Текст книги "Хелависа и группа «Мельница». Не только песни (СИ)"
Автор книги: Наталья О'Шей
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Running to Paradise
As I came over Windy Gap
They threw a halfpenny into my cap,
For I am running to Paradise;
And all that I need do is to wish
And somebody puts his hand into dish
To throw me a bit of salted fish:
And there the king is but as the beggar.
My brother Mourteen is worn out
In skelping his big brawling lout,
And I am running to Paradise;
A poor life, do what he can,
And though he keep a dog and a gun,
A serving-maid and a serving-man:
And there the king is but as the beggar.
Poor men have grown to be rich men,
And rich men grown to be poor again,
And I am running to Paradise;
And many a darling wit's grown dull
That tossed a bare heel when at school
Now it has filled an old sock full:
And there the king is but as the beggar.
The wind is old and still at play
While I must hurry upon my way,
For I am running to Paradise;
Yet never have I lit on a friend
To take my fancy like the wind
That nobody can buy or bind:
And there the king is but as the beggar.
Примечание: Хелависа исполняет эту песню с 1996 года. Входит в одноименный нестудийный альбом, также именуемый Melanar.
Two angels
Came with the clouds of the two angels down
Met at the white bridge.
Swirled their foliage white,
Yes the two of cold in the morning.
And the feathers-his fingers spread out fan in the dirt,
Swallowing a roadside dust
Rose from his knees, to go in to the people,
Stumbling through the field of feather grass.
Grass they sang about the God of love,
People about mountain war,
And one of them said: «come Back, brother,
Tell my Father».
Two angels «Yes» to one person.
Two angels «Yes» to one person…
Fly, tell about proud of their nature,
That chain is attracted to the earth,
Well I'll stay here,
If something happens't do yourself.
So separated from, and each took his
Waved his hand after,
So and now lives between us animals
Already two thousand years.
So we sit, closing of fire
Own his face with his hand,
Sit at the Church of the groom with the bride,
The sky is silent, rust ring.
Two angels «Yes» to one person.
Two angels «Yes» to one person…
Примечание: оригинал песни, исполнявшейся Хелависом и «Пилотом».
Наталья О`Шей
Рассказы, эссе, интервью
Bean Si
Рассказ выложен в Сети в 2009 году
Серая переливчатая вода стекала широкими ручьями из крупных колец волос, когда она вышла на берег. Ее тело было окутано мерцанием сумрачных зеленоватых теней; темные волны с проблесками серебряной пыли упорно не желали отпускать ее легкие ноги, не хотели отдавать ее этому воздуху, этому небу цвета голубиного крыла… Небо бывает таким только на грани между умирающей ночью и холодным ранним утром – и она появилась из этой грани – уже не пена на высоком гребне, но еще не плоть и не кровь. Первое, что она почувствовала, став собой на берегу, был стук слева в груди, который вторил ревнивому плеску прибрежных волн и перекату мелких камешков на дне; ее сердце, казалось, гнало по жилам морскую воду – а может, так оно и было, когда она вдруг задрожала под свежим соленым ветром и задохнулась им, и опустилась на песок, хватаясь за грудь и широко открывая светлые прозрачные глаза…
Пахло водорослями, восток неумолимо светлел, где-то резко закричала проснувшаяся чайка. Она сидела, подобрав под себя замерзшие ноги, на высоком камне, открытом отливом, и тщетно пыталась одной рукой запахнуть на груди еще не просохшее ветхое белое платье. Зажатым в другой руке большим перламутровым гребнем она медленно расчесывала влажные кудри. Эти кудри закрывали всю ее гибкую спину, спускаясь на камень, на котором она сидела, и странным был контраст между бедной одеждой и благородной осанкой женщины, и гребень беспокойно поблескивал в лучах солнца, встававшего в тумане за горами. Холодный ветер гнал серые тучи по небу и серые волны по океану; она смотрела на воду, и если бы случилось кому-то увидеть ее, он увидел бы также, как временами из пены и водяной пыли возникает неясный образ, чьи черты схожи с чертами ее тонкого лица; он на мгновение возникает совершенно ясно, а в следующий миг это только волна, разбивающаяся о камень, и нет никакого лица, и кто бы поверил, даже если б и увидел?.. И кто бы поверил, что белокожая светловолосая женщина вышла из морской пены первым ноябрьским утром?.. Она продолжала расчесывать волосы, пока солнце не встало над двуглавой горой, бледное, как луна, за пеленой тумана; а море продолжало шелестеть и вздыхать, припадая к белому песку у ее ног. Был слышен лишь шум моря, и вопли чаек тонули в нем.
Какой-то новый звук заставил ее обернуться. За ее спиной, вдоль дюн, поросших жесткой сизоватой травой, шла дорога. Дорога была старой и заброшенной, однако сейчас по ней кто-то ехал, потому что звук был перезвоном маленьких колокольчиков.
…Крепка и красива была его боевая колесница с серпами, широкая и надежная, из самого лучшего дуба, с бортами из белой бронзы, запряженная парой могучих вороных коней. Сбруя коней была усеяна бубенчиками. Умелый возница неторопливо правил по прибрежной дороге, а сам он небрежно сидел в гнезде, завернувшись в просторный плащ из светлой шерсти с алой вышивкой. Правая рука его расслабленно покоилась на длинном копье с позеленевшим бронзовым наконечником. На широкой груди сидящего в колеснице, на зеленом шелке рубахи, сияла золотая фибула с длинной иглой; золотой обруч был вплетен в его волосы, черные у корней и орехово-золотистые у концов. Яркой птицей была колесница на пустынной прибрежной дороге, среди тусклой травы под сумрачным небом, где метались чайки, будто устыдясь своего скромного оперения. Невиданным, сверкающим лососем был воин в колеснице, едущей мимо серых вод залива, где, может, только косяки сельди иногда проходили тускло-серебряными тенями. Кони его были легки, как перья ворона над полем битвы, как хлопья снега, как искры огня, а возница благороден, как старый дуб, как бронзовый идол, как большой олень с ветвистыми рогами.
Море шумело, распевая какую-то древнюю, ведомую только ему песню; оно вздыхало, облизывая песок и прибрежные камни, и гулко рокотало, накатываясь на обрывистый остров в заливе. Колесница выехала на пригорок; он посмотрел вниз, на подножие дюны, где темным зверем горбился большой камень, открытый приливом.
На камне сидела девушка с волосами цвета жемчуга.
– Остановись! – бросил он вознице, и она вздрогнула, но не повернула головы. Он вскочил, одним прыжком перелетел через борт колесницы, взмахнув плащом, и его мягкие сапоги легко съехали по траве на песок. Море застонало, вставая высокими гребнями под усиливающимся ветром. Воин подбежал к камню и заглянул ей в лицо, словно боясь опоздать, боясь, что она исчезнет. И тогда она откинула прядь с лица и посмотрела на него. Зеленая вода плеснулась в ее огромных холодных глазах.
– Кто ты, девушка, и что делаешь здесь? – промолвил он.
– Я ищу своего любимого, короля Ирландии, – ответила она и улыбнулась, и ветер взвыл, заглушая ее голос, и море тяжко заворочалось у скал острова.
Он вздрогнул. В следующий миг он подхватил ее с сырого камня и понес к колеснице, окутанный перламутровым потоком ее кудрей; он усадил ее в гнездо рядом с собой и укрыл своим плащом; возница тронул коней. Пел ветер и плакали чайки, а он мог только смотреть в прозрачные глаза девушки, сжимая руки на ее плечах, пытаясь ее согреть, и совсем забыл, что она не ответила, кто же она такая… Или он не услышал этого за шумом моря?..
Iolanda
Вопли, волны, ночь безлунна, рвется вереск за спиной,
Я бесстрашна и безумна, я явилась за тобой.
Ты отважен и спокоен, но ты знаешь, мудрый воин, —
Королевский дом построен над холодною водой.
Я сплетала ожерелье из семи зеленых лун,
Я на луке из омелы вырезала девять рун,
И двенадцатую жилу натянула я на лиру,
И вздыхало грозно море, слыша звон подземных струн.
В кольцах запахов болота дух ненастья встал, незрим;
Слышишь, Дикая Охота в скачке стелется, как дым;
Я клянусь – напитком смерти – принесу я ныне жертву,
Чтоб твое забилось сердце в такт с разодранным моим!
Вопли, волны, смерть безлунна, рвется вереск за спиной,
Я бесстрашна и безумна, я явилась за тобой;
Я бы встала из могилы, чтоб придти к тебе, мой милый,
Если б только были силы крикнуть, что теперь ты мой…
Лоэхра
Рассказ выложен в Сети в 2009 году
Я хотел убить её. Я сидел в засаде у водопоя уже несколько часов; почти совсем стемнело, а она всё не появлялась…
Меня звали Лоэхра, и я служил гончим псом, главным гончим псом королевства, уже двадцать семь лет. Я был одинок; на свете жило только два существа, которых я, наверное, любил. Один был мой принц – восемнадцатилетний королевич, мальчишка, щенок с длинными, светлыми, почти женскими глазами… я мог бы умереть за него. Я готов был перегрызть за него глотку любому, с того самого дня, как он родился, потому что знал, что для меня отныне существовала цель – служить этому ребёнку так, чтобы, возмужав, он стал настоящим мужчиной и настоящим королём; а что может быть доблестнее для гончего пса, чем преданность хозяину и забота о нём?..
Но настолько же предан я был маленькой девочке, младшей дочке мельника из небольшой деревни. У неё были пронзительно-синие, васильковые глаза, такие же, как и у матери; той, что умерла, истаяв, словно свечка, вскоре после родов. Я приезжал в деревню несколько раз в месяц, привозил ей и её старшей сестре подарки из столицы, пожимал худую руку мельника, иногда оставался на ночь, и тогда наутро, едва вставало солнце, мы шли в лес; я учил её видеть звериные следы на земле и птичьи гнёзда в кронах деревьев, я поил её родниковой водой, а она плела венки и надевала на мою седую голову… Потому что её отцом был не мельник. Её отцом был я. Но я надеялся, что она никогда об этом не узнает.
Всех остальных людей я не любил, более того, презирал; мне было скучно с ними, душно от их взглядов и голосов; поэтому я не мог подолгу оставаться во дворце. Моей жизнью был лес. Я забывал обо всём на свете, идя по следам оленя или кабана; как бы я хотел, чтобы мой принц, мой мальчик понимал это! Но он разделял мой восторг, только когда тот же олень или кабан тяжело оседал на землю, хрипя и пятная кровью траву, а мы, гончие псы, устало подымались с колен подле добычи и утирали пот со лба и кровь с губ.
Так было, и принц говорил, что псы, вытатуированные на моих предплечьях, – талисманы удачной охоты; так было – пока не появилась она.
Сначала кто-то мельком увидел в одном из южных лесов золотистую лань. Потом лань заметили ближе к столице; однажды двое молодых гончих псов пришли ко мне с лихорадочным блеском в глазах и заявили, что видели её.
– Только это не лань, вернее, не совсем лань, – сказал один из них. – Посмотри лучше на неё сам, мастер Лоэхра; пойдём с нами нынче вечером, мы знаем, где её водопой.
За час до заката мы были на месте; я сидел на дереве, а двое молодцов на земле за кустами, росшими вдоль тропинки. Там, где тропинка кончалась, у самой воды, на мягкой сизоватой глине чётко отпечатались следы острых копытец.
Когда солнце почти село, из полумрака между деревьями, куда уходила тропа, послышался шорох, и через несколько мгновений показалась она. У меня перехватило дыхание, и я крепче вцепился в сук, на котором сидел. Шерсть лани действительно отливала то ли тусклым золотом, то ли светлой бронзой, но вместо шеи и головы на её плечах возвышалось женское тело, примерно по пояс. Каким-то непостижимым образом гладкая шкура переходила чуть ниже талии в медового цвета кожу; я даже чувствовал, какая она гладкая и шелковистая. Пышные пепельные кудри спускались до середины спины, обрамляя необыкновенное лицо – широкоскулое, с чуть вздёрнутым носом и пухлыми губами; раскосые, удлинённые к вискам глаза были, видимо, светлые. На ней не было ничего, кроме золотого тяжёлого оплечья из тонких ажурных пластинок.
Женщина-лань подошла к воде, цокнула копытами, склонилась и, зачерпнув обеими руками воду, плеснула ей себе в лицо. Её негромкий смех заставил меня вздрогнуть. Она жадно пила и плескалась в ручье, капли воды блестели в завитках её кудрей; она прогибалась в пояснице, вытягивая прекрасные руки, и золотое ожерелье приподнималось на полной смуглой груди; а я сидел на дереве, пытаясь не дышать, и никогда, никогда в жизни не чувствовал себя так глупо. Двоим, что лежали на земле, было, наверное, не лучше.
Она вышла из ручья, отряхнулась, ещё раз чему-то рассмеялась и ускакала. Когда кругом наступила тишина, я полез вниз. Молодые псы поднялись с травы; лица у обоих были разрумянившиеся и немного смущённые.
– Спасибо, что показали её мне, – буркнул я. Один затряс головой, очевидно, как и я, не находя слов, а другой пробормотал:
– Сегодня она ещё краше, чем вчера.
Всю дорогу домой мы не промолвили ни слова; оказавшись в городе, молодые псы распрощались со мной и быстро скрылись. Я знал, что каждый пошёл к женщине. Не мог не пойти.
А я – я пошёл домой, выпил крепкого вина и отправился во дворец рассказать обо всём принцу. Он слушал меня, затаив дыхание; потом забегал по комнате, кусая губы и, наконец, заговорил:
– Слушай, Лоэхра, я хочу её видеть… Нет, я не просто хочу её видеть, я хочу, чтобы она была моей! Чтобы она была здесь и моя! Лоэхра, Лоэхра, ты устроишь охоту, правда? Устроишь прямо завтра! Она нужна мне!
Я даже забеспокоился, до того он разволновался; но через несколько минут принц взял себя в руки, спокойно повторил указания насчёт завтрашней охоты, попрощался и ушёл. У меня было время до рассвета, и тогда я последовал примеру своих подчинённых. Многим женщинам почему-то нравилось, что я немолод; их привлекала моя потемневшая кожа, жёсткая грива седых волос и переплетение татуировки на руках. Ни у кого в королевстве ни было подобных татуировок. Я уже не был гибок, словно лесной кот, как когда-то в молодости, но стал тяжёл и всё же мягок в движении, подобно тигру. И, право же, я не знал ни одного из молодых воинов, кто был бы способен справиться со мной.
Я ушёл от неё, когда небо начало светлеть; а через полчаса после рассвета гончие псы уже были в лесу. Мы быстро нашли совсем свежий след; её запах был сильным и немного мятным. Утро обещало быть прекрасным, охота складывалась как нельзя лучше, и мой принц со свитой уже ждали, когда же мы выгоним её на поляну, на которой десятеро охотников были готовы стреножить её и опутать сетью.
Она попалась легко; слишком легко. Она вылетела из леса на солнечную поляну, следом вылетели мы и застыли полукругом, ожидая броска сети. Но охотники, видимо, были так поражены увиденным, что окаменели на мгновение, а она затанцевала на лужайке прямо перед обомлевшим королевичем, встряхивая волосами и бесстыдно подставляя солнцу свою великолепную грудь; кажется, на губах её играла слабая улыбка. Наконец, тонкая сеть метнулась, разворачиваясь в полёте, и: упала на траву, не задев женщину-лань. Несколько длинных лассо полетели над землёй, грозя опутать ей ноги, и: снова ничего. Она просто переступила через них, даже не нарушив ритма своего странного танца! Наконец один из охотников выхватил из колчана тупую стрелу, намереваясь оглушить нашу «добычу»; тетива тренькнула, и в следующее мгновение она легко взяла стрелу из воздуха у своих волос, и небрежно бросила наземь. Её брови сошлись на переносице, она перестала улыбаться и три раза ударила в землю копытом. Между ней и принцем тут же вспыхнула огненной полосой трава, и пламя весело затрещало под ветром! Она развернулась и встретилась глазами со мной.
– Нет!!! – прозвенел крик принца, но я уже прыгнул, но и она прыгнула тоже, и случилось невероятное – я промахнулся. Её узкое копытце больно ударило мне в ключицу, и она ускакала; а люди кругом уже кричали:
– Спасайтесь, спасайтесь! – потому что огонь разрастался, переходя в настоящий лесной пожар; только принц махал мне по ту сторону огня и взывал:
– Найди её, найди, Лоэхра! Я спалю полкоролевства, чтобы обладать ею!
На этот раз она петляла и путала следы, но мы преследовали её до самого вечера, пока не увидели снова на опушке. Она будто ждала нас. Гончие псы уже громко и тяжело дышали, а она словно и не скакала целый день по лесу! Я уже знал, чем всё закончится, – и действительно, она трижды топнула, и перед нами опять вспыхнула трава.
Когда я вернулся в город, мне сказали, что принц уже спит и принять меня не сможет; но я видел свет в окне его спальни и понял, что он не хочет со мной говорить, потому что я не поймал женщину-лань.
На следующее утро он исчез. Во дворце всё стало вверх дном; как ни странно, никто, кроме меня, не догадался отправиться в лес. Я нашёл его там ближе к вечеру – уставшего, в пыльной одежде – и с пузырями ожогов на обеих руках!
– Проклятье, Лоэхра, – сказал он, – я не смогу жить без неё! Я пробовал говорить с ней, но она только смеётся, а когда пытаюсь приблизиться – тут же поджигает траву. Видишь, как выгорело?
Он повёл вокруг рукой, указывая на широкие чёрные пятна, освещённые вечерним солнцем.
– Завтра же расставь в лесу ловушки, – печально сказал принц, – мы должны поймать её.
Всю следующую неделю я дневал и ночевал в лесу; ни один зверь не смог бы обойти все ловушки, которые я расставил, – но она смогла. Порой мне казалось, что она следит за каждым моим шагом и тихо смеётся, потешаясь над старым глупым гончим псом. Несколько раз мы пытались поймать её у водопоя – надо отдать ей должное, привычек она не меняла, но были вознаграждены лишь ожогами и безнадёжно испорченным снаряжением. Принц провёл в лесу три дня; на исходе третьего он сказал:
– Я так хотел, чтобы она была моей – а теперь я, пожалуй, хочу, чтобы она умерла.
– Я тоже хочу этого, мой принц, – отвечал я. – И я сделаю это.
И вот теперь я ждал её, вооружённый луком и стрелами с вороньим опереньем; на поясе у меня висел длинный охотничий нож. Я ненавидел – первый раз в жизни, ненавидел её за то, что она сделала со всеми нами. Насколько слепо и самозабвенно мой принц желал ей обладать, настолько же слепо и самозабвенно я желал ей теперь смерти. Я очень хотел убить её.
– Лоэхра, ты ищешь меня? – на моё плечо опустилась тёплая рука; я резко развернулся, не давая себе и ей времени на раздумья, и всадил нож в левую грудную мышцу лани, то есть туда, где, обладай она нормальным женским телом, у неё должен был бы быть самый низ живота, совсем рядом с лоном. Она резко осела на задние ноги, слегка прогибаясь, и глубоко вздохнула. Я выдернул нож, и алая кровь толчком выплеснулась на блестящую шкуру. «Паховая артерия,» – почему-то отстранённо подумал я, а она заговорила:
– О Лоэхра, багрянорукий, тебе это удалось!..
Её голос был нежным и чуть хрипловатым, она тяжело дышала, и я подумал, что, наверное, ей очень больно, а она продолжала:
– Я прошу тебя, Лоэхра, пока я жива, сделай для меня то, что ты делаешь обычно с оленями в конце охоты – ты ведь пьёшь их тёплую кровь; так испей же крови из моей раны, пока я не умерла!
И она положила свои лёгкие руки мне на плечи и потянула к себе, так, чтобы я смог, оставаясь на коленях, коснуться губами раны на её груди. И я сделал это – я припал к ране, как припадают к чаше со старым вином; да и кровь её была, словно вино, – несолёная и пряная. Она прижимала мою голову к своей груди, и от шкуры и кожи её пахло пряными травами, и мятой, и дымом, и я вдыхал этот запах, и жадно глотал кровь, а она гладила мои волосы, склоняясь всё ниже, и стонала, будто я не отнимал у неё жизнь, а делил с ней ложе; я обнимал её за талию, и она мягко двигалась под моими руками, подставляя свою кровоточащую грудь моему рту, как иная в постели, изнемогая от желания, подставляет грудь губам любовника. Должно быть, она потеряла уже очень много крови, и я почувствовал потребность остановиться; я поднял голову, а она согнула передние ноги в коленях, и её душистые волосы укрыли меня шатром, и она прошептала:
– Пока я не умерла, Лоэхра:, – и я прикоснулся губами к медовой коже на упругой груди под золотым оплечьем, она снова застонала, и я целовал её грудь, плечи, губы, пахнущие мятой и дымом, целовал нежную кожу и шелковистую шкуру, и снова припадал к ране и пил её кровь, не помня себя.
Может быть, это длилось вечность, а может, несколько мгновений; я не знаю, почему я это сделал и как это получилось; но когда я наконец смог отпустить её и откинуться на траву, она наклонилась надо мной, и я увидел совсем близко её светлые, раскосые, сумасшедшие глаза, она слабо улыбнулась, и краем глаза я успел заметить в кольцах пепельных волос двух тонких пепельных змеек, которые метнулись к моей шее и укусили – каждая над ключицей. И меня сковало смертное оцепенение; я не мог ни двинуться, ни выговорить ни слова, мог только смотреть, как она приподнимается, проводит рукой по багряному пятну на шкуре, и оно исчезает, и она облизывает кровь со своей руки, а потом с моих губ, долго смотрит на меня, улыбаясь, наконец встаёт и начинает танцевать, как тогда на солнечной поляне; она танцует, обходя меня противосолонь, и под копытами вспыхивает трава, и она замыкает кольцо, смеётся и исчезает, а я ничего не могу сделать, я остаюсь лежать, неподвижный, нагой, глядя в ночное небо, окружённый кольцом из огня, до конца времени.
Когда время кончилось, огня не стало; но Гончего Пса Лоэхра больше не было.
* * *
– Фейделм! Фейделм!
– Что?
– Фейделм! Иди скорее, король хочет тебя видеть!
– Меня?! Что я натворила? Пересолила паштет?
– Не болтай, иди; да не забудь передник снять!
Старая повариха вытолкнула меня на лестницу, где уже ждали двое дюжих молодцов, чтобы препроводить к Его Величеству. Мне было немного боязно, но более – любопытно.
Королю было около двадцати пяти лет – немногим больше моего, хотя я не знала своего точного возраста; он был строен, светловолос, с серыми, длинными, прекрасными, почти женскими глазами. Он взглянул на меня из-под полуопущенных ресниц и лениво промолвил:
– Это ты – Фейделм? Ты готовила этот паштет, – он указал на столик, на котором стояла крынка с паштетом и кувшин вина, – и яблочный пирог на той неделе, и мясо с пряностями двадцать дней назад?
– Да, Ваше Величество, это всё я:
– А скажи-ка мне, маленькая кухарка, почему все мои недруги, отведав твоих блюд, скоропостижно умирают, а друзья и я сам покуда невредимы?
Я не знала, что сказать; я не знала, почему так происходило!
– Я не знаю, право, но может быть, это от того, что я очень предана Вашему Величеству, – в итоге пробормотала я.
– Предана, говоришь? – Он подошёл ко мне и приподнял за подбородок. – Боюсь, это не только преданность, но и особое чутьё. У меня много верных, преданных гончих псов, но мне нужно кое-что другое; я хочу, чтобы ты стала Лисой. Лисой на службе у короля. Я знаю – ты сможешь.
Удивительно – я поняла, что и вправду смогу, и затрясла головой.
– Ты будешь готовить еду для моих врагов; у тебя будет возможность получать любые фрукты, пряности, что угодно из любых уголков мира; а также, я надеюсь, ты постараешься получать некоторые необходимые сведения: Кстати, откуда ты родом?
– Я, Ваше Величество, родства не помню.
– Как это?
– Меня нашли в лесу несколько лет назад, а что было до того, я совсем не помню; не помню ни отца, ни матери:
– Как странно. Ну что ж, ты сирота – тем лучше! – заключил король. – Тебя проводят в новую комнату, которая приличествует твоему нынешнему званию.
На пороге он окликнул меня:
– А может, тебя воспитало в лесу лисье племя, Фейделм?! – и расхохотался.
Так я стала Лисой при короле, то есть – его личной кухаркой, отравительницей, ищейкой и, по совместительству, бесплатным развлечением. Он обожал потешаться надо мной:
– Фейделм, что это ты такая уставшая?
– Ваше Величество, я полдня простояла у раскалённой печи, чтобы приготовить паштет, которым вы кормили гостей за обедом.
– Ах, бедная, ты, наверное, вся взмокла у печки! То-то мне показалось, что паштет солёный и пахнет потом!..
Я ненавидела эти шутки. Я ненавидела то, что он мог ласково заговорить со мной на виду у знатных женщин, а через полчаса заявить, что все мои секретные новости скучны, и грубо прогнать на кухню. Но платил мне король хорошо, а работы было предостаточно.
Однажды я возвращалась из южного порта, везя мешок с заморскими травами и орехами у луки седла и два пергаментных свитка за пазухой. Я часто путешествовала одна, щедро платя за ночлег и заводя добрые знакомства с хозяевами постоялых дворов. Разбойников я никогда не встречала; но на всякий случай на поясе у меня висел длинный охотничий нож, королевский подарок. Не то чтобы я хорошо умела обращаться с ним, просто: мне это нравилось.
Я ехала вдоль реки, проезжая через небольшую деревушку, и задержалась возле мельницы, с интересом наблюдая, как строгий чиновник допрашивает пожилого худощавого мельника, не мошенничает ли тот, и если да, то как. Мельник отпирался, чиновник не верил; в конце концов двое солдат, стоявших рядом с чиновником, заломили мельнику руки за спину и куда-то поволокли. Вслед за ними неспешно отправился сам чиновник, а за ним побежала молоденькая девушка, почти девочка. Тут я заметила другую девочку, поменьше, лет примерно десяти, которая стояла на пороге мельницы и плакала. Потом она бросилась к реке, громко всхлипывая и выкрикивая в воздух какое-то имя, будто звала. Я прислушалась; шумела вода, но девочка всё кричала:
– Лоэхра! Лоэхра! Лоэхра!
Я вздрогнула и дёрнула поводья; сама не знаю почему, я развернула коня, быстро подъехала к ней, спешилась и спросила:
– Хочешь поехать со мной в столицу? Клянусь, там тебя никто не обидит; ты будешь жить у меня – моё имя Фейделм.
– Да, госпожа, – прошептала девочка, – меня зовут Лавайре.
У неё были ярко-синие, насторожённые глаза, странно выделявшиеся на бледном личике; русые волосы заплетены в косу. Я подхватила её и усадила на коня впереди себя; что-то было не так, очень не так, но я не могла оставить её! Мы ехали молча. Что-то мешало мне спросить, кого она звала на берегу реки этим странным именем – Лоэхра.
У дворцовых ворот я встретила короля, собиравшегося на охоту.
– А, Фейделм вернулась! Здравствуй, красавица. А кто это с тобой?
– Здравствуйте, Ваше Величество; эта девочка будет моей ученицей и помощницей, если Вы позволите.
– Лавайре? А ну, посмотри на меня, – внезапно изменившимся голосом сказал он, заглядывая ей в лицо, в эти её синие глаза, и я увидела невозможное – тоску в глазах короля, когда он тихо промолвил:
– Здравствуй, Лавайре! Видишь вот – я на охоту нынче еду: Лавайре, Лавайре, где же наш Лоэхра?!..
Снова это имя! Что-то билось внутри меня, силясь вырваться наружу, я подняла руки, сжимая виски, и широкие рукава платья поползли вниз, приоткрывая предплечья. И тут я наткнулась на их взгляд – короля и девочки. Они смотрели на мои руки. А потом он рванул рукава ещё вниз, так что руки обнажились до локтей и стали видны татуировки – переплетение тонких линий, причудливая вязь от запястья, завершавшаяся оскаленной собачьей мордой у локтя.
– Лоэхра, – сказала девочка. (Ни у кого в королевстве не было подобных татуировок – только у Гончего Пса).
– Лоэхра, – повторил король, – во имя всех богов, Лоэхра, что же с тобой сделали?!
The Wild Hunt
Когда становится чуть теплей
небо северных стран на пороге весны,
И ночи гонят черных коней
к востоку от солнца и к западу от луны,
Когда реки вздыхают в плену берегов,
и небо дробится о камни порогов,
И темные кудри лесистых холмов
вьются над бесконечной дорогой, —
Брат мой, западный ветер,
король облаков,
Медом пахнет твой клевер
росистых лугов,
Но глаза беспокойных голодных богов
Зеленятся бедой и тревогой.
…
Нынче утром разбудит песок у воды
легкий шаг темногривых серых коней;
Ах, быстры те псы, у кого на груди
– полумесяц, как знак чистоты кровей!
И раскидистый дуб, и сумрачный тис
склонят головы пред королевской охотой,
Овеваемой пестрыми крыльями птиц
в этой скачке на грани полета;
Но смотри – на деревьях узорные шлемы,
И смыкаются вереска жесткие стены,
И зафыркали кони, почуяв измену,
Или просто запахло болотом!.
– А здесь мы жили, покуда могли;
Ничего не забыли дети старой земли —
Ах, как подносили вам, короли,
Девы наших холмов кубки меда!..
Но ты знаешь – ведь гончие взяли мой след,
Твои серые гончие взяли мой след,
Королевские гончие взяли мой след,
И не знать мне ни сна, ни покоя;
И пока под копытами серых коней
Не рассыплется мир на осколки из дней,
До конца, вслед за сворой болотных огней
Ты будешь гнаться за мною;
Ах, твои гончие взяли мой след,
Темноглазые гончие взяли мой след,
Королевские гончие взяли мой след,
И не знать мне ни сна, ни покоя!..
…Твои гончие взяли мой след…