Текст книги "Меч Константина"

Автор книги: Наталья Иртенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Бобр втиснулся в избушку, забрал свои вещи – фляжку, армейский бронежилет и малогабаритный автомат скрытого ношения. На крыльце полез в карман, вытащил сложенный лист бумаги.

– Во, чуть не забыл. Подарок. Контора Геббельса работает. На нас с вертушки вчера сбросили целую пачку.

Он ушел Святополк проглядел бумагу, похмыкал, зачитал вслух:

– Граждане! Вам предлагается разоружиться и принять условия мирной, цивилизованной жизни. В этом случае вам гарантируется свобода. Вы можете быть уверены в том, что вам желают только блага. Сложите оружие, ваши действия бессмысленны. Вы воюете против собственной свободы, мира и безопасности. В противном случае вы будете объявлены вне закона и уничтожены. Федеральная комиссия по противодействию национализму и экстремизму.

Посреди общего сарказма и неприличных высказываний раздался голос Фашиста: – В переводе на человеческий это значит дать им надеть на себя коровье ботало и идти пастись на вытоптанный лужок, как делают мирные граждане,

– Да всем и без перевода ясно, Поручик. Командир, отдай бумажку на подтирку.

– Заразу подхватишь, Сережа, как врач говорю, – серьезно предупредил Горец.

Святополк подпалил листовку зажигалкой и несколько секунд подержал как факел.

– И возлюбили свет более, нежели тьму, – по-богословски основательно выразился Богослов.

– А ведь точно сказано, согласитесь, господа, – сказал Ярослав. – Мы именно воюем против их так называемых мира и безопасности.

– Лично мне уже скулы сворачивает от этого сектантского мира и безопасности, – добавил Монах, – Как будто апостола Павла люди не читали. Бусурмане, одно слово.

– Конечно не читали, зачем им. Они только Талмуд свой читают и биржевые сводки, – осанисто подтвердил Паша и осведомился: – А что говорит апостол на этот счет?

Чем и вызвал громкий хохот. Но Монах оставался невозмутим.

– Запомни, Малыш, эти золотые слова; «Когда будут говорить „мир и безопасность“, тогда внезапно постигнет их пагуба, и не избегнут».

Паша, шевеля губами, принялся заучивать слова апостола. Рубанул кулаком воздух и поставил жирную точку:

– И не избегнут. И гоготать уже хватит, а? Февраль успел сготовить быстрый обед. В отличие от утренней каши, суп из концентрата с нарезанной кубиками колбасой не был задумчивым. Кастрюлю выхлебали за несколько минут.

Святополк скомандовал подъем и новый марш-бросок. Рюкзаки и все лишнее мы оставили в земляном схроне возле избушки. Недалеко от границы города отряд разделился. Просачивались группами по два-три человека. Оружие и боекомплекты маскировали под одеждой и в сумках, предусмотренных специально для городских условий. В назначенное время отряд должен был собраться возле здания газетного офиса. «Доктором Геббельсом», как мне разъяснили по пути, назывались бригады информационного спецназа оккупантов и их конторы. Настоящий же доктор Геббельс – просто младенец по сравнению с нынешними динозаврами информационно-диверсионного бизнеса. Их деятельность не ограничивалась только зомбирующей пропагандой «Единственного пути» в СМИ. Они контролировали шоу-бизнес, издательства, кинокомпании, образовательные программы. Благодаря их усилиям количество умственно неполноценных, запрограммированных идиотов, разнообразных сектантов, наркоманов и извращенцев в стране за пятнадцать лет увеличилось в десятки раз. Но главное – это они внедряли идею «мира и безопасности» в сознание населения, талдычили с экранов и страниц газет про стабильность и процветание. Это их заслуга, что черное стало белым, война воспринималась как прогресс, а народ расслабленно ждал обещанной небесной манны, когда его просто убивали.

В группе Святополка, кроме меня, был Фашист. Всю дорогу он пересказывал мне военные труды Клаузевица и цитировал древний китайский трактат Сунь-цзы «Искусство войны». Особенно мне запомнилась одна фраза: «Тот, кто преуспел в военном деле, подчиняет чужие армии, не вступая в битву, захватывает чужие города, не осаждая их, и разрушает чужие государства без продолжительного сражения». Я спросил Фашиста, не эта ли стратегия была использована пришельцами для завоевания нас.

– И не только для завоевания, – ответил он. – Теперь они пытаются стереть нас в порошок. Их тактика – воевание малыми отрядами. Так называемая иррегулярная война. Множество вроде бы не связанных друг с другом хорошо вооруженных неправительственных организаций, политических движений, медиа-компаний, фондов, мафий, финансовых групп, безродных чиновников разного уровня и так далее. Самые настоящие вирусы, гнилостные бактерии. Вроде бы между ними нет ничего общего, но их действия носят настолько слаженный разрушительный характер, что… сам понимаешь. И это по всей стране. В их руках собраны волоки всей экономики, политики, культуры. Это они, вирусы, наше настоящее правительство. Они и нас вынуждают воевать с ними по правилам, которые они нам навязывают, мы тоже становимся вирусами. – Антивирусами, – уточнил я. Когда Матвей умолк, переводя дух, командир опять предупредил меня не лезть вперед, еще лучше – найти тихое местечко и там пересидеть «шум». С последним я категорически не согласился, но обещал быть осторожным. На одной из улиц нам попалась странная процессия, идущая в том же направлении, что и мы. Впереди колонны бодро вышагивали 6абульки и дедульки с большими красными бантами на груди. Позади них маршировали мальчишки и девчонки моего возраста и младше, в красных пионерских галстуках. Те и другие были вооружены винтовками времен не то Первой мировой, не то Великой Отечественной. На оружии хорошо была заметна ржавчина. Видно, долго оно пролежало в земле, пока его не нашли при раскопках. Кроме оружия несли также длинные деревянные лестницы. Рядом с колонной медленно двигался открытый грузовик. В кузове стоял человек с мегафоном и подбадривал идущих речью. На нем тоже был красный бант. По краям и позади процессии редкой цепочкой шли серьезные парни с совершенно серьезными гранатометами в руках. Этих было человек десять. Они смотрели по сторонам с напряженным вниманием и, кажется, совсем не слушали бравурные речи с грузовика, Я подумал, что они похожи на нанятую охрану, и, как выяснилось, не ошибся. Фашист при виде процессии начал давиться смехом, потом икать. Святополк как поднял брови, узрев марширующих, так и не опускал их до конца. Самое интересное выяснилось именно в конце – оказалось, красные целью своей выбрали тот же газетный офис И абсолютно серьезно собирались его штурмовать. Закруглив речь, человек в грузовике скомандовал: «Держать строй, левой-правой, песню запевай!» Колонна дружно грянула дрожащими и вибрирующими, но решительными голосами:

 
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ
 

Они тоже воевали – за свои странные идеи, и были похожи на обмельчавших динозавров, Превратившихся в ящериц и пытающихся вернуть себе прежний статус хозяев планеты.

В центре площади перед зданием газетного офиса был разбит сквер с неестественно голубой травой, пестрыми клумбами и ветвистыми кустами по краям. Колонна «кавалеристов», дойдя до цели, смялась в кучу на площадке между сквером и зданием офиса, прямо напротив входа Святополк остановился раньше – на углу боковой улицы, за киоском. Брови у него наконец встали на место, взамен этого в сжатых губах появилась озабоченная досада. «Что будем делать, командир?» – спросил Фашист. «Подождем», – был ответ. В течение десяти минут командиру отзвонились остальные группы. Они тоже находились возле здания офиса, рассредоточившись по периметру. От нашего киоска были видны только Паша Маленький на противоположной улице и Серега с Лехой возле кустов сквера.

Грузовика рядом с толпой, красных уже не было, я и не заметил, куда и когда он исчез. Гранатометчики с началом штурма тоже растворились в пространстве и в действии не участвовали. Видно, на это они не подряжались. Пенсионеры и пионеры для начала повыкрикивали немножко лозунги и призывы, а затем пошли в атаку с громким «ура». На бегу они стреляли по окнам, выбивая стекла и продырявливая отделку фасада. Нельзя сказать, чтоб выстрелы шли градом, ржавые винтовки давали частые осечки. Но за пять минут на нижних трех этажах не осталось ни одного целого стекла Всего этажей было шестнадцать. В разбитые окна выглядывали сотрудники офиса и тут же исчезали под обстрелом. Винтовочная пальба разбавлялась сухим прерывистым стрекотом единственного автомата. К окнам уже приставили лестницы, и на них взгромоздились возбужденные дедульки и бабульки. Пионеры пытались прострелить замок и выбить входную дверь.

Затем в одном из окон второго этажа появился автоматчик в защитном шлеме-маске и бронежилете. Потом в другом окне, в третьем. Атака жестоко сцепилась с контратакой и с первых же секунд начала проигрывать, сдавать позиции. Пенсионеры валились с лестниц, падали, подкошенные. Мальчишки бесстрашно отстреливались, девчонки с визгом разбегались.

– Поможем кавалеристам? – предложил Фашист, доставая из сумки пулемет.

– Нет, – покачал головой командир, – они нам только помешают.

Смотреть на красный штурм было смешно и грустно до отвращения. Изнутри офиса швабрами отталкивали лестницы от окон, они падали, увлекая за собой еще живых и несдавшихся стариков, старух и школьников. Убитых, кажется, было немного. Раненые и ушибленные подползали к стене здания, прижимались, чтобы их не достал огонь. Гвалт на площади стоял ошеломляющий: визги, стоны, крики, затихающее «ура» и поверх всего – беспрерывная пальба. Людей перед зданием оставалось все меньше, они отступали, забирая раненых, которые могли еще ковылять на своих двоих. Когда из офиса наконец перестали стрелять, Святополк сказал; – А вот теперь наш выход. Почти одновременно на всех телефонах раздался сигнал. Первой выстрелом подствольника вышибло тяжелую дверь здания. После этого три гранаты поочередно влетели в окна, откуда велся огонь по красным «кавалеристам». Те стекла, что еще оставались целыми, посыпались одно за другим. Теперь уже все шестнадцать этажей стали избирательно слеподырыми. Из окон валил густой ядреный дым пополам с огнем. Со второго этажа взрывом вынесло монитор компьютера. С почти музыкальным звоном он грохнулся об асфальт и распался на элементы. Фашист повернулся ко мне, убрал лохмы с глаз и показал большой палец.

Обстрел велся не только с фасада, но и с боков здания. Скоро гранаты закончились. В возникшей паузе в разбитых окнах стал появляться противник. Гранатометов у них как будто не имелось, зато были пулеметы. И площадь возле здания открывалась перед ними как на ладони. Шквальный огонь неприятеля заблокировал ее полностью. В первые же секунды несколько наших акробатическими прыжками убрались с площади под укрытие соседних домов, ларьков и припаркованных по краям машин. Фашист из-за киоска остервенело поливал офис из своего ручного пулемета. Святополк с другой стороны будки стрелял короткими очередями. Продавец киоска сбежал сразу, как только «кавалеристы» пошли в атаку. С моего же места за будкой бык виден лишь противоположный угол здания офиса Мне ничего не оставалось, как постреливать туда без всякого толку.

Мы не собирались брать здание штурмом, нам просто надо было как следует пошуметь, пока не придет время уходить. Когда оно пришло, я не заметил. Командир взял меня за плечо и крикнул Фашисту, что пора заканчивать. Перестрелка шла уже минут пятнадцать без особых потерь с обеих сторон. Вот-вот могла нагрянуть команда быстрого реагирования – КОБР, бойцы Пятой колонны в составе оккупационного Легиона. И тогда больших и бессмысленных потерь точно было бы не избежать. Святополк опять отправил сигнал всем нашим. Уходить мы должны были тоже врозь, каждая группа своим путем. Я последний раз оглядел поле боя, и вдруг на глаза мне попался Леха. Он лежал, скукожившись, за кустами перед зданием, ветки наполовину скрывали его. Из офиса его вообще видеть не могли, но сквер простреливался целиком. Из своей слишком невыгодной позиции Леха без передыху бил по окнам. Сигнала телефона он как будто не слышал. Намертво вжавшись в землю, Романтик вел бой. Я крикнул командиру.

– Ему оттуда не уйти, – оценил ситуацию Фашист. – Поднимет голову – и кирдык.

Святополк связался с Серегой, они принялись решать, как спасать Леху. Короткие тревожные фразы выстреливали в эфир. Серега сообщил также, что Папаша ранен в плечо, Руслан уже занялся им. Никто не уходил с площади, все ждали Леху, продолжая обстреливать окна офиса, чтобы хоть как-то помочь ему. В этот момент с противоположной улицы на площадь ворвалась сумасшедшая «газель». Напрямик влетев на сквер, она протаранила кусты и резко встала перед самым носом у Лехи, закрывая его от пуль. Из водительского окна высунулась голова нашего «трофея» Кирюхи. Очумелый Леха не сразу сообразил, что от него хотят. Пулеметы дырявили «газель» с другой стороны. Кир свирепо проорал что-то, и Леха послушно вскочил, открыл дверь машины, нырнул внутрь. «Газель» выпрыгнула из кустов, заложила бешеный вираж и скрылась на той же улице,

– Во дает, – сдержанно восхитился Фашист.

– Уходим, – внезапно севшим голосом сказал командир. Видно было, что и он поражен поступком бывшего бандита Кирюхи.

Обратная дорога прошла в молчании. Каждый думал о своем. Меня разбирали сомнения.

Я был уверен, что люди не должны убивать людей. Но мы убивали. Мне представлялась кровавая гора трупов, лежащих в комнатах и коридорах здания. Наверное, в реальности их было намного меньше, чем у меня в воображении. Только воображению не было до этого дела. Я твердил себе, что это война, и война есть зло, на ней убивают друг друга Мы не нападали на мирных. Те, кто работает в этом офисе, воюют – не столько с нами, сколько с мирным населением. Они вооружены не одними лишь пулеметами и автоматами. Они используют и самое мощное оружие в мире – слово. Нам нельзя боятся тех, кто убивает тело. Настоящая опасность там, где убивают душу. А слово может это делать. Оккупантские бригады информационного спецназа – самый лютый наш враг. Их дружный вой способен перекрывать свист летящих к земле бомб.

Но ведь взявший меч от меча погибнет. Я словно распался надвое, одна половина меня была за, другая против. И та, что против, была сильнее. С людьми воюют пришельцы и их обслуга из наших же соотечественников. Мне даже казалось, что в окне офиса я видел Лору Крафт с пулеметом в руках. Их воля. А я воюю против зла Только как мне разделить зло и людей?! Я ведь не Бог. Очистить злодея от зла мне не под силу…

Глава 4. Положить душу

К избушке на курьих ножках мы вернулись в синих сумерках. В лесу тени стояли еще гуще, и сама избушка казалась страшилищем, выползшим из болот. Правда, болот здесь не было, Зато гугукала сова, стонали старые сосны, и от этого мурашки бежали по коже. Да еще комары набросились на нас – бесплатную закуску к ним доставили, пир на весь мир загудел. К тому времени как развели костер с сильным дымом против кровопийц, они уже наелись нами до отвала.

Постепенно собрался весь отряд. Раненый Папаша брел сам, только за руку держался. Руслан сделал ему перевязку еще в городе, а сейчас потребовал теплой воды и снова занялся раной. Водой мы запаслись по пути, в какой-то деревне нашли колонку. Рана была неопасная, пуля прошла насквозь. «Жить будет», – заверил нас Руслан.

Герой дня Кирюха пришел один, последним. Где он пропадал, не знал даже Паша, взявшийся опекать мальчишку, невзирая ни на какие договоры насчет пяти попыток. Паша напоминал мне благочестивого старца, который, когда к нему пришли грабители, не только сам все им отдал, но предложил вместе возблагодарить Бога за оказанную ему милость.

Леха все никак не мог прийти в себя. Смотрел одурелыми глазами и явно не понимал, отчего это все радостно хлопают его и называют героем. Наконец ему объяснили, что вместо намеченных двадцати минут он продержался под бешеным огнем все тридцать, не струсил, да еще остался жив, – и тут Леха немножко пришибленно заулыбался. А когда к нему подошла Василиса и при общем гулком одобрении чмокнула в щеку, вся одурелость с Лехи слетела Он принялся взволнованно рассказывать, каково ему лежалось там под кустами.

–… Еще как трусил. Я же думал, все, кранты, отпейнтболился. Вокруг жуть кромешная, свистит над головой, кусты от пуль трясутся. Я даже молиться стал, представляете? Никогда в жизни этого не делал. Я же и не верю в Бога-то. А все равно лежу и ору мысленно, чтоб вытащил меня из этого пекла.. Просто чудеса, а?

– Чудеса, – согласились с ним,

– Ну тогда по сто грамм за чудеса, – предложил Монах, доставая фляжку.

Даже мне капельку налили, командир разрешил. От этой капельки мне сделалось легко и радостно. Я уже не был распавшимся надвое, снова стал целым, единым и неделимым.

Тут как раз из лесной гугукающей темноты вышел Кир – руки в карманах, глаза на стреме. Первым его заметил Фашист и заорал дурным голосом: – Вот он, Лехин спаситель! Качать его, ребята!

Увернуться Кир не успел. Его подхватили и с воплями начали подкидывать в воздух. Взлетал он высоко и, перекувыркиваясь, кричал, чтоб отпустили. Больше всех радовался за подопечного Паша, он же и размашистее всех подбрасывал героя.

Потом, за ужином у костра, командир спросил Кирюху:

– Ты где научился так машину водить?

– Там же, где и утонять, – с набитым ртом ответил Кир и заухмылялся, довольный.

– Школа жизни, – развел руками Монах.

– Молоток, сообразительный парень, – одобрил Серега, Мне нравилось смотреть на него во время еды – казалось, что он жует ушами, двигавшимися в такт челюстям.

– Ага, – откликнулся Кир, – типа извилины девать некуда, из ушей лезут.

А Леха сказал:

– Теперь я тебе должен.

– Обойдусь, – небрежно бросил Кир. – Дураков на свете много, если каждый будет должен, проблем не оберешься.

Вокруг костра пошла цепная реакция сдержанного хрюканья. Фашист так и вовсе откатился в сторонку, чтобы поржать вволю. Леха, наверное, обиделся и хотел уйти, но Серега его удержал, что-то сказав.

– Вот, Леша, какие они, натуральные циники, – сочувствуя, опять развел руками Монах,

– Кстати о циниках, – взбодрился Папаша начиная новую небывальщину, до которых был охотник. Кажется, его вранье могло даже исцелять раны. Во всяком случае, к концу рассказа он выглядел гораздо здоровее и свежее, чем в начале. Байка была о парне, которого все считали страшным циником, прожженным типом и беспринципным карьеристом. Но постепенно за ним стали замечать странности – он везде подбирал свои выпавшие волосы и аккуратно складывал в пакетик. Иногда на работе он стриг ногти и тоже собирал в пакетик. Что он с ними потом делал, никто и придумать не мог. Выяснилось почти случайно. Его квартиру обворовали, и с горя он сильно заболел, так что даже помирать собрался. Оказалось, воры унесли с собой три килограмма его ногтей и два килограмма волос. Наверно, не разобрались, что за дрянь, и решили прихватить на всякий случай, вдруг окажется ценной. А парень от тоски через неделю помер.

– Его никто не любил. Зато он сам себя любил. Распоследний свой ноготь и волосок любил до умопомрачения. И жить без них не смог. Вот такие они, циники, – уморительно закончил Папаша.

– Да врешь ты все, – покатываясь со смеху, сказали ему. Эта фраза обыкновенно следовала за байками Папаши.

– Я? Вру? – тоже обыкновенно поражался Папаша, как будто в первый раз слышал о себе такое. И тут же приводил какое-нибудь доказательство своей правдивости. – Да эти два мешка с ногтями и волосами потом на помойке нашли и отправили в «Книгу Гиннесса». Можете проверить, там о трех килограммах ногтей черным по белому написано. Страницу только не помню.

А если бы кто-нибудь в самом деле взял «Книгу Гиннесса» и не нашел в ней никаких трех килограммов ногтей, Михалыч сказал бы, что это не то издание и надо в другом смотреть. Вот такой он, наш Папаша.

После этого дернули еще по сто грамм, но мне уже не досталось. Кира тоже обделили, и он пошел спать. Леха от выпитого да пережитого пришел в необыкновенное волнение и стал нервно допытываться:

– Ребята… ребята, вы мне скажите… вот это все… это что, настоящая война?.. Я думал… нет, понимаете, я был уверен… в общем, мне казалось, что будет игра… ну, такая игра, знаете?.. и что война – это фигурально… А тут… кровь, мертвые, гранатометы… мы, наверно, тут все с ума сошли, да?..

Вокруг костра стало тихо, как ночью на кладбище. Все ждали, кто первый ответит ему. Заговорил Февраль. Тот самый Февраль, который плачет под музыку автоматных очередей, псих и маньяк, по словам Сереги. Я, конечно, Сереге тогда не поверил, но Февраль действительно был странный. Похож на тихий омут, в котором… много всякого-разного водится.

– Игра? – переспросил он с нехорошей оттяжкой. Мне стало не по себе, как будто холодный ветер забрался за шиворот. – Ты сказал – игра?..

– Ленька! – попытался осадить его Святополк, но безуспешно.

Февраль его не слышал. Он сейчас, наверное, вообще ничего не слышал, кроме себя, и в упор, со злым прищуром смотрел на Леху. Тот поежился, но взгляда тоже не отводил.

– Я тебе расскажу, что это за игра, в которую мы тут играем, – почти с угрозой пообещал Февраль. – Я вот в нее играю с шести лет, можешь себе представить? Нет? Ну так слушай. И не говори потом, что не слышал.

Февраль начал рассказывать. Я включил диктофон,

– Это ты правильно сказал, что мы тут все сумасшедшие, – холодным, мертвым голосом говорил он. – Это она, сука-война, сделала нас такими. Та самая твоя игра… Мне было шесть лет. С матерью ехали на автобусе, долго ехали, в другой город, наверно…

Он говорил, глядя в темноту леса Я догадался, что он видит все это перед собой, ясно видит до сих пор то, что случилось лет пятнадцать– шестнадцать назад. Да не просто видит, а снова становится тем шестилетним мальчишкой, пережившим ужас Может быть, он рассказывал это в отряде и раньше, но слушали все равно внимательно, напряженно…

По разбитой асфальтовой дороге через лес катит старый пригородный автобус. Пассажиров много, все места заняты. Дорога почти пуста. Из-за поворота выскакивает черная машина с затемненными стеклами и обгоняет автобус. Мальчишка, сидящий у окна, дергает мать, показывая на нее. В ту же секунду автобус резко тормозит, пассажиров вминает в спинки передних сидений. Кто-то вскрикивает, кто-то вываливается в проход, кому-то разбило лоб о поручни. Впереди, за кабиной водителя, пульсируют неестественно яркие, желто-красные клубы огня. Пламя лижет стекло кабины, будто готово сожрать и автобус. Мальчишка, захлебываясь ужасом и восторгом, не чувствуя боли, кричит: «Она взорвалась! Мам, она взорвалась!» Мать поднимается с пола и рукой испуганно утирает ему кровь из носа. Теребит, повторяя: «Где болит? Где болит?» У самой одна рука висит плетью. Мальчишка смотрит через переднее стекло, глаза открываются еще шире: никакого пламени там уже нет. Черная машина цела и невредима, стоит на дороге в нескольких метрах перед автобусом. Из нее выходят четверо черных людей. На головах у них черные маски, в руках автоматы. Они жестом велят водителю открыть двери. Мальчишка успевает только придушенно пискнуть – мать быстро, почти беспощадно одной рукой заталкивает его под сиденье. Страшным шепотом наказывает молчать и прикрывает сумками, С пола через щель, замирая от ужаса, он смотрит в проход. Видит две пары ног в тяжелых ботинках. Черные люди резкими голосами велят всем выйти из автобуса. Пассажиры цепочкой тянутся к дверям, черные их подгоняют. Мальчишка не хочет отпускать мать, просовывает в щель руку, хватает ее за платье. Она лихорадочно отцепляет его руку, заталкивает обратно под сиденье. Автобус пустеет. Одна пара ног в тяжелых ботинках медленно прошагивает из конца в конец и уходит. Мальчишка отодвигает сумки и осторожно вылезает в проход, на корточках подбирается к окну возле задних дверей, выглядывает. Черные выстраивают пассажиров в линию возле автобуса. Автоматы направлены на людей. Те, поняв, начинают кричать. Крики обрываются автоматными очередями. Пули с гулким громом впиваются в бок автобуса, мальчишка в страхе зажмуривается и вжимается в сиденье.

Когда гром стихает, он сползает на пол и высовывается из дверей. Люди вповалку лежат на дороге. Мальчишке становится смешно – взрослые играют, устроили кучу-малу, притворяются. Черные уже ушли, они садятся в свою машину. Мальчишка слезает со ступенек и тихонько подбирается к лежащим. Они не шевелятся, не издают ни звука, у них страшные пустые лица с открытыми глазами, в которых ужас. Мальчишка подползает к матери, она лежит в середине. Он зовет ее, тянет за руку. На груди в платье – дыры, вокруг них расплывается красное. В ногах у нее валяется бумажный листок. Мальчишка готов зареветь в голос, но в этот момент взрывается кабина автобуса. Черные, уезжая, выстрелили по нему из своей машины. Грохот ошеломил мальчишку, отбросил в сторону, ударил о землю. Пламя взрыва накрыло половину лежащих людей. Мальчишка встал на четвереньки, потряс головой, внутри нее гудело. В руке у него был зажат бумажный листок. Мальчишка умел читать по слогам. На листке крупными кривыми буквами написано слово «СВОБОДА». Он еще не знал, что означает это страшное слово, но крепко запомнил его…

–… Потом мне рассказывали: когда меня нашли, я сидел на дороге и рвал на клочки какой-то листок бумаги. Меня отвезли в больницу, а оттуда забрала бабка. Они все долго ничего не говорили мне, думали, я ничего не знаю. Потом все-таки сказали, когда оформляли опекунство бабки. Сказали, автобус врезался в ту черную машину, когда она взорвалась, на ней была поставлена мина, все погибли, один я каким-то чудом выжил, Они решили, что меня выбросило волной через окно. Эта дикая ложь так меня поразила, что я не стал ее опровергать. Только позже, когда подрос, я догадался, что они говорили правду. Свою правду. И никогда не узнают другую правду, потому что не захотят. Другая правда слишком страшна для них. Им легче думать, что это просто мафия рубит лес и щепки летят…

Февраль сник и замолчал Он уже не злился на Леху за дурацкое слово. Молчали и мы. Я подумал, что по крайней мере у половины отряда в запасе имеется похожая история. Может, и не такая страшная, как у Февраля, но именно с нее ведется у каждого отсчет войны, которая прячется под чужой ложью и страхом правды.

– А тот колодец, через который мы лезли? – сдавленным голосом заговорил Леха. – Что это?

– Колодец – переход, – ответил Святополк. – Не всегда сюда можно попасть, просто захотев. Например, ты без колодца сюда вообще не смог бы перейти.

– Почему это? – ужаленно поинтересовался Леха.

– Ты из тех, кого мы называем мирными, – объяснил командир. – Это тот, у кого в голову крепко вдолблены «мир и безопасность», и ничего, кроме этого, он не видит и не знает. Постепенно ты перестанешь им быть, если только не испугаешься. Уже перестаешь.

Леха глубоко задумался.

– Колодец – это такая странная штука, которая обнажает суть вещей. Снимает с глаз розовые очки, – молвил Ярослав. – В данном случае – суть войны.

– А как его нашли, этот колодец? – это уже я спросил.

– Командир, а правда, кто обнаружил ход? – озадачился Фашист.

– Ваш покорный слуга, – с легкой усмешкой ответил Святополк. – Давно дело было, лет двенадцать назад, когда мы еще студентами на картошку ездили. Однажды вечером шел по деревне, девчонка подбегает, просит мячик из старого колодца во дворе достать. Вот и вышло – полез спасать мячик, а нашел такое, что ни в сказке сказать… – опять он усмехнулся. – В общем, голова в колодце закружилась, вылез с другого конца. Мяч вытащил, а девчонки след простыл. Издалека какие-то вопли неслись. Пошел туда, гляжу, глазам не верю. Думаю: кино, что ли, приехали снимать? Какие-то бандиты со стволами сгоняют деревенских к местному клубу, в воздух палят, орут. Один, с кирпичной рожей, поймал девчонку и завалил тут же, возле забора. Я в огороде чьем-то спрятался. В общем, никакое это не кино было. Кое-кого убили на месте. Главарь банды речь толкнул перед народом. Мол, они борцы за свободу и независимость…

Февраль поднял голову, вяло пошевелился. – Да, Лень, всегда одно и то же. На «Единственном пути» разнообразия не сыщешь, – сказал командир. – Потом этот подонок предложил деревенским вербоваться в банду. Кто отказывался, тех били прикладами и ногами. Человек трех в тесто смесили, уже не поднялись. Девчонок, какие попались, по очереди таскали к забору. У меня в голове, наверно, замкнуло что-то. Выпрыгнул с огорода этого, мысль была – звонить в милицию, а прибежал почему-то обратно к дому с колодцем Даже сомнений не возникло – полез в колодец, как будто там телефонная будка или сразу отряд омоновцев наготове. Насквозь его пролетел от волнения, даже не заметил. Гляжу, девчонка из дому бабку тащит, ревет. Меня увидела, еще больше разревелась. Оказалось, она подумала, что я в колодце утонул. Говорит, долго меня не было, час почти. А вопли от клуба еще громче стали. Я опять туда Народ бежит, кто кричит про драку, кто про пожар. В общем, была и драка, шпана пришлая затеяла, и клуб сгорел – подожгли. Несколько человек заживо спалились, двух ножом пырнули. Так все думали. Но я-то знал, что там было на самом деле…

– После капитуляции каждая деревенская дыра обзавелась собственной бандой, – презрительно сказал Варяг.

– Да, это был девяносто третий год. Все ошалели от дикой свободы, не знали, куда ее девать. Гитлер в сорок первом говорил, что в каждой русской деревне ему нужна местная секта, враждующая со всеми остальными. Разделяй и властвуй – вечный принцип. Нынешние наследники фюрера тоже хорошо его усвоили – секта, банда, один черт… Лет через десять я опять приехал в эту деревню, пришел к дому с колодцем. Бабка уже померла, внучка уехала, дом продавался за копейки. Я купил, вместе с колодцем.

– На такой недвижимости ты мог бы обогатиться, командир. – Жизнерадостный Монах решил развеять тоску, которую нагнали оба рассказа. – Организовал бы турбюро для любителей экстремального отдыха, отправлял сюда экскурсии.

– Я организовал, – грустно сказал Святополк, и снова по лицу его прошла тень, будто рябь по воде. Но, может, это была игра света от костра, – Вожу вас, гавриков, на экскурсии.

– Дохлый бизнес, – заверил его Монах…

Голоса становились бормочущими, неразличимыми. Я опять не заметил, как заснул, прямо в траве возле костра.

В несусветную рань об меня кто-то споткнулся. Как ошпаренный, я вывинтился из спального мешка и захлопал глазами. Вокруг суетилась утренняя жизнь» Пахло рисовой кашей, Серега делал зарядку, стоя на голове. Паша Маленький что-то усердно втолковывал командиру. Неподалеку из кустов высовывался Кир и криво ухмылялся. Я порадовался за Пашу, что он пережил еще одну ночь, наспех, рассеянно прочитал молитвы и пошел умываться. За завтраком выяснилось, что не все так просто. Малыш опять остался жив только благодаря своей волшебной интуиции, ангелу-хранителю с мегафоном возле правого уха. Сам Паша рассказывать был не мастак, за него это сделал в красках Серега, который тоже почему-то не спал в тот момент.