Текст книги "Игры с судьбой. Книга вторая"

Автор книги: Наталья Баранова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

14

Месть! Сладкое горькое блюдо! Вот и вознесла Судьба, одарила! Если б мог – отказался бы от ее подарка, от черной чертовой Гильдии Иллнуанари! Только ведь нельзя. Никак нельзя.

Низки поклоны Катаки, безумный страх в глазах, даже не страх, а священный ужас. И ревут двигатели, унося корабли от одной звезды к другой.

Не стал в этот раз задерживаться на Эрмэ, лишних пяти минут не остался! Стоило получить из рук Хозяина дарственную – унесся, откланявшись, прочь!

Не мог находиться вблизи от Локиты, не мог сладко улыбаться ей – не было сил. Но и голову гнуть, как Катаки тоже не мог. И боялся, безумно боялся, что кто-то узнает. Как Таганага. Как Анамгимар.

Сидя в каюте, просматривал сводки и отчеты. Кривил губы. Если б немного больше было дано Анамгимару смелости и здравого разума, Гильдия была б силой, с которой считалась бы Лига, не смея сбрасывать ее со счетов. И пусть флот был не слишком нов….

Ласково улыбнувшись, он поднял взгляд холодных глаз на Катаки.

Капитан стоял рядом, опустив голову, словно нагадивший щен. Присесть в кресло Да-Деган ему не предложил, забыв о том поначалу, а, видя понурую физиономию, решил, что и не стоит.

– Значит так, – промолвил рэанин, – при мне жить, как при Анамгимаре не получится. Воровать и врать я не позволю. К тому же готовься – в течении месяца проведете несколько диверсий на территории Лиги. И никаких возражений я не потерплю, равно как и провалов!

– Команды будут роптать!

О командах не беспокойся! Если услышу хоть слово против, прикажу повесить каждого пятого! А начну с тебя! Понятно? Если ж будешь умничкой и не станешь на меня вякать, да и командам объяснишь что и почем – место свое удержишь. Как был вторым номером, так и останешься, да и оклада тебе прибавлю.

Встав, Да-Деган неторопливо обогнул стол, и присев на край, потрепал контрабандиста по щеке.

– Что не так? – спросил удивленно.

– Все так.

– Ну, вот и иди…. Донеси до команды мою волю. Здесь всем я Хозяин!

Закрылась дверь за контрабандистом, но и одиночество облегчения не принесло. Царапало, жгло, тревожило.

Усмехнуться б. Но невесело на душе. Погано.

Никак не забыть Хаттами. Не забыть последней встречи, минут, когда даже не посмели соприкоснуться взглядами. Страшно было даже подумать, помыслить о том, что могло бы случиться, если б не Хозяин вел допрос, а Локита. Если б не ударил хмель в голову Хозяина. Если бы….

Впрочем, что толку гадать. Его-то жизнь при нем. А вот Хаттами…. Нет больше Хаттами.

Много было по юности друзей. И почти всех унесла река времени. Кто-то сгинул по закрытым Секторам, кто – то ушел, кто – то перестал быть другом….

Пока душа полна света – легко быть другом всей Вселенной, пока молод, пока легок и дерзок – легко. А вот переплавившись в горниле терзаний, утратив половину души, обуглившись, словно головешка…. Тогда, когда больше всего нужно доброе слово и верное плечо, душа, на которую можно положиться больше, чем на свою душу – вот тогда только косые взгляды да торопливо убегающие шаги. «Выкручивайся сам, Аретт. Выкручивайся, как умеешь».

Легким щелчком активировать карту Галактики, светлой голограммой повисшую в воздухе, сесть и смотреть на спиральные рукава в широком разбеге, отмечая моргающие синие огоньки территорий Лиги и солнечно-золотистые – колоний Эрмэ. Оранжевый огонек Раст-Танхам.

Где-то посреди молочно – белых рек затеряны сотни баз Разведки. И десятки, а может быть тысячи военных баз Эрмэ. Их нужно найти все. Если не найдет, если не сумеет – грош цена ему!

Но главное сейчас даже не это, главное – удержать Иллнуанари. Накинуть узду, объездить как строптивую лошадку. Нахлестать по бокам, так что б не смели контрабандисты слова своего нового владельца ослушаться. Что б пытались мысли наперед угадывать.

Усмехнувшись невесело, он поднял взгляд к потолку, рассматривая густую черноту, собравшуюся у потолка.

Подумалось, хорошо б, если б Судьба послала знак. Что б во влюбленности своей помиловала и приласкала. Обычной девчонкой уснула б в его объятьях….так ведь нет, любит, шальная, куражиться! Всю душу вымотает, прежде чем успокоится!

Вскочив, пнуть с досады расшитую шелком подушку. Золото вокруг, золото и алый шелк, безделушки, драгоценности и душит сама атмосфера доставшегося от Анамгимара кабинета!

И чего больше в сердце – тоже неясно. Ведет его рука Судьбы, а кроме нее делят сердце ненависть и любовь. Сомнения и тревоги не дают покоя. Лишь иногда – рассветным золотым лучиком врывается в его жизнь надежда.

Посветит и вновь окружит мрак.

И все, что остается – действовать. Верить, мечтать. И надеятся, беспрестанно надеяться.

Тихо раздвинулись створки двери, впуская очередного посетителя. Резко обернувшись, Да-Деган посмотрел на визитера и невольно улыбнулся, была знакома и озорная мордочка и горящие любопытством глаза.

– Добрый день, господин, – заметил мальчишка. Как поживаете? Вижу у Вас теперь отдельная каюта.

– Хив? Жив еще?

– Да что таким, как я, станется. Ничего не значил при Анамгимаре, ничего не буду значить при Вас. Как видите от этих перестановок, моя жизнь не меняется. А вы, господин, всем нос утерли.

Только махнуть рукой, проговорить тепло и искренне.

– Перестань.

– Хоть бы дверь заблокировали что ль, – с укором протянул юнга.

– Спасет? – с насмешкой отозвался Да-Деган.

– Нет, конечно, – отозвался парень.

– Ну, так и смысл?

– Катаки Вас убить хочет, и представить все как несчастный случай. Сам слышал!

– Думаешь, убьет?

– А что тут думать? Конечно же попытается. Только в одиночку все не провернешь по – тихому. Кого – то ему надо в долю брать.

– Разумно. Одно «но»! Если Хозяин станет допрашивать?

– Если, – протянул юнга. – А если нет? Анамгимар у Локиты в любимчиках ходил. Да и за Катаки на Эрмэ заступиться есть кому. Если, он вдруг станет в выигрыше, разумеется. В такие интриги полезли, а обезопасить себя не можете!

Согласно кивнуть.

Не обезопасил. И не пытался. Вероятно, просто надеялся, что убьют, что там, после смерти не будет тревог, сожалений, сомнений. Не будет той долгой ноющей боли у сердца, которая родилась в миг смерти Хаттами и постепенно распространялась по телу, отравляя кровь.

Впрочем, оставаться безразличным к своей судьбе, после слов юнги уже не мог. Словно рассек воздух удар бича, и, опустившись на спину, толкнул его вперед, причиняя боль, срывая кожу, и не позволяя оставаться незлобиво – спокойным.

– С кем и когда Катаки договаривается, знаешь?

– Конечно, – усмехнулся юнга.

– Проводишь!

Усмехнувшись, мальчишка кивнул.

– Только, – заметил он, хитрюще улыбнувшись, – давайте договоримся наперед. – Я скажу вам кто и где, а вы по приходе в первый же порт отпускаете меня на все четыре стороны, рассчитавшись за все эти два года службы Иллнуанари. Идет?

– Не нравлюсь я тебе.

– Ага, – усмехнулся мальчишка. – Мне вообще тут не очень. Осточертела Столица Ужаса. А так вы очень даже ничего. С вами договориться можно. Так, по рукам?

– Что ж, по рукам!

Поднявшись с кресла достать оружие из тайника, вместе со стволом, доставшимся после Анамгимара, проверить заряд, машинально отметив, что на игрушечки Анамгимар не скупился. Оружие было дорогим и даже щеголеватым. Если б не вес, можно было б назвать его женским.

Усмехнувшись переложил бластер из руки в руку, и поняв, что не спрятать, пошел, сжимая богато украшенную серебром рукоять в ладони.

Юнга деловито шагал впереди, указывая дорогу, ступал легко, словно кошка, не забывая держать ушки на макушки и осматриваться по сторонам.

Остановившись, не доходя до очередного изгиба коридора, указал на дверь, утопленную в нише.

– Это каюта одного из мятежников. Там они.

– Уверен?

– Ага!

Усмехнувшись, пожать плечами, глядя, как исчезает в лабиринте фигурка юнги. Подойдя к дверям погладить шероховато – холодный металл, кончиками пальцев чувствуя угрозу.

Аккуратно приложив ладонь к стене, нащупать по покалываниям в подушечках подводящие энергию провода, неторопливо приложить бластер и установив необходимую мощность, выжечь дырку в стене, расплавляя и металл проводки. И только поморщить нос, чувствуя неприятный запах паленой изоляции.

Кончилась тишина. Сквозь металл двери доносились голоса. Кто – то предлагал нож, кто – то яд. Старые излюбленные способы. Древние, как мир.

Легко растолкнув в стороны створки двери ворваться в помещение, глядя на остолбеневших от неожиданности контрабандистов. Кто – то тихо отступил, кто – то потянулся за оружием.

Ничего не оставалось кроме как выстрелить первому, на опережение, пронзая помещение хлестким зеленым огнем.

Наполнялся воздух запахом паленой плоти, стонами, криками.

Два тела неподвижно лежали на полу, разрезанные пополам.

Дурнота подкатывалась к губам.

Глядя на притихших, несмелых, отступивших к стене, только нарисовать на лице ухмылку – гаденькую, плотоядную! Ухватив за русые кудри Катаки, толкнуть на пол, пнуть в живот, не жалея ни туфель на высоком каблуке, ни силы.

– И еще раз – предупредительным выстрелом – в потолок, разнося напрочь туманные полусферы светильников, довершая разгром. Заговоры вздумал устраивать, сукин кот! – процедить сладко, манерно, поднимая скрючившегося на полу контрабандиста за патлы. – На тот свет решил отправить? Сам сдохнешь раньше!

Приподняв Катаки плюнуть в смазливое личико, в самые глаза, приставить бластер к виску, отмечая, как белеют губы, и ледяная испарина выступает на висках.

– П-помилуйте, господин!

– Помиловать?

И только гаденькая усмешка на губах. Хочется придавить, вонзив каблук в слабую плоть, пригвоздить к полу, хочется раздавить мерзкую гадину!

Помиловать! Кровь бросилась к щекам. И дрожала рука на курке. Как хотелось отомстить и этому. Не за себя, за все зло, причиненное людям.

Только ударить наотмашь увесистым металлом ствола по смазливому личику, выбивая зубы.

– Этих, – произнес, указав на тихо стоящих у стены заговорщиков, – казнишь сам. Каждого десятого из команды – тоже! Для острастки остальных. И! Если мне покажется, только покажется, Катаки, что ты вновь затеваешь заговор, то выстрелом в голову ты не отделаешься. На кол посажу! Ясно?!

И только кивок в ответ. А по лицу – слезы. Слюни. Сопли… и сочит из разорванной губы кровь, от всей красы контрабандиста одни ошметки – страх изменил черты, и ничего человеческого не осталось. Только ужас и готовность пойти по головам., и…. Нет, не раскаяние, не знает этого чувства и этого слова контрабандист, но преклонение перед более сильным.

И только сплюнуть вновь, чувствуя презрение ко всему миру и к самому себе, развернувшись, уйти, ожидая выстрела в спину. Да так и идти с гордо поднятой головой, презрительным видом и холодом в сердце, ступая словно по раскаленным угольям и не смея этого показать.

15

– Позвольте помочь Вам, господин….

И откуда только взялась здесь в ало – золотой, пламенеющей его каюте? Ласковая, знойная, обжигают карие темные глаза вожделеющим взглядом, просят полные губы поцелуев. Не женщина – мечта развратного мальчишки. И хороша, чудо как хороша! Темные волосы, высокие скулы, длинная гордая шея, крепка высокая грудь.

Легкая ткань не скрывает изгибов тела, струится мягкими драпировками, на светлой коже сияют жаркими сполохами золото и самоцветы, стекают цепочки в ложбинку меж высоких грудей.

И поступь кошачья, призванная, мягкая. И взгляд, и улыбка. Смотрит из – под ресниц, разжигая в крови пламя. Знает, что делает чертовка! Этот взгляд! О, этот взгляд, который обещает блаженство, напополам со смертной мукой! И можно что угодно отдать за этот взгляд…. За это обещание, за страсть…

И ответить бы на зов, ринуться, как с обрыва в реку в хмельную, угарную страсть, первобытное шквальное безумие, растворившись в очах, в губах, во всем ее сладком желанном теле.

Да только не дано этого рабу Императора.

А ласковые руки тянулись к его плечам, льнула к его телу девчонка, словно прося тепла и холода, нежности и боли. Пьяными, безумными были ее глаза, жаркими губы, обжигало дыхание.

Отстранившись, отойти…. Да только такая разве ж отпустит?

– Вы не хотите меня, господин? – голос низкий и хрипловатый, как зовущий голос мартовской кошки. – Вы не бойтесь! Я дурного не сделаю…

И судорожно срывают быстрые проворные руки с его плеч драгоценный, сияющий шелк…, мутится сознание, горьким комом подкатывает к его губам дурнота, от близкого, слишком близкого дыхания ее губ!

Нет, не для раба Императора радости любви, невинные шалости похоти, озорное скольженье в пучину разврата!

Вместо радости – мука, ком в горле, неприятие каждой клеточкой тела чужого вожделения, чужой страсти. Код, чертов код! Разорвать бы, но как? Как избавиться от паутины, давно сросшейся с ним. Не выпутаться из сетей, накинутых Локитой по капризу Хозяина, не сорваться рыбке с крючка!

И ненависть, не рассуждающая, жгущая огнем бросается в голову, затмевая окружающий мир.

Ударить по щеке, хлестко, наотмашь, так, что, не устояв на ногах, отшатнулась в сторону, упала, смотря на него неверяще и странно.

– Я ничего дурного не сделала, господин… – а голос звучит как из глубокого колодца, ни обиды в нем, ни гнева, а изумление напополам с просьбой прощения.

– Не сделала, – отозваться глухо, чувствуя, как молоточками стучит по вискам кровь… – и не сделаешь. Пошла прочь!

Дрогнули губы, как у обиженного ребенка, наполнились слезами глаза. Отрицательно помотав головой, неловко поднялась на ноги, подковыляла и уперлась грудью в выставленную впереди ладонь.

Остановившись, смотрела в его глаза пустым, бессмысленным взглядом.

«Уходи, я ж убью тебя, глупая!»

Уходи…

Снова и снова, как заклинание, как мольбу о помощи мысленно повторяя одно и тоже…. И одна мечта – не сорваться, остаться собой, хоть в этом пересилив чужую, жестокую волю!

– Вон пошла! – крикнув, словно хлестнув, оттолкнув от себя.

– Господин? – а в глазах, только что бывших пустыми недоверие и удивление без меры.

«Ну, с чего, с чего ты решила, будто нужна? Ну, откуда ты, ТЫ свалилась на бедную мою голову? Ну, с чего ты взяла, будто буду я благодарен тебе за поцелуи и ласки? Ну, кто сказал, что я вожделею их? Что желаю…. Да нет же, желаю…. Только, даже признавшись, не мне их принять. И Песня и Любовь и Мечта – не для меня. Все когда-то выменял на жизнь сына. Все отдал, не торгуясь…. Только как же сложно жить – без половины себя! Дышать, ходить, смеяться…. И не быть! Не чувствовать себя живым. Живым!»

– Уходи, – и спокойно и тихо, словно не было урагана, грозящего утопить разум в шквале чувств.

Покачала головой, опустила взгляд, вздохнула. Отступила на шаг….

– Господин!

– Ты еще здесь?

Тишина ответом. Обхватила себя за плечи, стояла, поникнув, смотря в пол, и тихо-тихо дрожали губы. Плясали сполохи в драгоценных камнях – варварски – крупных, бесстыжих рубинах браслетов….

Так хотелось утешить…. Ведь не камень же сердце…. Не камень…!

Так хотелось обнять и прижать голову к своему плечу, стоять, наслаждаясь теплом и запахом волос, чудесным волшебством короткого момента.

Не дано….

Ах, Властитель, Хозяин, как много украл! Отобрал, позавидовав робкому счастью…. Посмеялся….

И только закусить губу или вонзить ногти в ладони, унимая душевную боль. И стоять, чувствуя…. а ничего не чувствуя, кроме душного гнева, да царапающих осколков стекла там, где положено быть душе….

– Ты меня слышала, женщина?

Короткий кивок ответом, а в глазах стоят слезы.

– Пожалейте меня, господин….

Пожалеть….?

Подойдя, помочь подняться с пола, пресекая попытки вновь вцепиться в плечи и губы, усадить в глубокое кресло, сунув в руки ей свежий платок.

– Я жалею, – и мягко и гадко, отстранившись, словно выстроив стену, – жалею. Только ты мне не нужна. И не нужно смотреть так, словно режу! Ну, зачем ты пришла? Не за лаской моей, это точно. Что ты хочешь? И кто ты?

Нет ответа. Молчание, словно дым. Сизо – алый. Духмяный. Забытый.

Усмехнувшись, бросить тело в кресло напротив, сидеть, смотря взглядом василиска, и так же, как и она, кусать губы, пытаясь обрести спокойствие. Пытаясь приманить к себе безмятежный покой.

– Я долго буду ждать ответа? – спросить, поймав ее взгляд, поняв, что молчание тянется долго, слишком долго, и тишина не просто звенит, а давит!

– Не отсылайте меня к команде, господин! – тихо, так тихо, что едва поверить, что эта знойная красотка может быть робка! – Я буду делать все, что вы скажете, я…. Я буду вам рабой, если любовницей не нужна! Только не отдавайте меня команде, мой господин!..

Тишина…. Вновь тишина, пришел черед молчать ему. Смотреть, не веря собственному взгляду. Словно как у новорожденного котенка открылись глаза, и увидел мир, совсем не таким, как мечтал увидеть.

– Кто сказал, что я собираюсь это сделать?

Вздохнула, посмотрела в лицо, обжигая взглядом, в котором засияла надежда, бросилась к ногам, вновь загоняя его в тупик! Только поморщиться в ответ.

– Право, женщина, ты странно ведешь себя.

– Господин! – а голос дрожит, голос срывается и не смеет она встать с колен. – Господин!

Целует ноги, целует расшитый, весь в бриллиантовом сиянии, ирнуальский шелк!

Рассмеяться бы! Оборвать как сон, странное это наваждение, прекратить фарс.

«Безумие! – мелькнула мысль, – дали небесные, да разве бывает так?!»

– Встань, женщина, – процедить с насмешкой, – платье испачкаешь!

Вырвать из ее рук полу собственного одеяния. Скривить презрительную мину, кивком указать на шкаф.

– Подай, там, вина и бокал.

Взять из ее рук бутыль и фиал. Налить рубиновой жидкости в прозрачное стекло, пить, крупными, жадными глотками, топя в алой влаге собственную рассудительность, волнение и страх.

– Кто ты! Как зовут? – хлещут вопросы. Ни тепла в голосе, ни света. Лед, один мерзлый, вековой лед.

– Лаэйлла, мой господин! Я… была наложницей Анамгимара….

Только скривиться, как от зубной боли, добавить вина в бокал. Встав самому подойти к шкафу и добыв второй налить его под край, протянув красавице.

– Пей, солнышко! Пусть земля будет пухом Анамгимару, да упокоят его дух все демоны Вселенной!

Взяла бокал, посмотрела в его глаза, усмехнулась нехорошо, изгнала улыбка миловидность из черт, не красотка смотрела в его лицо – ведьма!

– Ни дна ему, ни покрышки! Будь проклят он во веки веков!

Выпила вино залпом, не закашлявшись, ни поморщась. Лишь выпив, вновь посмотрела в лицо – не ища ободрения, без вызова, но с безмерной усталостью, скопившейся в глубине зрачков.

Трудно было выдержать ее взгляд, но выдержал. Лаэйлла первой отвела взгляд, отвернулась. Стояла, обхватив себя за плечи, и покрывалось тело пупырышками «гусиной кожи», словно голой ее выставили на мороз.

– Ты из Лиги, детка?

Обернулась резко, сверкнула глазами…

– А существует ли Лига? Не приснилась ли мне?

– Ты из Лиги? – хотя зачем спросил – бог весть? К чему травить и без того больную душу?

– С Игелоры, господин.

– Давно здесь?

– Два года….. – кривятся губы. – Хоть здесь два года все равно, что два столетия.

– Домой хочешь?

Смех в ответ. Хриплый смех пьяной менады – горький и злой одновременно.

– Кому я там нужна. Такая?

Только согласно нагнуть голову. Трудно не согласиться с неправедной истиной ее слов. Кто видел ад, в мире людей и ангелов – изгой!

Усмехнуться невесело, смотря в провалы темных, словно состоящих из одних зрачков, глаз. Чувствовать, как делится ненависть пополам – на двоих! Как утихает ее бешенство, недоверие, ненависть. Но остается, полыхает в глазах желание справедливой, праведной мести. Как хочет отплатить за унижение и боль мучителям.

– Мести желаешь? – бросить в лицо.

– Желаю, господин!

– Любовница мне не нужна, это правда. Но если останешься со мной – не пожалеешь. Обещаю!

В ответ кивок, только кивок, но как сияют глаза – как звезды! И разве видел он когда-нибудь более сияющий взгляд? Даже в моменты любви?

– Что нужно Вам от меня, господин?

– На костер пойдешь?

– Что б этих тварей выпотрошить – пойду! Говорите, что нужно?

И только покачать головой, усмехаясь…

– А ничего особенного-то и не нужно, Лаэйлла…. Будешь считаться моей любовницей, хорошая. И держать язык за зубами. Поняла?

Усмехнувшись, посмотрела в его лицо….

– И вы тоже желаете кому-то отомстить…. Не нужно, не лгите. Одержимый, всегда поймет одержимого….

Усмехнуться бы. Только валит с ног усталость и хмель. Упасть в мягкие объятия кресла…. Посмотреть на нее снова и вновь – снизу вверх, отмечая безупречное женственное сложение, темную красоту черт, огонь, заключенный в хрупкой оболочке. Сожалея лишь об одном, словно заклинание, осознавая – «Не встретилась ты мне в мои лихие девятнадцать лет!»