.

–Будешь?

–Спасибо. Я не люблю так. С кожурой вкуснее.

–Дело привычки.

Илья Ильич поднялся, вытащил из кладовки пару очень симпатичных яблок. Тщательно вымыл.

–Держи, золотце. Не обращай внимания на старого зануду.

–Спасибо.

–Вот так ответила вежливая Ева одному хитрому змею. И с этого начались все беды человеческие.

–Правда?

Маша с удовольствием впилась зубами в красное, сладкое яблоко. Сок брызнул на подбородок. Девочка, не чинясь, стерла влагу ладонью и покраснела, увидев, что дед достает с полки пачку бумажных салфеток. Илья Ильич, тактично не замечая оплошности, вернулся к прежней теме.

–Думаю, маме стоит сказать почти правду. Повздорили. Очень сильно. Отчим – как его зовут?

–Геночка.

–Геннадий распустил руки. Выпорол. Ты психанула и удрала. Жить с ним больше не хочешь. Вы раньше уже ругались, при маме?

–Да.

Нехотя выдавила из себя девочка.

–По какому поводу?

–Читал мои письма без спроса.

–Так и скажи. Взял, вскрыл, изучил.

–Спрятал.

–Что?

–Он не отдавал мне Ванечкины письма. Царевич упрекает, что ни на одно не ответила. Я даже не знаю, сколько их было.

–Вот так и сообщишь. Этими же словами. На личности не переходи. Отчима не оскорбляй. Излагай события. И свое решение – пожить пока, подчеркиваю – пока, отдельно от Геннадия.

Маша замерла. Дед уже успел устать от нее? Поэтому и выделил условие. Пока. Пока? А она то размечталась, святая наивность. Собралась с духом, переспросила.

–Сколько будет длиться это "пока"?

Илья Ильич внимательно посмотрел на внучку. Ответил серьезно.

–Золотце. Ты будешь жить у меня столько, сколько захочешь. Можешь остаться насовсем. Это серьезное предложение. С отчимом тебе на одной территории быть невозможно! Просто маме не надо вываливать правду. Мол, удалилась навеки! И назад ни ногой. Маму стоит поберечь от подобных новостей. Ты, по-моему, сама так решила? Я не прав?

Девочка вскочила, опрокидывая табуретку. Собираясь броситься деду на шею. Что ее в последний момент остановило? Удивленно-испуганный взгляд Ильи Ильича? Пришлось изобрести другой повод для рывка: соответствующий моменту, да к тому же шуточный. Вскинула руку к несуществующему берету, щелкнула бы каблуками, но шлепки подвели, беззвучно влипли один в другой. Шмяк. Голос звонко взлетел к потолку.

–Яволь, мой генерал.

–Нихт ферштейн. Разрешаю сесть.

Она послушалась. Устроилась поудобнее, взялась было за книгу. Фигушки. Через секунду дед отвлек, вдруг заговорил совсем другим тоном. Серьезным и торжественным одновременно.

–Золотце. Прости, я не нарочно, просто взгляд упал. Что это? Ты позволишь посмотреть?

–Да ради Бога.

Она небрежно пододвинула лист со стихами. Илья Ильич сцапал его жадно, как голодная обезьяна банан. Тут же, не прочел, а проглотил. Спросил с запинкой, впиваясь Маше в лицо лихорадочно заблестевшими глазами.

–Золотце, золотце, это... твое?

–В смысле?

Не поняла отупевшая от всей недавней чехарды девочка.