Текст книги "Особый слуга (СИ)"
Автор книги: Наталья Дьяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Желанная гостья (продолжение)
Внимание! Здесь начинается обещанная эротика, так что в публичных местах лучше не читать во избежание конфуза.
– Мое платье! – ахнула Полетт, не зная, то ли возмущаться, то ли восхищаться страстью, что пробудила она в этом холодном светском красавце.
– Оно вам совершенно ни к чему. Вам следует ходить голой.
Князь отступил на шаг, рассматривая Полетт, и ей отчего-то сделалось неловко под его прожигающим взглядом. На белой шее графини ярко выделялись следы недавних поцелуев – как ни старалась горничная, ей не удалось полностью их скрыть, тяжелая налитая грудь Полетт вздымалась в такт взволнованному дыханию, соски алели, словно два горячих уголька. Взгляд князя скользнул по тонкой талии и мягкой окружности живота, пока не уперся в самый его низ, прикрытый пеной порванных кружев и шелка.
– Снимите это безобразие, графиня! Я желаю видеть вашу наготу! – приказал он.
И вновь Полетт засмущалась дворецкого, так и не покинувшего столовую. Она знала, что дамы высшего света не считают слуг за мужчин и принимают в их присутствии ванну или разоблачаются не только без стеснения, но даже гордясь своей современной раскованностью. Однако Полетт так и не приучилась воспринимать слуг как пустоту, и присутствие молодого мужчины, ставшего свидетелем их с Антоном близости, тревожило ее.
– Отчего вы медлите? Я не люблю ждать, – поторопил Соколов.
Полетт отнюдь не хотелось, чтобы светский любовник счел ее наивной простушкой. Под нетерпеливым взглядом Антона она неловко высвободилась из платья и сбросила его на пол.
Глаза князя азартно блеснули.
– Я знавал дурнушек, не годившихся вам и в подметки, которые были восхитительно бесстыдны. Их развратность заставляла пылать огнем мои чресла. Ну же, не прячьтесь, покажите, как вы исходите соками, ожидая меня, – говоря, он неотрывно смотрел на выбритый по заграничной моде лобок Полетт, на ее стыдливо сомкнутые бедра. – Раздвиньте ноги, графиня!
Это прозвучало хлестко, как удар кнута.
Все, что происходило между Полетт и теми немногими мужчинами, которых она знала, происходило за закрытыми дверьми спальни и в темноте. Она не умела обнажаться напоказ, не знала, каково это, когда требовательный мужской взгляд скользит по самым сокровенным местам, жалит и жжет.
Повинуясь этому взгляду, графиня медленно развела бедра. Антон шагнул к ней, ступая по шелку и кружевам, положил ладонь на ее лобок, заставляя вздрогнуть от неожиданно острого ощущения, а затем протолкнул два пальца вглубь ее естества и принялся довольно грубо ими двигать, то вынимая, то вновь вонзая в нежную плоть. Полетт, ожидавшая, что прежде он поцелует или приласкает ее, не была готова к такому вторжению, и оно показалось ей болезненным. Но, возможно, оно было болезненным оттого, что у нее давно не было мужчины. Графиня сама потянулась к губам любовника, но князь не позволил себя целовать.
– Нет, – резко сказал он. – Смотри на меня. Покажи, как сильно ты меня хочешь. Будь распутной девкой для меня!
видела, что Соколов возбужден. Ей же не хватало объятий и поцелуев, и просто нежных, ничего не значащих слов. Однако разочаровывать Антона объяснением, что она не готова и ей нужно больше времени, графине не хотелось. Как успела она уяснить, мужчины весьма болезненно относились ко всему, что касалось их способности вызывать желание у противного пола.
– Поцелуй меня там, внизу! – попросила она, надеясь, что его язык, губы и даже жесткая щеточка усов окажутся нежнее пальцев, причинявших ей не столько удовольствие, сколько боль.
Она читала об этом в книгах, которые давал ей муж, надеясь добавить опытности, но ни разу не пробовала. Их отношения с Кристобалем не предполагали удовольствия для Полетт, граф купил себе жену также, как покупают лошадь или собаку, а какой же хозяин станет думать об удовольствии собаки и лошади? Любовник Полетт был человеком добрым, но начисто обделенным фантазией, и графиня просто не представляла себе, как просить его о такой откровенной ласке. Зато Антон Соколов прямо-таки воплощал в себе светскость и порок, слова Полетт едва ли смогли бы его удивить. Тем не менее князь брезгливо скривился:
– Ты хочешь, чтобы я лизал тебя между ног? Я, Антон Соколов, буду лизать бабу, как кобель – течную суку?! У меня есть идея получше.
Он выдернул из нее руку, опрокинул графиню на стол и принялся стаскивать брюки. Полетт чувствовала, как в обнаженную кожу спины впиваются осколки фарфора и острые грани столовых приборов. Ошарашенная резкими словами и бесцеремонным обращением, Полетт подумала, что пусть лучше князь овладеет ею теперь и, утолив свой плотский голод, вновь сделается обходительным и внимательным. Она замерла, давая любовнику полный carte blanche[1]. Но вместо того, чтобы войти в нее, князь обошел стол и встал подле ее лица.
Графиня приподнялась на локтях, непонимающе глядя на него. Антон толкнул ее обратно:
– Лежи!
Полностью одетый сверху, снизу он был обнажен, его мужское достоинство горделиво вздымалось из темной поросли волос. Размеры князя испугали Полетт. Она опасалась, что если он погрузиться в нее на всю длину, то повредит что-нибудь внутри. Желание начало спадать, сменяясь липким и стыдным страхом. Графиня вновь попыталась подняться со стола, на котором лежала, точно пойманная дичь, и вновь была опрокинута сильной рукой:
– Лежи, я сказал!
– Антон, давайте остановимся. Я не готова…
– Оставь женские уловки другим, я знаю их наперечет.
Свободной рукой он ухватил со стола чудом уцелевшую в произведенном погроме бутыль темного стекла с украшенной гербами наклейкой, и запрокинув голову, принялся жадно глотать. Кадык его заходил вверх-вниз, багряные капли текли по усам и падали на белоснежный жилет, застывая там брызгами крови. Поистине, князь был ненасытен. Наконец, к облегчению графини, Антон отнял бутыль ото рта. Взгляд его сделался дик. Полетт хотела убежать, но боялась идти против его воли. Князь приподнял бутыль над распростёртой на столе Полетт, съежившейся и уже не знавшей, чего ожидать от близости, которой она так опрометчиво искала. Одним махом Соколов выплеснул остатки вина на графиню. От неожиданности Полетт вздрогнула. Тонкие струйки, точно маленькие змейки, поползли по ее груди и бокам, навязчиво скользнули между ног, охлаждая возбуждение.
Антон смотрел на нее, испуганную, залитую темной влагой, замершую среди осколков фарфора, рассыпавшихся орехов, фруктов и цветов, будто художник на свое безумное творение. Затем он швырнул опустевшую бутыль себе за спину, опустил одну руку Полетт на затылок, а другой зажал свой возбужденный член и поднес к губам графини.
Он вонзался ей в рот быстро и глубоко. Полетт задыхалась, ей хотелось кашлять, но рука Соколова не позволяла отвернуться, поэтому она покорно принимала его, давясь размером и вкусом. Чтобы не видеть злого торжества на лице князя, Полетт закрыла глаза. Ей было обидно и горько. Она рассчитывала на взаимное удовольствие, а вместо этого князь пользовался ею, как публичной девкой, как пользовался ею муж, которому она принадлежала по законам Божьим и человеческим.
Внезапно Полетт почувствовала на своих бедрах тепло и легкие касания, так не похожие на прежние ласки князя. Мужские пальцы мягко надавили на ее естество, вынуждая открыться, принялись легонько поглаживать, рождая сладостное томление. Обида и страх отступили, кровь побежала сильнее, между ног сделалось скользко и горячо. Полетт застонала и, желая отблагодарить Антона, плотнее сомкнула губы и напрягла язык так, чтобы между ним и нёбом, куда вовсю проталкивался член ее любовника, сделалось тесно. Одновременно она уперлась босыми пятками в край столешницы и приподняла таз, желая показать Антону, как приятно ей нечаянная ласка, и побудить к дальнейшим действиям.
И действительно, мужские руки развели ей бедра и вслед за тем ее влажного, ждущего естества коснулись теплые губы, принялись нежно целовать и сосать, двигаясь то быстрее, то медленнее. Между набухшими складками плоти втиснулся язык, погрузился глубоко в сочную влагу. Желание нарастало, внутри Полетт словно закручивался тугой и теплый клубок. К языку добавились пальцы, проникая туда, куда язык попасть не мог, и на сей раз никакой боли не было, проникновение отзывалось трепетом в теле. Она ерзала на столе, желая притиснуться ближе и ближе, чтобы между ласкающими ее губами и пальцами вовсе не осталось пространства, чтобы они заполнили ее всю целиком, поселились внутри, навечно стали ею.
Между тем и движения князя в глубине ее рта сделались быстрее. Член, каменный от желания, входил на всю глубину, чему графиня уже не сопротивлялась, а была только рада, потому что также глубоко в нее погружались пальцы любовника. Внутри приятно и сладостно ныло. Язык плясал по ее плоти, точно язычок пламени. Сплетавшийся клубок чистого удовольствия становился все тяжелее, все плотнее. И наконец он лопнул, заставляя Полетт выгнуться дугой и дрожать, до тех пор, пока отголоски испытанного наслаждения перекатывались по ее телу, словно громовые раскаты.
Одновременно кончил и князь, заливая горло Полетт своим семенем, заставляя ее глотать, и глотать, и захлебываться от солоноватого вкуса утоленной страсти. Когда она выпила его досуха, ладонь на ее затылке обмякла, Антон тяжело опустился на стул.
Полетт, находившаяся в каком-то тумане, приподняла тяжелые веки и лениво следила, как дворецкий наполняет подставленный князем бокал, как ударяется в хрусталь темно-бордовая струя, заливая его насыщенной тьмой. Медленно графиня возвращалась к действительности. Она лежала нагая среди остатков еды и посуды. Полетт ощущала свои раскинутые в стороны бедра, упирающиеся в скатерть пятки и груди с торчащими навершиями сосков. Вернулась неловкость из-за того, что слуга видит ее такой и оттого, что он видел ее прежде, бесстыдной, извивающейся на скатерти, подставляющей себя откровенным прикосновениям и жадно поглощающей член князя.
О да, она отчетливо помнила ласки Антона, сперва бывшего грубым, а затем все же подарившего ей наслаждение. Некая смутная мысль беспокоила Полетт. Теперь, когда туман страсти потихоньку рассеивался, она вспомнила, что князь все это время стоял рядом с нею, рукой держа ее голову, а в таком положении не очень-то удобно было касаться ее губами. Полетт покраснела и принялась подниматься со скатерти, из-под опущенных ресниц разглядывая Соколова. Он сидел, откинувшись на спинку стула, с опущенными веками, с порочным изгибом жестких красивых губ под черными усами, колкость которых она непременно должна была ощутить.
Затем она перевела взгляд на невозмутимое лицо дворецкого. Оно не отличалось аристократичной тонкостью черт, но тем не менее было не лишено приятности: нос с четко очерченными ноздрями, большой чувственный рот, широкие светлые брови, приподнятые вверх, точно в изумлении. В отличие от хозяина, слуга был чисто выбрит. Почувствовав интерес графини, дворецкий быстро взглянул на нее и также быстро опустил глаза. Полетт успела лишь различить, что они были светлыми, голубыми.
– Продолжим в спальне, графиня. Я хочу видеть твое совершенное тело на своей постели, в обрамлении мехов и шелка.
– Но я…
Подобрав с пола порванное платье, Полетт попыталась было натянуть его, однако Антон остановил ее:
– Оставь эти лохмотья. Я куплю тебе сотню новых платьев.
Сомнения не покидали графиню, она никак не могла решить, хочет ли продолжения этого вечера или будет лучше вернуться в гостиницу. Что-то странное, пугающее чудилось ей в происходящем – в нетерпящем возражений тоне князя, в слепой отрешенности слуги.
– Как же я пойду? Что подумают слуги? – неуверенно спросила она.
– Мои слуги обучены не думать. Но если тебе холодно, изволь.
С этими словами Антон взялся за скатерть и одним быстрыми движением сдернул ее со стола, доводя учиненный ими разгром до состояния полнейшего, первозданного хаоса.
Полетт приняла скатерть, не решаясь обернуться в эту запачканную, покрытую липкими пятнами материю.
– Чего ты медлишь? Пошли. Я уже вновь хочу тебя, – поторопил ее Соколов.
– Быть может, вашей гостье будет удобнее в этом? – вдруг спросил дворецкий, снимая с себя золотую ливрею с изображением сокола и накидывая ее на плечи графине. Благодаря тому, что слуга был значительно выше и крупнее ее, ливрея укутала Полетт до колен.
Антон хохотнул.
– Ты подал чудесную мысль, Северин. Теперь ее сиятельство выглядит, как моя прислуга, а это открывает простор для воображения. Ну же идем!
Князь устремился прочь из столовой. Полетт осторожно двинулась за ним, стараясь беречь ноги от валявшихся на полу осколков. Поведение любовника по-прежнему беспокоило ее, не меньше смущало и присутствие слуги, которого князь не торопился отсылать прочь.
– Уже поздно, Антон, – попробовала было спорить графиня. – Прошу, проводи меня обратно в гостиницу!
– Ты собираешься вернуться туда нагая? Воображаю, как удивиться портье. Не мели чепухи. Утром я отправлю мальчика к портному с наказом привезти приличное платье, а пока будь моей гостьей. Желанной гостьей. Если тебе неудобно идти босиком, это поправимо. Северин, помоги моей гостье!
Ожидавшая, что дворецкий таким же чудесным манером отыщет ей туфли, Полетт была немало удивлена, когда вместо этого он ловко подхватил ее на руки, точно всю жизнь тем и занимался, что носил женщин в опочивальню хозяина.
– Но я могу идти сама, – запротестовала было Полетт, неожиданно оказавшись прижатой к широкой груди слуги так крепко, что могла различить удары его сердца. От тела мужчины струился жар, как от печки.
– Не спорьте, графиня. Поверьте, так будет лучше, – услыхала Полетт тихий шепот.
Желанная гостья (окончание)
Спальные покои князя были способны поразить самое взыскательное воображение. Стены покрывали дубовые панели с резьбой, над которыми уверенной кистью художника были изображены сцены любви Венеры и Адониса. Огромное ложе венчал светло-золотой балдахин с вышивкой и аппликацией в виде хищных птиц. В таких же золотистых тонах была выдержана обивка мягкой мебели. Роскошное соболиное покрывало лежало на постели, не менее роскошная медвежья шкура была брошена на полу, у ног. Возле кровати располагался резной туалетный столик с зеркалом и стульями по обеим сторонам, дальше, в глубине спальни, близ печи с изящно расписанными изразцами стояло кресло для чтения, на подлокотнике которого умостилась раскрытая посередине книга.
Князь опустился на стул, широко разведя бедра и, верно, призывая графиню полюбоваться своей великолепной оснасткой. Мужское достоинство, и теперь немаленькое, безжизненно висело среди жестких курчавых волос. Не привыкшая общаться с мужчинами столь откровенно, Полетт осторожно присела на кровать.
– Принеси-ка еще вина, пока мы с моей гостьей не истомились от жажды, – приказал Антон дворецкому.
Полетт хотела было возразить, что жажда вовсе не мучит ее, но вспомнив предупреждение слуги и огонь, горящий в глазах князя, сочла за лучшее промолчать.
Дворецкий с поклоном вышел, и едва за ним затворилась дверь, графиня осознала, что ей неуютно оставаться с любовником наедине. Чувство это явилось неожиданно, ведь она полагала, будто стыдится Северина, видевшего ее без тайн и прикрас. Но в его отсутствии она робела перед Антоном, обнаружившим жесткий и нетерпимый нрав, не знала, что сказать и какую примерить роль на себя: не то простушки, не то искушенной светской дамы. Полетт испытала облегчение, когда дворецкий вернулся, неся на серебряном подносе два бокала и откупоренную бутыль.
Первый бокал он налил хозяину, второй предложил Полетт. Графиня медлила. Не вполне понимая, чего ей ожидать, она опасалась утратить бдительность. Заметив ее колебания, Антон сказал:
– Шато Грискур тридцать пятого года, то самое неоднократно воспетое вино кометы[1]. Пей, не отравлено.
Графиня бросила тревожный взгляд на Северина. В ответ слуга медленно прикрыл глаза. Почувствовав себя увереннее от его молчаливого одобрения, Полетт глотнула. Вино оказалось выше всяких похвал. Она принялась цедить его небольшими глотками, чувствуя, как напиток растекается по небу и заполняет горло солнечным теплом. С каждым новым глотком страх Полетт делался менее значительным, проваливался куда-то внутрь сознания, где потихоньку истаивал. В конце концов, ничего плохого до сих пор с ней не случилось.
Вскинув голову, графиня примирительно сказала князю:
– Ты был прав. Вино хорошо.
– Разумеется, хорошо. А теперь наполни-ка мой бокал! – неожиданно скомандовал Антон. Не желая ссориться из-за ерунды, графиня взяла бутылку и приблизилась к любовнику, намереваясь исполнить его каприз. Но едва она наклонила горлышко, как Антон обнял ее за талию и подтянул к себе, отчего вино потекло мимо бокала прямо на него.
– Какая ты неумеха! – прогремел упрек. – Облила меня.
– Но ты же сам… – начала было Полетт, однако Антон толкнул ее к своим ногам.
– Прибери-ка за собой, не то я вынужден буду тебя наказать!
Он пьян, промелькнуло в голове у Полетт. Или безумен. Или и то и другое одновременно. Графиня смотрела снизу вверх, не решаясь подняться. Она совершенно не понимала, чего требует от нее князь.
– Что ты медлишь? Я мокрый по твоей вине. Приступай!
Став на колени, она несмело потянулась ко фраку, в который до сих пор был облачен ее жестокий любовник и принялась расстегивать серебряные пуговицы со львами. Антон хлестко ударил ее по рукам. Полетт слышала, что некоторые мужчины любят, чтобы женщина притворялась служанкой, пока они овладевают ею, но для таких вещей существовали публичные дома. Даже вечно всем недовольный Кристобаль не унижал Полетт таким образом. Графиня замерла и, наконец, решилась спросить:
– Как мне загладить вину?
– Господин, – добавил князь и видя откровенное непонимание не ее лице, снизошел до объяснения. – Тебе следует обращаться ко мне господин, ведь ты моя прислуга.
– Я не…
Больше ничего сказать она не успела, поскольку теперь уже князь ударил ее по лицу, по губам. Полетт задохнулась от унижения, но, вспомнив о предупреждении дворецкого, сочла за лучшее молчать и смотреть в пол. Что она могла противопоставить крепкому сильному мужчине? Куда могла уйти, не имея одежды? Полетт не видела выхода из сложившейся ситуации, поэтому сочла за лучшее подождать, пока обстоятельства не переменятся в ее пользу.
– Так и будешь молчать? – нетерпеливо спросил Соколов. – Хотя, оно, возможно, и хорошо. Я знаю твоему болтливому языку другое применение. Мой дружок липкий из-за твоей неуклюжести. Вылижи-ка его!
Покраснев от охватившего ее стыда, Полетт уткнулась в бедра князя и принялась исполнять, что он велел. Я уже делала это, успокаивала себя графиня, и могу сделать снова. Но на сей раз она была испугана, не уверенна в себе, боялась причинить Антону боль и тем самым навлечь на себя его гнев. Несмотря на все усилия Полетт, ей едва удалось ответной реакции князя. Губе ее к тому времени устали до онемения и держать их сомкнутыми требовало значительных трудов. Соколов оттолкнул ее.
– Да ты совсем бестолкова. Я вынужден тебя наказать, и не спорь, ведь я предупреждал. Иди, стань на четвереньки да подними зад повыше!
Полетт понимала, что ей придется подчиниться. Она была женщиной, была слабее, а князь явно был не в том состоянии, чтобы воспринимать разумные доводы. И все же шла медленно, пылая от унижения. Графиня чувствовала, будто попала в нескончаемый кошмарный сон и никак не может проснуться. Когда она проходила мимо Северина, до нее донеслось еле слышное:
– Забудьте о гордости, графиня. Не думайте. Не спорьте. Сопротивление лишь разозлит хозяина.
Она облокотилась о застилавшее кровать меховое покрывало и встала на колени. Не думать, не спорить, – повторила про себя Полетт.
Грубая ладонь князя откинула полу ливреи, оголяя аккуратную округлую попку Полетт. Графиня ожидала, что князь проникнет в нее сзади, как делали это со своими подругами жеребцы и кобели. Она закусила нижнюю губу, готовят вытерпеть очередное унижение, но вместо этого раздался свист кнута и ягодицы вдруг обожгла боль.
– Что ты творишь! – воскликнула она. Позабыв о покорности, Полетт вскочила с кровати, повернулась к Соколову. – Ты не смеешь так обращаться со мной!
– Со своей прислугой я обращаюсь, как считаю нужным. И коли ты меня разозлила, то я удвою наказание. Давай-ка становись обратно.
– Я отказываюсь подчиняться тебе! Я уезжаю немедленно, – выкрикнула Полетт в лицо Антона.
Взгляд его сделался стеклянным, лицо покраснело, губы превратились в тонкую линию.
– Северин, подержи ее сиятельство! – отдал князь краткий приказ, и к ужасу Полетт дворецкий, в котором, казалось, она нашла сочувствие, ухватил ее за плечи и повалил на кровать, прижимая к меховому покрывалу. Она пыталась бороться, но перед грубой физической силой оказалась абсолютно беспомощна.
– Если их сиятельство хочет, станьте служанкой. Покоритесь. С вами не случится ничего такого, чего не могла бы вынести женщина. Я помогу, – зашептал Северин, пока она пыталась высвободиться из его хватки.
От этого участливого голоса, оттого, что слуга видит ее позор, Полетт стало еще горше. Куда легче для нее было бы подвергнуться насилию, не имея свидетелей. Уже понимая, что потерпела полное и безоговорочное поражение, она заплакала. Горячие злые слезы сбегали по щекам и капали на меховое покрывало, пока плеть в руках князя охаживала бедра и ягодицы графини, заставляя их пылать от прилива крови. Она насчитала семь или восемь ударов, прежде чем Соколов сменил гнев на милость.
– Раз уж роль служанки так претит тебе, будь моей шлюхой. Сними к черту эту ливрею и выгляди, как шлюха. Опускай взгляд, как шлюха, стенай под мной, как шлюха, благодари меня за снисхождение, как шлюха.
Антон рванул ливрею с плеч Полетт, затем развернул ее лицом к себе. Во влажном от вина фраке, в пропитавшемся алым шелковом жилете и до сих пор аккуратно завязанном атласном галстуке с бриллиантом Соколов выглядел как денди и одновременно как разбойник с большой дороги. Князь наслаждался выражением неприкрытого ужаса на лице своей жертвы. Неотрывно на нее глядя, резким движением бедер он всадил в нее свой член сразу на всю длину, пренебрегая любовной игрой – он уже играл в эту игру один, и, судя по всему, она порядком его заводила. Быстро и резко он принялся выходить и вновь врываться в ее тело, рыча от удовольствия. Алые пятна румянца цвели на его скулах, губы были красны, точно он пил ими кровь, темные волосы клубились вокруг лица мрачным ореолом.
Не желая его видеть, Полетт закрыла глаза. И когда она почувствовала на своих щеках пальцы, стирающие слезы, бегущие из-под сомкнутых век, когда ощутила легкие прикосновения к плечам, к груди, к животу, она уже не сомневалась, кому они принадлежат. Помимо воли тело Полетт откликнулось на эту нежность. Всем своим существом она подалась вслед за этими за руками, безошибочно отыскивающим чувствительные местечки на ее теле. Они не ошиблись ни единым касанием, они были точны, как руки резчика по камню, и будто резец высекали из ее тела искры, срывая покров за покровом и выплавляя наружу женскую суть. От напряжения кожа графини покрылась капельками пота, внизу живота стало жарко и тяжело. И мощные удары мужского естества в ее лоно перестали мучать, а, напротив сделались желанны, поскольку усмиряли разгоравшийся там огонь. Полетт застонала и содрогнулась всем телом, еще, и еще, пока князь вонзался в нее, и ей было уже абсолютно безразлично в тот миг, кто подарил ей желанную разрядку.
Князь владел ею еще дважды, в промежутках подкрепляя свои силы вином. Владел грубо, безжалостно, нимало не заботясь о ее чувствах, словно она была бездушным механизмом для удовлетворения похоти. О чувствах Полетт заботился другой. И ее тело радостно откликалось на его прикосновения, приветствовало их, так разительно отличавшихся от всего, что творил с нею Антон. И тогда Полетт представляла вместо холодного аристократического лица князя иное лицо, не столь совершенное, но куда более желанное. И ей казалось, будто слуга, а не господин наполняет ее своей плотью, находясь одновременно внутри и снаружи ее, и она начисто терялась в ощущениях, отдаваясь наслаждению.
[1] Шато Грискур – одно из красных бордоских вин, предлагаемых торговыми домом Альфреда де Люза. Что касается вина кометы, то я обыграла здесь распространенный поэтический штамп России XIX века – шампанское урожая 1811 года, своим названием обязанного яркой комете, горевшей в небе с весны 1811 по 1812 (в романе год кометы я поменяла на 1835). Производил или нет вино кометы торговый дом Альфреда де Люза, не знаю.
