Текст книги "ВИА «Орден Единорога»"

Автор книги: Наталья Лукьянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

– Ну давай же, бросай. А потом прямо со своего высокого насеста сможешь наблюдать, какую мучительную смерть примет любой, кто подхватит твою певучую лютню. Не только он сам, вся семья его, все родственники соблазненного тобой нарушителя местных порядков будут казнены на твоих глазах. Хотя, конечно, твоя деревяшка тебе дороже жизни незнакомых людей…

Рэн подумал с отчаяньем, что если бы он мог, он сбросил бы вниз себя, или еще лучше, даже гораздо лучше – барона, в этот момент выступивший из-за спины Амбра стражник схватил парня за плечо, а снизу кто-то крикнул: «Кидай!»И узник разжал пальцы, до боли сжимавшие гриф. Гитара, скользнув по ладони колками, царапнув торчащими концами струн, стукнувшись о прутья решетки, ухнула вниз. Рэн сжался, боясь услышать звук удара о мостовую, вскрик лопнувших струн. Но услышал, как инструмент мягко скользнул в чьи-то руки, струны скрипнули об одежду, и тут же застучали, множество разбегающихся во все стороны башмаков. Когда он обернулся – площадь фактически опустела, пара десятков растерявшихся стражников, недоуменно оглядывали ее, затем они устремились в переулки: непонятно, догонять кого-то или уносить ноги от гнева барона.

… – Кидай! – крикнул кто-то прямо за плечом Репа Колвина, шестнадцатого угольщика. Репа так и объяло пламенем. В этом пламени намешаны были и восторг, восхищение чьей-то смелостью, и страх за свою не вовремя оказавшуюся рядом шкуру, и любопытство, и много еще чего – пряная, в жар бросающая смесь. Хуже всего, что смесь эта дала Репу прямо по ногам. Это у него вечно так, чуть что – по ногам: ни стоять, ни бежать. А стражники уже тут как тут. А шея сама вертит голову посмотреть – кто это такой храбрый выискался, главное, голос знакомый до жути. Ей бы вертеть голову в сторону, куда бежать, а она… Мать родная! Да это его собственный единоутробный сын: Люза Колвин, пятнадцати лет, двадцать первый угольщик! Репа, совершенно не соображая, что он делает схватил сына за шиворот и толкнул глубже в толпу…

…– Кидай! – тетушка Ата, третья повариха, вздрогнула и перекрестилась. Коротенькие пальцы сами шмыгнули в подвязанный к поясу мешочек и выудили заляпанное зеркальце. Тут ведь такие порядки, впрямую пялиться опасно, ну да у старой сплетницы тети Аты есть хитрость и на их хитрость, вся правда, грязная, хитрость, да протирать некогда. Ата уставилась в мутное стекло и аж икнула. Гитару схватила Пюна Козюля. Пюна Аскалыжич, конечно, но как они с детства знакомы, так Пюна для Аты и осталась на детском прозвище: Козюля. Закадычная вражина, заклятая подружка. Вот, похоже и придется оставшиеся пару лет одной доскрипать, некому с утра будет с ехидцей бросить: «Что не сдохла еще? Подбери козявки-то, на подол насыпала!»и в ответ услышать: «Это ты, Ата-горбата? Да с твоей фигурой, старуха, я б до твоих лет жить не стала. Еще б в восемнадцать в торчке утопилась!». Пустят тебе, Пюне, жалкие остатки кровушки, а потом поведут голую полоумную старуху на эшафот, и вряд ли тогда соседушка даже фигу напоследок покажет. Тошно тут стало Ате. Так и заблазнило перед подслеповатыми глазками старушки видение одинокого пасмурного утра, одинокого пасмурного дня и одинокого пасмурного вечера (о ночи давно уже речи не идет). Короче, Ата подставила подножку стражнику несущемуся со своими жуткими протянутыми клешнями прямо к Пюне. Ну и грохот был! Дай бог ноги! Пятьдесят лет так не бегала!..

…– Кидай! – Анна-Клементина, шестая белошвейка, спешно подхватила корзину и сжала бледно-розовые губки, только что повторявшие за парнем из клетки слова такой милой песенки – отвела душеньку, пора и честь знать, восвояси поспешать. Может лет пятнадцать назад она бы и подставила руки странной лютне, и потом хоть режьте ее. Но сейчас уже отпелась, старая: тридцать лет вам не пятнадцать. Детки-бедки. Анна-Клементина прямо-таки физически ощутила, как возвращаются к губам и глазам противные сухие морщинки, а годы грузом на хребет. Краем глаза она глянула-таки, кто там у них в подземельи такой смелый. Сердце тут же заколотилось, снова напомнив юность: этого задумчивого мужика-столяра она нет-нет да и встретит в их переулке. У него такие необычно зеленые глаза…

…– Кидай! – Лен Стюрт всерьез рассчитывал на то, что Робби Уллип сделает его, Лена, управляющим в лавке. Назначение решило бы сразу несколько проблем, главное, со здоровьем, в этом проклятом месте, где дышишь ровно сырой ватой трудно сохранить легкие в приличном состоянии. Лен Стюрт натянул пониже колпак на бледное с бардовым румянцем лицо и бросился спасать шефа и свое повышение…

…– Кидай! – Коротышка Хупит чуть не обмочился кипятком: Рузи Палец поймал чертову лютню! Он что, решил добровольно сдаться страже? Как раз после того, как они отхватили этот чудный лакомый кусочек богатства и благосостояния, пришив одного из этих жирных баронских холуев. Не иначе у подельника крыша поехала! Ну уж пусть не надеется! Железные калганы до него не доберутся!..

… Так вот, по поводу спасения гитары. В последствии окажется, что поймало ее примерно столько же человек, сколько несло бревно вместе с В.И.Лениным на знаменитом коммунистическом субботнике. Правда, если в случае с бревном, все и каждый спешили донести до окружающих свое участие в легендарном событии, в ситуации с кунгур-табуреткой – народ безмолвствовал. Что еще интересно: если бы в баронстве существовало что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее презумпцию невиновности, оказалось бы, что все подозреваемые имеют неоспоримое алиби. Ведь они в действительности находились в знаменательный момент времени совершенно в другом месте.

Собственно родную «табуретку»поймала Битька. Именно ей и принадлежал вопль «Кидай!». И именно у нее теперь на лбу красовалась набитая неприцельно приземлившейся гитарой шишка, а под глазом, оставленные грифом царапины. Однако, благодаря магии Флая, люди вокруг видели кого угодно, только не незнакомцев. Вплоть до стражи.

Единственными, кого эта довольно удачная маскировка обмануть не могла, оказались Рэн О' Ди Мэй и барон Амбр.

ГЛАВА 49

В комнате было темно. Не так, чтобы совсем ничего не видно было, например, гобелены на стенах вполне было видно, даже ощущение создавалось, что люди, звери и чудовища на коврах посверкивают глазами, следят за каждым движением Рэна, жадно впитывают его отчаянье. В общем, в комнате было далеко не так темно, как внутри у оруженосца. Вот там царила неподвижная плотная чернота. Рэн забился в угол и надзирал за темнотой. От любой мысли, от любого чувства темнота начинала колыхаться, кружиться, бесноваться угольной взвесью, потревоженным пеплом. И тогда… и что тогда? Тогда он не будет сильным, не будет спокойным, тогда он не сможет убить барона.

В принципе, даже убийство барона не имело сейчас уже никакого смысла. Но было необходимо. Это было единственное нормальное действие в этой ситуации. Ситуации.

В другом углу комнаты покрытые мешковиной лежали несколько тел. В темноте белели ноги. В этом направлении Рэн не сделал и шагу. И даже старался не смотреть. Он был уверен, а точнее надеялся, что посмотри он – и крыша съедет, тихо шифером шурша, как говорила… Рэн глубоко вздохнул и стиснул виски. Нет смысла смотреть, он и так прекрасно знает, кто под мешками. Казнь происходила прямо на его глазах. Он даже знает, что там нет Бэта. Но, что самое ужасное, может он как раз там и есть. Да вот все закончилось, а он, Рэнделл О' Ди Мэй, еще жив. Рок-энд-ролл мертв, а я еще нет.

Впрочем, ненадолго. После всего, что ему пришлось увидеть и услышать сегодня, вряд ли он сумеет прожить долго. Господь не может быть так жесток со своим рабом. Впрочем… А убивать барона можно только наверняка. Если шанс представится, то он будет единственным.

И вот ведь как глупо. Ведь он видел все собственными, почерневшими и потрескавшимися от горя глазами, но все равно где-то в глубине его души под слоем черноты – надежда. И он молится, уповая на то, что, господь-то всемогущ, и что ему стоит даже и время вспять повернуть. Сделать так, будто ничего и не было. Будто просто приснился Рэну О' Ди Мэю кошмар.

Впрочем, продолжает сниться.

В тишине по ковру прошуршали чьи-то голые ноги. От этого звука у Рэна похолодели руки, и даже волосы зашевелились на голове. Он машинально схватился за крестик. Потеплел, засветился сквозь кулак. Ноги остановились рядышком, маленькие, беленькие, на подобие как у трупов в дальнем углу. Обладатель ног тихонько всхлипнул и присел на корточки. Теперь перед носом Рэна светились две круглые коленки. Рэн, сжал зубы и, пересилив страх, рывком вскинул голову. Если бы сейчас перед его лицом возникла жуткая вампирская харя с оскаленными клыками, он бы, пожалуй, завопил. Или сердце бы у него разорвалось. Впрочем, он же пытается убедить себя, что все это – сон. По крайней мере, сон то, что он видит перед собой. Ведь это Бэт.

– Это я, – тихонько говорит Бэт и, протянув к лицу Рэна руку, убирает с него волосы. Рука холодная. Потому, что Бэт – это призрак или оттого, что она (он?) одет(а) лишь в грязненькую набедренную повязочку, а ведь холодно? Рэн помимо воли приглядывается к шее – следа от веревки нет. Впрочем, в отличие от Санди, Бэта не повесили на глазах у оруженосца.

– Я с тобой. Ты не рад меня видеть? – Бэт хлопает огромными глазами и подныривает под руку Рэна, прижимаясь к его груди. – Холодно, – жалуется из-под-мышки.

– Санди повесили сегодня утром. И еще двоих мужчин, старуху и подростка. Якобы они прятали нашу гитару. Гитару и саксофон расколотили. В порошок стерли. Значит, ни Шеза, ни дядюшки Луи больше нет, – помимо своей воли говорит вдруг Рэн.

Бэт как-то непонятно всхлипывает в ребра оруженосцу, его тонкие пальчики старательно ищут дорогу под рубаху парня. Рэн вдруг понимает, что чувствует себя как-то странно: будто Бэт – кто-то чужой, не нужный, и одновременно Рэн стыдится своих ощущений: ведь это же его друг, да, скажем так: друг, а он не чувствует ни тепла, ни радости. Пальчики Бэт становятся все упорней и беззастенчивей, Рэн вдруг обращает на это внимание, и, недоумевая, твердо берет за плечи прижимающееся к нему существо и немного отстраняется.

– Бэт?

Вот именно что, Бэт. Бэт Рич Гарвей. А не Беатриче, как он сложил из двойного имени одно. Не девушка, а все-таки, парень. У девушек возраста Бэта в любом случае хоть какие-то намеки на грудь, да должны быть.

– Разочарован? – теперь уже Бэт хватает Рэна за плечи и старается повернуть лицом к себе. – Да, я – мужчина. И что теперь? Я ведь на самом деле люблю тебя!

Рэн вспоминает, что Шез что-то такое говорил, мол, в их мире на такие вещи смотрят легче.

– Ты ведь тоже любишь меня? Я тебе нравлюсь! Ты хочешь меня поцеловать! Ну, хочешь, я для тебя всегда буду бабские тряпки носить, как там, в лесу?

Вспомнив о лесе, Рэн машинально вытер губы, внутренне содрогнувшись. Но вместе с отвращением, он чувствовал и жалость, и нежность, да и остатки чего-то большего. Поэтому совсем оттолкнуть Бэта не мог.

– Вот видишь, Бэт, что мы с тобой натворили: ты со своей полуправдой, я со своей близорукостью и греховными помыслами – все друзья погибли из-за нас. Боюсь, нам и не отмолиться.

– Любовь требует жертв.

– Неправда. Любовь не требует жертв, Бэт, перестань.

– Ты не можешь! Не можешь так просто от меня отделаться! Если тебе мешают какие-то идиотские убеждения, то мне – нет! – мальчишка взвизгнул и изо всех сил обвил руками шею оруженосца, осыпая его скулу и волосы поцелуями. Рэн с досадой отбросил его от себя. Повязка на бедрах мальчишки сбилась, и у Рэна вдруг перехватило дыхание. При всей пошлости возможных прочтений ситуации, в действительности потрясла оруженосца вещь совершенно невинная. А точнее, ее отсутствие.

– Постой-ка, – стараясь, не выдать себя изменившимися интонациями голоса, спросил он скулящего на полу паренька. – У тебя на правом или на левом плече был шрам от аппендицита?

(«Здорово тут, в вашем мире. Только вот я иногда думаю, если вдруг у кого-то из вас случится приступ аппендицита, что я с вами делать буду? Хирургов тут нет. Загнетесь и каюк. У меня-то еще в одиннадцать лет его выпластали, аппендикс этот. Это такая кишочка, всю грязь собирает, а потом может воспалиться и лопнуть. У меня даже шов остался на животе, справа. Здоровый такой. Некрасиво. Зато я теперь без этой мины замедленного действия. А на счет вас психуй. Вон у Санди живот разболелся – что к чему, спрашивается. Средневековье! «).

– На левом, – забегал глазками Бэт, – только я свел ведь его у ведьмы.

– У ведьмы? – зубы у Рэна стиснулись так, что слова сквозь них пробирались с трудом. Он наклонился над «Бэтом»и легко приподняв его за плечи над полом, прошипел ему в лицо. – А ты сам-то кто будешь?

Мальчишка задрожал, открыл рот и, тут же, дернувшись, харкнул в лицо оруженосцу густой черной кровью. Из спины его торчала арбалетная стрела. Скривившись, Рэн уложил труп на ковер. А потом, повинуясь бессознательному порыву, наклонился и приоткрыл веко псевдо-Бэта. И тут же отдернул пальцы: вместо глаз клубилась черная мутная взвесь. Одним прыжком Рэн оказался в углу и скинул мешковину с прикрытых ею тел. Веки давно уже должных закоченеть трупов оказались на удивление податливыми. Под ними тоже ничего не было кроме тьмы.

Рэн запрокинул голову и расхохотался, безрадостно, зло и торжествующе.

Гобелены вокруг вдруг заколыхались, пошли темными плотными волнами. Лица и морды на них искажались, ухмыляясь и корчась. Черное замешалось с бардовым и грязно-золотым. Рэн прищурился, ожидая смены декораций. Он заметил, что глаза, только что со злым любопытством наблюдавшие за ним исчезли, и на их местах тоже чернеют дыры. Сейчас все растает, и он окажется…

Однако же, стены не исчезли, а вот действующих лиц поприбавилось. Сползаясь крысами, из всех углов в комнату просачивались тени. Затем ярко вспыхнули факелы. Рэн, спасая от их неожиданного света глаза, прикрылся рукой. Когда он опустил ее, к горлу и груди его тут же прильнули тускло светящиеся лезвия двух мечей.

Плывущий маслянистым рыжим маревом свет факелов не давал рассмотреть ни фигур, ни лиц вошедших. Только поглощаемые до шепота шерстью ковров голоса.

– Вы не перестраховываетесь, барон? Вы что, считаете, ваш подопечный сейчас в состоянии броситься на нас диким зверем? – мужской, хрипловатый, брюзжащий, высокомерный, – Я вот думаю, это было бы даже забавно.

– Да, с этим шрамом вы просчитались! Малыш оказался гораздо более осведомлен об анатомических подробностях тела его напарника! – женский, самодовольный, булькающий.

– Да, ну, глупости! Барон, что касается меня, я получила удовольствие. Если кому в сцене не достало чувственности, то это у вас самих просто грубая солдафонская натура, не умеющая оценить тонких изысков, – тоже женский, с претензией на томность. – Если барону, к примеру, надоел этот экземпляр, я с удовольствием купила бы его. Такая чистота! Невинность! Набожность! Нет, что не говорите – прелесть! Просто супер!

– Целую лапки, леди Цу. Вы одна меня здесь понимаете! – барон. – Они надеялись, что мой подопечный сейчас завалит голема и предастся с ним извращенной страсти. Можно подумать, им не надоело уже смотреть на подобные живые картинки. Я видите ли приготовил им нечто особенное, а им подавай старое доброе порно.

Теперь понятно, почему, глаза у чудовищ на гобеленах показались Рэну такими живыми и блестящими. Такое ощущение, что когда он привыкнет немного смотреть в этом неверном жарком свете, его взгляду откроются все те же причудливые гадины и твари, что он видел на гобелене, только теперь дышащие, шевелящиеся и говорящие.

– Конечно, конечно, с этой приметой я просчитался. Так что приношу нижайшие извинения: рассчитывал я на более долгое представление. Но не стоит разочаровываться, господа. Неудача открывает нам новые перспективы. В конце концов, поимка настоящих преступников – дело, я думаю, даже не дней, а часов. Отчаянье – надежда – еще более глубокое отчаянье: вот что было с нашим подопечным и что ждет его в недалеком будущем.

– Меня вообще удивляет, почему они до сих пор не обнаружены, – забрюзжала дама, до этого язвившая по поводу шрама. Глаза оруженосца понемногу привыкали к неприятному мерцающему освещению, и теперь он видел, что говорившая – дородная матрона с бледным лицом, отягощенным двойным подбородком как белым дряблым курдюком, пышной кудрявой блондинистой шевелюрой и профилем римского императора, много пожившего, изрядно попившего. Хотя по определенным признакам можно было догадаться, что на морду свою дама перевела не один килограмм мазей, кремов и притираний, и чрезвычайно ею, своею аристократообразною мордою, гордилась. Смотрела, должно быть, с утра на себя в зеркало и думала: «Неземная красота». – Ходят слухи о каких-то дырах.

– А не заткнулись бы вы, госпожа Бу?! – злобно прошипел прислонившийся к стене в тени за спиной барона невзрачного вида мужчинка. Видок у него был совсем непрезентабельный, даже несмотря на обилие драгоценных камней, налепленных на одежду. А выражение лица такое, словно его постоянно мучила повышенная кислотность, или, может, печень у него выделяла слишком много желчи. Еще, возможно, ему жали ботинки, так же не исключены хронические запоры, тщательно скрываемая чесотка и солитер.

Госпожа Бу, чья речь была оборвана столь бесцеремонным образом, вылупила глаза, налилась гневным багрянцем, заквохтала возмущенно, но ответить ничего не смогла. Очевидно, на лицо ситуация из раздела «нет слов».

– Да ладно вам, милый мой кудесник, – благодушествовал барон, – Пусть наш подопечный слышит и знает все. Пусть это растравляет в его сердце пустые надежды. Их так легко свести на нет. К примеру, я сейчас прикажу, чтобы нашему юному другу отрубили руки, или ноги. Вот вам и все сказочки о дырах.

– Да! Да! Да! Да! – восторженно захлопала в ладоши девица лет так тридцати пяти-пятидесяти семи. – Точнее я хотела сказать: нет-нет-нет. Ничего не отрубайте, я хотела бы купить у вас целый экземпляр, а не суповой набор! Он такой душка! – тут девица отважно зашуршала облегающим платьем прямо к пригвожденному остриями мечей к стене оруженосцу, протянула ладошку и потрепала обтянутую кожей скулу юноши. От девицы пахло благовонными маслами, но даже их перебивал несвежий запах изо рта. Этот запах сводил на нет все ее дамские ухищрения: модненький фасончик платья, вычурную прическу, сурьму и румяна. В остальном же особа производила впечатление вполне нормального человека. «Бред какой-то,»– подумал по этому поводу Рэн, прикрыл глаза и больше не слушал ни строящихся на его счет планов, ни хихиканья, ни нервически-плотоядного пыхтения собравшихся вокруг него. Все его существо затопил покой, ему казалось: его качает на волнах теплое закатное море, неподалеку купает в соленой воде горячее брюхо солнце, и все залито его ослепительным золотым светом. «Знаешь, каждую ночь я вижу во сне волны. Знаешь, каждую ночь я слышу во сне песню,»– шевельнулись губы оруженосца, и он едва заметно улыбнулся.

ГЛАВА 50

– Да! Представленьице на славу! Если бы ты, Санди, не стоял рядом, я просто бросился бы тебя освобождать! Да что там, на протяжение всей этой комедии я пощупывал стенки гитары, в которой сидел: не ее ли там грохнули. Если бы я не был столь нематериален – утонул бы в собственном холодном поту!

Трактирщик единственного в подземном баронстве трактира, время от времени подозрительно косился в сторону заговорщицки перешептывающейся компании. Если бы он не знал их всех столько лет… Впрочем, и слова, доносившиеся до его разработанного годами службы на разведку барона были все обыденными, ничего не значащими. Правда, он никак не мог вспомнить ничего из того, что слышал. Слова и имена ускользали из памяти. Очевидно, годы, да и нервы. А может и уши, и память уже не те. Износились от частого употребления. И поясница тоже уже не та. И селезенка не та. Тут трактирщик переключился на ревизию внутренних органов. Результаты не утешали, и о шепчущейся компании он позабыл.

– Представление… Я просто не представляю, как там Рэн! – Битька не первый уже раз за день закапала слезами на натертую локтями до блеска столешницу.

– Леди Беата, – Санди положил повинную голову в соленую лужицу и заглянул в лицо девочки снизу вверх, – Вы все еще сердитесь, что я зажал Вам рукой рот и не дал ничего крикнуть нашему дорогому другу О' Ди Мэю? Но я ведь просил вас остаться в городе.

– Ты все сделал правильно, Санди. Одного боюсь, – поежился Шез, – как бы мальчишка рук на себя не наложил. А что, в пубертатном периоде вскрытие вен – решение всех проблем от прыщей до отсутствия модных штанов.

– Если Рэн что-нибудь с собой сделает из-за меня, я тоже жить не буду! Я… размолочу что-нибудь стеклянное и съем! – решительно сверкнула мокрыми глазами Битька.

– Зачем же выбирать такой душевредный способ, есть гораздо более щадящие: передоз, вскрытие вен, харакири и серапуки, то есть сеппуку, – возмутился эксперт по подростковым проблемам и путям их разрешения.

– О чем вы вообще говорите! – вскочил Санди, хотя тут же присел обратно, изобразив для трактирщика, будто произносил тост. – Рэн О' Ди Мэй – христианин! Он – человек твердых убеждений и непоколебимой веры. Оскорбительно даже предполагать, что он опустится до такого греха, как наложение на себя рук! Конечно, я был бы последним, кто осудил бы его за такой поступок, но поверьте мне, Рэн не смалодушничает! То, что он, возможно, будет, не отдавая себе отчета, менее осторожен, задумает отомстить – да, это опасно! Это еще один довод в пользу наибыстрейших действий.

– Таким образом на повестке дня – план действий, – председателем колхоза насупился Шез. – Где взять картошку?

– Думаю, только через летучие корабли… А зачем картошка? – тут же предложил решение проблемы Санди.

– План военных действий составлять! Это он под Чапаева косит, такой у нас в мире есть герой анекдотов, – осуждающе поджала губы Битька. – В самом деле, что же придумать? Меня так и подмывает просто побежать туда и… все разломать к чертовой матери! Прости, Санди! Ты знаешь, у нас в мире такое ругательство – это так, для детсадовцев.

– Не знаю, кто такие, эти ваши детсадовцы, но сдается мне – это негодяи и… как бы это… ну без стыда, без совести, без чести… – не сумел найти нужного слова рыцарь.

– Отморозки? – подсказал Шез.

– Да и отморозки, почище наших пиратов.

– Ты даже не представляешь, насколько ты прав, – опустила глаза девочка. – Клянусь больше не выражаться, но давайте же план составлять! Просто не представляю, как это делается!

– Я считаю, нужно обозначить круг проблем и придумать их решение, – внес, как всегда, рациональную струю дядюшка Луи. – Как сообщил сейчас только вернувшийся Аделаид, нашего мальчика вернули в клетку на площади. Беатриче, – покачал негр головой, заметив, что губы девочки, вопреки данной только что клятве шевелятся, беззвучно произнося ругательства уже для первоклассников. – Соответственно, лежащая на самой поверхности проблема – это решетка. Да и цепь с ошейником. Насколько я понял, закреплена цепь внутри здания. Соответственно, либо ее нужно разъять на ошейнике, либо внутри, либо на протяжении. И боюсь, перепилить ее будет не просто…

– С решетками и цепью как раз проблемы нет, – скромно пробурчал Аделаид, – Я их просто раскушу, – в порядке демонстрации тролль, убедившись, что хозяин харчевни смотрит в другую сторону, аккуратно выкусил дырку в каменной кладке стены, все равно, что малыш розочку с торта.

– Офигительно, – выразила общее мнение Битька, секундочку подумала и запечатлела свое восхищение поцелуем на лбу бывшего кухонного работника, и сама растерялась, когда тот окаменел. Последнее время Битька нет-нет, да и вела себя как… как девчонка, а не как свой в доску брат, пацан. Это было так непривычно. И еще приятно. Она даже подумывала, а не стоит ли ей немного изменить походку: не маршировать, как солдат, а как там? «Летящей походкой ты вышла за водкой». Правда, для этого необходимо платье, и туфли, и колготки, и сережки, и красивые маленькие плавочки и бюстгал…

– Получается, если мы доставим тролля на место, то можем уже не волноваться за решетки и цепь. Беата! Опять! – продолжил систематизацию дядюшка Луи.

– Не могу я не ругаться! Как только представляю Рэна, как у него на шее этот ошейник, как он сидит в этой клетке, а в него всякие гниды чем попало бросаются!..

– Да простит меня, уважаемый всеми нами и почитаемый наш друг Аделаид, – перебил Битьку Санди, – но если бы он только позволил…

– То ты бы легко употребил его за вместо гнилого помидора и зафинтилил прямо по адресу, – весело продолжил мысль рыцаря Шез.

– Ну… Я думаю, он не будет против, – скосила глаза в сторону по-прежнему пребывающего в состоянии окаменелости тролля. – В крайнем случае, я его снова предварительно поцелую.

– Мастер общего наркоза! Кто последний на процедуру! – грубо хохотнул дух гитары. – Теперь я спокоен за нашего оруженосца, такая медицина быстро поставит его на ноги! – кроме Шеза не покраснел за столом только дядюшка Луи, по всем понятной причине.

– Итак, Аделаид и Рэн, потерявший свои цепи, как русский пролетарий в семнадцатом году, стоят наверху в не составляющей проблемы клетке. Наши дальнейшие проблемы: как им спуститься вниз, как и куда нам скрыться и как выбраться наружу, – призвал к порядку взявший на себя обязанности председателя дух саксофона.

– До сих пор нам легко удавалось перемещаться внутри этого неуютного местечка.

Рэн с удовольствием вытянул ноги, прислонившись к стене. Если бы он сейчас был на поверхности, как раз вставало бы солнце, и он постепенно бы начинал отогреваться в его лучах. Солнце мягкой котеночной лапкой трогало бы его щеки и плечи, фыркало в глаза, и он бы сам, котенком жмурился и потягивался в его лучах. Жуткая жалость, что все это совершенно недоступно, и ничего кроме промозглости не коснется его тела, озябшего до костей. Вот так. Он даже и рад оказаться в своей клетке. Просто вернулся в родной дом. Ну а что, собственно, удивляться. По крайней мере, пока не проснулись добрейшие жители этого города и не отправились с добросовестностью наемных работников пулять в него заранее заготовленным и импровизированным мусором, он в покое, и может прийти в себя. Насколько это вообще реально в его положении.

…– Что же, Рэн О' Ди Мэй? Похоже, ты все-таки свято веришь в то, что твой пришелец из другого мира – переодетая девчонка, и твои чувства к ней совершенно лишены хоть какой-то степени противоестественности?»– Когда всю ночь продолжавшаяся оргия наконец утихла, в силу того, что все участники ее по той или иной причине перестали принимать в ней участие, заснув или забывшись, а кто-то, пожалуй, и скончавшись в самых фантасмагорических положениях и местах, хозяин, явно упивающийся своею трезвостью подошел к своей любимой игрушке, и брезгливо отбросив ногой храпящую в колено юноши даму Цу, завел разговоры. Естественно, оруженосец ответил на провокацию молчанием.

– А ну, конечно! Как бы нашему герою не хотелось выплюнуть мне в лицо со всею горячностью: «Да! Она – девушка! Отвяжись от меня, ненормальный и бесноватый извращенец!», он промолчит. Он ни за какие коврижки не выдаст своего напарника по команде бродячих жонглеров. Ведь эта кучка оборванцев замахнулась, не много нимало, на присвоение себе права решать судьбы мира. Со всей наивностью, свойственной людям их возраста и уровня интеллекта, они полагают, что такие вещи решаются всенепременно на сборище подобных им поющих бродяжек. Ну и, конечно, не дай Бог вскроется их маленькое жульничество! Не дай Бог им не удастся слегка обмануть высший суд! – барон сделал вид, словно от души расхохотался. – Открою тебе секрет, малыш. Судьбы мира решаются совершенно иным способом. К примеру, некоему барону, скажем А, (совершенно просто, к примеру) для того, чтобы положить в его сундук еще, положим, энную сумму золотых монет, нужно графство Б. Ты – мальчик умный, и сам понимаешь, какими будут последствия решения барона А о необходимости ему этих монет, для, допустим, какого-нибудь пятилетнего мальчика из замка, лежащего на пути барона к могуществу. Его незамысловатый мир, состоящий из бородатого папы, полногрудой мамы, щенка и летучего кораблика из щепки совершенно неожиданно и катастрофически негаданно рухнет, и погребет его под обломками. А вот для сына гробовщика год удастся поистине счастливым, и он даже пролепечет боженьке благодарственную молитву за то, что папочка купил ему медовый леденец и покатал на карусели.

– Ничего вы не понимаете, сэр, – усмехнулся в ответ Рэн. – Мир кажется вам шахматным полем, а люди – фигурками в ваших руках. У вас крайне ограниченное представление о мире. Вы знаете его ровно настолько же, насколько шахматная доска меньше стола, на котором она лежит, стол – меньше комнаты, в котором стоит, комната меньше дома, ну и так далее. А еще существует огромная масса вещей, для которых ваши шахматы – вообще ничто. Однако, боюсь, говорить с вами об этом – все равно, что о музыке с глухим.

Барон раздраженно мотнул головой, отмахиваясь от слов оруженосца.

– Вот что, кстати, я тебе скажу. А ведь чудесный ваш турнир менестрелей начнется как раз завтра. Правильнее, уже сегодня. И вместо того, чтобы решать эти самые судьбы этого самого мира твои друзья пытаются выкрасть тебя из моих неумолимо цепких рук, и в конечном итоге останутся не только без победы, но и без голов. Какие противоречия и сложности, не правда ли? И какое в конечном итоге разочарование. Даже если допустить совершенно безнадежный вариант: компании безумцев удается освободить своего друга! В турнире вам не поучаствовать – вы просто не успеете добраться до места. Ради чего все? А есть еще один изящный вариант сделать дело еще более проигранным, – тут барон быстро нагнулся к беззащитному пленнику и прижал к его горлу лезвие тонкого и очень острого кинжала. Кровь тут же теплой струйкой заспешила на ключицу, потом щекотно заскользила по ребрам, и к ремню подобралась уже обжигающе холодной. Дыхание замерло у Рэна на губах, и он подумал было о необходимости заполнить внезапно образовавшуюся в голове пустоту молитвой, когда барон убрал нож.

– Тело будет предано земле, а младший мичман будет петь, – заключил Амбр, и в очередной раз обнаружил, что сам не понимает, что сейчас только сказал, хотя, кажется и в тему. С другой стороны, кажется не совсем. Кто такой младший Мичман? Совершенно незнакомая фамилия…

Прекрасное утро. Если утро не успело сделать положение твое еще хуже, и не принесло пока никаких дурных новостей, оно по праву может и считаться и быть прекрасным. Точно так же, как те утра в детстве и не только, которые еще умели приносить радости. Ребята живы. Да, Амбр прав, если ему еще раз придется пережить их смерть, да еще и настоящую, он просто сойдет с ума. Он просто будет считать и это ложью, и даже увидев настоящие трупы, не поверит и станет смеяться. И может быть… А что?