Текст книги "Меч Константина"

Автор книги: Наталья Иртенина

Общим согласием было решено, что Малыша сразила «белочка» – белая горячка. Его сосед по домику, Фашист, точно подтвердить не брался, но и не отрицал, что Паша мог ночью вести одинокий разговор с бутылкой-другой-третьей крепкого. Иными словами, совершил несанкционированный налет на склад базы. Сам Паша тоже подтвердить этого не мог, находясь в невменяемом состоянии. В перерыве между автоматными очередями он повернулся к нам и с глупой улыбкой виновато развел руками.

– Не могу попасть, скользкая она, тварь, – сообщил он и опять нажал на спусковой крючок.

– Кто скользкий, Пашка, какая тварь? – посыпались вопросы.

– Да русалка, – опять повернулся Паша. – А вы что, не видите ее? Да вон же она, зараза, на ветках сидит. – Новая очередь. – Ручкой машет, камбала зеленая. Еще смеется, хвостатая.

Позвали Горца.

– Русалка у него на ветвях сидит, – сообщили симптомы, – А может, и леший где-нибудь рядом бродит.

– Ясно, – сказал Руслан, теребя подбородок, и храбро подошел к Паше. – А ну дыхни.

Паша дыхнул так мощно, что у Руслана волосы встали дыбом.

– Не «белочка», – профессионально определил Горец, и тут его осенило: – Видел кто – собирал он грибы?

– А ведь точно, – радостно подхватил Фашист, – мог грибов нажраться. Тут как раз самое место для поганок. Мухоморчики опять же… – Матвей поскреб в голове. – Только как же это он, бедный?

– Ребята, – повернулся снова Паша, – ну сделайте что-нибудь. Чего она… сидит и лыбится. Я на нее уже всю обойму извел.

– Что сделать, Паша? Это же твой глюк, а не наш.

– Ну, хоть стукните меня по башке, – попросил Паша. – Только посильнее, чтоб духу ее больше не было.

Все посмотрели на Горца. Руслан встал в позу и заявил, что это не медицинский метод и он умывает руки. За дело взялся Монах. Он отыскал в камышах бревно и огрел им Пашу, зайдя со спины. Паша свалился не сразу, а когда упал, раздался его могучий храп. Монах отряхнул руки и вместе с Лехой понес Малыша в дом.

Я решил самолично разобраться с Киром и его вчерашним мухомором. Отыскал его у забора возле одного из домиков. С красной от натуги физиономией он махал мечом Монаха – еле удерживал его в руках.

– Вор и отравитель, – сказал я, насупившись,

Кир сделал выпад в мою сторону и засмеялся.

– Ну и как он там?

– Не помрет, не дождешься, – ответил я.

– Ну доложи ему, когда очухается, – язвительно предложил Кир, разрубая мечом воздух.

– Ты сам ему скажешь. Ты с ним спорил, а не я. Третью попытку ты продул, так что готовься платить. А если не скажешь, ваш спор станет недействительным. Я всем объявлю об этом. Тогда ты вылетишь из отряда Командир сдаст тебя в приют.

Этого я наверняка не знал, просто блефовал. И добавил:

– А я буду считать тебя подлым трусом.

– Да скажу, скажу, – окрысился он и сделал мечом удар с поворотом.

Клинок кончиком почти что уперся в грудь Монаха. Когда он подошел, я не видел. Кир тоже от неожиданности отступил и чуть не уронил меч. Монах, ничего не говоря, протянул руку и отобрал у него оружие.

– Научишь меня? – развязно спросил Кир.

– От тебя табачным дымом воняет, – сказал Монах.

– Ну и что?

– Ты имеешь представление об эстетике?

– Это когда красиво? – подумав, ответил Кир.

– Приблизительно. А теперь представь бычок на губе и меч в руке. Представил? Что получилось?

– Лажа, – скривился Кир.

Монах снисходительно похлопал его по плечу.

– Полагаю, мы друг друга поняли. И ушел.

К вечеру Паша очнулся от своего богатырско-мухоморного обморока. Кир под моим контролем принес ему повинную голову и, препровожденный в лес, был порот. Но я думаю, Паша не слишком старался. Чистосердечное признание смягчает наказание. С экзекуции Кир вернулся в легкомысленном настроении и предложил мне тоже отведать вместе с ним тертого мухомора. Я наотрез отказался, а ему в одиночку было неинтересно.

После ужина опять всем составом сидели в кают-компании. Немножко пили, немножко играли на гитаре. Монах пригласил Леди Би и провальсировал с ней пару кругов. Вообще-то он не умел танцевать, по-медвежьи топтался и наступал ей на ноги. Василиса смеялась и была очень красива. Но Леха все равно смотрел на нее без того интереса, как ей бы, наверное, хотелось. Это я уже от себя додумывал, чего ей хотелось. Ну просто увалень какой-то, этот Леха. А еще Романтик называется. Вместо того чтоб потанцевать с девушкой, он снова затянул разговор о том, что такое эта подспудная реальность войны. Так и выразился – подспудная. Я был уверен, что он втихаря тоже пишет стихи.

Гитара перестала звенеть, смолкли шутки.

– Вопрос, конечно, интересный, – проговорил Варяг.

– Только как бы на него ответить? – вторил ему Папаша, дергая себя за нос.

– Это тема философская, – высказался старший Двоеслав.

– Ни в коем случае. Это вопрос тактики, – быстро возразил Фашист. – В военном каноне Сунь-цзы сказано: «Подчинить врага не сражаясь – вот подлинная вершина превосходства». Нас завоевали при помощи одной видимости тишины и спокойствия, фантома мира-безопасности. Капитуляцию до сих пор большинство воспринимает как начало дружбы с бывшим врагом. Там, на поверхности, на той стороне Януса, не стреляют и никакой войны, разве что для тех, кто понимает. Там только разруха и вымирание, да и те считаются уже нормальным явлением. Все правильно. По-настоящему война идет здесь, под спудом, как ты сказал. Под семью печатями.

– Как мертвенна, тиха улыбка, и как кровав горячечный оскал, – снова впал в изящную словесность Премудрый, – лишь тот познал двуликость Януса, кто не боялся сделать шаг…

– Опять мучила бессонница? – прозаически, с профессиональной озабоченностью спросил Руслан. – Ночью надо спать, а то снотворное пропишу.

Ярослав поленился ему ответить.

– Война будет долгой-долгой, – вдруг сообщил Йован-Иван.

– Все тайное когда-нибудь становится явным, – в тон остальным зафилософствовал Паша.

– Точно, – подтвердил Фашист, – Когда-нибудь сорвет напрочь этот спуд, как соломенную крышу. Вот тогда они за нас возьмутся всерьез.

– Не уверен, что они захотят дожидаться этого «когда-нибудь», – заговорил Святополк,

– Что ты имеешь в виду?

– Несколько странных фактов и одну сумасшедшую теорию – вот что я имею в виду.

Все нацелили глаза на командира в ожидании какой-нибудь неприятной сенсации. Но он молчал, бесстрастно попивая из пластикового стакана.

– Каких фактов? – горестно воскликнул Руслан, не выдержав. – Какую теорию?

– Потом расскажу, – беспощадно молвил Святополк и совсем люто прибавил: – Может быть.

По столовой пролетел выдох несогласия и разочарования.

– Командир, какие планы на завтра? – Монах решил добавить обществу бодрости.

– Возьми двух человек и сходите в город на разведку, – отрешенно сказал командир, как будто гулять отправлял,

Я принялся набиваться в попутчики и после долгих уговоров получил разрешение.

На улице стояла глубокая темень. Об одинокую лампочку на потолке кают-компании бились суицидные бабочки.

Глава 3. Ненависть жаждет

До ближайшего города было километров десять. Монах шел впереди, за ним я, замыкал группу Фашист. Монах оставил свои меч на базе, зато Матвей ни за что не хотел расставаться с трофейной саблей. Нес ее на поясе под плащом. Ему повезло – лил холодный дождь, и молено было закутываться хоть до ушей. Эту саблю он полюбил даже больше своего ручного пулемета. Но пулемет тоже остался на базе. Мы отправились на разведку почти как мирные люди. Командир поставил задачу – провести осмотр городка, собрать слухи, купить местные газеты, ни во что не влезать, нигде не засвечиваться. Влезть нам все-таки пришлось. Первые впечатления от городка были удручающие. Облезлые фасады, бревенчатые избушки там и сям, разрастающиеся помойки и унылые очереди к колонкам за водой. Зато на главной площади – новенький фонтан и три «торговых центра», при свете дня сверкающих иллюминацией. В очередях с ведрами заветным русским словом поминали мэра и его банду. С главной площади мы перешли на соседнюю улицу, и тут картина оказалась иной, Здесь любовались руинами, явно свежими. Прохожие толпились на безопасном расстоянии, увлеченно обсуждали происшествие. Двое скучных патрульных пытались изображать оцепление и время от времени бормотали б рацию. Отдельная от толпы кучка людей возмущенно наскакивала на них и чего-то требовала.

– Где-то час назад рухнуло, – на глаз определил Фашист. – Пыль еще не осела.

Монах присвистнул.

– Готов съесть свой ботинок:, если это не наши подрывники. Горячий след. И если мы сейчас его не возьмем, мне придется съесть оба своих ботинка.

Мы смешались с толпой и через десять минут вынырнули из нее с охапкой информации, совершенно бесполезной. Церковь собирались реставрировать после полувекового ее бытия в качестве насосной станции. Мэр даже выделил на это дело немножко казенных денег. Часть толпы придерживалась мнения, что сам мэр и велел подорвать церковь, чтобы прикарманить уже списанные деньги. А те, что наскакивали на патрульных, оказались энтузиастами возрождения храма. Они хотели устроить в нем местный краеведческий музей. У этих вообще никаких предположений не было, они просто выражали свою гражданскую позицию.

– М-да, – почесал в затылке Фашист. – Полный мрак. Что-то я не вижу тут ни одной благочестивой физиономии. Зачем им церковь?

И тут всех взбаламутила старушка, откуда-то прибежавшая. Махонькая, в телогрейке и резиновых сапогах. Она прошепелявила, что «убивцы тута, за рынком, в пивной расседают» и пошла разносить свою весть по толпе. Поймать эту махонькую, вертлявую оказалось труднее, чем думалось. Монах ухватил ее за локоток уже на другой стороне улицы. Народ под впечатлением вести стал поспешно разбредаться. Даже энтузиасты подкрутили фитиль у своей гражданской позиции, осадили назад.

Монах выведал у старушки координаты пивной, и мы отправились смотреть на убивцев. Сколько их и что нам с ними делать, было пока неясно. Монах просчитывал что-то в уме, а Фашист сказал, что в таких случаях лучше всего тактика импровизации.

Мы вошли в пивную – она оказалась подвальным кафе-баром. Посетителей было несколько, работал телевизор, за стойкой протирал стаканы пожилой дядька-бармен. В углу расположились две ярко-подозрительные личности. Монах направился к ним, сел за столик. Фашист занял соседний. Моей задачей был бармен. Я подошел к стойке, сел на высокий стул и улыбнулся дядьке. Продемонстрировал рукоять пистолета в кармане куртки и приложил палец к губам. Он кивнул с совершенно спокойным видом. Остальные, кто тут был, не отрываясь, смотрели футбол на экране.

О чем говорил Монах с теми двумя, я не слышал. Только видел, как один перекосил физиономию и полез рукой под полу куртки. На стол в ту же секунду легла обнаженная сабля Фашиста. Звон клинка о ножны заглушила реклама в телевизоре. Перекошенный все-таки вытащил свою пушку и попытался затеять стрельбу. Сабля краем лезвия уперлась ему в горло. Но тут в руке второго сама собой появилась граната, и палец уже рвал с нее колечко.

Единственного выстрела никто из посторонних не услышал, Монах еще на улице навернул на ствол своего «Дротика» глушитель. Для хирургической работы по цели у него была крайне неудобная позиция. А для смены ее не было времени. Пуля пробила парню руку и вошла с сердце – чистая случайность. Колечко он не успел сорвать. Монах подхватил гранату.

Внезапная смерть психованного подельника подействовала на перекошенного усмиряюще. Он отдал свой пистолет и согласился на прогулку. Монах повел его к выходу. Фашист убрал саблю в ножны и быстро проверил сумки на полу. Одну взял с собой и подошел к стойке.

– Наш приятель переселился в вечность, – печально сказал он бармену. – Жаль, там его, очевидно, ждет неласковый прием.

– Не повезло бедняге, – понимающе отозвался дядька.

– Слишком нервный был, – объяснил Фашист. – Все болезни от нервов. Не поверишь, целую сумку взрывчатки с собой таскал, такой нервный был,

– Я организую похороны. – Бармен нам попался сообразительный.

– Вы тут хозяин?

– Я. Можете не беспокоиться. Эти двое мне сразу показались такими… мм, болезненными.

– Ага, Церковь вашу снесли. Ну просто больные люди.

– Да. Мы собирали деньги на ее восстановление. – Лицо бармена слегка омрачилось.

– Ну бывай, дружище.

– И вам не кашлять.

На выходе я задержался – очень хотелось застрелить телевизор и Лору Крафт вместе с ним. Чернокосая бестия покачивалась в гамаке на тропическом острове, сосала из банки пиво и одной левой отстреливала пиратов. Пираты перешли с рома на пиво и хотели отнять у нее целый ящик банок. Посетители бара смотрели на Лору, наслаждающуюся пойлом, и глотали слюни. Убивать телевизор я не стал – бармену убытки, а он хороший дядька. Да и вообще, массовое слюнотечение этим не остановишь.

На обратном пути мы купили местную газету и вернулись на базу с чувством выполненного долга. Монаху не пришлось есть свои ботинки. Еще по дороге мы узнали, что пленника зовут Ахмад, а его подельник был Махмуд. На другие вопросы он не отвечал. Только физиономию время от времени перекашивал. На базе устроили ему допрос, но он молчал, как вареная рыба. Через час бесплодных усилий за дело взялся Паша Он крепко привязал парня к дереву, принес со склада здоровенные кусачки и еще несколько слесарных железяк,

– Буду тебя пытать, – сказал он пленному и принялся разводить костер.

Парень забеспокоился, тупое равнодушие с него вмиг слетело. Паша раскалил на огне кусачки, придирчиво оглядел и двинулся к дереву. Ахмад задергался, закричал на своем языке.

– Что ты кричишь, я еще даже не начал, – успокаивал его Паша. – А может, ты хочешь рассказать, кто вам заказал церкви взрывать? Давай послушаем.

И парень заговорил. Взахлеб, путая русские слова и косясь на остывающие кусачки в руках Малыша.

– Ну вот видишь, как все просто, – сказал Паша, когда парень умолк, и повернулся к Святополку. – Командир, я что-то не очень понял, про какой фонд он талдычит.

– Ты хочешь, чтоб он полностью выговорил тебе название? Он его сам, наверно, толком не знает.

– Эта фонд, – твердил пленный, – гражданский култур. Они платят. Ест дэнги – работай, нет дэнги – нет работай.

– Ты их сам видел?

– Видел один. На машине, на окне нарисовано… круг, птица с крыльями.

– Птица с крыльями, – повторил командир. – Ну, это уже что-то. Что они говорили?

– Говорили – мечети неверных взрывать, старые, лишние. Не нужны. Русский Иса много места занимает, надо убавлять. Надо равно… поровну с Аллахом. Так говорили.

Паша убрал кусачки, затоптал костер.

– Ну и что нам делать с этим уравнителем? – спросил Февраль.

– Пока в подвал, – ответил командир. – Потом решим.

Февраль и Горец отвязали пленного и увели.

– Ты правда пытал бы его? – спросил Леха у Паши.

– Да ну, глупости, – отмахнулся Малыш. – Эти абреки уважают только силу. Другим их не возьмешь. Словами уговаривать – будут считать тебя слабым. Изуверство всякое очень уважают.

– Пашка, может, тебе медаль какую дать – за великий педагогический ум? – предложил Ярослав. – А, командир?

– Сейчас пойду рисовать, – со всей серьезностью сказал Святополк.

Вокруг уже подхахатывали. Малыш сделал страшные глаза и показал Ярославу большой волосатый кулак.

Кроме пленного, оживление на базе произвела доставленная нами газета. Первым ее развернул Папаша и глазам сперва не доверил.

– Ох, батюшки! Ох, матушки, – изумлялся он. – Да это ж про нас, ребята. Ой, честь-то какая! Ой, сподобились!

– Что? Что там? – стали рвать у него из рук газету.

Папаша отбился от всех, залез на пенек и продемонстрировал напечатанный на второй странице портрет. Это была Маша-атаманша во всей своей неописуемой красе.

– Манька-Лихоманка! – обрадовались ей как старой знакомой.

– Читай скорее, что там про нашу Машу недобитую.

– Интервью перепечатано из центральной газеты, – сообщил Папаша. – Внимание, господа, программное заявление. Бойтесь и трепещите. Папина Дочка бросает вызов национал-террористам. – Он посмотрел на жадно слушающую публику. – Это, если кто не понял, про нас. Хотя лично мне не нравится такое название. Э… так вот, дальше она тут грозится вылечить нас от этой общественно-опасной болезни. – Папаша пробегал глазами текст.

– Вслух читай! – потребовала публика.

– Ладно. Слушайте. Э… вот. Свобода возможна только для тех, кто стремится к ней, осознает ее ценность. А тем, кто презирает ее, боится и ненавидит… Это опять же про нас, старая песня… – прокомментировал Папаша, – что мы можем предложить? Мы можем предложить им четыре стены и услуги психокорректора. Понимаете, если больной человек принимает свою боязнь чего-то за национальную идею – не всякому же позволять пропагандировать свой бред, потому что бред очень заразителен… Ну, с этим-то я согласен… У нас, конечно, свобода слова, но не всякому же давать ею пользоваться. Мы не можем допустить пропаганды откровенного фашизма… Еще как можете, вся пресса ею забита, неоткровенной… Мы, страна, победившая эту коричневую чуму в двадцатом веке… Мой отец, которого многие не любят, вложил всю душу и силы в Россию, а его труд еще ждет своей высокой оценки… Угу, очень высокой, лет на двадцать пять строгого режима., оценки будущими поколениями, он всегда говорил мне: Россия слишком огромная и непредсказуемая страна, чтобы предоставлять ее самой себе. Мы в ответе за эту страну… Хм, они, значит, в ответе за нашу страну… перед всем цивилизованным миром. Россия не для русских, а для всего мира. Это ресурсный резерв человечества. И мы будем суровы с теми подонками, кто считает Россию своей личной территорией… Вот так даже? Ребята, нам запрещают считать нашу любимую страну своей, караул!» и желает ее возвращения в церковно-инквизиторское Средневековье… Вот чего я не люблю в наших вершках, так это поголовного невежества, – заключил Папаша – Ну почему они все время путают Русь-матушку с инквизиторской Европой и вешают на нас все ее грехи?..

Газета пошла по рукам. Всем хотелось полюбоваться атаманшей и ее умными мыслями о нас.

– А ведь они сделали глупость, господа, – торжественно объявил Фашист, сверкая очками. – Публично признали, что мы существуем. Раньше они делали вид, что никакого движения сопротивления нет. А теперь признали нас реальной силой и забеспокоились. Это победа, господа. Наша тактическая победа.

Шеф-поваром сегодня был Паша, и он, раз такое дело, пообещал приготовить на ужин что-нибудь праздничное. Но пока мы пили в кают-компании за победу, Паша на кухне взорвался. Мы услышали грохот и его вопль, покидали стаканы и бросились туда.

Малыш стоял посреди кухни, видом был страшен, а печка-буржуйка, на которой грели воду и все остальное, распустила железные крылья. Волосы у Паши дымились, бровей не было, и лицо как в боевой спецназовской раскраске. На груди дотлевала огромная дыра в рубашке. Довершала картину угрожающе поднятая рука. В руке была бутыль с соляркой для разжигания дров в печке.

– Кто?! – с дрожью в голосе вопросил Паша.

Варяг взял у него бутыль и понюхал.

– Бензин. Ты бензином разжигал печку?

– Кто это сделал, изверги? – еще более мучительно произнес Паша,

Кто-то за дверью уже надрывал пузо от смеха. Раздвигая толпу, вперед выбрался Кир.

– Ну я, – сказал он, кривя губы.

Паша смотрел на нею, и постепенно взгляд его становился все более осмысленным.

Тут уже весь отряд принялся ухахатываться, по одному перетекая обратно в кают-компанию. На кухне было слишком тесно для. свободного выражения чувств.

Пока Паша приходил в себя, Кир поставил рядом две табуретки, спустил штаны и лег.

– Ну давай, что ли, воспитывай, чего стоишь.

Глядя на все это растерянно, Паша вытер с лица копоть, отчего стал еще разукрасистее, и молвил:

– Ты это… штаны подтяни… и топай за инструментом… чинить печку будем…

Праздничный ужин пришлось готовить на костре. Правда, рассчитывать на что-то более роскошное, чем уха из рыбных консервов, жареные грибы из консервов и вареная сгущенка все равно не приходилось. Прощеный Кир, ухмыляясь до ушей, один стрескал целую банку сгущенки. Мне пришло в голову, что эта подмена солярки на бензин не то чтобы четвертая попытка убить, а просто хулиганская месть. Пара канистр с бензином хранилась на базе на всякий случай.

Опять взяли гитару, Варяг начал тихо перебирать струны. И тут всех удивила Леди Би. Нет, не удивила. Сразила наповал. Сначала она исчезла, затем явилась в кают-компании плывущей царевной-лебедью. В белом длинном, с красными цветами, платье, с пушистыми распущенными волосами. Она шла, и вместе с ней плыла невидимая волна чего-то необыкновенного. Это моментально все почувствовали. Сразу стало ясно, что никакая это не «американка» Леди Би, не говоря уже о Лоре Крафт, а настоящая русская красавица Василиса.

– Жар-птица! – восторженно выдохнул Папаша и стал шарить рукой в поисках фотокамеры, с которой не расставался даже в постели.

И все тут же согласились, что Василиса – Жар-птица, и никто более. Зоркий Папашин глаз выхватил самое главное.

Несколько человек, наэлектризованные Василисиной волной, поднялись ей навстречу. Она молча улыбалась, никому не давая руки. Взяла у Варяга гитару и опустилась на диван. Все ждали какого-нибудь чувствительного романса, но струны зазвучали неожиданно резко и страстно. Василиса запела сильным голосом, полным совсем не тех чувств, на которые все настроились. Она пела о ненависти!

 
Злорешило порядок в стране навести.
Рукояти мечей холодеют в руке,
И отчаянье бьется, как птица, в виске,
И заходится сердце от ненависти!
Ненависть – юным уродует лица,
Ненависть – просится из берегов,
Ненависть – жаждет и хочет напиться
Черною кровью врагов!
 

Леха смотрел на нее ошеломленно, растерянно, восхищенно. Весь отряд в этот миг был влюблен в Василису, Всем было понятно, что в Жар-птицу она превратилась в этот вечер не для одного только Лехи, а для каждого из нас И пела для всех вместе и для каждого в отдельности. Василиса пела о борьбе.

 
Испытай, завладев
Еще теплым мечом
И доспехи надев, —
Что почем, что почем!
Разберись, кто ты – трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы.
 
 
И когда рядом рухнет израненный друг
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг
Оттого, что убили – его, не тебя, —
 
 
Ты поймешь, что узнал,
Отличил, отыскал
По оскалу забрал —
Это смерти оскал! —
Ложь и зло, – погляди,
Как их лица грубы,
И всегда позади —
Воронье и гробы?
 

Песня смолкла. Смущенно улыбнувшись, Василиса передала гитару командиру. Глаза просили о чем-то. И будто в уступку первым ожиданиям всех присутствующих, командир взял аккорды песни о двух лебедях, запел взволнованно, вдохновенно.

Она жила под солнцем – там, Где синих звезд без счета, Куда под силу лебедям Высокого полета.

Ты воспари – крыла раскинь – В густую трепетную синь, Скользи по Божьим склонам, – В такую высь, куда и впредь Возможно будет долететь Лишь ангелам и стонам.

Но он и там ее настиг – И счастлив миг единый…

И хоть конец был грустный, всем стало ясно: Леха и Василиса отныне повенчаны песней и никуда им друг от друга не деться. Ясно всем, кроме них самих. В этот вечер они для всех остались «на высшем небе счастья», хотя ни разу не обменялись ни взглядом, ни словом.

– Как же, братцы, хочется, – возмечтал Монах, глядя на Жар-птицу, – чтоб вся земля родимая вот так же скинула с себя маску холодной иностранщины…

– Командир, между нами вчера осталась недоговоренность, – напомнил настырный Фашист. – О каких сумасшедших фактах ты говорил?

И на этот раз Святополк не стал сопротивляться обществу.

– Полгода назад я встретился со своим старым знакомым, – начал он. – Он работал программистом в одном аналитическом центре. Мы разговорились, и он рассказал то, о чем, видимо, не имел права рассказывать– Наверное, сыграл роль фактор случайности. Случайно встретились, случайно разошлись. В общем, его отдел получил заказ обсчитать на компьютере реальность с вычтенными цивилизационными смыслами, кроме одного. Проще говоря, что будет с миром, если из него убрать вообще весь ислам, все православие, весь коммунизм, в том числе китайский, все так называемые недемократические режимы. Короче, все, что не стоит на рельсах «Единственного пути».

– Заказец с оккупантским душком, – хмыкнул Фашист.

– Ну, они хотя бы задались хорошим вопросом – что будет? – сказал Йован. —Раньше такой предусмотрительности не замечалось за ними.

– Так что, обсчитали эти ребята? – спросил Монах.

– Почти. Возникла одна маленькая, но существенная проблемка. При расчетах выяснилось, что должен существовать некий совершенно невычитаемый, неотчуждаемый смысл. То, на чем держится сама реальность. Ее фундамент и центр тяжести. А что им считать? То есть они уперлись в вопрос об истине. Что считать истиной. В заказе это, конечно, дается как константа – истинна западно-либеральная, читай – иудео-масонская, модель жизни с ее так называемыми общечеловеческими ценностями, модель «Единственного пути», все остальное – шлак и мусор. Словом, большие сомнения были у моего знакомого. И рассказал он мне не все, до чего-то он сам хотел еще докопаться. Через месяц я узнал, что его сбила машина Мне позвонила его жена и передала Володькины последние слова. Он сказал: «Меня убили. Передай Вадиму – следи за временем».

– Следи за временем? – повторил Ярослав. – Что это значит?

– Тогда я понятия не имел. Неделю спустя его жена тоже погибла. Говорили – с горя вы6-росилась из окна Я начал свое расследование Изучал связи этого центра, где Володька ра6о-тал, шерстил прессу, Интернет. Выяснились интересные вещи. Незадолго до этого в крупной европейской компании, деловом партнере Володькиного центра, разразился скандал. Там украли какой-то суперчип для какой-то секретной разработки. Был убит замдиректора, двоих арестовали по этому делу, и оба погибли в тюрьме – один якобы повесился, другой якобы сам умер. Я начал вытягивать связи этой фирмы, вышел на один наш отечественный научный институт. Угадайте, как он называется?

– Синхрофазотрон, – пробурчал Ярослав. Он явно не любил игры в угадайки.

– Тепло, почти попал, – сказал командир. – НИИХРОН. Институт времени. Вот тогда я и предположил, что все эти вычитания как-то должны быть связаны со временем, если это вообще возможно.

– Стой! – закричал Богослов, хватаясь за лоб. – Это уже где-то было, Точно было. – Он вспоминал, вцепившись себе в волосы. – Лет десять назад. Целый ворох публикаций. Я еще в школе учился. Там мелькала идея, что, разорвав время на долю секунды, можно порвать напрочь хроносферу… разорвать смысловые связи внутри нее.

– А это что за гадость? – спросил Малыш.

– Хроносфера? Это… это то, в чем мы живем. Историческая временная реальность. Года два тогда это все пережевывалось в журналах, а потом как отрезало. Верный признак, что засекретили тему. Кто-то занялся ей вплотную.

– Паранойя, – определил Варяг. – Просто очередным сумасшедшим перекрыли кислород, вот и отрезало. Издатели тоже люди, они нормально жить хотят, а не среди психов. – Он встал, налил себе в стакан коньяку. Залпом выпил, как водку, и заел огурцом.

– А помните, – заволновался младший Двоеслав, – о чем говорил Бобр? Что-то крупное готовится.

– Зло будет выброшено за борт, – зажмурясь, с улыбкой процитировал Ярослав. – Абсолютное оружие, великий эксперимент. Полсотни спутников на сверхмалой орбите. Кажется, это и есть их финальное безумие.

– А что делать-то будем? – огорчился Горец.

– То же, что и раньше, – отрубил командир.

Тут Богослов встал со своего места, оглядел всех серьезными глазами и сделал заявление;

– Господа, беру на себя смелость предположить, что они изобрели означенный вычитатель и собираются вычесть нас из нашей реальности.

– Федька, прекрати стращать, не то в ухо дам, – пригрозил Варяг. – Долго звенеть будет.

Богослов сел в задумчивости, протянул руку за стаканом и локтем смахнул со стола коньячную бутылку. Звенело хоть и недолго, но эффектно. Коричневая лужа огненной жидкости растекалась по полу. Для насекомых, которые жили в щелях, это было, наверное, как извержение Везувия, внезапное и ужасное.

– Мой коньяк! – вскричал Варяг, поднимая ноги, чтобы не промочить.

Дружный хохот похоронил его возглас Богослов смущенно улыбался…

Когда я уходил спать, на крыльце сидел Февраль в очень чувствительном настроении и не очень трезвом уме.

– Истину им подавай, пожалуйста, – безадресно бормотал он. – Вечное русское… это… правдоискательство… Мы цивилизация правды! Запад нас никогда не поймет. Мы для них… ю-ро-дивые. Это запредельно для них. Они цивилизация денег. А мы Божьи люди. Если не считать разных вырожденцев, нерусь мутантную… Убогие мы, у Бо-га в кар-ма-не. Страну вот отгрохали дай боже, хоть убогие… Русские даже и пьют по-особому На Западе пьют зачем? Чтоб расслабиться от подсчитывания своих и чужих денег. А русские – чтоб ближнего возлюбить. По заповеди. Потому компании теплые. А в одиночку пить – грех смертный, ни-ни. Вот он выпил – и тепло ему, весь мир любит, последнее отдать готов. Нет, бывает, конечно, и табуретом по голове могут, и ножиком под ребро. Но это иск-лю-чительно! – побочный эффект. Изначально намерения самые чистые, искренние. Правдоискательские опять же. Потому как если мир вокруг становится теплым – он уже недалек от истины, а?

– Это ты про себя, что ли? – раздался Монахов голос за спиной.

– Как сказал русский поэт Тютчев, все во мне и я во всем, – не оборачиваясь, изрек Февраль…

Утром мы уходили с базы. Позже назначенного часа – нас задержал пленник. Ночью он умер. Сторожившие его по очереди Двоеславы рассказывали престранную историю, винясь и клянясь. После полуночи пленный в своем подвале в здании столовой разбушевался, колотил в люк, люто бился о стены. Голодом его никто не морил, спать не мешал, отхожее ведро в подвале было. Братья сочли бунт вздором и связали парня, чтобы не разбил себе голову в темноте, Тогда он принялся досаждать им воплями, из которых самым понятным был «аллах акбар». И так он им надоел этим акбаром, что они вставили ему кляп в рот. Младший виновато признался, что перед закляпыванием пленного пожелал ему подавиться своим акбаром. Наутро они нашли пленника уже посиневшим. Вытащили тряпку изо рта. Его задушил собственный запавший язык.

Труп вынесли на улицу. Командир, задумчиво потирая гладко выбритую щеку» произнес: – Мысль изреченная есть ложь, конечно. Только ведь думать надо, как наше слово отзовется.

На младшего Двоеслава, бледного и взъерошенного, было жалко смотреть. Он устрашился силы слова, явленной так очевидно, и не знал, куда ему теперь деваться.

Мертвеца в молчании закопали недалеко от озера.

До вечера в этот день ничего больше не случилось.

– Видишь, что делает эта гниль оккупантская? – с глухим возмущением ругался Матвей, шагая рядом со мной. – Сукины дети, ревнители гражданской культуры. Кто из нас бандит-террорист?! Кто разжигает религиозную вой, ну? Невежественных исламистов, которые и свой Коран-то не читали, приучают к мысли, что мусульманство в России равновелико коренному тысячелетнему православию. Это все равно что дать им в руки ядреную бомбу. И русских тем же самым провоцируют на ответный радикализм в духе «Тараса Бульбы»…