Текст книги "Особый слуга (СИ)"
Автор книги: Наталья Дьяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Жажда мести
Под утро, натешившись своею беспомощною жертвой и доведя состояние опьянения до полного совершенства, князь уснул. Полетт, измотанная душевно и физически, тоже забылась чутким тревожным сном. Однако отдохнуть ей не удалось. Казалось, прошла всего минута, как кто-то осторожно тронул ее за плечо:
– Проснитесь, графиня, – услыхала она шепот и увидела склоненное над ней лицо Северина.
События прошедшей ночи явственно всплыли в ее памяти.
– Тссс! – прошептал дворецкий, прикладывая палец к губам. – Я раздобыл вам платье. Оно принадлежит кухарке, но это единственное, что мне удалось найти.
Без парика он выглядел значительно моложе. С золотисто-русыми волосами, обрамляющими его лицо, с ясными очами и бровями, будто приподнятыми в удивлении, Северин казался вдохновенно-светлым, словно сошел с полотен живописцев Ренессанса. Он смотрел в лицо Полетт, избегая опускать взгляд ниже, туда, где Антон даже в пьяном забытьи продолжал удерживать свою жертву. К омерзению графини, их обнаженные тела переплелись тесно, словно клубок спаривающихся змей. Она торопливо вывернулась из-под тяжелого бедра князя, оттолкнула руку, обхватившую ее поперек талии. Северин отвернулся к окну и терпеливо ждал, пока Полетт будет готова. Его тактичность была приятна графине.
Ни одному самому изысканному наряду не радовалась Полетт так, как этому платью из серого сукна, пропахшему запахами кухни и пота. Стоило ей облачиться, как платье тотчас перекосилось на одно плечо – видать, его обладательница имела дородную фигуру. Хорошо, что к нему прилагался фартук, не то оно просто свалилось бы с Полетт. Подпоясавшись фартуком, графиня обула ноги в грубые башмаки, как могла пригладила волосы и убрала их под порядком засаленный чепец.
– Я готова.
– Извольте, я провожу вас. Вы ничего не имеете против ранней прогулки? – светским жестом дворецкий подал Полетт руку, на которую она благодарно оперлась.
Они шли по погруженным в сон улицам Менжимска. Занимался рассвет. Небо на востоке просветлело, на его фоне очертания домов казались фанерными декорациями. Где-то вдалеке стучали ведрами водоносы, с грохотом проносились редкие экипажи, ранние прохожие торопились по своим делам. Полетт шла, низко опустив голову и изо всех сил надеясь, что ее знакомые в эту пору спят и не застигнут ее в столь плачевном виде. Ее тело ныло, тянуло внизу живота, куда князь безжалостно вонзал свой член, от ударов кнута саднили бедра и ягодицы, башмаки были сильно велики, их приходилось волочь за собой, отчего на нежной коже ступней быстро образовались мозоли. Однако боль казались Полетт мелочью, незначительной в сравнении со вновь обретенной свободой.
– Позвольте-ка, я вам кое-что поведаю. Мне кажется, вам стоит про это узнать, чтобы лучше понять хозяина, – услыхала Полетт спокойный голос Северина.
– Я вовсе не желаю его понимать, – резко отвечала графиня. Единственное, чего она хотела – это остаться одной, чтобы смыть с себя следы прошедшей ночи, как смывают холодной водой кошмар с век.
– Выслушайте, пожалуйста! – Северин остановился, вынуждая остановиться и ее, положил большую теплую ладонь на руку Полетт, развернул графиню к себе, глаза в глаза. От этого взгляда Полетт сделалось неловко. Она вспомнила, как жаждала прикосновений Северина, какое наслаждение они ей дарили и как представляла она светлое вдохновенное лицо слуги вместо холодного надменного лика его хозяина.
В попытке скрыть охватившее ее волнение, Полетт резко отстранилась, спросила с упреком, так, как будто ей было за что упрекать Северина, как будто он ее предал:
– Вы просите за него?
Холодный тон графини не испугал дворецкого:
– У него никого кроме меня нет, а, стало быть, и просить больше никто не будет. Кабы вы лучше узнали его сиятельство, вы поняли бы, что он неплохой в сущности человек.
– Неплохой? – графиня даже споткнулась от возмущения. Деревянный башмак слетел с ее ноги, и она вынуждена была ждать, пока Северин подберет его. Слуга опустился перед Полетт на колено, и чтобы не упасть, она была вынуждена опереться ему на плечи, мимоходом ощутив их твердость. Когда дворецкий надевал на нее грубый башмак, от этого обычного действия по телу Полетт пробежала чувственная дрожь. Она тряхнула головой, отгоняя неуместные, непрошенные мысли. – Вы говорите это о человеке, который… который…
Унижал меня, порол меня плетью и едва ли не изнасиловал, хотела добавить Полетт, но смущение не позволило ей бросить эти слова в лицо стоявшему рядом мужчине.
Он невозмутимо кивнул, принимая все высказанные и невысказанные упреки.
– У хозяина было тяжелое детство. Мы выросли вместе, только я уродился сыном конюха, а он – сыном князя. До самых холодов я бегал босиком, тогда как он ходил в туфлях с серебряными пряжками и нарядном платье, я питался остатками с кухни, а для него в теплице растили диковинные фрукты, он был господином, я – никем. Однако ни за какие награды я не согласился бы поменяться с ним местами. Его отец был очень властным человеком. Высокомерный, жестокий Дикий барин требовал беспрекословного повиновения и за неподчинение сурово карал. Он не делал различий между прислугой и собственным сыном. Не выполнил наказа, не опустил глаз, не говорил с должным почтением – за любую провинность Дикий барин самолично порол наследника, точно простого конюха. Нет, вру, меня-то отец не порол никогда. Матушка Антона была женщиной робкой, шарахающейся от собственной тени. Она день-деньской сидела в комнате за пяльцами и носа не смела выказать наружу. Мы звали ее Призрачная барыня. Она обожала сына, но вступиться за него боялась. После порки она тайком прокрадывалась к Антону, сидела подле него и плакала. Антон всей душой обожал мать и так же страстно ненавидел отца. Любовь и ненависть для него переплелись неразрывно. Он не может достичь удовольствия, когда оно не связано с болью и унижением.
– Зачем вы мне все это рассказываете? Разве вы не боитесь, что я обращу ваше доверие против вашего хозяина? – удивилась Полетт.
В ее сердце не осталось места для жалости, слишком свежи были воспоминания о собственном унижении, но и злость потихоньку начала стихать, а это не понравилось графине. Ей хотелось яриться, неистовствовать, мечтать о мести за поруганное свое доверие.
– Того, что вы знаете о моем хозяине, и без того достанет его погубить, а больше мои рассказы не навредят никому – Дикого барина сожгла его собственная злость, а Призрачная барыня, как болтают, сбежала с бродячим артистом. Хотя, помня ее любовь к сыну, сомневаюсь я, чтобы она его оставила. Вернее всего, Дикий барин прибил супругу в порыве гнева, а историю про побег выдумал, чтобы скрыть свое злодеяние. Ну да я не судья мертвецами, теперь его судит Высший Суд. Так что, коли вы предадите прошлое огласке, оно его сиятельству не навредит. Но, может статься, прошлое изменит грядущее. У женщин доброе сердце.
– Вы так смело судите о женщинах. Вы много женщин знали? – отчего-то возмутилась Полетт. Вопрос прозвучал двусмысленно. Таким же двусмысленным был и ответ.
– Знавал.
– И все они были добры?
– По-разному бывало. Но в целом, да, женщины жалостливее мужчин. Добрее, мягче. Есть в них затаенная, глубинная нежность, как капелька росы в сердце цветка. В мужчинах такого вовек не сыскать.
Когда Северин принялся говорить про нежность, что-то защемило ей сердце, всколыхнулось, близко подступило к горлу, к глазам. И это что-то делало ее очень уязвимой. Он пытается разбить мою броню, чтобы я смягчилась к его хозяину, догадалась Полетт. Но смягчаться она не желала, поэтому поспешно перевела разговор на другую тему:
– Зачем вы ему служите?
Дворецкий пожал плечами:
– Я не ведаю другой жизни. Их сиятельство рачительный хозяин, не скаредничает по мелочам, без вины не наказывает, дает отдохнуть в воскресенья, на Пасху и Рождество. Когда моего отца опрокинула лошадь, и он больше не смог работать, хозяин назначил ему содержание. В отличие от Дикого барина, их сиятельство не порет слуг.
Полетт подумала, что Северин обманывает ее, чтобы расположить к князю Антону, которого по странной верности продолжал защищать, и не смогла удержатся от того, чтобы поймать его на слове:
– Не порет слуг? Только женщин?
– Предыдущие были с ним добровольно и получали за это хорошее вознаграждение. Но взаправду сказать, то не были светские дамы, как вы.
– А вы? – вдруг опомнилась Полетт. Поглощенная своими бедами, она вовсе позабыла, что слуге в отличие от нее предстоит возвращение. И вряд ли князь Соколов будет доволен, не найдя рядом своей новой игрушки. – У вас будут неприятности из-за того, что вы помогли мне?
– Вы за меня не беспокойтесь, я к наказаниям привычный, еще в услужении у Дикого барина был. Лучше идемте-ка быстрее, пока на улицах не прибавилось народу.
Поняв, что дворецкий не хочет углубляться в эту тему, дальше Полетт выспрашивать не стала. Назойливый интерес к чужой жизни всегда казался ей худшим из людских пороков.
Возле гостиницы они распрощались. Полетт долго смотрела Северину вслед: волосы его золотились в утреннем свете, походка была быстрой, упругой. Если он и страшился гнева его сиятельства, то это никак не проявлялось вовне. Когда спина дворецкого исчезла из виду, Полетт прошмыгнула в черный ход гостиницы, и стараясь привлекать как можно меньше внимания, воротилась в свой номер, наспех переоделась в собственную одежду и лишь затем разбудила горничную, велев той приготовить ванну. Графине не терпелось смыть с себя следы позора. Ах, если бы также легко она могла смыть память о пережитом! Горячая вода принесла облегчение измученному телу. Поднимавшийся кверху пар, плавающие на поверхности розовые лепестки, тонкий аромат цветочных масел и едва заметный запах воска от горящей свечи навевали покой. Но стоило Полетт закрыть глаза, как пред ней появлялось искаженное похотью лицо Антона, и покой исчезал, а на смену ему приходило омерзение.
Не желая, чтобы Аннета видела следы от кнута, Полетт сама растерлась мочалкой, стремясь избавиться от насквозь пропитавших ее запахов мужского пота и семени, аккуратно промокнула кожу и накинула пеньюар. Только после этого она позволила себе забыться сном.
Графиня проспала целый день, пробудившись лишь, когда начало смеркаться.
– Ну вот я и стала настоящей светской дамой, – сама себе сказала Полетт, – уже и сплю день-деньской, и встаю под вечер.
И вновь не прибегая к помощи прислуги она облачилась в нижнее платье, затем попыталась запудрить синяки на шее и груди. Когда же ей это не удалось, со вздохом кликнула Аннету. Отдавшись ее заботе, Полетт бегло просматривала корреспонденцию, откладывая в сторону ту, на которую нужно было дать ответ. Среди прочих писем ей бросился в глаза конверт, запечатанный красным сургучом с оттиском сокола.
– Посыльный принес, покуда вы почивать изволили – пояснила Аннета, заметив интерес графини.
Но она ошиблась. Послание от князя Соколова вызвало у Полетт не интерес, а отвращение, словно в ее почту заползло гадкое насекомое. Графиня отстранила горничную, поднялась и швырнула письмо в пылавший в камине огонь, с удовольствием наблюдая, как корчится оно в пламени.
Он раздумий Полетт отвлек голос Аннет:
– Как нарядить вас на сегодня?
– Я приглашена на музыкальный вечер к Стаси Нежиной. Достань лазурную пелерину с перьями страуса и robe de soiree[1] из креп-жоржета с кружевами по рукавам и блузе.
У платья было одно несомненное достоинство – воротник под горло, позволивший спрятать начавшие наливаться багрянцем синяки. Следы прошедшей ночи горели на ее теле также ясно, как горели в памяти испытанные унижение и наслаждение. И за это насаждение Полетт считала себя порочной женщиной и корилась вдвойне. Ей казалось, любой, с кем она заговорит, прочтет ее воспоминания и отвернется от нее.
Стаси Нежина была довольно скучной особой, такими же были и устраиваемые ею вечера. Гостей на них приходило немного, в основном подруги Стаси и боевые товарищи ее супруга, отставного офицера, такие же вышедшие в тираж вояки, любители крепкого винца да соленого словца. Молодые холостяки визитов к Нежиным избегали, поскольку у тех имелась дочь на выданье – Евдокия, скучнейшая особа под стать матушке. Для Полетт же это означало, что она не столкнется с князем Соколовым и своими поклонниками. Терпеть общество мужчин у нее не было никакого желания.
Вечер оправдал ожидания. Евдокия пела под аккомпанемент матушки, гости бродили по дому, играли в карты, брали с расставленных вдоль стен столов закуски да лениво потягивали вино. Выйдя в отставку, полковник увлекся виноделием, даже приобрел в этих целях виноградники на южном побережье Тавриды и небольшой винный заводик. Он же был владельцем магазина в столице, где приготовленное вино продавалось бутылками и полубутылками, а также предлагалось к доставке в любые части света. По мнению Полетт, вину полковника Нежина недоставало выдержки, оно пилось легко, как вода, и также легко забывалось, не оставляя послевкусия, однако по понятным причинам она не торопилась делиться своими впечатлениями с хозяевами. Все было очень камерно, очень тоскливо и к радости графини очень непохоже на роскошь княжеского особняка. В этой простой обстановке произошедшее ночью начало подергиваться дымкой забвения.
Стаси устроила гостью на лучшем месте и принимала все меры к ее удовольствию, поскольку интерес Полетт гарантировал успех ее салону. Внимание Стаси бальзамом лилось на душу графини. Полетт медленно пила безвкусное вино, обмахивалась веером из черепахового панциря, приветливо улыбалась гостям и думала, как бы побольнее уязвить Соколова. Ради мести она даже села рядом с княгиней Волковой, крючконосой дамой с унизанными перстнями узловатыми пальцами и тоненькой шейкой, на которой, словно украденное, болталось бриллиантовое колье. Излюбленным занятием Акулины Львовы были сплетни, каковым она предавалась со всем пылом страстной натуры.
– Рада видеть вас, графиня, душечка! Но отчего вы сегодня одна? Где же ваш кавалер? Ужели между вами случилась размолвка?
– О котором из моих кавалеров вы беспокоитесь, княгиня Акулина?
– О ком? Ну, конечно же, об этом милом мальчике Антоне, сыне князя Соколова. Как же, как же, помню его почтенного батюшку… Что это с вами, душечка?
Услыхав про «милого мальчика», Полетт поперхнулась вином и долго кашляла, после чего решительно поставила бокал на поднос проходившему мимо лакею.
– Ничего, княгиня Акулина, уже все прошло.
– Впрочем, даже хорошо, что вы одна, потому как я давно хотела вас предостеречь. Вы ведь долго жили за границей, много не знаете о нашем обществе, а никто вам, бедняжечке, и не расскажет.
– Предостеречь? От чего же?
– Разве вы не слыхали про Дикого барина? Илья Прокопьич был большой мастер орудовать кнутом, слуг у себя имении запарывал насмерть. Да ладно бы только прислуга, никто слова худого не сказал, так ведь и родным от него крепко доставалось. Поговаривают, княгиня, не снеся такой жизни, сбежала с заезжим артистом, после чего Илья Прокопьич и вовсе перестал сдерживаться. Он и умер-то от апоплексического удара во время очередного припадка ярости. Злость крепко ударила ему в голову, ядом разлилась по венам. Кулак, в котором князь держал свой кнут, не удалось разжать даже после смерти, так и схоронили его сиятельство, ровно извозчика. А ведь кровь не водица, яблочку от яблоньки недалеко катиться.
Полетт слушала речи Акулины, и никак не могла придумать, как бы подкинуть той мысль о порочных пристрастиях князя Антона. Ей представлялось, она скажет Волковой: «Так и сын недалеко ушел от отца, тоже любит пощелкать кнутом». Та склонит сухонькую головку на бок, подожмет тоненькие губки – ни дать, ни взять старушка – Божий одуванчик, да и прошамкает с сомнением: «Вот как? Однако держится князь безупречно и люди о нем только хорошее говорят». – «Небольшой труд изображать из себя святого в приличном обществе. Зато в приватной обстановке князь не утруждается притворством». – «Что же за это обстановка такая, милочка? Поведайте мне по секрету, клянусь, ни единой живой душе не скажу!»
До конца вечера Полетт так ничего и не пришло на ум.
[1] Вечернее платье.
Плата за молчание
На следующий день прямо с утра в спальню Полетт, точно маленький смерч, ворвалась Женечка Алмазова, с порога принявшись тараторить:
– Платья сделались мне совсем тесны. Вчера у горничной не получилось застегнуть мое любимое розовое с кружевами. Мне кажется, Марьяна стареет. Я помню ее едва ли не с рождения, а уже и тогда она не была молодкой. Держала ее из уважения к ее сединам, но, верно, все же придется заменить молодой расторопной девушкой.
Полетт не решилась сказать подруге, что кабы та ела меньше пирожных, мороженого и халвы, то ей не пришлось бы искать замены ни платьям, ни горничной. В конце концов, графиня любила Женечку такой, какая она есть, для мужа и детей та была воплощенным идеалом, а мнение прочих едва ли имело значение.
– И не проси, свою Аннету я тебе не отдам! – попыталась отшутиться Полетт.
– Да вовсе я не о том просить приехала. Ты же знаешь, мне никогда интересоваться модой, а ты так долго жила за границей, ты все ведаешь о современных веяниях. Умоляю, составь мне компанию с покупкой нового платья! Как у тебя, чтобы все оборачивались вослед.
Разумеется, горячая мольба подруги не могла оставить Полетт равнодушной. Нет действа более целительного для женской души, чем выбор наряда. Только женщина способна оценить обволакивающую мягкость бархата и ледяную прозрачность креп-жоржета, увидеть игру света на изломе блестящего шелка, проследить ажурное плетение кружев и отметить безукоризненную точность руки вышивальщицы. Только женщина заметит, как цвет платья меняет кожу его обладательницы, придавая ей то едва уловимый оттенок утренней зари, то отблески солнечного сияния, то холодные переливы лунного серебра. Только женщина поймет другую женщину, когда та выбирает себе наряд, точно в нем непременный и прочный залог ее счастья, верный амулет от бед и невзгод.
Пока Женечка крутилась перед зеркалом, Полетт стояла рядом. Участвовать в примерке графиня отказалась, боясь обнажиться перед чужими глазами. Хотя новое платье ей очень хотелось, а еще хотелось накидку взамен утерянной во время грозы, и туфельки, и нить жемчугов. Но она успокаивала себя тем, что закажет обновки в столице, когда сойдут синяки, а ныне, коль скоро пришла помогать Женечке, то на ней одной и должно быть сосредоточено внимание. Наконец, платья для баронессы были отобраны и уложены в картонки с адресом, по которому их следовало доставить, из полутьмы магазина графиня и ее подруга выпорхнули на яркий солнечный свет.
– Все эти примерки такое волнительное мероприятие. Я проголодалась, – протянула Женечка. – Как полагаешь, поблизости найдется какое-нибудь заведение, где мы могли бы выпить воды и самую малость перекусить? Какой-нибудь легкий завтрак, кашу или фрукты и, пожалуй, десерт. И маленькая румяная булочка не повредит. Ну, что же ты молчишь, Полетт?
Причина молчания графини в эту самую минуту направлялась к ним навстречу. Князь Соколов, по обыкновению элегантный, наряженный в черный, весьма шедший к его резанным чертам фрак с бархатным воротником, жилет темно-серого шелка и того же цвета галстук-бабочку. Напомаженные волосы князя были зачесаны назад, губы под щеточкой усов расходились в улыбке. Первым порывом Полетт было перейти на другую сторону улицы, но трусихой графиня не была никогда. Она до боли свела лопатки, вскинула голову и взглянула своему страху прямо в его холеное породистое лицо.
Князь поцеловал пухлую ручку баронессы Алмазовой, взялся за руку Полетт. Не желая давать подруге повод для любопытства, Полетт позволила это, радуясь, что на ней перчатки.
– Какая неожиданная и приятная встреча! Рад видеть вас обеих в добром здравии! Как ваши дети, баронесса? Какое на вас красивое платье, графиня. Хотя по мне, оно чересчур закрыто. Скромность хороша в меру, помните, мы об этом уже толковали?
Слова Соколова подняли целую бурю в душе Полетт. Графиня прикусила нижнюю губу, призывая себя к молчанию. Женечка, не замечая напряжения подруги, радостно щебетала:
– Кирилл, мой старший, совсем подрос. Мы с Алексеем Михайловичем приняли решение определить его в университетский пансион. А Васеньку, он меньше Кирилла на год, отдадим в Пажеский корпус. Пообвыкнется, поднаберется опыта светской жизни, глядишь достойное место при государе займет. Что до Егорушки и Сереженьки, то оба пока малы, хотя и проявляют замечательный ум не по годам. В Алексея Михайловича пошли, я-то к наукам никогда пристрастия не имела.
О муже и детях Женечка могла говорить бесконечно.
– Прошу нас извинить, князь, мы торопимся, – прервала Полетт болтовню подруги и, подхватив баронессу под руку, потащила прочь.
– Разве, дорогая? – пролепетала Женечка, изо всех сил упираясь ногами в тротуар.
– Ты хотела есть, помнишь? Завтрак и десерт. И наверняка мороженое.
– Да, от мороженого я бы не отказалась, но…
– С радостью составлю вам компанию, – нагнал их князь Антон.
– Как замечательно, – Полетт лучезарно улыбнулась обоим. – Я как раз вспомнила, что меня ждут неотложные дела. Оставляю вас в компании друг друга.
Глаза Женечки, помнившей, как совсем недавно подруга расписывала действительные и мнимые достоинства князя, сделались размером с чайные блюдца.
– Погодите, графиня! Нам нужно кое-что обсудить, – остановил Полетт Соколов.
Графиня изобразила полнейшее недоумение:
– Ужели?
– Вы не ответили на мои письма.
– Я не получала их.
– Позвольте, я вас подвезу. Мой экипаж стоит на соседней улице.
Полетт передернуло от отвращения. Она сомневалась, что ее показной бравады хватит, чтобы остаться с князем наедине.
– Мы можем поговорить прямо здесь, – предложила она компромисс.
– Едва ли это уместно.
– Баронесса Алмазова – моя давняя подруга, у меня нет от нее секретов.
Полетт почти не лукавила. Да недавних пор она поверяла Женечке все, что лежало у нее на сердце, поэтому была уверена в умении подруги хранить тайны.
– Ну, коли вы так настаиваете…
– Да, настаиваю, – с видом победительницы графиня улыбнулась уголками губ, но следующие слова князя стерли ее улыбку:
– Я хотел говорить о прошедшей ночи.
Полетт вздрогнула. Такого поворота событий она не ожидала – ей казалось, Соколов не меньше нее заинтересован сохранить их встречу втайне. Украдкой она покосилась на Женечку. Не заметить интереса в глазах баронессы мог разве слепой. Просив подругу непременно дождаться ее возвращения, графиня, проигнорировав предложенную князем руку, спросила:
– Где ваша карета?
Едва они отошли на приличное расстояние, светская вежливость слетала с Полетт, как от порыва ветра слетает пепел, обнажая с горячие угли.
– Я уничтожу тебя, – прошипела графиня то, о чем думала непрестанно. – Весь свет узнает о твоих забавах. От тебя отвернутся друзья, ни одна приличная женщина не станет твоей женой!
Оказалось, Соколов думал о том же, поскольку отвечал сразу, без промедления:
– Уничтожив меня, ты погубишь себя самое. Ты так жаждешь мести, что готова заплатить за нее репутацией? А ведь у тебя двое детей, они не скажут спасибо, если ты лишишь их возможности занять подобающее им место в свете.
– Мне нет дела до мнения света. Я всегда могу воротиться на родину своего супруга.
– Тогда зачем ты приехала, если тебе так хорошо жилось за границей?
Споря, они дошли до простой лакированной кареты. Антон отворил перед Полетт дверцу и молвил:
– Ты ведь не хочешь, чтобы о нашей небольшой размолвке узнала вся улица?
– Подруга меня ждет. Если позволишь себе какую-нибудь вольность…
– Обещаю вести себя примерно, коли сама не попросишь иного.
Не обращая внимания на его колкости, Полетт поднялась по ступеньке внутрь карты, опустилась на сидение и старательно расправила юбки. Эти простые движения обычно помогали ей восстановить душевное равновесие, но на ней сей раз привычный механизм дал сбой. Сердце Полетт стучало, как бешеное, угрозы и оскорбления рвались с уст, сохранять бесстрастное выражение лица удавалось с большим трудом. Князь расположился напротив, вытянул в проход длинные ноги в высоких сапогах, начищенных до блеска, откинулся на спинку сидения. Со стороны могло показаться, будто они ведут светскую беседу.
– Ни тебе, ни мне ни к чему досужая болтовня о прошедшей ночи. В конце концов, ты не пострадала, уязвлена лишь твоя гордость. Я готов купить твое молчание, – прямо сказал Соколов. – Сколько ты хочешь?
– Я не шлюха, чтобы брать деньги, – с достоинством отвечала Полетт, в душе пылая от негодования.
– Нет? А совсем недавно ты раздвигала для меня свои белоснежные бедра, стонала подо мной и просила еще и еще. Вижу, как сузились твои зрачки. Хочешь меня ударить? Ну, не сдерживайся, полагаю, я это заслужил.
Занесенная было для пощечины рука Полетт опустилась на дверцу кареты. Если Антон позвал ее, чтобы унижать и дальше, незачем длить этот неприятный разговор.
– Постой! – Соколов ухватил ее за руку, но, натолкнувшись на опаляюще-злой взгляд янтарных глаз, поспешно отпустил, будто обжегшись, и заговорил примирительно. – На днях мой управляющий выторговал на ярмарке горячего жеребца соловой масти, широкогрудого, с длинной шеей, с тонкими изящными ногами. Он твой.
– Граф Кристобаль любил лошадей, не я.
– Не желаешь жеребца? Напрасно, на мой вкус он хорош весьма. Что ж, я слыхал, будто ты ищешь мужа. Готов предложить тебе руку, сердце и все, что к ним прилагается. Как показали недавние события, мы с тобой прекрасно подходим друг другу.
Еще несколько дней назад Полетт мечтала услыхать эти слова. Теперь же она сказала холодно:
– Ты слишком много о себе возомнил. Ты мне противен. Ты унижал меня, проделывал со мной ужасные вещи!
Князь Соколов надменно передернул плечами, не видя за собой греха:
– Ты красивая женщина, я потерял голову. Тем более ты сама себя недвусмысленно мне предлагала.
Его непробиваемое высокомерие выводило графиню из себя.
– Я и помыслить не могла, чем это обернется.
– Признайся, а ведь тебе понравилось. Я помню твои стоны, от боли кричат иначе. Поверь, я знаю, о чем говорю. Ты получила удовольствие.
Уж никак не благодаря тебя, а благодаря твоему дворецкому, хотела возразить Полетт, но вовремя прикусила язык. Кто знает, чем обернется ее желание побольнее уколоть князя для мужчины, который помог ей пережить эту ужасную ночь.
Тут некая мысль промелькнула в голове графини. Неожиданная, дикая она показалась ей выходом из сложившейся ситуации, подходящей платой за молчание. Полетт хотела наказать Соколова, но так и не придумала, как бы пустить слух о его порочных наклонностях, самой оставшись в тени. Требовалось искать другие пути отмщения. И вот такая возможность представилась. Графиня подумала, что могла бы отблагодарить Северина, вырвав его из рук этого ужасного человека, и одновременно отплатить князю, если слуга и впрямь имел для него хоть какую-то ценность. «У него никого кроме меня нет, а, стало быть, и просить больше никто не будет» – так, кажется, говорил дворецкий. До сих пор у Полетт не было повода уличить его во лжи.
– Отдай мне Северина.
Она поняла, что задела Соколова за живое по тому, как резко он перестал ехидничать.
– Зачем тебе мой слуга? – голос прозвучал настороженно.
Женское чутье побудило графиню скрыть действительную причину. Полетт сладко улыбнулась:
– Хочу рассчитаться за свое унижение. В конце концов, он к нему причастен. До тебя я добраться на могу, а слуга, как ты изволил заметить, пустое место. Его судьбой никто не озаботится, вот и отыграюсь на нем. Буду пороть его кнутом, воображая, что передо мною ты. Поупражняюсь, наберусь опыта. Судьба переменчива, мало ли какая оказия впадет впредь.
– Приказы отдавал я, он лишь исполнял их.
Полетт капризно надула губы:
– Он мог отказаться.
Очень серьезно князь Антон покачал головой:
– Существует много способов заставить человека делать то, что ему не хочется. Тебя когда-нибудь пороли, графиня? Так, чтобы стоны не сходили с твоих уст, чтобы ты могла лежать только на животе и думать, как бы выучиться не дышать, потому что от каждого вдоха твоя кожа расползается и сходит с тела, точно змеиная чешуя при линьке. Поверь, то, что я делал с тобой это детский лепет.
– Да как ты смеешь?!
Выдержка все же изменила графине. Помимо воли, вопреки воспитанию Полетт размахнулась и отвесила князю крепкую пощечину. Голова князя дернулась, ударяясь о спинку сидения, он приложил ладонь к месту удара, взглянул на Полетт со странной смесью злости и восхищения:
– У тебя тяжелая рука.
Его хладнокровие окончательно разозлило Полетт. Она ждала раскаяния, сожаления, извинений, а вместо этого князь торговался и глумился над нею. Гнев застил все чувства графини, включая способность мыслить разумно, в глазах у нее потемнело.
– Либо я получаю твоего слугу, либо весь свет узнает о твоих милых забавах.
В своем разгневанном состоянии она готова была исполнить угрозу хоть теперь, нимало не заботясь о последствиях.
– Мой слуга свободный человек, – услыхала она словно издалека. – Он служит мне по собственному желанию.
– Тогда в твоих интересах сделать так, чтобы он пожелал служить мне.
Сквозь застилающую глаза пелену, Полетт распахнула дверцу и выскочила из кареты. Ей казалось, что от нее отскакивают искры, так она была разъярена. Вослед донеслось:
– Будь по-твоему. Я пришлю тебе своего дворецкого.
Баронессу Алмазову графиня нашла там же, где оставила – у магазина готового платья. Пока ее не было, у уличного торговца Женечка приобрела жареные каштаны, и лакомилась ими, коротая ожидание. Не успела Полетт подойти, как баронессе принялась засыпать ее вопросами:
– Что произошло между тобой и князем?
– Ничего особенного.
– О чем же вы так долго говорили?
– Ни о чем значительном.
– Вы стали любовниками? И как он?
Полетт не представляла, как смогла бы открыть Женечке причину размолвки между ней и князем. Рассказать об испытанном ею унижении? О порке кнутом? О пьяном Соколове, владевшим ею, графиней Кристобаль, будто обычной шлюхой? Или, того страшнее, поведать о дворецком князя, благодаря которому позор нежданно обернулся наслаждением? Она боялась, что после таких признаний подруга отвернется от нее либо примется выказывать жалость, испытывая презрение в душе. Уж лучше пусть Женечка дуется на ее молчание. Потому Полетт отвечала коротко, чтоб хоть чем-то утолить Женечкино любопытство:
– Его сиятельство изволил подарить мне слугу.
– Ты провела с ним ночь, а он подарил тебе слугу? Что это значит? Или это… особый слуга? – тут Женечка снизила голос до шепота и сделала большие глаза. – Знаешь, некоторые светские дамы держат при себе особого слугу. Ну, для разных нужд. Потому что слуга – это ничто, пустое место, к нему и ревновать-то никто всерьез не станет. Ох, Полетт, они такие счастливицы, эти дамы, я им прямо страсть как завидую. Слуга ведь не пойдет в клуб с друзьями и не воротится оттуда пьяным, не скажет, что хочет спать или что он уходит к другой хозяйке. Не мог же князь Соколов подарить тебе такого слугу? Или мог? Но ты молчишь, Полетт? Отчего ты покраснела?
