Текст книги "Меч Константина"

Автор книги: Наталья Иртенина

Наталья ИРТЕНИНА
МЕЧ КОНСТАНТИНА

 
Звонко лопалась сталь под напором меча,
Тетива от натуги дымилась,
Смерть на копьях сидела, утробно урча,
В грязь валились враги, о пощаде крича,
Победившим сдаваясь на милость.
Но не все, оставаясь живыми,
В доброте сохраняли сердца,
Защитив свое доброе имя
От заведомой лжи подлеца.
Хорошо, если конь закусил удила
И рука на копье поудобней легла,
Хорошо, если знаешь – откуда стрела,
Хуже – если по-подлому, из-за угла.
Как у вас там с мерзавцами?
Бьют? Поделом! Ведьмы вас не пугают шабашем?
Но не правда ли, зло называется злом
Даже там – в добром будущем вашем?
 

В. Высоцкий, Песня о времени

Остановись, мгновенье

Вислозадой твари некуда было деться. Огромными лягушачьими скачками она убегала к горизонту. Думать тварь не умела и на какой-либо хитрый маневр была не способна. Лоре хватило бы пары выстрелов, чтобы покончить с пакостью. Но попасть требовалось в глаз или в нос, уж никак не в провисающий слоновий зад, за которым не видно маленькой головы монстра. Лора, в отличие от твари, думать умела. Точнее, умел мозг, управляющий чернокосой бестией в высоких ботинках и с бластером в руке. Поэтому Лора просто бежала за броненосной гадостью, не пытаясь поджаривать ее тылы, чтобы не расходовать заряд.

Как обычно, ситуация поменялась внезапно. Впереди между горизонтом и тварью возникли монастырские стены. За ними тускнели купола, чернели кресты, кружило воронье. С холма Лоре видны были черные фигурки людей за стеной. Тварь допрыгала почти до ворот монастыря. На одной створке зловеще мерцало изображение черепа. Мозг, управляющий Лорой, искал оптимальное решение задачи, сверяясь с полученной ранее информацией. Священный Череп, хранящийся в монастыре, обладал страшной силой. Подпускать к нему тварь нельзя. Если она завладеет Черепом, точнее Череп завладеет ею, – тогда конец игре. Лора подняла бластер и прицелилась. Мерзкая туша вломилась в запертые ворота и скакала по фигуркам людей к большому храму с пятью куполами. Стрелять в слоновий зад по-прежнему бессмысленно. Нужно уничтожить саркофаг Черепа, похоронить его под обломками ритуального здания, в котором поклонялись Священной Голове. Но у здания наверняка есть защита Не разгадав ее, можно израсходовать весь заряд бластера и ничего не добиться. Пара секунд на раздумье. Лора подняла ствол выше, целясь в верхушку самого большого купола. Логика проста. Воронье подсказкой кружит возле пяти черных крестов. Твари до портала храма остается несколько прыжков. Снять защиту нужно пятью выстрелами и шестым взорвать здание над саркофагом Черепа.

Лора неподвижна. Она ждет приказа. Мозг, который управляет ею, колеблется. Рука игрока на джойстике замерла.

Тварь протиснула толстый зад через портал Мгновение – и здание рассыпается на осколки. Гигантский дракон медленно разворачивает свою тушу во весь рост и открывает пасть. Лора Крафт исчезает в клубах огня, заполнившего экран. «Вы проиграли, – укоризненно сообщает компьютер. – Начать новую игру?»

Хроника первая
ВЗЯВШИЙ МЕЧ

Глава 1. Домик в деревне

Двери вагона беспрерывно хлопали. Торговцы разным хламом и собиратели подаяний шли друг за дружкой, будто кто-то в тамбуре выстраивал их в очередь, отмерял время и выпускал по одному. Хлам по понедельникам раскупался неохотно, торговцы проходили сонные и скучные. Побирушки развлекали народ сочиненными про самих себя байками, иногда горланили песни. Размер дани, которую они собирали, зависел скорее от потешных способностей, чем от жалкого вида, наводящего уныние.

– Дя-аденьки, приголубьте сироту казанскую, подайте рублик на пирожок с капустой…

Не скупитесь на доброе дело, тетенька, вам зачтется на том свете, вот увидите… Граждане пассажиры, дети – это цветы жизни, не забывайте об этом, порадуйте себя заботой о них.

За сиротой казанской через минуту по вагону проковылял одноногий, одетый в пятнистую солдатскую форму. Этот просил молча, только громко стучал костылем. Отсыпали ему щедро, за молодость и веснушки. Вместе с ним в вагон зашел спортивный коротыш с нулевой стрижкой. Сел на скамейку и лениво следил за безногим, двигая челюстями. Когда тот исчез за противоположной дверью, он встал и потопал туда же.

– Видел? – Серега кивнул на коротыша Второй, его звали Леха, ничего не заметил.

Он вообще был немного малахольный. Может, это оттого, что он первый раз ехал в отряд и нервничал. Хотя не все же, кто первый раз едет в отряд, нервничают. Я вот, например.

– Надсмотрщик, – объяснил ему Серега маневры коротыша. – Следит за рабом, чтоб не отлынивал.

Леха, видимо, только глазами похлопал на это. С рабовладельческой стороной жизни общества он явно был не знаком, даже понаслышке. Несмотря на свои двадцать три, не меньше. Какой-нибудь младший менеджер, из белых воротничков, по физиономии видно. А в жизни смыслит меньше, чем я, несмотря на мои шестнадцать. И зачем Серега его с собой тащит?

По вагону опять брел малолетний побирушка в грязном рванье и зимней шапке.

– Дя-адя, дайте на хлеб. Лю-уди добрые, мамка померла, помоги-ите, сколько можете.

Леха бросил ему в пакет бумажку. Видно, пробрало наконец, до этого он никого не оделял, даже самых жалких.

– Откуда столько беспризорников? – пробормотал он.

– Война же, – тихо бросил Серега. Сказано было жестко и почти равнодушно.

– Какая война? – не понял Леха.

– Да обыкновенная, Леша. Скоро поймешь. Серега не стал вдаваться в подробности, и правильно сделал. Что тут объяснишь, это надо самому увидеть и понять.

Электричка ехала на черепашьей скорости. До нашей станции еще, наверное, полчаса. Я сидел спиной к ним. обоим, слушал, о чем говорят. На всякий случай перевернул кепку задом наперед, надвинул козырек на лицо. О том, что с ними едет «хвост», они не знали. Я был осторожен в метро, потом на вокзале старался не попадаться им на глаза. Серегу я видел один раз два года назад, когда погиб мой отец. Он пришел тогда к нам домой с Вадимом и все время глядел в пол, так что вряд ли помнил меня. Хотя, конечно, мог. Я-то хорошо запомнил его по-детски оттопыренные уши, нос боксера и тонкие, нервные руки музыканта. И фамилию его тоже запомнил, поэтому теперь так легко отыскал.

Вообще все, что было связано с отцом, мне тогда, после его смерти, сильно впечатывалось в память. Особенно после того, как я увидел войну. Целых два года потом упрашивал Вадима взять меня в отряд. Но он как стена – бесперебойно отбивал все мои подачи. В конце концов мне самому пришлось заняться разведдеятельностью. В результате чего я оказался в этой электричке. При мне была спортивная сумка с запасной одеждой, армейскими ботинками, разной нужной ерундой. Еще там лежал диктофон с обоймой запасных батареек и кассет, а также боекомплект на первое время. Адрес, куда ехать, я тщательно проработал по карте, не был только уверен в его стопроцентной точности. Поэтому запасным вариантом у меня числился Серега – я караулил его сегодня с раннего утра. Но как только они сели в электричку, все сомнения у меня отпали – мой маршрут правильный. Вот Вадим-то обрадуется!

До Гребешков поезд добирался почти пустым. На станции стояла одинокая зеленая будка и колченогая скамейка. С будки рваным лоскутом свисал плакат «Единственного пути»: человекообразное жвачное с глобусом под мышкой, очень довольное собой, и подпись «Ты достоин большего». Серега сорвал остатки и втоптал их в мелкую лужу под ногами. Невдалеке виднелись двухэтажные облезлые дома. Не город и не деревня, просто – пункт. Из встречающих только рыжий пес с одним ухом. Когда мы выезжали из Москвы, там вовсю шпарило солнце. Здесь все было сырым, и в воздухе висела вода. То ли морось падала, то ли пар после дождя поднимался. Не знаю, как Лехе, а мне это прибавило настроения. Люблю мокрую погоду – все ходят унылые, а я будто радугу проглотил. Это отец так говорил, когда я маленький был.

Рядом с пятнами клея от плаката на будке висело расписание автобусов, они проезжали рядом со станцией. Вернее, единственный автобус К Лехе и Сереге тем временем присоединился еще один – оказалось, он ехал в другом вагоне. Я его видел в первый раз. Здоровый, как шкаф, набитый рюкзак у него на локте смотрелся дамской сумочкой. Они решили не ждать автобус и пошли ловить попутку, если те вообще водились в здешних местах, в чем я сомневался. До деревни, где собирал всех Вадим, было километров пятнадцать.

Через час с небольшим – всего лишь – я уже сидел в допотопном пазике и пялился в окно. Над ухом у меня две тетки в подробностях расписывали симптомы странной болезни, которой хворала их общая знакомая. Из-за этого я едва не вышел на пять остановок раньше, причем на ходу и через закрытые двери. Еле удержал себя.

Домик в деревне Плюхово, принадлежащий Вадиму, я нашел только по наводке местных жителей. Поселение, против ожидания, оказалось большим, с непривычки можно заблудиться. По улицам слонялись раздутые от молока козы, в одном доме, кажется, догуливали свадьбу с битьем посуды. Посередине деревни торчал флагшток, и на нем бултыхалась тряпица, похожая на мужские трусы. В общем, жили тут весело.

Калитка в высоком сплошном заборе была не заперта. Избушка оказалась самой дряхлой во всей деревне, позади нее кто-то чем-то громыхал. Я поднялся на крыльцо и постучал Изнутри крикнули: «Открыто», и я вошел.

Минуту или две была немая сцена, потом Вадим встал, сунул руки в карманы и сказал;

– Та-ак. Явление.

Здесь уже сидели Серега с Лехой и тем здоровяком, еще трое, не знакомых мне, один совсем старый – сильно за тридцать, с почти лысой макушкой. Из соседней комнаты появилась молодая женщина в джинсах и майке, стала удивленно-весело изучать меня глазами. Жену Вадима, Ольгу, я видел, это была не она Значит, тоже из отряда. Хотя странно. Я не знал, что в отряде есть женщины, Но если уж они тут есть, то почему не быть и мне?

– Здрассьте, – сказал я им всем и поставил сумку на пол. Пусть хоть что со мной делают, сам я отсюда не уйду.

– И какими же путями? – поинтересовался Вадим, продолжая пилить меня хмурым взглядом.

– Это элементарно, Ватсон, – набравшись наглости, сообщил я. – Ты слишком громко говорил по телефону, когда был у нас. Про шашлык на даче в понедельник. Я просто сопоставил.

– Угу. – Вадим вытащил руки из карманов и скрестил на груди, кивнул остальным: – Проворный парень. – И опять на меня: – Адрес откуда узнал?

– Ну ты как маленький, Вадима. Очень просто узнал. Списал у Сашки Круглова базу налоговой, там все есть.

Из той же базы данных налоговой службы, недавно запущенной в подпольную продажу, я узнал и адрес Сереги. А работал он в компьютерной фирме, программистом.

– Дима, может быть, познакомишь нас с этой смышленой таинственной личностью? – со смехом спросил тот, с лысиной. В руках он крутил цифровую фотокамеру.

– Погодите, кажется, я сегодня уже видел этого пацана, – напрягся Серега, но все равно продолжал улыбаться.

– Значит, он сидел у тебя на хвосте, – повернулся к нему Вадим. – А ты узнал об этом только сейчас.

– Брось, Вадя, мальчишка просто поиграл в шпиона. У него это отлично получилось. А мы всего-навсего собрались посидеть на природе за шашлычком,

– Знаем мы ваши шашлычки, – сказал я самому себе.

В это время в дом вошел голый по пояс, лохматый парень с молотком в руке. На носу у него сидели смешные круглые очечки.

– Уф, – сказал он, вытирая лоб. – Командир, приказ выполнил, забор восстановил. А это еще что за шпендрик?

– Я Костя, – сообщил я. На шпендрика он и сам был похож очень. Студент какой-нибудь. Года на три меня старше.

– Где-то я его уже видел, еще раньше, – вспоминал Серега, сильно двигая бровями и чуть заметно – ушами.

Я смотрел на Вадима. Он должен, просто обязан был прочитать в моих глазах твердую неотступность и непоколебимость и принять правильное решение. Но он вдруг отвернулся, опять сел и стал копаться в бауле на полу.

– Это сын Ольгерда, – пробурчал он наконец. – Рвется в отряд. Сбежал из дома, надо понимать.

Серега шлепнул себя по лбу. Остальные запереглядывались.

– Ты хоть мать поставил в известность? – начал брюзжать Вадим. На него иногда находило этакое, принимался воспитывать. – Жаль, что ты не мой сын. А то бы выпорол. Ей-богу, выпорол.

Лохматый в очечках хлопнул меня по плечу. Он уже влез в рубашку и улыбался, в отличие от остальных, которые как раз перестали ухмыляться,

– Оставайся, – сказал он и протянул руку: – фашист.

– Что, правда? – Я дал свою.

– Вот те крест. – Парень истово перекрестился. – Но если тебя это смущает, можешь звать меня Поручик.

– Минуточку, – раздраженно произнес Вадим. – Я, между прочим, еще ничего не решил. Матвей, ты воды принес?.. Ну так неси давай. Обедать давно пора.

Поручик-Фашист погремел ведром и ушел, бормоча: «Забор почини, воды принеси. Что я вам, Золушка?»

– Будем голосовать? – предложил долговязый кудрявый парень с кавказским лицом.

– Никаких голосований, – отрезал Вадим. – У нас тут не демократия.

– Я благословение у отца Александра испросил, – выдал я аргумент. – А матери сказал, что идем с друзьями в поход. Я же не соврал?

Тут в дом ввалились еще двое, очень похожие друг на друга, с громыхающими рюкзаками. Стало совсем тесно, меня затерли в угол, от приветствий, объятий и крепких рукопожатии избушка чуть ходуном не пошла На столе уже была навалена гора разнообразной еды. Вернулся Фашист с ведром воды, на электрическую плитку поставили чайник. Обо мне временно забыли. Из их разговоров я понял, что собралось пока чуть больше половины отряда Остальных ждали до вечера По именам друг друга они почти не называли, у каждого было прозвище – позывной. Отцовский позывной Ольгерд я знал давно, Вадим как-то упомянул его. Но своего он никогда не говорил, я только здесь услышал – Святополк. Мне понравилось.

Вадим вспомнил про меня, когда сидели за столом. Хотя, наверное, он и не забывал, просто думал, что со мной делать.

– Так на что ты просил благословения у отца Александра?

Все разом замолчали и уставились на меня с интересом, будто говорили: «Ну давай, не оплошай, сын Ольгерда».

– Я сказал, что хочу воевать со злом.

– А он что?

– Сказал «молись».

– И?

– И благословил. А потом заметил в моем взгляде воинственный пыл и мужественную решимость и сказал: «Взявший меч от меча погибнет».

– Ну правильно сказал. А ты, значит, решил истолковать это как дозволение геройски погибнуть в борьбе со злом?

– Если без этого никак, – заметил я скромно. – Но не раньше, чем совершу свой ратный подвиг.

За столом стоял откровенный хохот. Но, конечно, дружеский. Даже Леди Би – та самая, в джинсах и майке, – вытирала глаза, чтобы не размазалась от слез краска. Или что там у нее. Вадим долго сдерживался, все-таки командир, но в конце концов и у него губы запрыгали.

– Ну ты же сам говорил, – склонял я его к нужному решению, – православие – это наука побеждать, Церковь – воинский орден, а Бог – Господь воинств.

– Ну, не так буквально. Ладно, что с тобой поделаешь, – сдался он наконец. – Оставайся пока. Потом поглядим. Только матери позвонить все равно придется.

– Ур-ра-а! – завопил я и опрокинул стакан с чаем. Правда не свой, а соседский, парня, которого называли Богословом. Это почему-то вызвало у всех новый приступ радости.

– Нашла коса на камень!

– Федька, у тебя помощник появился!

– Или конкурент.

– Нет, ребята, два диверсанта на отряд – это уж слишком! Нам не выжить в таких условиях.

– А может, они будут друг друга гасить?

– Блаженны верующие и плачущие. – Богослов не остался в долгу, видимо, не зря так прозванный.

Я, конечно, не понимал, о чем они. Только потом узнал о легендарном свойстве Богослова «цеплять» окружающие предметы. Вокруг него все падало, разбивалось, рвалось, горело, стреляло без повода и так далее. В общем, спать с ним в одной палатке или просто рядом никто не решался – вдруг от ботинок наутро останутся одни подошвы?

К концу обеда пожаловали еще трое. Рюкзаки уже пришлось оставлять на улице, избушка едва вмещала пятнадцать человек, из которых половина была совсем не маленького размера. Когда все наконец устроились впритык друг к дружке, встал Серега и произнес.

– Господа, у нас пополнение. – Он показал на Леху. – Это Алексей. Мой хороший знакомый. Друг, можно сказать,

– Ну, если можно, так и скажи, – весело вставил один из последней троицы. У него была короткая борода и хорошо развитые мышцы шеи. Я подумал, что он профессиональный спортсмен. Вроде штангиста Правда, мне казалось, штангисты не обладают чувством юмора – это очень серьезные люди.

– Ладно, – согласился Серега. – По просьбам публики – мой друг Алексей, прошу любить и жаловать, я за него ручаюсь.

Кроме Лехи и меня, было еще пополнение. Парня звали Йован – настоящий живой серб из Косова, к нам приехал по обмену опытом – так сказал человек, который его представил. Сам он носил имя Ярослав, и позывной у него был соответствующий – Премудрый.

До вечера я перезнакомился со всеми. Это было важно. Уже на рассвете мы окажемся там, где стреляют без предупреждения и нападают со спины, убивают, не спрашивая имени. Я хотел знать, что за люди вокруг меня и что для них гибель моего отца Вадим рассказывал, отец спас тогда отряд, прикрывая собой их отход. Они попали в ловушку, и кто-то должен был это сделать, чтобы не погибли все. Я бы ни за что не признался, но мне ужасно хотелось, чтобы они оказались достойными жертвы отца. Они все были разные, потрясающие, каждый со своим загибом. Поручик-Фашист, например, оказался ходячей военной энциклопедией, о тактике и стратегии знал, кажется, все. А в мирной жизни учился в университете и продавал книжки с лотка У бородача-спортсмена позывной был Монах. Но несмотря на это он все время острословил и благосклонно взирал на Леди Би. Борода делала его старше, скорее всего, ему не перевалило еще за двадцать пять. Самый старый, тот, который с плешью, звался, конечно, Папаша. Он был фотохудожник и жить не мог без своей аппаратуры – привез с собой целых две камеры. Одну запасную, потому что в прошлый раз Богослов сварил суп из его «Рекама». У Леди Би на уме было, конечно, свое, женское. Она подсела ко мне, обняла за плечи и заглянула в глаза: «В классе по тебе, наверно, все девочки вздыхают?» Я сказал, что не только в классе, но и во всей округе – и каждая хочет завести от меня ребенка, чтоб женить на себе. Она юмор оценила, а заодно и глупость собственного вопроса Мы сразу подружились, Монах на меня не обиделся. Серега же был человек противоречий. К его нервным музыкальным рукам прилагалось совершенное отсутствие слуха и голоса. Когда он с чувством завернул «удалого Хас-Булата», его хором попросили не давить людям на психику. А к торчащим в стороны ушам и перебитому носу совсем не шли разговоры о политике, но после освистанного вокала Серега стал сурово-серьезным и завел речь об этом самом:

– Ходят слухи, в парламенте кое-кто готовит проект официального признания агрессии против России. Они собираются объявить наконец, что в стране идет война. Нашлись-таки честные люди.

– Если эти честные не попадут под разработку Службы лояльности, – с сомнением мол вил Премудрый, – их выставят шоуменами, вроде Барановского. Или пополнят ими пестрый список разнообразных «русских фашистов». В общем, замнут красиво, как они умеют.

– Не эти, так другие, – возразил Серега, красноречиво шевельнув ушами. – Лед-то тронулся. Церковь уже громко выступает против гетто «Единственного пути».

– Ну, до грамот патриарха Гермогена еще далеко, – тихо, себе в бороду, сказал Монах. – Не те условия.

Часов в семь вечера прибыл последний человек и снова всех расшевелил. Он оглядел с порога всю компанию, уронил сумку на пол и гаркнул: «Ну привет, паршивцы! Как вы тут без меня, совсем скисли?» И сразу выставил на стол две бутылки иностранного коньяка. После очередного радостного массового рукопожатия кто-то ехидно заметил:

– И когда ты, Варяжек, начнешь поддерживать отечественного производителя? Коньячок-то оккупантский.

– Отечественного производителя я поддерживаю кой-чем другим, – ответил Варяг, изобразив в руках невидимый автомат. – А коньячок оккупантский мы сейчас дегустируем и придем к выводу, что лучше родной медовухи все равно ничего нет. Опыт – сын ошибок трудных, как сказал классик.

Возражений это не вызвало.

Застолье пошло по новой– Когда всем налили в стаканы (мне решительно плеснули газировку), слово взял Вадим. Он сразу как-то посуровел, затвердел лицом, будто на плечи ему в эту минуту лег тяжелый груз ответственности.

– Я предлагаю вспомнить тех, кого нет с нами. – Одним махом он опрокинул стакан. Я понял, что это о моем отце и о других, которые не вернулись домой.

Леха, справа от меня, наклонился к Сереге: «А кого с нами нет?» Тот отмахнулся: «Потом узнаешь».

– Итак, господа, – продолжал Вадим, – отряд снова в сборе. Как ваш командир, прежде чем мы отправимся, я обязан спросить: все ли согласны действовать так, как мы действовали до сих пор?.. – Он обвел всех пытующим взглядом. – Может, у кого-то появились сомнения? Как и раньше, малодушием или предательством это сочтено не будет… – На лице Вадима, как мимолетная рябь на воде, мелькнуло еле уловимое выражение. Мне почудилось, он именно ждал чьих-нибудь сомнений. Точно ему стало бы от этого легче. Но никто не отозвался. – Ясно. По этой гробовой тишине я делаю вывод, что ничего не изменилось. Мы по-прежнему команда.

– Коммандос, я бы сказал, – вставил Монах. Нет, мне не почудилось. Я вдруг подумал, что сомнения грызут его самого, и эта мысль тупо заныла где-то в груди. Ведь я полностью доверял Вадиму, и значит, его неуверенность – и моя тоже. А на войне с этим нельзя, сомневающихся она выбивает в первую очередь. И я решил забыть о мимолетной ряби.

– Теперь о деле. Выходим, как обычно, за час до рассвета. Кто не выспится, я не виноват. Колодец я проверил. Местному участковому намекнул, что ко мне приедут гости и с утра мы идем в поход на Валдай.

– В какую сторону двинем, командир?

– На месте разберемся.

– Может, сразу на базу? Проверить на всякий случай.

– Я же сказал, по обстановке. А проверить для начала надо ближайшую связную точку. Информацию получить совсем нелишне. Еще вопросы есть?

– Не-а, – ответил за всех Ярослав Премудрый. – Давайте наконец свободно вдохнем сладостный деревенский воздух и задумаемся о вечном, глядя в звездное небо.

– Небо еще синее, Ярик, – сказал Серега. – И что-то я не заметил сладости в здешнем воздухе, благоухающем навозом.

– Ну вот что ты ломаешь мне поэтический настрой, унылый прагматик? – вяло напустился на него Ярослав. Одной рукой он пытался вскрыть вакуумную упаковку колбасной нарезки, и у него это совсем не получалось. Вторая рука была искалечена – не хватало большого пальца. Но вовсе не это мешало ему добраться до колбасы. Он упрямо хотел заполучить ее одной левой.

– Отдай колбасу, ленивец, – покатывались со смеху оба Славы. Они были братья, старшего звали Вячеслав, младшего Владислав, но так как запомнить это из-за их похожести совершенно невозможно, им сочинили общий позывной Двоеслав.

Ярослав охотно сбагрил им упаковку, требующую столько усилий.

– Да, я ленив и не скрываю этого. Больше того, я чту свою лень как величайшую мою добродетель. Ибо если бы я не был ленив, я бы стал профессиональным военным, как того хотели мои почтенные матушка с батюшкой. Организовал бы военный переворот и сделался бы узурпатором. Только моей душе это было бы не на пользу, я думаю.

– Благословен Бог, создавший в помощники человеку его лень, – совершенно серьезно возгласил Богослов и уронил в полный стакан кусок сала.

Кто-то потянул меня за плечо.

– Не слушай их, – зашептал на ухо Фашист. – Они любят ваньку валять. А твой отец был что надо. Крепкий мужик. Если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне. С оружием научу обращаться, ну и вообще, по теории. Хочешь, прямо сейчас пойдем, во дворе потренируемся.

– На чем?

– Пока на холодном, огнестрельное будет только завтра.

– Ну пошли.

Я прихватил со стола чей-то складной походный нож, который по всем стандартам не считается даже оружием, пробрался по ногам и рюкзакам к выходу. Фашист ждал меня за углом дома, там когда-то, наверное, были грядки, а сейчас сплошные неровные заросли. Увидев у меня в руке ножик, он фыркнул и тут же, как ошпаренный, отскочил в сторону. Над ухом у него просвистело и воткнулось в стену – клинок вошел в трухлявое дерево избушки почти на дюйм. Фашист очень внимательно посмотрел на нож, потом на меня. Как и Леди Би, он понимал юмор, поэтому не стал причитать на тему того, что я мог его убить.

– Да, вижу, с холодным оружием у тебя все в порядке, – сказал он сиплым голосом.

Мне понравилась его реакция. Я окончательно простил ему «шпендрика».

– Где научился?

– Мой отец был боевой офицер. А что ты хотел мне показать?

– Да так, пару приемчиков. Если ты безоружен, а на тебя нападает амбал с армейским ножом…

Он наклонился, закатал штанину на правой ноге и снял с укрепленного на голени ремня настоящее боевое оружие. Клинок сантиметров шестнадцать, широкий, рукоятка с гардой, кожаные ножны.

– Это «Клык», – с гордостью сказал Фашист. – Разрабатывался специально для диверсионных подразделений армейской разведки. Полгода его добывал.

– А теперь я его конфискую, – раздался сзади голос Вадима, и на нож легла растопыренная пятерня. – А ну-ка, марш в дом, молодняк.

– Но, командир… – обиженно запротестовал Фашист.

– Приказы не обсуждаются, а исполняются. Быстро, я сказал.

В доме Фашист продолжил умолять командира взглядом из-под лохм, свисающих на очки. Вадим бросил нож на свободный стул, оглядел всех и коротко велел:

– У кого что есть, все сюда.

После недолгого раздумья несколько человек неохотно поднялись и пошли отыскивать свои рюкзаки. На стул рядом с ножом Фашиста легли два автоматических пистолета с запасными обоймами, один крупнокалиберный револьвер, пистолет-пулемет со складным прикладом и глушителем, малогабаритный автомат иностранного производства. Вадим покачал головой:

– Как дети, ей-богу. – И посмотрел на меня. – А у тебя что? Выкладывай, не стесняйся.

Я выложил из сумки две оборонительные гранаты и диктофон. Вадим поднял брови.

– Где «эфки» добыл?

– У бомжа выменял. Ему на опохмел не хватало.

– Ясно. – Вадим взвесил на ладони одну гранату. – То ли рванет, то ли нет. Ну а диктофон-то зачем?

– Писать хронику войны, – ответил я.

– Угум. – Он задумался. – А зачем?

– Для потомков. Чтоб знали. Ты же сам историей занимаешься, должен понимать.

Кто-то в комнате весело хрюкнул. Кажется, Монах.

– Ах да, – сказал Вадим, – понимаю. Можешь забрать диктофон. А вам, братцы, – он повернулся ко всем остальным, – стыдно. Вам разве неизвестно, что хранение холодного и огнестрельного оружия – уголовно-наказуемое деяние? До шести лет лишения свободы. Вы чего добиваетесь? Чтобы я вам передачи носил и адвокатов нанимал? И кстати, тут в деревне новый участковый, местные говорят – шустрый парень. Вот бы он сейчас заявился и поглядел на ваш тренировочный рукопашный бой. – Фашист в углу на табурете совсем стушевался. – Короче, так. Все это – в рюкзак и в лопухи. Заберете, когда пойдем. Все ясно?

– Командир строг, но справедлив, – ответил за всех Серега, вытряхивая свой рюк зак, чтобы сложить туда оружие. – Отец родной.

– Разговорчики! – откликнулся Вадим, но уже заметно потеплев. – Между прочим, не мешало бы помыть посуду. Да и вообще, насвинячили тут…

Терпеть не могу мыть посуду. В меня никто пальцем не тыкал, назначая дежурным, но я все равно предпочел улизнуть во двор. В густо-синем небе на востоке уже вскочила первая, крупная звезда. Наверное, Венера. В воздухе и правда тихо, ненавязчиво пахло коровьим навозом. Издалека долетала песня под гармошку. Свадьба продолжалась, или просто кому-то было очень хорошо. Вот как мне. Но я петь не люблю. Когда мне хорошо, я нахожу что-нибудь красивое и любуюсь им. Небом, например, с первой звездой. Я сел на скамейку, залюбовался и не заметил, как на лавке появился еще кто-то. В сумерках он казался бледным и печальным. Хотя и при свете не был зажигающим бодрячком. Его звали Февраль. Со мной он еще не говорил и вообще как будто предпочитал молчать. А если что-то произносил, то выходило это будто бы случайно, мимоходом. После этого он опять возвращался в себя и оставался там до следующей случайности. Что он там, в себе, делал, мне было непонятно. Да еще шторкой невидимой от других отгораживался, всем видом сигналя, мол, не приставай, друг, от этого лучше не будет ни мне, ни тебе. А тут он вдруг сам шторку отодвинул. Чуть-чуть, правда, щелку открыл, но и это, наверное, было большой жертвой с его стороны.

– Жаль, что твой отец так: мало был с нами, – заговорил он. – Такие люди, как он, сейчас большая редкость. Сейчас таких почти не делают. Штучная работа. Закалка старой школы. Царской еще, каким-то чудом унаследованной.

– Это кровь, – послышалось со стороны. Снова Вадим, стоит на крыльце, сигарету в пальцах мнет – курить бросает.

Февраль молчал, ждал продолжения.

– В нашем роду до революции было много офицеров, – запинаясь, пробормотал я. Февраль кивнул, принял объяснение. Да и чего тут не принять. Только бы Вадим не начал дальше мысль развивать.

Он не начал. Февраль опять свою шторку задвинул, примолк, а я к Вадиму пошел. Отозвал его тихо в сторону, в кусты колючие возле забора.

– Не говори им.

– О чем? – Умеет он иногда притворяться стенкой непробиваемой.

– Сам знаешь о чем. О крови этой самой.

– Гм. Почему, собственно? – Он зажег сигарету, поглядел на огонек в темноте и выстрелил им в небо. – Мезальянс прабабки тебя смущает или, наоборот, гордыню смиряешь?

– Какая еще гордыня. Я не хочу, чтоб меня в отряде считали белоперчаточником.

– Кем-кем?

– Ну, этим, на коне и в белых перчатках, пыли на мундире боится. А я не боюсь. Я знаю, что такое война.

– Ну и что же она такое?

Терпеть не могу, когда меня маленьким считают и воспитывают на разные лады.

– Пот, кровь, грязь. Меня это не остановит.

– Напрасно думаешь, что твои предки не знали этого. Или не могли пожертвовать ради дела собственными удобствами. Разве отец никогда не говорил с тобой об этом?

– Нет, – нахмурился я. – Об этих предках мы никогда не говорили. Прабабка все за нас решила.

Помолчав, Вадим сказал:

– В любом случае не пристало будущему офицеру стесняться своего происхождения.

– Я не пойду в военное, – замотал я головой.

– Новость, – спокойно удивился Вадим. – А я-то думал…

– Я тоже думал. И надумал не идти. У меня другая дорога.

– И куда она ведет?

– На журналистский факультет.

– Куда?! – От изумления Вадим схватил меня за плечо.

– Воевать ведь можно не только оружием, Словом тоже. Враги им вовсю пользуются.