Текст книги "Особый слуга (СИ)"
Автор книги: Наталья Дьяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Шаткое равновесие (окончание)
Поначалу то было довольно шаткое равновесие: Полетт не оставлял страх, что Северин может ее покинуть. Ей даже снились кошмары, в которых он уходил, а она бежала за ним и безнадежно отставала все больше и больше. Графиня стала одеваться скромнее, держалась сдержанно, даже кулаки сжимала, когда желание коснуться Северина становилось нестерпимым. Она старалась не беспокоить его понапрасну, хотя сердце так и тянуло ее в кабинет управляющего. Но шло время, и постепенно унаследованное от батюшки жизнелюбие одержало верх над страхами. Кошмары отступили. Полетт сменила монашеские наряды на те, в которых чувствовала себя привлекательной, тем более Северину, казалось, было безразлично, как она одета. Он не сделал ни одной попытки поцеловать ее, не говорил комплиментов, какие без конца расточали светские кавалеры, а любые его поступки не выходили за рамки обычной вежливости.
Осень сменила зима, вьюжная и снежная. Мело, мело. Реку сковало толстым слоем льда, кареты сменили сани с острыми звонкими полозьями, из-под конских копыт при беге вылетали белые искры снега, а чтобы выйти на улицу, требовалось от затылка до пят кутаться в бесформенные шубы и надевать теплые ботинки с меховой оторочкой. Солнце всходило поздно, и, не удерживаясь на обледенелом небе, быстро скатывалось за горизонт. Плотные и низкие часто набегали тучи, лохматились, исходили на клочья снега. В отсутствие солнечного света Полетт впала в зимнюю хандру. Время, которое обычно расставляет все по местам, не спешило на выручку графине. И все чаще она стала задумываться, быть может все и так уже на своих местах, а она не желает этого принять? Ведь если бы Северин питал к ней нежные чувства, у него было достаточно возможностей объясниться. Так какой прок вздыхать о мужчине, который относится к ней с почтением, но не замечает в ней женщины?
Временами приезжала Женечка. Она уже не выходила в свет, не могла танцевать, да и сидеть подолгу ей было тяжело. Баронесса располагалась в гостиной, на низенькой кушетке розового дерева, умостив под поясницу сразу несколько вышитых подушек, и жадно выспрашивала подругу о новостях.
Полетт рассказывала:
– Алексис, наконец, женился. Накупил себе новых нарядов, одних часов с брелоками целую дюжину. Супруга возит его по балам, как комнатную собачонку, и всюду с ним танцует. Кажется, будто это не он дал ей свою фамилию, а она навязала ему свою. Он сделался совершенно другим: говорит ее словами с ее интонациями, его даже прозвали Аделаидович, только смотри не повтори ненароком, не то он обидится. Мишель Караулов на днях прислал письмо. Извинялся за долгое молчание, писал, что попал в плен. Дважды пытался бежать, но неудачно, затем все-таки получилось. Полтора месяца он блуждал по горам, пока не вышел к расположению части. За мужество был представлен к святой Анне третьей степени. Государь сменил гнев на милость, звал бравого кавалергарда в столицу, но Мишель просил позволить ему и дальше служить на передовой.
– Вот настоящий герой! И что бы тебе было не согласиться стать его женой? Сейчас бы и на тебя падали отблески славы.
На давая Женечке углубиться в эту тему, Полетт быстро продолжила:
– Евдокия Нежина помолвлена.
– И кто жених?
– Из друзей ее отца, какой-то овдовевший поручик в отставке.
– Вот как. Что ж, вполне ожидаемо.
– За внимание Верхоглядова соревнуются сестры Бородины. Он никак не может решить, какая ему больше мила, а посему для верности поощряет обеих.
– Ну, а ты сама?
– Кажется, особняк вполне приспособлен для жизни. На днях архитектор завершил перестройку оранжереи, лошади прекрасно чувствуют себя в новой конюшне…
– Серьезно? Лошади? Ты же не любишь лошадей. Ты просто морочишь мне голову! Лучше про кавалеров расскажи.
– А не про кого рассказывать. Разве граф Медоедов всякий раз, меня завидя, делает предложение. К счастью, у старика плохая память и к следующей встрече он благополучно о том забывает. И делает снова. А я опять прошу время на раздумья.
– Предупреждала я тебя, что если помедлишь, свободных мужчин не останется. Вот, воротила от всех нос, а теперь сидишь одна. С носом.
– Вовсе я не одна. У меня есть прекрасные сыновья, которым я посвящу свою жизнь.
Коль скоро Северину она не нужна, хотела добавить Полетт, но промолчала. Не имея возможности дать воли своим чувствам, она была очень несчастна.
– А что ты станешь делать, когда сыновья вырастут и заживут собственными домами? – не унималась Женечка.
– Нянчить внуков, разумеется.
– Ты безнадежна. Все ждешь принца не белом драконе!
– Правильно говорить: на белом коне.
– Да пусть бы и на коте, сути-то это не меняет. Хоть на Пьеро обрати внимание. Он, конечно, не королевских кровей, но зато искренний и милый. Единственный, кого я могу терпеть в своем состоянии. Он такой внимательный: то цветов принесет, то сладких леденцов, то светских сплетен. Со своей стороны, я постоянно рассказываю ему о тебе.
– И этим ты сослужила ему дурную службу. Я стала для него наваждением и, верно, кошмаром для его матушки. Она-то ищет ему в невесты девушку юную и мягкую, чтобы удобнее было распоряжаться ею. Кстати, Пьеро написал мне стихи, а я передала их Остроумову.
– Ты не можешь быть столь жестока!
– Подожди, дослушай сперва! Друг Остроумова держит газету. Гляди, он отправил мне экземпляр со стихами Пьеро: «Для графини К.». Благодаря этой газете, Остроумову с его приятелем и самую малость мне наш Пьеро теперь модный поэт. Его узнают. Барышни наперебой просят сочинять им в альбомы. Как это мило, не находишь?
Баронесса Алмазова не позволила увести разговор в сторону. Она хорошо изучила все хитрости, что они практиковали на ней сыновья, была строга и упряма:
– Пьеро любит тебя. С ним ты могла бы попытаться составить хорошую партию. Уж не хуже же он твоего Кристобаля! Дай Пьеро хотя бы один шанс.
Капля точит камень. Каменной Полетт не была, да и Женечка при желании могла стать настоящей зудой. Она давно задалась целью устроить счастье подруги, пусть и супротив желания последней. И, в конце концов, графиня задумалась. Все-таки она была женщиной. Ей хотелось хотя бы раз в жизни изведать, каково это быть любимой, ни знать ни в чем отказа, ловить восторженные взгляды и, что уж греха таить, внимать стихам о любви. Тем паче, Северин оставался безучастен к ее молчаливым призывам. И Полетт решилась поощрить ухаживания Пьеро.
К чести последнего, слава ничуть его не изменила. Он оставался все таким же простым, застенчивым и привязанным к матушке. И также преклонялся перед Полетт. На балах графиня непременно оставляла ему два или три танца. Всякий раз любезно справлялась о здоровье Лукерьи Алексеевны, тем самым исхитрившись заслужить ее уважение – честь, которой удостаивались немногие. Звала Пьеро кататься с ледяных горок или на в запряженных звонкой тройкой санях по застывшей реке и даже придумала устроить литературный вечер с чтением его стихов, от которого Пьеро отказался. Он еще не привык к обрушившейся на него славе. Тогда Полетт стала приглашать его с визитами, выдумывая разные предлоги. Оставаясь с нею наедине, Пьеро по-прежнему робел и не позволял себе вольностей. С одной стороны, его рыцарское отношение очень льстило Полетт, с другой – делу оно не способствовало никак.
И графиня решила немного поторопить события.
Она принимала Пьеро у себя в гостиной, наряженная в серое платье с рукавами-крыльями, в котором по словам Северина была «точно диковинная птица, по ошибке залетевшая в этот мир откуда-то издалека». В последнее время Полетт и впрямь чувствовала себя птицей, что ошиблась окном, или тем жуком из коллекции Егорушки Алмазова, летевшим к свободе, а вместо этого натолкнувшемся на стекло.
– Я заснул однажды и проснулся знаменитым. И это сделали вы! Вы моя богиня! – воодушевленно говорил Пьеро.
Он привез очередную газету с посвященными графине стихами. На маленьком столике со столешницей, набранной кусочками разноцветного мрамора, уже собралась приличная их стопка, позволившая Полетт убедиться в полном отсутствии у себя тщеславия. Она радовалась за Пьеро – и только.
– Я обычная женщина и вовсе не желаю, чтобы меня обожествляли, – возразила графиня, думая не столько о Пьеро, сколько об отношении к ней Северина. Похоже, для него она тоже была богиней. Статуей из мрамора, которой можно восхищаться издалека, но которую и в голову не придет считать живой.
– Всякая женщина желает, чтобы ей преклонялись. А красивая женщина еще и имеет на это полное право, – с жаром возразил молодой человек.
Он был так убежден в собственной правоте, что Полетт не удержалась от вопроса:
– Давно ли вы заделались знатоком женской натуры?
Ее поклонник вдруг засмущался, покраснел.
– Ну же, Пьеро, отвечайте! – нетерпеливо потребовала графиня.
Нехотя тот молвил:
– Матушка подыскала мне невесту из хорошей семьи, выпускницу института благородных девиц. Оказывается, они долгое время состоят в переписке. Матушка дала мне прочесть некоторые из ее писем.
– Ее зовут Глория[1], эту вашу невесту?
– Как вы догадались? Вы с ней знакомы?
– Я просто пошутила.
Полетт могла бы добавить, что шутила она большей частью над собой, припоминая упреки Женечки в том, что вследствие излишней разборчивости вскоре останется без кавалеров. Состязаться с Лукерьей Алексеевной, коли та что-то затеяла, было делом безнадежным.
– У вас злые шутки, графиня, – обиделся ее поклонник. – Я не отвечаю за желания своей матушки, Лукерья Алексеевна поступает так, как сочтет нужным.
– А вы? Не побоитесь ли вы ради меня пойти против ее воли?
– Ради вас я пойду против воли самого Создателя! – пылко отвечал Пьеро. – Я готов на все ради вашего счастья. Коли прикажете, достану для вас с неба луну или отыщу упавшую звезду.
– Спасибо, mon cher ami[2], но луна и звезды мне вовсе ни к чему.
– Чего же вы желаете?
– Поверьте, ничего особенного. Того же, чего и все – обычного человеческого счастья, – погрустнев сказала Полетт и вдруг решилась. – Поцелуйте меня!
Пьеро опешил:
– Поцеловать вас? Прямо здесь? Теперь?
– Ну, не завтра же!
И, пока не передумала, графиня обхватила своего робкого поклонника за шею и первая коснулась его губ. Губы оказались не те: слишком нежные, чересчур угодливые, начисто лишенные собственной воли. Полетт будто целовала куклу, чувствуя механическое участие и ничего боле. Пьеро же напротив осмелел, обнял ее, привлек к себе, от губ переместился к шее и принялся покрывать ее частыми нервными лобзаниями. Похоже, на графиню было наложено проклятье: те мужчины, которым нравилась она, были ей безразличны, тот же, который волновал ее, увы, оставался к ней совершенно равнодушен.
Сквозь поцелуи, не вызывавшие у нее иного чувства, кроме щекотки, Полетт различила стук в дверь. Она попыталась отстраниться от Пьеро, но не успела. Стук повторился, затем дверь отворилась и на пороге появился Северин. Полетт торопливо оттолкнула от себя кавалера, но было поздно.
– Простите, ваше сиятельство, не знал, что у вас гости, – пробормотал управляющий и тотчас ушел, не дав ей объясниться.
– Вам не понравилось? – испуганно спросил Пьеро.
– Нас видел мой управляющий.
– Но это же совсем неважно!
Графиня горько вздохнула:
– Нет, важно. Вы даже не представляете себе, насколько это важно.
Пьеро неожиданно соскользнул с дивана на пол, стал на колени, и ухватив ее похолодевшую руку своими теплыми влажными ладошками, торжественно произнес:
– Позвольте предложить вам руку и сердце!
– Но… что скажет на это ваша матушка? – пролепетала Полетт, пребывая в полнейшем замешательстве. Куда большее, чем предложение Пьеро, ее интересовало, зачем она понадобилась Северину. Ей нужно было это выяснить непременно.
– Ей известно, как я вас люблю!
– Знаете, Пьеро, время уже позднее, вам пора ехать, не то Лукерья Алексеевна станет волноваться.
– Ох… рядом с вами часы бегут как минуты! Но вы ведь дадите ответ?
– Обязательно. Только позвольте мне немного подумать? Все случилось так неожиданно. А вы будьте примерным сыном, не заставляйте матушку беспокоится, в ее возрасте это очень опасно.
– Ах, графиня! Только вы одна меня понимаете!
– Езжайте, Пьеро, не медлите!
[1] Глория – женское имя от лат. слова со значением слава. Полетт намекает на неожиданно пришедшее к Пьеро признание.
[2] Мой дорогой друг (фр.).
Дорогие читатели! Повествование подходит к концу, так что если вы не успели еще высказать свое отношение к прочитанному, теперь самое время. Традиционно предупреждаю, что во избежание конфуза следующую главу лучше читать в уединенном месте. Все-таки "Особый слуга" заявлен как эротика.
Равновесие рушится
Выпроводив Поцелуева, Полетт отправилась на поиски своего управляющего. Она не нашла его в кабинете, не было его и в конюшне, в кухне, в людской. Повыспросив слуг, Полетт взбежала по лестнице к комнате под крышей, которая перешла к Северину от прежнего управляющего. От быстрого подъема ее сердце грозило вот-вот выскочить из груди. Дверь была заперта, но снизу пробивалась тонкая полоска света. Графиня торопливо постучала. Ждать пришлось долго, но, наконец, ей отворили. Северин стоял на пороге, заслоняя дверной проем. Он уже успел снять галстук и сюртук, простая полотняная сорочка вопреки обычной его аккуратности выбилась из штанов, верхние пуговицы были расстегнуты.
Полетт казалось, будто она слышит, как бьется напряженная жилка на его горле, но, верно, то стучал ее собственный пульс.
– Вы искали меня? – негромко спросила она.
– Я прошу расчета, ваше сиятельство.
Графиня опешила.
– Вы хотите уйти? Но отчего? Вы нашли другое место? Скажите, какое жалование вам назначили, и я удвою сумму, – она слышала себя со стороны, и ей было неловко за собственный лепет, за то, что она предлагала перекупить его, но ничего более разумного не шло в голову. Самый ужасный кошмар Полетт сбылся. – Как же я без вас?
– Вы прекрасно обойдетесь без моих услуг, ваше сиятельство, – спокойно отвечал Северин. Пожалуй, чересчур спокойно. Это походило на затишье перед бурей.
– Из ваших уст мой титул звучит как ругательство. Я приметила: вы называете меня сиятельством лишь когда бываете не в духе. Я чем-то обидела вас? Даже если и так, поверьте, это случилось непреднамеренно. Пожалуйста, откройте причину! У вас стряслась беда? Я могу помочь?
Он молчал, но за его молчанием ей чудилось нечто другое, грозное, кричащее. Только Полетт никак не могла взять в толк, о чем он кричит. Она умоляюще прошептала:
– Не таитесь! Я не понимаю, что происходит.
Ее глаза, в которых плескалось расплавленное золото, встретились с его цвета небесной синевы. Каменный идол и тот растаял бы перед этой мольбой. Не устоял и Северин.
– Я не готов видеть, как вы отдаетесь другим.
– Вы о Пьеро? Это был всего лишь невинный поцелуй… – графиня оправдывалась, как девочка, и была рада тому, что он дает ей эту возможность – оправдаться.
Северин покачал головой:
– Глядя на вас, ни один мужчина не может оставаться невинным. Вы – само воплощение соблазна. И хотя для вас я всего лишь слуга, один из многих, и вы не считаете меня мужчиной, я все-таки испытываю то же, что другие. Когда вы садитесь рядом в своих тонких открытых платьях, когда касаетесь меня, полагая, будто это не может пробудить во мне чувств, когда вы принимали меня в постели в пеньюаре, и он сползал с вашего плеча, а вы даже не поправили его…
Полетт ждала чего угодно, только не этого. Ей вдруг захотелось рассмеяться, как безумной: хохотать, запрокинув голову, давясь судорожными всхлипами. Или также неистово рыдать от облегчения. Графиня сделала шаг вперед, и Северин отступил, пропуская ее в комнату. Она протянула руку и захлопнула дверь. Только потом заговорила:
– Но я думала, будто безразлична вам. Вы полагаете, я обнажалась перед вами оттого, что не считаю вас мужчиной? Напротив, я хотела, чтобы вы меня видели. Без одежд, без прикрас. Я хотела, чтобы вы меня желали.
– Я желал, как вы и хотели, – признался он через силу.
– Я выгнала беднягу Пьеро после того, как сама уговорила его меня поцеловать. Потому что его губы – не ваши губы, а его рукам далеко до ваших умелых рук.
Слова Полетт привели Северина в замешательство.
– Я полагал, вы просили меня у князя, мечтая рассчитаться за унижения той ночи.
– Я давно забыла об унижении. Вы помогли мне пережить ту ночь: ваши ласки, ваша нежность. Я представляла вас на месте князя.
– И полагал еще, будто после случившегося омерзителен вам, и ждал ответных унижений, но вместо этого видел лишь доброту и участие. Помните, я говорил, будто никогда не желал очутиться на месте князя? Это неправда. Я завидовал ему в тот день, когда вы приехали в гости: такая красивая, такая изысканная, совсем не похожая на женщин, какие с ним были прежде. И эта ваша улыбка, которой вы единственная из всех одарили меня, входя в столовую. Прочие смотрели мимо. Я подумал еще: у меня никогда не будет такой женщины. И тогда я понял каково это, желать невозможного. Вы – мой ангел, мой свет. Я готов примириться с тем, что мне не суждено вами обладать, но видеть, как вами владеют другие, превыше моих сил.
– Так будьте со мной! Любите меня! – уже не сдерживаясь, воскликнула графиня.
– Вы вправду этого хотите? – осторожно спросил Северин, все еще сомневаясь.
– Да, да! – пылко заверила его Полетт. – Ничего на свете я не хотела так, как вас.
– Я буду вас боготворить, касаться нежно и благоговейно, – приглушенно сказал он, не предпринимая, однако, никаких попыток притронуться к ней.
– Вашим благоговением я сыта по горло. Я не желаю быть ангелом. Для вас я хочу быть падшей женщиной, хочу, чтобы наяву вы проделали со мной все то, что уже делали в моих фантазиях. Я тосковала по вашим прикосновениям, я ласкала себя, представляя ваши руки. Идите ближе, я не хрустальная и не рассыплюсь, если вы обнимите меня крепко.
Не дожидаясь, она сама подступила к нему, поднялась на цыпочки, намереваясь поцеловать. Однако Северин ее опередил. Его губы накрыли ее губы, языком он проник внутрь ее рта, раскрытого ему навстречу. И Полетт будто рухнула в бездну с головокружительной высоты. Он держал ее, и лишь это не давало ей окончательно пропасть. Ни одна из фантазий не подготовила ее к тому, как это случится в действительности. Она была словно оголенный нерв, через который шел электрический импульс. Пошатываясь, как пьяная, она обхватила его за плечи, неосознанно впилась в них ногтями.
– Не торопитесь, графиня! – отняв губы, прошептал Северин. – У нас много времени.
– Я слишком долго ждала вас, чтобы не торопиться, – возразила Полетт и вновь припала к его губам.
Пока они обменивались словами и поцелуями, его проворные пальцы высвобождали ее из одежд, лаская каждый обнажившийся участок кожи. И Полетт позабыла себя, отдаваясь его губам, и рукам, и всей власти его мужской сути. Она готова была поклясться, что он вступил в молчаливый сговор с ее телом – никогда прежде оно не откликалось на любовные ласки так остро. Каждый раз, когда Северин убирал руки, чтобы расстегнуть очередную пуговицу, графиня медленно и томительно умирала и каждый раз воскресала, как огненная птица Феникс, едва он вновь касался ее.
Ей тоже хотелось дотронуться до его наготы, и она принялась было раздевать его, но из-за высшей степени волнения не могла справиться с пуговицами на сорочке и в конце концов просто выпростала ее из штанов и жадно запустила внутрь ладони – греясь, греясь, греясь его солнечным теплом! Ее руки заскользили по его телу, вбирая линии ребер, шероховатые соски, жесткость волосков. Но этого ей было мало. В слепом исступлении Полетт ласкала его бедра, и ягодицы, и низ живота, и напряженную мужскую плоть через штаны.
Она услыхала, как он прерывисто вдохнул, а затем молвил:
– Не жадничайте, графиня, я ведь не железный.
И решительно оторвал от себя ее руки. Она стояла покорная. Она бы согласилась на что угодно, только бы он не останавливался, лишь бы дал ей то, к чему она стремилась так долго. Платье упало к ее ногам. Она не выдержала и потерлась о Северина грудью, чувствуя, как ткань сорочки скребет возбужденные соски. Управляющий вздрогнул.
– Смотрите на меня! – попросила его Полетт. – Я хочу, чтобы вы меня видели.
В его глазах, ласкающих ее тело, плескалась безбрежная, всепоглощающая нежность. Северин опустился перед ней на колени и принялся стаскивать чулки с ее ослабевших ног. Удерживать при себе руки стало невозможно, и она опустила их ему на плечи, принялась гладить, наслаждаясь ощущением крепости его мышц.
Северин вдруг обнял Полетт за талию, прижался губами и всем лицом к ее животу, а затем негромко произнес, пряча глаза и точно стыдясь собственного признания:
– Не думал, что скажу это кому-нибудь, но если бы вы приказали, я с радостью стал бы вашим особым слугой.
И тут Полетт не выдержала. Разомкнула его объятия, сама опустилась на колени с ним рядом и также тихо ответила:
– Вы всегда были для меня особенным. И никогда я не видела в вас слуги.
Поскольку он не противился, она наконец дала волю рукам, живущим собственной жизнью, в которой единственным занятием было обнимать, и гладить, и исследовать его тело. Он вновь попытался удержать ее, но она виновато сказала:
– Я не могу не торопиться. Правда не могу. Вы знаете меня, а я вас – нет. Разве вы не находите, что это несправедливо?
Уступая ее нетерпению, Северин снял через голову сорочку. Полетт не то расстегнула, не то стянула с него штаны, высвобождая ягодицы, и бедра, и мужское естество и откровенно любуясь им. Графине казалось, что в мире нет ничего более совершенного, чем восставший ей навстречу орган с рельефной головкой, увитый кровеносными сосудами, по которым струится сама жизнь.
– Вы так и не… Мы не…
Наконец Полетт вспомнила про смущение и отвела было взгляд, но затем, не удержавшись, вернула его обратно и потянулась к мужскому естеству ладонью. Каким он был нежным! Каким бархатистым! Как чутко подрагивал в ответ на ее ласки! На его конце выступила млечно-опаловая жидкость. Наклонившись, Полетт сняла ее губами, ощущая солоноватую прозрачность.
– Хотите быть сверху? – хрипло спросил Северин.
– Хочу быть везде, – отвечала Полетт, мало вдумываясь в смысл собственного признания. Суть оно отражало верно.
Северин подхватил ее на руки и поднялся с колен, одновременно отрывая ее от земли.
– Я могу идти сама, – неуверенно сказала графиня и наперекор сказанному обхватила его за шею, прижимаясь сильнее.
Кажется, это уже с ними было, но на сей раз история имела совсем другую развязку.
– Вы так долго были моей мечтой, что я поверил в вашу нереальность. Мне кажется, если я отпущу вас хоть на миг, вы тотчас исчезнете.
Его кровать была узкой для двоих, но они все же умостились: Северин на спине, а графиня на нем, обхватив его бедра своими и упираясь лобком в его член.
– А вы говорили, будто не любите лошадей, – не удержался от шутки управляющий.
– Я говорила еще, что охотно скачу верхом, – подыграла ему Полетт.
– Ну так скачите, графиня.
Следя за выражением его лица, она приподнялась и передвинулась вперед, принимая в себе его гладкое и такое совершенное естество. Она хотела сделать это медленно и изящно, читая эмоции на его лице, но едва он заполнил ее плоть, как Полетт позабыла и об изяществе, и обо всем другом. Значение имел только Северин, запах его кожи, его часть внутри нее, его ладони на ее грудях, его бедра между ее бедер, его вздохи в унисон с ее стонами. Упершись руками ему в ребра, она принялась двигаться, скользя верх и вниз по его естеству. Ее тяжелые груди раскачивались в такт движению. Она ощущала, как трется промежность о низ его живота, когда она принимала его глубоко, и как там, внутри, его член упирается в некую преграду и отодвигает ее все дальше и дальше, и вот между ними уже нет преград, и она есть продолжение его. В месте самого глубинного соприкосновения, в финальной точке сопряжения их тел, рождалось доселе неизвестное ей шестое чувство. Верно, она кричала. «Тише, графиня, тише!». Верно, царапала его плечи, заставляя, умоляя, обожествляя это тело, способное возвести ее к пределам небытия. Верно, искала губами его губы, ослепленная невыразимым, немыслимым восторгом.
Обессилев, она упала ему на грудь, даже теперь не желая выпускать его из плена своих чресел. Сквозь дымку покоя Полетт чувствовала, как под щекой часто колотится его сердце. Чувствовала жесткие волоски, что щекотали ей губы, чувствовала ласковое солнечное тепло. Разморенная, блаженная, она внимала стуку его сердца и улыбалась неведомо чему.
– Вы точно кошка, графиня.
– Что? – не поняла Полетт.
– Ваша улыбка. Она совсем кошачья.
Он тоже улыбнулся. Лицо его было расслаблено, взор спокоен.
– Я давно хотела сделать это: Северрррин, Северрррин, Северррин, – замурлыкала Полетт, и впрямь ощущая себя кошкой. Она потерлась щекой о грудь мужчины, впитывая его совершенно особый, ни с чем не сравнимый аромат, который после акта любви сделался еще сильнее.
– Что вы делаете?
– Мне нравится, как вы пахнете. Я хочу пахнуть вами.
Кожа Северина была влажной от пота, и это тоже ей нравилось. Он был воплощением ее грез. И он был рядом – невымышленный, настоящий. А до того, что станется завтра, Полетт не было никакого дела. Сейчас, в этот момент, она чувствовала себя абсолютно счастливой.
Растопырив пальцы, она принялась водить ими по груди, по рукам, по лицу мужчины, точно слепая, повторяя контуры его губ, скул, бровей. Перебирала пряди волос, легко касалась тонкой чувствительной кожи век, обрисовывала высокий лоб и виски. Он перехватил ее руку и принялся поочередно целовать пальцы от мизинца к большому, от ногтей до ладоней – неторопливо, легким касанием губ, а затем и более волнующе – втягивая их в рот, и поглаживая языком, и ласково прикусывая. Это было так просто, так изыскано и это разило наповал, минуя кожу и плоть, прямо в душу. Ее душа была полна им до пределов. Нет, беспредельно.
Северин подвинулся, давая ей место. Графиня устроилась на боку, головой на сгибе его локтя, радуясь узости ложа, не позволявшего ей восстановить свою целостность. Она больше не желала быть целой, она желала быть частью, частью его.
– Вы ведь не хотите… – начала она и услыхала краткое:
– Хочу. Мне всегда будет вас мало.
И одни только эти слова родили внутри нее вибрацию. А уж когда он принялся скользить свободной рукой по ее телу, повторяя его изгибы и задерживаясь в чувствительных местах, Полетт глубоко, гортанно застонала. Его кожа под ее губами была соленой и влажной. Она притиснулась к нему вплотную, заставляя его руку переместиться к ней за спину. Он повторял линию ее позвоночника, она судорожными обрывистыми движениями ласкала его плечи. Он массировал точку, где поясница переходит в ягодицы, она закинула ногу ему бедро, раскрываясь для него. Он медлил входить в нее, и тогда она сама направила его рукой, изогнулась, давая заполнить себя до отказа и двигаться внутри, воплощая пульсацию жизни.
После она лежала рядом, умиротворенная, счастливая, насытившаяся его близостью. Пряди ее волос укрывали их, словно плащом. Никогда, – подумала Полетт, соскальзывая в дрему. Не отпущу никогда. Все девять жизней буду рядом.
Пробудилась графиня от острого чувства пустоты. Это было внезапно, как падение, ее точно вышвырнуло из сна. В свете единственной умирающей свечи она видела, как Северин собирает разбросанные по полу вещи.
– Что случилось? – обеспокоенно спросила Полетт.
– Теперь вы, верно, захотите, чтобы я ушел, – бесстрастно отвечал управляющий.
– Зачем бы мне этого хотеть? – не поняла графиня.
– Он всегда так делал.
Это «он», и это спокойное принятие за должное того, что вовсе не было должным, резануло Полетт по сердцу. Она приподнялась на локте, затем села на узком ложе, чувствуя под собой смятые простыни. Обеими руками откинула назад волосы, отчего груди ее призывно качнулись.
– Если я спрошу, вы ответите мне? – голос прозвучал хрипло.
– Спрашивайте, графиня.
– Почему князь вас отпустил?
– Он разозлился на меня из-за вас.
– Вы любили его? В том письме он писал, что вы единственный, кто станет о нем сожалеть.
– Его сиятельство был сложным человеком. Порой великодушный, а порой, напротив, себялюбивый и бескомпромиссный. Я понимал, что им движет и, понимая, мог влиять на его решения. Мне казалось, так будет правильно.
Говоря, он принялся одеваться. Полетт, чувствуя, как ей становится все холоднее, встала с кровати, подошла к Северину, обняла его, прижалась щекой и всем телом, и попросила:
– Пожалуйста, не надо сравнивать меня с ним. Если вам это не неприятно, останьтесь со мной на ночь? Здесь или в моей спальне, где угодно. Только не уходите. Я люблю вас.
Признание легко сорвалось с ее губ. Она не хотела бояться и лгать, ложь была противна прямой, открытой натуре Полетт. Не хотела сомневаться, потому что опасалась увязнуть в сомнениях, как в болоте. Она просто хотела быть рядом с любимым человеком. Графиня почувствовала напряжение его мышц, однако Северин не предпринимал попыток отстраниться, и это придало ей уверенности.
– Уедемте за границу? Там никто нас не знает, никому нет дела до того, что я графиня, до того, женаты мы или нет. Я представлю вас своим мужем. Мы будем плавать в море ночью, под сиянием звезд и ваших глаз, будем есть спелые фрукты, будем кормить маленьких звонкоголосых птичек, которые делают сотни взмахов крыл в минуту, будем ходить босиком по обжигающему песку. Да мало ли что можно придумать!
– Вы не сможете отказаться от общества, – с сомнением возразил управляющий.
– Мне не нужно общество, в котором нем нет вас, – убежденно отвечала она. – У меня было достаточно времени подумать над этим.
– Графиня…
– Полетт, меня зовут Полетт. Хотя бы раз назовите меня по имени!
– Полетт, нам нет нужды обманывать и скрываться. Я богат. Князь оставил мне свое состояние и титул. Он выправил бумагу о том, что я являюсь сыном его отца.
Северин пытливо вгляделся ей в лицо, верно ожидая или боясь какой-то совершенно определенной реакции. Однако Полетт ничего не знала об этих ожиданиях. Ей было безразлично, кто его отец, главным было то, что она могла быть с ним, и Северин не отрицал за ней этого права. Но все же любопытство побудило ее спросить:
– А это действительно так?
– Очень надеюсь, что нет, хотя поручиться не могу.
– И как вы намерены распорядиться свалившимся вам на голову богатством?
– Прежде всего, я дам свободу крепостным и предложу им работать на меня за плату.
– Вы еще больший революционер, чем Остроумов!
– А затем женюсь на вас, коли вы дадите свое согласие.
Эпилог
Графиня Пелагея-Елена-Мария-Августа Кристобаль и князь Северин Соколов обвенчались осенью 1848 года в церкви святого Дамиана-на-набережной, что подтверждено записью в церковно-приходской книге. Их союз был благословлен тремя детьми. В свете новый князь Соколов прослыл революционером, поскольку одним из первых дал вольные крепостным и заключил с ними договоры, предусматривающие выплату жалования за их труд. Княгиню Соколову любили за участливость и доброту, а мужья ставили в пример строптивым женам, поскольку мнение супруга было для княгини непрекословно. Полетт и Северин прожили долгую жизнь, пронеся свои чувства через года. Нет, они не умерли в один день. Княгиня пережила князя на целых четыре года, показавшиеся ей нескончаемыми, и умирала с улыбкой на устах, предвосхищая долгожданную встречу. Их могилы находятся рядом, а на надгробиях под именами высечены стихи Пьеро Поцелуева и надпись: «Сквозь вечность – вместе».
