Текст книги "Иван Грозный: «мучитель» или мученик?"

Автор книги: Наталья Пронина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Глава 14
«ПОСЛАНЕЦ МИРА» АНТОНИО ПОССЕВИНО
И ЗАВЕРШЕНИЕ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ

18 августа 1581 г., проехав всю Польшу и Западную Русь, Антонио Поссевино прибыл к Грозному в Старицу. (Как отмечает историк, уже сама поспешность, с коей явился в Россию посол папы римского и чей приезд к тому же почти совпал с началом осады Пскова, «показали Ивану, что положение его далеко не безнадежное»[544].) Высокий гость был принят с надлежащим почетом. Но... в то время как римский дипломат, стремясь словно «с порога» доказать горячее желание помочь русскому государю, рьяно взялся готовить документы для начала мирных переговоров, сам Иван держался с ним крайне осторожно. В многочисленных письмах и дневниковых записях за месяц, проведенный непосредственно рядом с царем, Поссевино раздраженно констатировал: как ни пытался он при личных встречах с Иваном хотя бы начать с ним обсуждение главного для Рима вопроса – вопроса о вере и объединении церквей, однако не смог ни на йоту сдвинуть дело с мертвой точки. Ибо... русский государь упорно уклонялся, уходил от разговора на эту тему[545]. Причем уходил, надо полагать, с высочайшим тактом и прозорливостью истинного дипломата. Ведя речь чрезвычайно тонко, мастерски, Грозный, не разрушая окончательно тайных расчетов своего собеседника, «добился прямого давления Рима на врага России», сам при этом не сделав ватиканскому эмиссару ни единой реальной уступки касательно проповеди католицизма на русских землях. Фактически царь выразил согласие Москвы лишь «на дипломатический обмен с Римом и на свободный проезд папских миссий (через Россию) в Персию»... Таким образом, заключает историк, «папский престол не получал никаких привилегий; возможность вступления Москвы в лоно католической церкви оставалась столь же туманной, как и раньше, а между тем посол папы должен был приступить к своей посреднической роли»[546]. 14 сентября 1581 г. Поссевино покинул Старицу и выехал в направлении Пскова, осаждаемого войсками Батория. Он вез королю условия мира, продиктованные русским царем... И здесь нам снова необходимо небольшое отступление...

Дело в том, что, с упоением говоря о «сокрушительном поражении тирана», автор рассматриваемой книги счел позволительным пропустить в своем тексте не только все события, связанные с заключением Ям-Запольского перемирия между Россией и Речью Посполитой. Из поля его зрения выпали и люди, в них участвовавшие. Удивительно: ни единого слова не удостоился у Эдварда Радзинского даже Антонио Поссевино – главный «миротворец» тех лет... Почему же? Чего откровенно убоялся наш всезнающий беллетрист, обойдя абсолютным молчанием личность, казалось, столь яркую и благородную? Почти героя, прибывшего в дикую Московию с миссией мира и любви от Святого престола. Ведь как мог пригодиться автору сей благостный образ, дабы еще раз оттенить «кровожадность» русского деспота. Но тем не менее он предпочел промолчать. И это таинственное безмолвие в который раз подтверждает, что г-н Радзинский все-таки прекрасно знает, о чем рассказывает (и не рассказывает) своему доверчивому зрителю...

Ввиду того, что подлинные задачи и цели приезда в Россию знаменитого папского легата мы уже пояснили выше, пожалуй, стоит обратить теперь некоторое внимание и на исполнителя этих задач. Сама биография его, «посланника мира», раскроет нам загадку странного пробела в тексте нашего телесказителя.

...Встретившиеся в Старице Иван Грозный и Антонио Поссевино были почти ровесниками. Антонио родился в 1534 г. в Мантуе, в семье мастера золотых дел. Духовное образование получил в Риме. В Риме же был замечен и кардиналом Гонзагой, который взял его себе в секретари. Переломным стал для одаренного и честолюбивого молодого человека 1559 г., когда он вступил в орден иезуитов и всего за 6 месяцев преодолел строгий новициат – испытательный срок, рассчитанный на два года. Проницательный и жесткий, Антонио сразу стал получать самые ответственные поручения. Так, в 1560 г. генерал ордена Лайнес отправил его в Савойю, где в это время участились выступления еретиков. Доклад, составленный Поссевино после объезда края, требовал самых суровых мер к мятежникам. Более того. Он лично убедил герцога Эммануила Филиберта послать против них двухтысячное карательное войско, которое сам и сопровождал[547]. Таков был его первый шаг к вершинам власти и славы. Только первый...

В начале 1560-х годов вездесущий и беспощадный страж католической церкви – орден Иисуса – направляет Поссевино во Французское королевство для борьбы с гугенотами. В результате громкого скандала 1568 гг. во французском парламенте, он отстаивает право иезуитов преподавать в парижской Сорбонне и к тому же добивается разрешения открыть по всей стране еще целый ряд иезуитских коллегий, ректором одной из которых – в Авиньоне – становится сам. Кстати, в том же 1568 г. Поссевино издает небольшую (собственного сочинения) книжицу – «Христианский воин», где пишет, что каждый сражающийся с еретиками солдат – герой, погибший в этой борьбе – мученик, а малейшая пощада – преступление. И... например, жители солнечной Тулузы, вдохновленные столь зажигательной проповедью, в течение нескольких месяцев подряд перебили более 5000 (пяти тысяч) гугенотов. Это же сочинение явилось важным подспорьем для идейной подготовки кровавого кошмара Варфоломеевской ночи в Париже[548].

В результате таких «духовных» побед самое имя Поссевино стало вызывать ужас. Когда в 1569 г. он готовился отправиться в Рим, дабы принять последний, четвертый обет ордена и вступить в высший класс Общества Иисуса, по Авиньону разнесся вдруг страшный слух, что Поссевино имеет секретное поручение ходатайствовать о восстановлении в городе священной инквизиции с ее обязательными кострами и виселицами. Среди авиньонцев началась жуткая паника, погасить которую удалось лишь с большим трудом...

С 1578 г. ревностное служение Поссевино ознаменовалось переводом его на «дипломатическую работу». Папа Григорий XIII, серьезно обеспокоенный положением дел на севере Европы, где католическая церковь стремительно теряла свою власть, вытесняемая раскольниками-лютеранами, отправляет туда именно Поссевино – проверенного бойца, способного своим отточенным умом полемиста и, главное, непреклонной твердостью характера удержать колеблющихся и возвратить святой римско-католической церкви заблудшие, впавшие в ересь души.

Впрочем, отправляясь в Швецию, к Юхану III (при дворе коего взяла верх Реформация и чьи идеи увлекли даже самого короля), Поссевино получил официальное назначение не только «апостольским легатом и викарием всех северных стран», но также Литовского княжества и... России. России, которая, напомним, как раз к этому времени одержала свои самые блестящие победы в Ливонии, что было совсем не в интересах Польши и стоящего за ней Ватикана. А потому, сумев «лестью, обещаниями, запугиваниями»[549] вернуть Юхана III в лоно католической церкви (совершив над ним даже обряд конформации), Поссевино одновременно вряд ли не вел с королем душеспасительных бесед о необходимости борьбы против русских варваров – схизматиков. И беседы сии очень скоро возымели свое действие. Как помнит внимательный наш читатель, ровно через год – в 1579-м, – присоединяясь к возглавляемой Речью Посполитой антирусской коалиции и поддерживая польское наступление на Полоцк, Швеция пошлет свой лучший в Европе флот обстреливать русскую крепость Нарву. Таковы (косвенно) были результаты миссии в Швецию знаменитого иезуита.

Таков был Антонио Поссевино, с коим встретился 18 августа 1581 г. и в течение почти целого месяца вел переговоры Грозный русский царь... Перу теперь еще неведомого, действительно талантливого и непредвзятого рассказчика, несомненно, еще предстоит живописать весь блеск, глубину и трагичность тех встреч. Встреч двух едва ли не самых ярких представителей православного Востока и католического Запада. Встреч, во время которых шел все же спор не только о судьбах Ливонии. И, конечно, не только о русских городах, захваченных поляками и шведами. По большому счету, шел тогда спор, который не окончен и доныне, но в котором Иван Грозный все же одержал победу, заставив своего врага действовать так, как это нужно было России...

Прибыв в польский лагерь под Псковом, Поссевино оказался в крайне тяжелом и невыгодном для себя положении. Он видел и сознавал, что ни поляки, ни русские до конца не доверяют ему. Еще менее настроены они были на уступки друг другу. Но при всем том их требовалось каким-то образом склонить к примирению. Историк отмечает, что «в первое время зимняя квартира Поссевино... составлявшая собственно курную избу, служила только местом, где послы двух воюющих держав обменивались резкостями и со скандалом расходились»[550]... Чтобы достойно выбраться из этого настоящего «псковского болота», католическому агенту потребовалось, наверное, все его красноречие, весь богатейший опыт политика ватиканской школы. Матерый иезуит, он и стал действовать истинно по-иезуитски, стращая одного из противников, другого же пытаясь сломить вкрадчивой лестью...

Так, убеждая Батория прекратить осаду Пскова, легат Святейшего престола кротко, но настойчиво внушал ему, что занятие это... бесперспективное. Что нынешняя война зашла в тупик и лишь отнимает силы, кои разумнее было бы употребить для свершения более необходимого и благого – борьбы с неверными. Для той священной борьбы, к которой согласен теперь присоединиться даже московский князь, чью протянутую руку не стоит отталкивать. Напротив, с ним лучше заключить мир, и тогда сам король Стефан мог бы возглавить их объединенное христианское воинство в победоносном походе против турок Тогда была бы окончательно подготовлена почва и для объединения церквей, что уже на века покроет имя короля немеркнущей славой[551]...

Одновременно в письме к царю Ивану (9 октября 1581 г.) Поссевино с легкостью, не жалея черных красок, утверждал прямо противоположное. А именно то, что ради заключения мира прежде всего Грозному следует первому пойти на уступки и сдать Баторию Псков. Причем сделать это возможно скорее, так как положение крепости безнадежное и со дня на день ожидается ее падение. Цинично и расчетливо, ни словом не обмолвившись о катастрофической обстановке в польском лагере, легат, дабы еще пуще запугать царя и вынудить его сдаться, продолжал: «В городе очень многие погибают от обстрелов королевских пушек, от болезней и душевной скорби, подобно тому, как и в (окрестных) деревнях многие испытали на себе меч враг... Храмы разрушены или обращены в конюшни... трупы взрослых и детей валяются повсюду, и на дорогах их топчут копыта коней. Происходит много убийств и грабежей мирных сельских жителей, на них охотятся с большим азартом в лесах, забыв об охоте на диких зверей. На обширных пространствах видны следы пожаров и невероятного опустошения»[552].

Но невзирая на все эти ухищрения, дело продвигалось медленно. Вопреки ожиданиям Поссевино, король отнюдь не сразу согласился с его заманчивыми планами, убежденный, что мирные переговоры только дадут «Московиту» передышку и возможность стянуть новые силы в западные области[553]. Еще пуще Стефана был недоволен навязчивым иезуитом командующий польскими войсками коронный гетман и канцлер Замойский. С нескрываемой злостью канцлер говорил, что «такого сварливого человека и не видывал; он (Поссевино) хотел бы знать все королевские планы относительно заключения мира с московским царем, он втирался в королевский совет, когда обсуждалась наша инструкция послам. Он готов присягнуть, что великий князь к нему расположен и в угоду ему примет латинскую веру, а я уверен, что эти переговоры кончатся тем, что князь ударит его костылем и прогонит»[554].

Судя по этим в сердцах высказанным словам, гетман хорошо понял стратегический замысел Грозного и не питал совершенно никаких иллюзий относительно возможности союза Москвы с Римом. Но переговоры все же начались. И пойти на них вынудили поляков отнюдь не убеждения «ватиканского миротворца». Пойти на мирные переговоры с Россией заставили врага мужественные защитники Пскова, так и не сдавшие свой город.

Разумеется, в Ям-Запольский, где была назначена встреча послов, папский нунций приехал вместе с польской делегацией. Переговоры же начались в 15 верстах от города – в маленькой деревушке Киверова Горка[555] 13 декабря 1581 г. Стараясь и там подчеркнуть особое значение своего присутствия как посланника Святого престола, Поссевино сам взялся вести заседания, сам писал их протоколы, сам же снимал копии с каждого принимаемого документа. При этом он успевал обмениваться письмами с царем, королем и отправлять подробные отчеты в Ватикан. Но даже его, прожженного иезуита, не миновал досадный срыв во время этих напряженных заседаний, продолжавшихся почти месяц. Исторические источники свидетельствуют, что в ходе одного из споров Поссевино не выдержал своей роли беспристрастного посредника... Позабыв дипломатическую сдержанность, он «вырвал из рук (русского) посла черную запись (черновик), бросил оную к двери, а самого посла, схватив за ворот за шубу, все на оной пуговицы оборвал, закричал: «Подите от меня вон из избы. Мне с вами говаривати нечего»[556].

Впрочем, даже без этого всплеска эмоций русские послы отлично знали, что Поссевино «не прямит» России, о чем и докладывали своему государю. «А нам, – писали они в грамоте от 1 января 1582 г., – видетца, что Онтоней во всех делах с литовскими послы стоит за одно и в приговорах во всяких говорит в королеву сторону»[557]. Чего же добивались поляки и на чем упорно настаивали русские во время столь бурных дебатов, доходивших иногда чуть ли не до рукопашной?

Как было решено на совещании, состоявшемся 22 октября 1581 г. в Александровской слободе, где присутствовал сам Грозный, его наследник Иван Иванович и члены боярской Думы, Россия соглашалась уступить Баторию свои ливонские владения в обмен на захваченные польско-литовскими войсками русские города. Причем строго подчеркивалось, что Москва отдает только те территории в Ливонии, которые захвачены поляками, но никак не шведами. Это важное политическое решение стало основой для инструкций, данных царем своим представителям на Ям-Запольском мирном конгрессе (как называют историки русско-польские переговоры середины зимы 1581/82 г. Оно свидетельствовало о том, что Грозный намерен был уступить Польше и заключить с ней мир исключительно с целью высвободить силы и сосредоточить их на борьбе со Швецией. Борьбы за возвращение России крепости-порта Нарвы, прочих территорий, захваченных шведами в Северной Эстонии[558]. Именно чтобы оставить за собой возможность и право на такую борьбу, царь уже в ходе переговоров неоднократно личными грамотами предостерегал послов, чтобы в перемирные документы ни в коем случае не были бы включены эти земли. Чтобы, «помиряся... с Литовским с Стефаном королем, стати на Свейского (шведского короля) и Свейского бы не замиривати»[559]. По всей видимости, государь не мог не знать о начинавшихся разногласиях между Польшей и Швецией как раз из-за ливонских земель, и это придавало ему уверенности в успехе.

Между тем ясно, что Речь Посполитую, желавшую заполучить все наследство Ливонского ордена, включая и то, что заняли союзники-шведы, такие условия царя устроить не могли. Жесткие прения по этому вопросу начались уже с самых первых заседаний Конгресса. Поляки требовали заключения мирного соглашения сразу между тремя участниками конфликта, а вместе и признания Россией перехода под власть Польши именно всей ливонской территории – находившейся как в руках русских, так и шведов[560]. Но московские дипломаты, выполняя приказ Грозного, день за днем упорно отклоняли эти требования, довольно резонно указывая: их государь не может уступить Баторию то, чем сам теперь не владеет[561]. Так что под давлением этой железной логики польские представители пришли в крайнее замешательство и были вынуждены с тревогой обратиться к канцлеру Замойскому (руководившему ими из осадного лагеря под Псковом) за дополнительными инструкциями: следует ли им снять свои предложения или вовсе прервать переговоры?[562]

Но и сиятельный канцлер, по существу, уже ничего не мог изменить. Катастрофа поляков под неприступными стенами Пскова достигла апогея. «Положение войск тяжелейшее, – писал Замойский. – Я не продержусь более 8 дней. Надо или скорее заключать мир, или «с посрамлением и опасностью отступить от Пскова»[563].

Вот в таких-то явно не блестящих для польской стороны условиях и был заключен 15 января 1582 года, нет, не мирный договор (хотя г-н Радзинский в своем тексте использует именно это выражение – «заключен мир»). На самом деле 15 января 1582 г. в деревушке Киверова Горка русские и польские представители подписали документ, известный в истории под названием Ям-Запольского перемирия, заключенного между Россией и Речью Посполитой сроком на 10 лет. Согласно этому документу Россия уступала Польше земли, завоеванные в Ливонии за четверть века (исключая Новгородок Ливонский и еще несколько крепостей). Баторий же возвращал русским Великие Луки, Холм, Невель и Велиж Отказывался король и от требуемой ранее громадной контрибуции. Наконец, как настояли русские дипломаты, в тексте перемирных грамот не оказалось ни единого упоминания о ливонских территориях, захваченных шведами[564].

И хотя один из знаменитых дворянских историков, высокопарно обвиняя только Грозного в уступках, хлестко назвал сие соглашение «самым невыгодным и бесчестным для России из всех, заключенных до того времени с Литвой»[565], не стоит забывать, что это было все-таки первое большое столкновение России с Речью Посполитой (а по сути – со всем Западом) за стратегически важнейший Прибалтийский плацдарм. Что хотя действительно молодое Российское царство не смогло устоять в этой жестокой 25-летней борьбе, но не столь впечатляющими были и достижения Польши. Совсем наоборот. Невзирая на поддержку всей католической Европы, Польша с каждым годом слабела в своей агрессии против России, тогда как «сопротивление (этой агрессии на русских землях) усиливалось... Так, в итоге первой кампании на Востоке 40-тысячная королевская армия добилась внушительного успеха, завоевав Полоцк. В ходе второй кампании почти 50-тысячная рать затратила все усилия на покорение небольшой крепости Великие Луки. В последней кампании польское войско не смогло овладеть Псковом»[566] и было вынуждено пойти на мирные переговоры с. Москвой, не достигнув поставленной ранее цели полного разгрома России. Что касается Прибалтики, то, захватив часть земель в Ливонии, Речь Посполитая тем самым приобрела себе нового непримиримого врага-соперника в лице (бывшего союзника) Швеции, «замирения» с которым так и не допустили дипломаты русского царя.

Иными словами, отрезав Россию от выхода к Балтике, Польша все же и сама не смогла достаточно прочно утвердиться в этом регионе. Вопрос о нем оставался тогда открытым как для Грозного, так и для Батория. И оба государя вовсе не собирались откладывать его решение в долгий ящик. Оба жаждали новой борьбы и победного реванша. О чем ярко свидетельствует, например, официальное заявление польских послов, по приказу Замойского сделанное ими еще в Киверовой Горке 6 января 1582 г. В этом заявлении говорилось, что король Стефан считает все земли Ливонии своей собственностью и будет продолжать их «доставать», кому бы они ни принадлежали[567].

Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что, как ни тяжелы были для Российского государства условия перемирия с Польшей, подписанного в январе 1582 г., речь тогда вовсе не шла ни об окончательном поражении одного из противников, ни о безоговорочной победе другого, что и зафиксировал бы соответствующий договор. Нет, речь шла именно о перемирии, т.е. о временной передышке, приостановке боевых действий[568], необходимой обоим участникам конфликта. Первая попытка России утвердиться на Балтийском плацдарме, в ходе которой московские войска уничтожили старинный Ливонский орден, закончилась неудачно, пресеченная Западом. Однако русская воля к победе осталась непоколебимой[569]. Россия отступала на исходные рубежи, но от дальнейшей борьбы не отказывалась, и это был главный итог Ливонской войны Ивана Грозного.

Так, историк отмечает, что «еще до завершения переговоров в Яме-Запольском русское правительство развернуло подготовку к военному походу против шведов. В первой половине декабря 1581 г. в Новгороде начался сбор войск, которые царь и его советники... рассчитывали направить на шведский фронт. Сбор войск продолжался на протяжении всей второй половины декабря и на рубеже 1581/82 г., когда уже были урегулированы основные спорные вопросы между Россией и Речью Посполитой и принято окончательное решение об организации похода «на свейские немцы»[570].

7 февраля 1582 г. по приказу Грозного русские войска под командованием воеводы М.П. Катырева-Ростовского начали наступление с целью освободить русские крепости, захваченные шведами недалеко от Новгорода. Неприятель попытался их остановить, но потерпел серьезное поражение, разбитый передовым русским отрядом близ деревушки Лялицы[571]. «Ситуация в Прибалтике стала заметно изменяться в пользу России, что не осталось не замеченным политиками Речи Посполитой. Уже в марте старосты пограничных замков информировали короля об успехах русских авангардов, за которыми, как они сообщали, должны были выступить в поход «добывать Нарву» главные силы русской армии. Перспектива возвращения Россией потерянного выхода к Балтийскому морю вызвала большое беспокойство у короля и его окружения»[572]. Впрочем, «беспокойство» – это еще мягко сказано. Король Стефан был взбешен. Он готов был рвать и метать от одной лишь мысли, что Нарва вновь может достаться русским. С целью исключить саму возможность такого поворота событий, Баторий немедленно отправил своих представителей к барону Делагарди, а затем и лично к королю Юхану с ультимативным требованием передать полякам Нарву и остальные земли Северной Эстонии. За эту уступку шведам обещана была значительная денежная компенсация и помощь в войне с Россией[573]...

Тогда же был отправлен с королевскими грамотами гонец и в Москву. В этих грамотах Баторий, угрожая срывом только что заключенного перемирия, требовал, чтобы до приезда в Россию «великих послов» Речи Посполитой для ратификации Ям-Запольского соглашения царь Иван запретил своим людям «входить» «под замки наши Нарву и иные, которые полвек в границах земли Ифляндские суть»[574].

Однако совсем не эти угрозы и требования принудили царя не развивать, а действительно остановить столь успешно начатое наступление русских войск против шведов. Исследователь указывает, что королевский гонец был принят государем 26 апреля 1582 г., между тем как еще за неделю до вышеупомянутого приема, согласно Разрядным записям, состоялся «приговор» царя и боярской Думы о необходимости срочной переброски с севера и сбора войск на Оке против крымского хана[575]. Там, на восточном и юго-восточном пограничье, снова было неспокойно...

Еще во время тяжелых боев с наступающей армией Батория под Полоцком, Великими Луками, Псковом в Москву стали приходить тревожные вести о том, что ногайский князь Урус обратился к волжским черемисам с подстрекательским призывом выступить против власти Ивана Грозного. И волнение действительно вспыхнуло – при прямой поддержке ногайских мурз конница которых (численностью до 25 000 человек), нападая со стороны Астрахани, опустошала белевские, коломенские и алатырские земли[576]. Так что отправленных на Волгу всего трех царских полков оказалось недостаточно для восстановления порядка в огромном крае, волнение продолжало расти. «В этих условиях прорыв Крымской орды мог привести к очень опасным для России последствиям. Очевидно, желая избежать такой опасности, русское правительство и приняло решение перебросить войска, временно отказавшись от наступления на Швецию»[577].

А между тем король Юхан вовсе не собирался отдавать полякам Нарву вкупе с остальными шведскими владениями в Ливонии (ответив на грубый ультиматум Батория столь же грубым отказом). Нет, Нарву Шведское королевство намеревалось оставить себе. И не только ее. Живо стремясь воспользоваться внутренними трудностями Русского государства (в Стокгольме ходили слухи даже о смерти Грозного и скором распаде его царства), Юхан планировал захватить также Новгород (население которого, согласно королевской инструкции от 28 июля 1582 г., командующий шведскими войсками барон Делагарди должен был убедить перейти под власть шведской короны), а потом Псков, Гдов, Ладогу и Порхов – т.е. единым махом отсечь весь северо-запад России, не меньше... Однако Москва опять нашла возможности и силы разрушить и этот хищный замысел.

Во-первых, агрессивные намерения шведов вызвали тревогу не только у русского правительства. Пожалуй, еще больше Грозного их успеха опасался... Стефан Баторий. Опасался, что былые союзники просто-напросто опередят его в захвате как ливонских, так и русских территорий. И страх этот был столь велик, что заставил гордого мадьяра совершить шаг поистине для него невероятный, а именно обратиться к люто презираемому и ненавистному царю Ивану с предложением... объединить силы и вместе воевать против шведов. Причем теперь он соглашался даже на то, чтобы Россия вернула себе новгородские пригороды, захваченные ранее войсками Делагарди и с большими спорами так и не включенные в текст Ям-Запольского перемирия.

Беспрецедентное заявление об этом, как, опираясь на архивные документы, показывает в своей работе историк Б.Н. Флоря, сделали послы Речи Посполитой на официальном приеме у Грозного 12 июля 1582 г. Не желает ли государь, говорили послы, чтобы он «с государем нашим Стефаном королем был на свейского заодни». Король Стефан отобрал бы у него Эстонию, а царь мог бы вернуть «свою вотчину Ноугородцкую (новгородские земли), Ивангород и прочие городы»... В заключение они просили, если эти предложения окажутся для царя приемлемыми, выслать послов с надлежащими полномочиями на ближайший сейм[578].

Как же поступил в сложившейся обстановке Иван? Несомненно, он чувствовал, что в воздухе снова пахнет войной. Большим столкновением за ливонское наследство, которым не дали овладеть ему, но за которое вот-вот готовы сцепиться в свирепой сватке два его сильнейших противника. И... предпочел не мешать им. Он решил, что для России теперь лучше поберечь силы, выждать, пока они будут заняты взаимным уничтожением. Выждать и со временем все-таки нанести решающий удар уже ослабленным соперникам... Будущее показало, сколь точен был и этот расчет Грозного царя, когда действительно, столетие спустя, «после отчаянной борьбы обе стороны (т.е. Польша и Швеция) дали возможность своему общему врагу отплатить и той и другой»[579]...

А пока, следуя давней привычке опытного дипломата, ни единым словом не поддержав и не отвергнув спешно выдвинутую Речью Посполитой идею антишведского союза, Иван лишь предложил Стефану для начала подписать соглашение, по которому не только сам обязывался в течение 10 лет «ничем не вступатися» в города шведской Прибалтики, но и польская сторона взяла бы на себя аналогичное обязательство в ходе военных действий против шведов «не вступатися» на захваченные ими русские земли. Предложение было рассмотрено и быстро подписано[580]. Так, принятием этого на первый взгляд невыгодного, ограничивающего свободу действий России документа царь добился безопасности от возможного захвата поляками новгородских земель, находящихся под властью Юхана. Но одновременно сам фактически уклонился от реальной борьбы против Швеции на стороне Речи Посполитой. Воевать за ее интересы и, следовательно, за ее победу, ее укрепление, в том числе и в Прибалтике, Иван не желал. Он всегда воевал только за свои интересы и за свою отчину...

Между тем, пока шли летом 1582 г. вышеупомянутые русско-польские консультации, войска Делагарди приступили к осуществлению разработанного в Стокгольме плана захвата русских северо-западных земель. Наступление их было стремительным, но столь же стремительно и захлебнулось в собственной крови. Шведов постигла та же участь, что ранее войска Батория. Осадив в октябре знаменитую русскую крепость Орешек, они уже в начале ноября были вынуждены эту осаду прекратить. Как отмечает исследователь, «шведская армия оказалась полностью деморализованной, офицеры обратились с письмом к самому королю, заявляя, что они не в состоянии выполнять приказы командующего, и требовали мира». Именно под давлением этих требований король Юхан, отказываясь от своих самонадеянных планов аннексии русского северо-запада, и обратился к Ивану с предложением урегулировать отношения. Глубокой осенью 1582 г. состоялись первые встречи официальных представителей обеих воюющих сторон, начались переговоры, завершившиеся в августе 1583 г. подписанием (в местечке Мыза, что при устье Плюсы и в семи верстах от города Нарвы, находится теперь на территории Эстонии) двухлетнего перемирия[581]. Перемирия, правда, на условиях status quo – т.е. с уступкой шведам захваченных ими в предшествующие годы новгородских крепостей – Яма, Копорья, Ивангорода. Но не более.

Однако и здесь г-н Радзинский с презрительной ухмылкой торопится объявить: «Мир со Швецией был еще унизительней (чем с поляками)», – сообщает он в своих глубокомысленных зарисовках, естественно, ни сном ни духом при этом не вспомнив ни о русской победе под Орешком, ни вообще о том, что подписанное тогда соглашение со шведами (как ранее Ям-Запольское с Речью Посполитой) было не окончательными «миром», но только перемирием, что является весьма большой разницей в дипломатическом лексиконе. И свидетельствовало оно в первую очередь не о поражении, а о том, что, подписывая со Швецией перемирие «на столь краткий, двухлетний срок, русские политики рассчитывали... что с началом польско-шведской войны им удастся все же вернуть захваченные шведами новгородские пригороды, и не хотели связывать себе руки»[582].

В пользу возможности подобного реванша говорило многое. Но прежде всего – исторический факт того, что после тяжелейшей 25-летней Ливонской войны, потребовавшей огромных человеческих жертв и материальных затрат, Россия все-таки смогла остановить развязанную против нее агрессию сильнейших западных стран. Что, как уже отмечалось выше, сопротивление этой агрессии с каждым годом не только не падало, а, напротив, росло. Невзирая на очевидное военное превосходство, враг не смог добиться от Москвы значительных уступок собственно русских территорий и был вынужден пойти практически на ничейный результат. Ценой колоссального напряжения, но созданное Грозным государем в великих муках и испытаниях могучее Российское царство устояло, ему необходима была лишь передышка, чтобы продолжить свою исполинскую борьбу. И бог знает как пошла бы дальше история Евразийского континента, если бы Иван IVдействительно успел победно завершить этот замысел...