Текст книги "Меч Константина"

Автор книги: Наталья Иртенина

Я почувствовал, что сзади меня кто-то теребит за куртку. Обернулся – на меня круглыми глазами смотрел Кир.

– Прямо живодерня… зачем это? – беспомощно спросил он.

– Это ненависть, – сказал я, глядя мимо него. – Она не зачем, она почему…

Кир не стал спрашивать – почему. А мне не хотелось говорить. Мне хотелось молчать.

Варяга подняли на руки и понесли через лес Руслан говорил, что он не выживет. Это была почти траурная процессия. Никто не вспоминал о том, что вытворял Варяг до этого. Что он фактически предал наше братство. Может быть, так никто не думал, но у меня на миг возникло чувство, что отряд находится на переломе своего существования. Или он скоро распадется, или станет чем-то новым, другим. Очень расплывчатое ощущение.

Мы могли так никогда и не узнать, какая затея была у Варяга на уме. Поэтому оставалось только забыть.

Через полчаса его погрузили на заднее сиденье «Рено». С ним поехал Горец, за рулем – Монах. Командир приказал остальным отправляться на базу, по пути не встревать ни во что. Сам он тоже собирался ехать в госпиталь, тот самый, где зашивали Богослова. Я догадался: он надеялся, что Варяг перед смертью придет в сознание, и тогда рядом с ним должен оказаться кто-то свои. Я заявил, что пойду с ним.

– Хорошо, – ответил он. Командиру сейчас тоже нужен был рядом кто-то свой. Я это понял по его все еще будто пьяным или больным глазам. Он словно задавал себе вопрос «Почему?» – и не находил ответа. Почему Варяг так поступил с нами? Или – почему он сам, командир, допустил такое, проглядел? А может – почему все не могло быть по-другому?

До госпиталя мы добрались на час позже Монаха-Шумахера. Он и Горец сидели в коридоре возле операционной. Варяга сразу положили под нож, но до сих пор оттуда никто не выходил, ничем не обнадеживал.

Через три часа Варяга перевезли в реанимацию. Хирург, делавший операцию, обошел врачебный этикет далеко стороной:

– Он умрет. Дело времени. Можете остаться, но не в таком количестве.

Монах и Горец отправились на базу.

Трое суток мы с командиром жили в коридоре госпиталя. Покупали в ближайшем магазине еду, спали по очереди. Сестры и нянечки поили нас чаем и испуганно расспрашивали про «стигматы» Варяга Командир отмалчивался на этот счет, я тем более. Утром мы ходили на литургию в церковь при госпитале, заказали молебен.

Поздно вечером третьего дня Варяг открыл глаза Было мое «дежурство», я кемарил на стуле и чуть не заорал, когда его перевязанная рука коснулась меня.

– Кто… здесь? – выдавил Варяг.

– Я… Костя… и командир, – пролепетал я.

– По… зови.

Я пулей вылетел в коридор, растолкал спящего командира.

– Там… Варяг…

Он бросился в палату. Я зашел внутрь, но остался у входа Страшно было видеть распятого, ожившего и разговаривающего.

– Федьку… они забрали… – рвано говорил Варяг. – Я его… прикладом…

– Я знаю. Он звонил из «Блиндажа». Но мы опоздали. Зачем ты это сделал, Денис?

– Я… знал, ты… уничтожишь «сепаратор»– я хотел… проверить… запустить его… с поправкой… – Он попытался усмехнуться» разбитые губы плохо двигались. – Вычитатель… существует… Я хотел вычесть… всю сволочь… План возник… в аэропорту… Я не предатель, командир… не смотри на меня так… Просто… ты не дал бы мне… сделать это…

– Не дал бы.

– Я вычислил Консультанта… Он стоял там… наблюдал… Уверен… директор подал ему знак… табличкой… Они знали друг друга… Потом он стал уходить… я убил директора.. Это тоже план… сказать… что преследую убийцу… Он сел в такси… в городе пересел… ему прислали машину… Тогда я последний раз звонил… сыграл свое убийство… На светофоре… я снял шофера и охранника… выволок Консультанта… прострелил ему руку… чтоб не дергался… пересадил к себе… В «Блиндаже» отобрал у него… Это просто компьютер… Но я таких не видел… Клавиш больше… Обозначения… непонятные… хотел разобраться… А тут Богослов… Он не должен был… Потом пришли эти… На «сепараторе» маячок… Консультант… бывший русский… Пауль Гейнц… Я узнал его… учились вместе… сволочь… на самом деле… Павел Генкин…

Варяг замолчал, задыхаясь, и закрыл глаза.

– Устал…

– Костя, живо врача!

– Нет, – запротестовал Варяг. – Не надо… Хорошо, что ты тут… Я скоро… уже скоро…

– Здесь есть священник, – сказал командир.

– Священник?.. – Варяг дернул уголком губ. – Нет… Поздно мне… о душе думать…

Командир молчал.

– Я же говорил, – наконец нарушил он тишину, – нет у тебя защиты от дурака. А дурака ты свалял крупного.

– Свалял, – эхом повторил Варяг.

– Нечестивых не победить их методами. Вспомни Константина. Чем он побеждал… Мы все приходили в отряд, чтобы повторить его выбор, может быть, сами того не зная поначалу.

Император Константин, догадался я. Его знамя с крестом и надписью «Сим побеждай».

Варяг ничего не ответил,

– Ты знаешь, что они с тобой сделали? – спросил Святополк.

Молчание. Мерный писк аппаратуры.

– Командир… хочешь сказать… они сделали меня… мучеником… повторили мной Христа?..

– Но ты же не принимаешь Христа, как и они. Выходит, они зря старались.

– Зря старались? – На разбитом лице очень трудно изобразить сильные эмоции. Варягу это удалось. Потом он расслабился и произнес: – Да, это аргумент… Эта свора ненавидит крест…

Почему?

– Потому что его ненавидит их хозяин, тот, кому они служат, – пожал плечами командир.

– Я не верю ни в крест, ни в дьявола, – на пределе сил выдохнул Варяг. – Не мучай ты меня, командир…

– Да ты же сам себя мучаешь. Если уж не верить, так не верь и в свое неверие. Так логичнее.

– Не могу…

– Можешь, – настаивал командир. – Просто смирись с тем, что Бог тебя любит,

– Смириться… Слово-то какое… Жесткое слово… Больно бьет… – Лицо Варяга было страшно напряжено. Мышцы затвердели в кривоватую маску.

– Врагу не сдается наш гордый Варяг? – горько усмехнулся командир. – Ты нарастил на себе панцирь, в который оно бьется и не может пробить. Этот панцирь – не ты. Сними его. Тогда не будет больно. Слово войдет в тебя, как меч в ножны.

Варяг снова и надолго замолчал. Командир сел на стул рядом с ним. Мне тоже было тяжело. Душа горела. Она не понимала, почему так легко может быть отброшен вопрос жизни и смерти, любви и ненависти. Почему изо всех сил – последних сил – надо сопротивляться ему?

– Хорошо, – хрипло произнес Варяг. – Я попробую. Зови… своего священника Да поможет мне святой Константин. – Он так и оставался до конца усмехающимся, скептичным Варягом. Но смеяться сейчас мог только голосом.

Командир обернулся ко мне. Я метнулся в коридор и побежал. За спиной словно крылья выросли.

Батюшка с дарохранительницей в руках еле успевал за мной на обратном пути.

– Да не лети так, пострел, – увещевал он меня. – Без покаяния не останется, если есть желание.

Моя пробежка наделала шуму, теперь в палате у Варяга толпились медсестры и врач. Священник властным голосом попросил всех оставить его наедине с Варягом.

Минут сорок после этого я ходил по коридору как маятник. Командир сидел на диване мраморной статуей.

Наконец дверь палаты открылась. Священник вышел на порог. Широко перекрестился.

– Прими, Господи, душу новопреставленного раба Твоего…

Отчего-то сразу стало легко, спокойно, И немного торжественно.

Лицо Варяга также было безмятежным светлым.

Похоронили его на местном кладбище. Мы вернулись на базу.

– Трое, – сказал командир. – Мы потеряли уже троих. Это много.

Судьба Богослова оставалась неизвестной, но на его возвращение мало кто надеялся.

– Какой человек был, – горевал Папаша – Суп из фотокамеры варить мог!..

Папаша был очень привязан к Богослову, несмотря на то, что на его долю выпадало больше всего Федькиных «диверсий». То из камуфляжа, развешенного на дереве для просушки, Богослов сито сделает – искры от костра поднимет так ловко. То в речке его искупает – пострелять по мишени решит, когда Папаша тихим вечером раков под мостом высматривает и никакого нападения врагов не ожидает. В общем, сам не свой стал Папаша из-за потери Богослова.

План Варяга по «вычитанию сволочи» командир не стал скрывать, рассказал всем. Эта идея вызвала спор на весь вечер. Сторонником Варяга объявился Февраль. Он размечтался и предложил запрограммировать «сепаратор» так, чтобы в Базовой реальности, как это назвал Богослов, осталась только цивилизация Третьего Рима. Все остальные вычесть. Его поддержали Фашист и Горец.

– Карфаген должен быть разрушен, – скандировал Матвей, размахивая стаканом.

– Разрушен, а не вынесен за скобки, – орал на него командир, тоже хорошо расслабившийся. – Не надо уподоблять себя этим… марсианам, полипам безглазым. Православие – это… – он набрал воздуху в грудь, —… преображение, а не отсечение.

– Мотька, ты дурак, – рубил сплеча Монах, не отстававший от них. – И ты, Ленька тоже. Один Творец знает, что останется после этих ваших вычитаний. Может, пакость какая-нибудь останется, хоть ты что там запрограммируй. Парни, воля Божья – это вам не фуфелки. Вы ее-то учитываете, я вас спрашиваю?

– Вы все забыли об одной ма-аленькой вещи, – перебивая всех, надрывался Премудрый, хотя вообще это было ему несвойственно. – У нас нет этой штуки, раз. Если 6 была, надо знать, как с ней обращаться, два. И три, я согласен с Монахом, ничего приятного из этого не выйдет.

– Надо взять штурмом этот Институт времени, – заявил Февраль, не обращая внимания на пункт «три». – Захватить в заложники какого-нибудь спеца, а лучше двух. Дать им задачу, и пускай работают.

– Тьфу на вас, – сказал Монах и пошел махать своим мечом. У него это было вечерней молитвой, как у остальных – упражнения в меткости стрельбы.

– А правда – что делать-то? – расстроился Горец. – А если они нас вычтут?

– Что делать, что делать, – сердито прогудел Паша. – Уповать. Все равно не избегнут.

– Действительно, – удивлялся Леха. – Кто сказал, что они сами себя не вычтут при этом? От большого-то ума все может быть…

Но все-таки тревожность оставалась. На базе мы провели несколько дней. Половина отряда пребывала в унынии. На все лады обжевывалась идея захвата Института времени. Кое-кто предлагал снести его напрочь взрывчаткой. Командиру наконец надоели эти безумные планы, и он решил лечить уныние радикальным средством. Разработал рискованную операции по разгрому еще одной, весьма крупной, столичной конторы информационного спецназа. Операцию мы провели хоть и не блестяще, но успешно, горела контора вместе со всеми бумагами и компьютерами хорошо, небо черным дымом закоптила.

И дальше жизнь стала входить в прежнюю колею. Отряд делал обычную свою работу, уставал, зубоскалил, читал газеты.

В газетах и телевизоре творилось несусветное. Население зомбировали самым бессовестным образом. Астрологи и экстрасенсы наступали татаро-монгольской ордой. Нашествие шарлатанов-ученых было не менее убойным. Они косноязычно рассуждали про бифуркацию земной истории, активность торсионных полей и энерговихревую неустойчивость частиц. Потом появилось сообщение о визите делегации из Израиля в Институт времени. Якобы для консультаций по темпоральным отклонениям.

Что в мире нечто назревает, чувствовали многие. И пытались реагировать в меру своего понимания. Красные «кавалеристы», к примеру, попробовали совершить вооруженный переворот, взять штурмом Кремль. Но у них не было под рукой крейсера «Аврора», и переворот с треском провалился. Исламские террористы устраивали массовые похищения ученых и политических шишек по всему миру. Многим из них потом за ненадобностью отрезали головы. Но самым громким и фундаментальным было выступление Папы Римского. Он призвал сплотить ряды для встречи Великого Учителя, который придет, решит все мировые проблемы, и настанет эра добра, любви, справедливости. А у его паствы не было никаких оснований не верить в это, потому что Папа говорил «с кафедры» и в этом случае он непогрешим.

В общем, все спрыгивали с ума по-своему, как сказал Паша.

Только бессмертная Лора Крафт продолжала невозмутимо держать марку. Она теперь постигала тайны еврейской каббалистики. Училась насылать проклятие огненных ангелов для схватки с демоном зла, живущим в древних пещерах где-то в районе не то Архангельска, не то Вологды. «Выключи ты этого доктора Геббельса», – сказал, проходя, Горец. Но я просто застрелил ее. Раскокал телевизор вдребезги. Если эти демоны где-нибудь и водятся, то не у нас, а там, где, кроме «Единственного пути», ничего другого не осталось.

Однажды утром я проснулся и увидел Богослова Он стоял и малахольно улыбался. При этом был побитый и обтрепанный, под глазом – несвежий фиолетовый расплыв. Я заорал и, выпутываясь из спального мешка, бросился ему на шею. Счастливый Папаша затеял салют из автомата в честь возвращения уже оплаканного Федьки. В лагере царила суматоха. Все наперебой пытались сообщить Богослову, как рады его видеть и что наконец-то станет не так скучно жить на свете. В доказательство этого Богослов тут же ошпарил током Фашиста. Матвей запрыгал на одной ножке, тряся рукой и хохоча.

– Братцы, да он током дерется! Качать его, мерзавца электрического!

И Богослов полетел в небо. Он поднимался на воздух ровно столько раз, сколько дней его не было. Потом его уронили и опять хохотали, потому что он продолжал шпарить всех током. Только что искры не летели.

– Да он же ходячий аккумулятор!.. – радовался необыкновенному факту Папаша. – Можно батарейки заряжать.

– И компьютер подключать. А Интернет ты ловишь, Федька? – интересовался Ярослав.

За торжественным завтраком Богослов раскрыл тайну своего нового электрического дара.. Когда его, связанного, брали в плен, опять ударили по голове, и он во второй раз потерял сознание. Разузнать у Консультанта о приборе ему не удалось. И что делали с Варягом, он тоже не видел. Очнулся на полу микроавтобуса в окружении увесистых ботинок бойцов Пятой колонны. Он понял, что его взяли для выбивания из него информации, и решил симулировать потерю памяти от двух хороших ударов по голове. Его привезли в уединенный лесной дом, похожий на бывший пансионат или приют для престарелых. Бросили в оборудованный под тюрьму подвал. Стали допрашивать. Версия с амнезией их совсем не устраивала, они Богослову не поверили и начали его бить. Он орал благим матом, но все не то, что им было нужно. Через два дня битья приступили к пыткам. Сначала не очень суровым, потому что конституция у Богослова не прочная и, прямо сказать, хлипкая. Но стойкость духа он выказал необыкновенную, поэтому палачи перешли к пыткам электричеством. Каждый день озверело пропускали через него ток разной силы. Сами вконец умаялись, а Богослов знай себе шепчет молитвы и регулярно впадает в обморок.

В таком полусумеречном состоянии он и выловил из глубин своего насыщенного вольтами сознания потрясающую идею. Богослов решил, что пора нанести ответный удар. Палачей, пришедших опять его мучить, он намертво сразил одной молнией на двоих. Это отняло у него сколько-то сил, поэтому охране досталось уже меньше – примерно на неделю лечения в клинике. У ворот в заборе его опять остановили, на этот раз он просто оглушил бойцов небольшим зарядом. На автопилоте он добрался до ближайшего населенного пункта, сориентировался на местности и пошел искать нас. Что интересно, от отсутствия еды он по дороге совершенно не страдал. Подпитывался немного от трансформаторных будок и во время грозы. Но чем дольше он шел, тем меньше в нем становилось электричества. Остатки Богослов почти извел на бандитов, которые хотели продать его в рабство азербайджанскому торговцу с продуктового рынка.

История была хоть и грустная, но от нее все лежали в лежку и истерично хохотали. Папаша утирал слезы и обещал передать Богослову собственный титул Первого враля на деревне, В ответ Богослов, улыбаясь, тюкнул его малой порцией электричества. Папаша охнул, дернул ногой, перестал трястись от смеха и стал задумчив.

В тот же день Леха Романтик и Василиса Жар-птица объявили, что женятся.

Глава 3. Божьи узелки

Ночью мне не спалось. Я ворочался, считал звезды над головой, потом вылез из спального мешка и пошел бродить. Лимонного цвета луна, казалось, даже пахла лимоном. Чаем с лимоном и медом. «И как ни сладок мир подлунный, лежит тревога на челе…» Мне было тревожно, и оттого не спалось. В душе смешались сомнения и уверенность, великое и малое, поднималась заря грядущего и нависали тени настоящего. Странное ощущение, будто стоишь в точке одновременно конца и начала… Тихие голоса в овраге. Я вздрогнул, услышав их.

–… стоим в точке начала и конца одновременно…

–… второе крещение Руси… слишком медленно… нужен новый Владимир Святой…

Я подошел ближе, оперся спиной о ствол березы. Внизу в овраге сидели Святополк и Ярослав. Им тоже не давали спать новая заря и старые тени. Диктофона у меня с собой не было, этот тихий разговор просто врезался в память.

– Владимир – это естественный ход событий, – спорил командир. – А нам сейчас нужно чудо, сверхъестественный ход. Нужен второй Константин Великий – дар, милость Божия.

– У Константина была империя. У нас ее теперь нет.

– Есть, хоть и урезанная. Больная, слабая, терзаемая. У Константина в самом начале была точно такая же. Римскую империю так же глодали черви раздоров и разврата, раздирала гражданская война. Но он создал Второй Рим. Нам нужен новый Константин, который поднимет знамя Третьего Рима… Пока на нас в самом деле не произвели операцию вычитания.

От этих слов мне стало еще тревожнее. На душе легла тяжесть. Я ушел от оврага, залез в свой мешок и молился до утра. Так и не заснул. На рассвете увидел Богослова. Он еще с вечера собирался в ближний монастырек на литургию. Я пошел с ним.

Вернулись мы к полудню. Навстречу выскочил взбудораженный Фашист и на ходу изложил Богослову совершенно бредовую идею. Он придумал, как можно сорвать запуск «сепаратора». При помощи электрических способностей Богослова!

– Тебе нужно будет только накопить в себе побольше электричества…

Богослов отодвинул его рукой.

– Извини, Матвей. Я не смогу.

– Но почему?! – чуть не взвыл от досады Фашист.

– Кажется, у меня пропали требуемые способности, – виновато улыбнулся Богослов и дотронулся до него. – Видишь, нет ничего.

– Как пропали? Куда пропали?.. – возмущенно недоумевал Фашист.

– Туда и пропали. В молитву ушли. Матвей удрученно повернулся и пошел прочь, бормоча под нос.

– Такой шанс был… такой шанс… Еще Сунь-цзы говорил… Или У-цзин?..

В отряде теперь полным ходом шла подготовка к свадьбе Лехи и Василисы. Сочиняли речи, подарки и что надеть. Последний пункт особо остро стоял перед Василисой. Мы все единогласно решили, что на ней должно быть белое платье с фатой, в общем, как полагается. И нам казалось, что это просто – пойти и купить. Когда мы ей об этом сказали, она подняла нас, полных невежд, на смех. А после зачитала полный список того, что к этому платью требуется в придачу, раз уж нам так необходимо, чтобы было как полагается. Список состоял пунктов из десяти-пятнадцати, я сбился со счета в середине. Иными словами, походов в магазин нужно было совершить не меньше пяти. А в наших военно-полевых условиях это не очень удобно. Но командир все-таки отпускал их. Иногда Василиса ходила с Лехой, а платье покупала с Монахом, который когда-то был в нее влюблен (он во всех красивых девушек влюблялся с ходу). В тот последний раз для налета на салон новобрачных Василиса взяла Леху и меня. Почему-то она доверяла моему вкусу. Так и сказала.

До салона мы не дошли. Даже до города не добрались. Каким-то образом сбились с пути и заблудились в лесу. В этих местах я никогда не бывал, Леха тоже. А Василиса была занята совсем другими мыслями, чтобы думать о дороге. Плутали мы около часа. Я нашел два гриба, Леха – ромашки для Василисы, почти натурального цвета. Только дороги не нашли. Я и не знал, что в Подмосковье бывают такие огромные леса. Как будто в тайгу забрели.

В конце концов мы наткнулись на обширную вырубку. Местность понижалась, земля прямо из-под ног уходила в наклон, и вырубка начиналась именно отсюда. Впереди по склону торчали сплошные пеньки, а в самом низу бурчали экскаваторы, бульдозеры, визжали пилы, стояли вагончики для рабочих. Мы залегли в кустах. Василиса, как самая опытная, на всякий случай велела спрятаться, потому что вырубка была чрезвычайно подозрительна С одного ее края, там, где пеньки уже выкорчевали, рабочие ставили стену из плит и сразу тянули поверху колючую проволоку. Там же возводили бетонные трехэтажные коробки, вроде тюремных бараков.

– Это что, тюрьму строят? – спросил я. – Лагерь для зеков?

Василиса покачала головой и показала рукой на другой край вырубки.

– Вон там, видишь?

С той стороны между деревьями проделали дорогу, и сейчас там стоял караван легковых машин, несколько джипов.

– Начальство приехало, – сказал Леха,

– Для обычного строительного начальства слишком много охраны.

– Похожей на бандитскую, – добавил я.

– А вон и наша старая знакомая, – напряглась Василиса,

Присмотревшись, я тоже узнал Лору Крафт. Она разговаривала с человеком в оранжевой строительной каске. Он что-то показывал ей. Лора повернулась другим боком и неожиданно превратилась в атаманшу Золотую Лихорадку.

– Так это она и есть начальство, – сказал Леха, беря Василису за руку, чтобы успокоилась.

– В таком случае, здесь строят концлагерь, – процедила она.

– Для военнопленных? – растерялся я.

– Готовят местечко для побежденных, – бормотала Василиса, оглядывая стройку. – Работают наемные, значит, пока зеков нет. Но уверены, что скоро появятся, причем много. Ну да, им же нужно выполнять норму по сокращению нас до пятнадцати миллионов… Жалко, снайперки нет. Из автомата промажу… – Она потянула с плеча ствол.

– Василисушка, пойдем отсюда, – ласково попросил Леха. – Запомним место, потом с отрядом вернемся.

— Лешенька, ну как ты не понимаешь, в следующий раз ее тут может не быть!

– Ничего, мы ее в другом месте найдем.

– Думаешь? – закусила губу Василиса.

– А если ты сейчас откроешь пальбу, нам отсюда живыми не уйти. Вся ее кодла на уши встанет, – уговаривал Леха. – Тебе Костика не жалко?

Василиса посмотрела на меня, и глаза у нее подобрели. Она тряхнула стрижеными волосами и решительно сказала:

– Идем. Надо обойти их, с той стороны где-то должна быть хоть какая дорога.

С той стороны в километре от вырубки действительно проходила трасса, но вела она, судя по указателям, совсем не туда, куда нам требовалось. Мы перешли ее и снова углубились в лес. Василиса разобралась с местной географией, и теперь точно знала, куда идти. Я опять высматривал грибы, сосредоточенно размышляя об упущенном шансе разделаться с Лорой Крафт. Вернее, одной из ее ипостасей. Леха шагал впереди и распевал какую-то романтическую чушь. И вдруг:

–Леша! – звонкий, как струна, голос Василисы.

Мы повернулись одновременно. Василиса стояла метрах в двадцати сзади, замерев на шагу. Одна нога была впереди, на нее она опиралась. И глаза умоляюще смотрели на Леху.

– Что?.. – крикнул он и осекся.

Я глядел на нее с ужасом и понимал, что ничего мы с Лехой сделать не сможем, чтобы спасти ее. У нас в отряде такое умели проделывать только двое, командир и Монах.

Леха бросился к ней.

– Нет!.. – выкрикнула она отчаянно, останавливая его. – Не смей.

Она прощалась с ним. На щеку выкатилась слеза.

– Прости меня.

Это были ее последние слова. Василиса быстро убрала ногу. Прогремел взрыв.

Леха упал на колени и закричал. Без слов, как раненый зверь.

Эти мины у нас назывались «подкидной дурак». Сейчас их использовали редко, в основном ставили растяжки с гранатами. Василиса, скорее всего, наступила на мину старой закладки. Может быть, ее поставили здесь лет десять назад. Вот и нашла наконец хищница свою жертву,

Леха лежал на земле и, кажется, не был сейчас способен ни на что. Я достал трубку, связался с командиром. Рассказал в двух словах. Как мог, описал, где мы находимся.

Они пришли через два часа. Все это время я просидел возле дерева, а Леха лежал на спине и невидящими глазами смотрел в небо.

 
Ты воспари – крыла раскинь —
В густую трепетную синь,
Скользи по Божьим склонам, —
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет долететь
Лишь ангелам и стонам.
 

Сейчас туда поднималась душа Василисы и Лехины молчаливые стоны.

Но, может, был тот яркий миг. Их песней лебединой.

– Скажи, она умерла? – хрипло спросил Леха.

– Она жива, – ответил я. – Кто поверил, что Землю сожгли? Нет, она затаилась на время. Помнишь?

– Помню.

До прихода отряда я читал ему песни Высоцкого, какие запомнил.

 
И душам их дано бродить в цветах,
Их голосам дано сливаться в такт,
И вечностью дышать в одно дыханье,
И встретиться – со вздохом на устах —
На хрупких переправах и мостах,
На узких перекрестках мирозданья.
 
 
Свежий ветер избранных пьянил,
С ног сбивал, из мертвых воскрешал, —
Потому что если не любил —
Значит, и не жил, и не любил!
 

После гибели Жар-птицы мы снова вернулись на базу. В отряде поселилась тоска, В первый раз я видел командира пьяным. В кают-компании Ярослав, обхватив голову руками, бормотал:

– Это неправильно… не так… что-то мы делаем не так… так не должно быть…

Командир отбросил бутылку, пнул ногой стул, процедил:

– Наконец-то хоть до кого-то дошло. – И проорал громко: – Хоть кто-то об этом заговорил.

После этого он ушел в свой дом и больше не появлялся.

Февраль целый день сидел с карандашом и папкой бумаги, рисовал, раздраженно комкал листы и выбрасывал. Паша в печали пытался ловить рыбу в пруду, где явно не водилось ничего крупнее лягушек. Монаха не спасал даже меч. Чернее тучи он ходил по базе, и в глазах была беспомощность. «Как же мы дальше будем… драться… если ее не смогли… не уберегли…»

Беспомощность – страшная вещь. Особенно мужская.

В этой ситуации не мог не возникнуть сам собой вопрос о возвращении. На следующий Же день первым его поднял Ярослав, и, кажется, все равнодушно с ним согласились, начали собираться. Даже Февраль. Тогда я пошел к Командиру, растормошил его и сказал, что это предательство. Кажется, в голосе у меня были слезы. Я кричал, что не хочу трусливо бежать, что малодушных Бог наказывает, а Серега и Василиса, и Варяг погибли не для того, чтобы мы удирали, и прочее в том же духе. Он смотрел на меня полупустыми глазами, медленно наполнявшимися смыслом и пониманием.

– Но мы же не удираем, – бормотал он, пытаясь поймать меня за руку. – От войны не убежишь… там она тоже идет… Это не предательство… Ты что, Костя… Успокойся…

– Все опустили руки… это предательство!.. – надрывался я. – И Монах… бросил свой меч… это же крест… вы дезертиры…

Даже в тот момент я смутно осознавал, что предательство здесь ни при чем, его нет. Просто мне казалось, все рушится, отряд распадается и я больше никогда их не увижу. За общим унылым безразличием мне мерещились бесплодность и безнадежность. Это было равнозначно поражению, и я изо всех сил сопротивлялся ему, догадываясь, до чего мой бунт нелеп в такой форме. Но неожиданно у меня появилась поддержка.

– Командир, мальчик прав, – сказал Богослов, стоявший в дверях. – Мы не должны возвращаться так. Мы победители, а не побежденные.

Святополк встал, одернул на себе одежду, пригладил волосы и положил руку мне на плечо.

– Мы уйдем победителями. Я обещаю, Костя.

И в этот момент на улице посыпался град – из автоматных пуль.

– Что за… – ругнулся командир, подскакивая к открытому окну. – Михалыч! Вы что там, учения открыли?.. – крикнул он пробегающему Папаше.

– Нападение, командир! – проорал тот. Святополк схватил оружие.

– Костя, за мной! Федька, прикрывающим… Так начиналась трехдневная осада базы.

Первую атаку мы отбили, хоть и с трудом. Нападающих было явно больше, но им, видимо, не хотелось лезть на рожон. Они отступили, окопались в лесу за забором.

– Вот и взялись за нас, – повторял Монах, оглядывая вражеские позиции в бинокль с наблюдательной точки на крыше столовой. – Вот и взялись…

Я тоже подполз к низкому парапету на краю и попросил бинокль. Сначала ничего не увидел. Деревья, кусты, сплошная «зеленка». Потом вдруг зашевелилась трава, и земля будто вспухла кочкой. Я разглядел лицо, ствол пулемета.

– Маскироваться они умеют, – медленно, с расстановкой произнес Монах. – Подо что хочешь могут. И шлангом прикинутся, и тучкой, чтоб мед у пчел воровать, и крылышки ангельские нацепят…

Это были «кобры», Пятая колонна легионеров. Как они вышли на базу, осталось неясным. Но никто особенно и не пытался это выяснить. В конце концов, просто могли засечь с воздуха, время от времени здесь пролетали вертолеты. Основным было другое. Нас взяли в плотное кольцо. Все понимали: штурм базы может стать нашим последним боем. И готовились к нему, как к последнему. Зато и тоску зеленую как рукой сняло – сразу же.

Правда, перед этим последним боем нам будто решили пощекотать нервы. Несколько раз начиналась атака, но быстро переходила в тупую перестрелку без всякого вреда для обеих сторон. Фашист сказал, что боевики КОБРа не любят рисковать собственной шкурой. Им надо, чтоб наверняка. Поэтому они не пойдут на штурм, пока точно не будут знать наши силы и пока их не соберется тут целая рота, а лучше две. И если нам нужно потянуть время, то надо всячески демонстрировать, что нас тут ого-го сколько и в придачу целый боевой склад. Только вот зачем нам тянуть время, было непонятно.

На крыше столовой, кроме наблюдательного пункта, мы устроили несколько огневых точек с круглосуточным вахтенным дежурством Жить тоже перебрались в столовую, но в случае необходимости были готовы рассредоточиться по домикам и оттуда вести бой.

Утром после первой ночи осады обнаружилось, что пропал Кир. Искали его везде, где можно, снарядили разведку, обшаривали «зеленку» с крыши в бинокль. Ничего. Паша ходил медведем, сшибая стулья, и пытался рвать на себе волосы. Предположений было два: утонул в пруду и ушел сквозь оцепление, если только его не поймали. В пользу первого никто не мог сказать, зачем Киру лезть в пруд. Он и раньше вроде бы не имел интереса к этой заросшей луже. За второе говорил камуфляж, который недавно подобрали мальчишке. Утром его нашли аккуратно свернутым и засунутым за диван в кают-компании. Старая одежда Кира оставалась на базе, в нашем домике, но теперь ее там не было. И еще одна деталь. Когда я проснулся, увидел на полу перед носом его талисман – акулий зуб на шнурке.

Я не понимал, почему он ушел и что хотел сказать своим подарком. Прощальный это дар или намек на что-то? После смерти Варяга, вернее его казни, Кир стал неразговорчивым и замкнутым. Он как будто вырос, сделался старше. Мне было грустно без моего оруженосца, которого в последнее время я считал другом. С другой стороны, хорошо, что он ушел. Если меня убьют, думал я, Кир знает, что нужно делать, он клятву давал. Лора Крафт обязательно получит свой осиновый кол. В общем – не избегнет.