Текст книги "voprosy masteru 5 (СИ)"

Автор книги: Наталья Захарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Наступило молчание. Генрих ужинал, Элизабет лишь пила вино, изредка поглядывая на него и удивляясь, почему он так спокоен.

Ареон положил свою огромную голову ей на колени и жалобно поскулил, что конечно же, не осталось незамеченным для Генриха.

– Со мной он никогда не позволяет себе такого. Хитрец.

Элизабет улыбнулась, посмотрев в умиляющие глаза пса, и погладила его по лохматой черной челке.

– Ареон...-это тот щенок, любовь к которому оказалась такой судьбоносной для Амили? Это его она прижимала к груди тогда, когда вы ее увидели?

– Да, все верно.

– Вы забрали его к себе в дом для того, чтобы воспоминания о ней были всегда на ваших глазах?

Он рассмеялся:

– Нет, конечно, что за глупости. Я всего лишь хотел взять пса, чтобы он охранял мой дом. Я рад, что тогда обратил на него внимание, ведь зрелище он представлял собой довольно страшное. Он был слишком маленьким, слишком тощим, и лишь лапы были огромны. Этот хитрец, похоже, с самого начала знал, как нужно себя вести. Он был прекрасным слушателем, и я ему ведал слишком многое, после чего просто не мог отказаться от него: он стал слишком родным для меня существом.

– Но от нее вы отказаться смогли...

Он закатил глаза:

– Да, смог. Не делайте из меня злодея, Элли. Неужели было бы правильным оставаться с ней, не любя ее? Когда же в вас перестанет говорить голос обиженной женщины...Перестаньте винить меня во всем, что происходит с вами. Кстати, о том, кто и кем пользуется: вы вчера тоже пытались воспользоваться мной, чтобы кое-кого забыть.

Ну, вот. Генрих это сказал. И именно с такой насмешкой в голосе, как она и представляла. Ей сейчас хотелось провалиться сквозь каменный пол. Она снова подумала о том, что хотела бы иметь в этом доме комнату, куда могла бы могла прятаться от него в таких ситуациях. Он бы несомненно выделил ей такую, внял ее просьбе, но тут была одна заморочка, которая делала само существование такого убежища просто невозможным: такие комнаты должны были быть повсюду. Ох, надо было сделать это непременным условием замужества!

– Я прошу прощения за это.

– Но об этом позже, верно? Скажите мне кое-что еще. Вы ведь так и не отдали монету никому?

– Я забыла ее отдать.

Он кивнул:

– Не задавались вопросом: "что не так с этими людьми"? Не зародилось семя сомнения, что все вокруг, словно по нотам, разыграно? Что все ненастоящее, например?

Элизабет смотрела в его глаза и понимала, что он прав. С самого начала она чувствовала фальшь, но была сначала слишком растрогана, потом удивлена и шокирована, чтобы осознать это. И как же ей сразу в голову не пришло это... Но что это тогда был за спектакль? Нет, он снова смеется над ней...

– Они... актеры?!

Он рассмеялся:

– Не так буквально, Элизабет.

– Вы ведь мне сказали, что там все настоящее: нищета, голод, воровство... Все в чистом виде. Вы для этого туда и приходите так часто. Чтобы понять, что у вас все не так плохо...

– Все верно. Я обещал вам, что буду честен с вами. Я с самого начала был с вами честен. Я объясню. Это все отголоски Чудесных улиц, которые существовали когда-то в каждом городе, пока не были разогнаны. Это были опасные места. Попадавшие туда не возвращались.

– Откуда такое название– "Чудесная улица"?

– Они назывались по-разному, но смысл один, а связывают эти страшные улицы с чудесами потому, что все нищие, больные и убогие, дети и шлюхи при свете дня чудесным образом превращались в совершенно здоровых людей, со своими семьями, домами, даже со службой порой... Но лишь до следующей ночи,– он улыбнулся.

– Но как...зачем? Зачем это нужно? Ненастоящие нищие...

– А кто скажет, где они настоящие, а где играют роль? Они и сами этого уже не понимают, Элли. Какую сторону их жизни принимать за настоящую, решать вам. Порой, мне кажется, что они не в своем уме..., порой, что я – не в своем, глядя на их жизнь по эту сторону. – Генрих налил себе еще вина. – Но я очень скоро понял, что эти люди правдивы по обе стороны, куда ни посмотри. Находясь на улице и прося о милости, они испытывают дерзкое чувство свободы, такое дерзкое и пьянящее, что не хотят возвращаться к своей дневной жизни. А когда с приходом утра им приходится это делать, хотят вернуться обратно. Так что там действительно все настоящее: вся человеческая суть в чистом виде. Каждый из людей хочет почувствовать свободу, даже если для этого придется опуститься на самое дно...У всего и у всех на этом свете есть две стороны.

– Это необычно и...непостижимо...

– Это бередит разум, заставляя пересматривать многое, верно? – он кивнул,– Вот за этим я и прихожу туда. Вы узнали обо мне что-то важное, как мне кажется. Как я уже и говорил, вся улица, она словно из времени Дворов Чудес, но их нет, а ту, что вы вчера видели: вне закона. Эта улица под моей защитой...В моих силах разогнать ее силами гвардейцев, но я не делаю этого по известным вам причинам. Однажды правда выплывет наружу, и тогда полетят головы.

– Кто знает про нее?

– Многие. Даже некоторые их тех, кто следит за исполнением закона. Представьте себе только: ведь любой безногий музыкант на самом-то деле может оказаться великим учителем музыки; пьяницы, лежащие в лужах, могут оказаться графьями и баронами, напившимися дешевого спиртного, которого они не позволяют себе в другой жизни; шлюхи могут оказаться вполне приличными дамами, женами великих мужей...

– Поэтому вы надвигаете шляпу на глаза, чтобы никто из них не узнал вас?

– И поэтому тоже. Я знаю многих из них. Теперь я знаю их даже лучше, чем им кажется. Так что мне будет бесконечно жаль, если этой улицы не станет. Некоторые их них попадутся и скандала тогда не избежать: начнутся суды, в результате которых казнят многих знатных особ. Всех, кто будет на той улице в этот роковой час. Но эти безумцы знают обо всем и им все равно. Ведь когда они там, свобода лишает их рассудка. А опасность придает этому чувству еще больше правдивости.

– А Амели? Что будет с ней?

– Я предлагал ей другую жизнь, она отказалась. Я постараюсь помочь ей, когда придет время. Если это будет в моих силах...

– Я хочу сходить туда снова.

– Умница. – он улыбнулся, – Я тоже. Интересно, правда? Двоякая правда всегда бередит разум, ни о чем не можешь уже думать, как не о ней. После таких прогулок начинаешь сомневаться в казалось бы обычных вещах, искать у всего второе дно, видеть то, на что не обращал раньше внимания...Это помогает разбираться в людях. И при первой встрече с человеком читать его, словно книгу...

Он внимательно посмотрел на нее:

– Мне сейчас достаточно одного взгляда, чтобы понять многое. – Он выпил бокал залпом, чем удивил и напугал ее. Кто знает, чего от него сегодня можно ожидать после такого количества выпитого спиртного. – По крайней мере, я всегда вижу, кто предан мне всей душой...А кто– нет.

Это прозвучало, как упрек, и Элизабет поняла его смысл сразу.

– Ах, вот вы к чему. Снова Чартер не дает вам покоя?

– Это вам он не дает покоя. Я же вспоминаю о нем только тогда, когда вижу тоску в ваших глазах. В эти моменты я хочу его убить. Я давно бы это сделал, но вы тогда возненавидите меня, а я не смогу жить с этим...Вчерашняя ваша попытка забыться выбила меня из колеи. Если бы вы знали, как я желал любить вас, но вы лишь хотели забыться, и это меняло все. Я проклинал его вчера. Мысль о том, что вы слишком пьяны и не понимаете, в чьих объятиях находитесь, была болезненной для меня. Теперь я уверен, что все сделал правильно. Сейчас вы просто полны смущения, но ведь, согласитесь, была вероятность того, что вы возненавидели бы меня. Это было бы моей ошибкой, огромной ошибкой, Элли. Вы нужны мне, я в вас нуждаюсь, и в своем стремлении завоевать вас я не должен допускать ошибок.

Попытка забыться?! Ей хотелось рассмеяться, так нелепо это все звучало. Неужели он сейчас не видит ничего дальше своего носа?

А он продолжал:

– Поэтому я остановил это недоразумение и отправил вас спать. – Он тихо рассмеялся. – Нет, все правильно, в первую брачную ночь муж с женой должны спать в одной постели, верно? Так что получилось так, как и должно быть. Я не оставил вас одну в вашей спальне, я хотел быть рядом, если с вами случится снова нервный срыв...

Она молчала, опустив глаза.

– Теперь моя очередь просить у вас прощения, Элизабет. Простите меня. Я буду стараться, чтобы этого больше не повторилось...,– Он говорил, а в его глазах отражался огонь свечей, который не умел врать так, как он... Врать даже самому себе.

***

Энж трудилась не покладая рук с самого утра, и ничто, и никто не мог ей помешать: даже отец, призывающий ее отдохнуть, даже Мастера, проходящие рядом и оценивающие как всегда ее работу. Она не должна была отвлекаться, забываться, мастерить под воздействием чувств, потому что теперь нельзя было погружаться в судьбу Генриха. Она должна была собрать полотно, не просматривая его, а иначе выполнить обещание, данное матери, никак не получилось бы. Обещание выжить.

Несмотря на ее старания, все получалось из рук вон плохо. Энж постоянно слышала голос Лиама, и руки ее дрожали; голос Генриха говорил ей о любви, и сердце замирало в груди. Он смеялся, глядя на ее жалкие попытки перебороть себя и сделать все правильно. Он шутил, шептал, а иногда возникал видением, стоящим за спиной и вопрошающим, что она делает и зачем...

Отец, никогда не понимающий Энж, остался верен сам себе и лишил ее общения со Себастианом. Думая, что тем самым заставит ее собрать полотно, не погружаясь в него– он на самом-то деле лишил ее надежды, которая была ей необходима сейчас, как никогда...Одинокая, растерянная, влюбленная до безумия и обещавшая всем, всему миру растерзать своего любимого, она сейчас выла от отчаяния без надежды!

Себастиан! Она знала, что где-то совсем рядом, может быть, в этом же огромном белом зале, среди Мастеров, он творит полотно Элизабет и тоже думает о ней. Но он наверняка спокоен... Наверняка! Она на миг представила его глаза, горящие зеленым свечением, и они на это время, пусть и такое короткое, затмили глаза Генриха... Ну как же ей был необходим сейчас Себастиан! Если бы он появился сейчас здесь! Она не отпустила бы его больше.

Безумный круговорот мыслей кружил ее, словно пытаясь свести с ума. Она узнавала каждую мысль, и ей казалось, что она даже осязает каждую из них: четко представляла, какого она цвета и формы...Цветные мысли, цветные чувства, все цветное! После этого раздумья уже тысячный раз приходила мысль о том, что Генрих сейчас непременно должен чувствовать ее руки...Так это называлось, но обозначало лишь беспокойство человека оттого, что судьба не сложена до конца..., но сами слова "чувствовать руки" сводили ее с ума, делая Генриха все реальнее, таким реальным, что казалось, будто он стоит рядом и держит ее за руку.

Вчера Энж увидела в своих глазах черноту и испугалась, потому что сразу почувствовала безумную жажду жизни, а это делало важным то, что раньше не было важным совсем: ее существование...Она должна жить ради всех любимых, ради себя самой. А значит, нужно собрать полотно правильно. Генрих должен страдать...Генрих! И снова он! Снова его смеющиеся глаза возникали, словно птица феникс, перед ней, стоило только перестать думать о черноте...

Испытывая отчаянье, которое не могла выплакать, чувствуя в горле ком, который не давал ей рыдать, Энж почувствовала, что музыка– обычно такая спокойная и возвышенная– стала меняться... Девушка не догадывалась, что она уже играет только для нее одной, что это была уже ее собственная музыка, сотворенная страданиями и любовью...Музыка, под которую уже не хотелось танцевать, музыка, под которую хотелось кричать изо всех сил, которая манила успокоением и радостью, манила свободой...Свобода! Она была в каждой ноте, именно она растягивала улыбку на ее лице тогда, когда Энж выставляла в судьбу темные чувства...Эта музыка была послушна ей, подобно чувствам, из которых собиралось полотно. И Энж упивалась вдоволь, изменяя ее, пока та не стала идеальной.

Идеальная музыка – только она могла заглушить ее отчаянье, потому что всегда и всенепременно была немного громче, чем оно. Словно живая музыка ее понимала. В те моменты, когда Энж хотелось все бросить, закричать, убежать домой и броситься в мамины объятия с жутким признанием, что ничего не получается, она играла особенно громко.

Через некоторое время, новая знакомая утихала и следом приходила уже до боли знакомая, музыка отца, приносящая с собой усталость...Ожидая вновь свою, словно каплю дурмана или каплю надежды, Энж не догадывалась о том, что подобно старой и новой музыке между собой боролись два ее сознания: сознание старой и новой Энж.

***

– Вы очень голодны? – Генрих дождался супругу на ужин и теперь с улыбкой смотрел на ее наряд.

Она была так трогательно растеряна, что ему хотелось улыбаться. Ее волосы были убраны в пучок, видимо, ей так было удобно. Платье было чересчур домашним, и это говорило о ней совершенно противоположные вещи. Во-первых, раз она надела домашнее и наверняка удобное платье, значит, хотела чувствовать себя удобно при разговоре с ним, то есть до этого это было не так. Во-вторых, это могло объясняться так же и тем, что она перестала его бояться и определенно принимает за того, перед кем не нужно подчеркивать свою красоту и наряжаться, стараясь выглядеть краше. Ну, и в-третьих..., возможно она нарочно не хотела наряжаться и старалась выглядеть как можно хуже, чтобы случайно не соблазнить.

– Нет, не очень.

Он кивнул:

– Предлагаю перенести наш ужин на крышу. Намечается дивная лунная ночь, и я не хочу пропустить ее.

Она улыбнулась:

– Стараетесь быть романтичным?

Он удивленно присвистнул:

– Вы все еще настолько плохо меня знаете? Я могу быть романтичен, могу быть неромантичен. Могу быть жесток, могу быть добр...Но никогда не стараюсь быть таковым. Я есть такой, какой я есть здесь и сейчас. Все несчастья случаются из-за того, что люди стараются быть кем-то, кем не являются по сути...Вы согласны поужинать на крыше?

Она, конечно же, согласилась и вскоре сидя с ним рядом, восторгалась красотой звездного неба, запрокинув голову и забыв про аппетит. Впрочем, ему тоже было не до еды сейчас.

Он чувствовал нечто темное, повисшее в воздухе... Это была подлость, совершенная сегодня, и ему не нужно было поднимать голову вверх, чтобы видеть ее... Он знал, что она наверняка серо-фиолетовая и острие, блестящее в ночном свете, направлено в сторону Элизабет...

Он посмотрел на жену, ей, конечно же, ничего не угрожало, и она ничего не видела над головой, да и не могла видеть, она лишь смотрела на звездное небо и улыбалась.

Как бы он хотел поднять сейчас голову и увидеть лишь только то, что видела она и ничего больше! Но он не умел так. Он не умел, совершив подлость, видеть звездное небо...

Серо-фиолетовая конструкция привлекала к себе внимание, притягивала к себе его взгляд вновь и вновь, пока он не погрузился в нее, и перед его глазами не возникла вновь картинка сегодняшних событий...

Генрих вошел в темную мрачную камеру и, скрестив руки на груди, молча смотрел на молодого человека, сидящего на полу.

Стражники, впустившие его, получив свои деньги, скрылись из виду, согласившись оставить собеседников на некоторое время для разговора. Прошло уже минуты три, а разговор так и не начался. Ожидания Генриха по поводу того, что соперник после двух дней заключения в темницу будет просить о пощаде, не оправдались, и он был этому удивлен. Отдавая дань уважения его поступку, он первым начал разговор:

– Я тебе сказал, чтобы ты уехал из города. Почему ты все еще здесь?

– Потому что я сам решаю, где мне находиться.

Генрих усмехнулся:

– Глупость и упрямство по-прежнему – твои верные спутники...Мне рассказывали, что отрочество ты провел вдали от матери и Элизабет, прислуживая хозяину, платившему тебе жалованье. Почему ты вернулся? Чем в итоге это все закончилось? После стольких лет службы, что нужно было натворить, чтобы тебя выгнали? Ты обокрал хозяина? Предал его? – голос Генриха перешел на шепот. – Откуда у тебя яд?

– Ты не получишь ответа ни на один свой вопрос.

– Я– то получу, хочешь ты этого или нет. Но тогда ты будешь жалок. Я же предлагаю тебе сохранить хоть каплю своего достоинства, сказав все сейчас.

–Ты побоишься, что она узнает. Ты не тронешь меня, верно? Значит, она не сдается! – Чартер улыбнулся. – Эта странная женщина никак не может выпустить меня из своего сердца. И тебя это бесит.

Генрих в мгновение ока оказался рядом с Чартером и пару раз ударил его, заставив сплевывать кровь.

– Давай же! – Чартер поднялся с сырого пола и с вызовом посмотрел на Генриха,– Здесь меня убьешь?

– Я пришел сюда не за этим. Мне нужно получить ответы на мои вопросы. Зачем ты ходил на Чудесную улицу?

– Ты и это знаешь?

– Что ты там делал?

– То же, что и любой мужчина в моем возрасте...

Генрих рассмеялся:

– А ты еще большая мразь, чем я думал. Так, значит, ты пришел туда в поисках любовных утех... Где ты раздобыл яд?

–Я не помню,– усмехнулся Чартер.

Дальнейшая сцена, всплывающая в памяти Генриха, была неприятна ему, и он машинально потер костяшки правой руки...

– Я выкрал его!

– У гадалки, я прав?

– Да.

Конечно же, Генрих знал, что это так: ведь после недавней попытки отравления он отобрал у Чартера до боли знакомый флакон...А во время вечерней прогулки с Элизабет специально зашел проверить наличие флакона у Амили... Когда-то он сам оставлял его ей: холодного оружия Амили слишком боялась, чтобы оставить у себя в доме.

– Не смей больше приближаться к этой женщине! Я буду следить за тобой! Не смей больше приближаться к моим женщинам! Уезжай из города...,– Генрих наносил удары один за другим, словно с каждым ударом старался донести до противника истину.

Но совсем не это было подло...

Подлость заключалась в том, что он сегодня откупился от Чартера. Купил у него любовь к Элизабет за деньги. Заплатил, чтобы тот уехал и больше не появлялся никогда.

Странно, но размер подлости, повисшей сейчас над ним, стал меняться еще тогда, когда велся разговор о деньгах: с каждым его словом, с каждым словом Чартера, с каждыми названными цифрами, с каждой мыслью у том, что Генрих согласен заплатить вновь названную цену, и больше, и намного больше...росла и подлость. И это было странно, ведь подлость – она всегда подлость, какой бы ни была и ее размер никак не определяет ее сути. Никогда еще поступки не меняли своего размера, повиснув над его головой так, как тогда...

Когда воспоминания были вновь просмотрены и прочувствованы, фиолетово-серая конструкция растворилась в воздухе, оставив лишь чувство вины, которое, словно пепел, опало на его плечи и голову. Он любимым жестом взлохматил шевелюру, стряхивая его. И только после этого смог посмотреть в глаза жены.

***

Себастиан был из семьи Мастеров, но никогда не считал себя ее частью, потому что всегда был одинок настолько, что думал иногда, будто семьи у него нет. Одиночество и молодость: два слагаемых, которые порой толкают на поступки с большой буквы. Чтобы ненароком не сойти с ума от одиночества, он учился быть хитрее, чем он есть. Учился подстраиваться под собеседника и вести себя так, как тому было нужно. Позднее он понял, что если начинаешь играть роль, то обязан будешь играть ее до конца, а постоянно притворяться было тяжело и невыносимо, что и привело в один прекрасный день к переменам– Себастиан оставил всех знакомых и оставшись наедине со своим одиночеством, от которого всегда бежал, вдруг почувствовал себя счастливым! Он понял, наконец, что на всем белом свете нет ничего теперь, что заставило бы его совершить снова страшную измену самому себе.

Обучение давалось ему легко, он делал успехи, Мастера его хвалили и он не мог дождаться, когда же, наконец, сможет по-настоящему взяться за работу.

Позже, с бешеным энтузиазмом выполняя задания книги, собирая судьбы одну за другой, Себастиан превзошел многих в умении манипулировать чувствами людей. Задания становились все сложнее и сложнее, и он уже занимался не обычными судьбами, а судьбами Мастеров, судьбами гениальных личностей человечества.

Но было кое-что, что не давало ему покоя. В мозгу зародилась губительная для него как для Мастера мысль, которую он постоянно гнал от себя– мысль о том, что как бы ни была малосущественна разница между Мастерами и людьми, человеческая жизнь намного лучше. Чуть позднее он стал думать, что можно сделать, чтобы переродиться человеком, и, общаясь однажды с Хранителем, понял, что единственный вариант для него– совершить что-то преступное. Но что можно совершить в этом белом мире? В мире, где кругом одни полотна, где все одинаковое, где нет ничего безумного... Пару раз он пытался заглянуть в книгу Хранителя, что было запрещено каждому из Мастеров. Несколько раз пытался найти зеркало, чтобы посмотреть в него, но безрезультатно. В зале обучения, где Мастера, будущие и настоящие, набирались знаний, необходимых для собирания судеб, он пытался устроить переполох, выдрать страницы из книг, с помощью которых происходило подключение к источникам знаний, вынести книгу с собой из зала, явно или скрыв ее под одеждой...Ничего не получалось. А человеческая жизнь манила. И с каждой неудачной попыткой все больше и больше.

На груди Себастиана сверкала надежда, и именно она заставляла его предпринимать все новые и новые попытки до тех пор, пока все они не были испробованы. И тогда Себастиан почувствовал себя несвободным. Его стали душить белые залы с полотнами, и сама необходимость собирать их стала невыносимым ударом по самолюбию. Он хотел свободы. Но лишь до тех пор, пока не встретил Энж.

Эта девчонка с красными глазами с самого начала была необычна, и не только тем, что была единственной Мастером-женщиной, но также своим собственным восприятием мира.

Когда в жизни появляется кто-то, безумно влюбленный во все вокруг, кто-то, кто восторгается каждой секундой своего существования, находит много интересного и великолепного даже в обычных вещах, то это заставит любого пересмотреть все с точки зрения этого "кого-то".

Очень скоро Энж стала необходима для него. Как же он благодарил свой белый мир за то, что Энж появилась в его жизни...до того, как влюбился в нее. Хотя, что это было за чувство, возникающее при взгляде ее наполовину черных глаз, он сам себе не мог объяснить некоторое время. Пока их губы не встретились в показательном поцелуе и его не пронзило любовью к ней.

Он знал, что Энж влюблена в своего носителя, но не винил ее в этом. Так же, как и ему, человеческая жизнь ей казалась правдивее и красивее. И этим все объяснялось. Он понимал, что нужно лишь подождать, когда полотно будет собрано, ведь тогда оно перестанет просматриваться, и Энж рано или поздно забудет о Лиаме. Сколько еще будет у нее носителей! И они будут появляться, и исчезать, а он, Себастиан, всегда будет рядом.

Что -то пошло не так...Он это видел, просматривая полотно Элизабет после разлуки с Энж... "Не так" – в данном случае означало то, что наказание исполнялось. У них с Энж наказание было одним и тем же: он должен был собрать свое полотно правильно, а она – свое. В этом они зависели друг от друга. Просматривая полотно своей носительницы, Себастиан видел страдания Генриха. Да и с глаз Себастиана чернота стала отступать: он чувствовал, как спадает напряжение. Все меньше и меньше усилий требовалось ему для управления своей носительницей и было по крайней мере несколько причин, которые могли привести к этому, но ни одна из них его не радовала, и объяснения все неминуемо сводились к Энж.

Себастиан боялся даже представить, что должно было заставить Энж приносить страдания Лиаму. Что ей пообещали? Чем пригрозили? Ведь о том, что она выполняет свою работу правильно по собственному желанию, не могло быть и речи. Только не его Энж!

Был еще вариант, который объяснил бы происходящее: полотно собирает кто-то другой... И это могло означать только одно– Энж погибла. Думая об этом, Себастиан хватался за свой кулон, ища утешение в надежде, но тот помогал лишь временно, и поэтому он практически не выпускал его из рук, собирая полотно лишь одной свободной рукой.

Себастиан не оставлял своих попыток отыскать Энж: ведь в конце-то концов он был носителем надежды и не терял ее никогда. Но его попытки были тщетны. Хранитель молчал, Мастер удалился на недоступный ни для кого другого уровень и молчал тоже. Стараясь найти подругу, Себастиан много раз выходил к фонтану. И как только возвращался оттуда, внутренний голос говорил ему, что вот сейчас-то она наверняка там, откуда он только что ушел...

Отсутствие времени как такового для их расы раздражало его сейчас больше обычного. Ведь так хотелось понять, как долго он не видел Энж. Может быть, прошло всего лишь несколько минут, а может быть, вечность...

Времени не было. Представители его расы обходились всегда лишь чувствами, они были обучены этому. Когда-то Себастиан думал о том, что это правильно, ведь по сути, время не так важно... Зачем знать, как долго в минутах ты не видишь кого-то, если уже скучаешь и для тебя прошли их сотни, даже если стрелки показывают обратное? Зачем знать, сколько тебе лет, если ты чувствуешь себя молодым? Кроме того, он часто видел, что людское время бежит по-разному. Для кого-то минуты растягивались в годы, а для кого-то наоборот, и дело всегда было не во времени, а в том, насколько человек чувствовал себя счастливым. Себастиану казалось, что если он сможет донести до людей незначимость времени, то несомненно сделает их счастливее... Впрочем, Хранитель быстро сумел отговорить его от желаемого перехода, лишь показав несколько полотен Мастеров, отправленных в человеческую жизнь с какими-либо духовными миссиями. Словно сумасшедшие, эти Мастера призывали людей к тому, что тем было не понять вовсе, в силу недоказуемости духовного. А людям всегда нужны были доказательства, чтобы поверить во что-то. То, что не доказано– для них всего лишь сказки, подобно тем, что рассказывают детям на ночь.

Но не это расстраивало Себастиана больше всего в людях, больше всего его расстраивал тот факт, что они порой не поверив духовной правде, могут с легкостью поверить в наглядную ложь. Если бы не Мастера, несущие людям научно доказуемые знания, то неизвестно, во что бы они верили, до чего бы человеческий разум додумался. Однако несмотря на то, что научные знания было доносить легче, не всем это удавалось. Были Мастера, которым не верили.

Себастиан знал, что Мастера оборачиваются людьми постоянно, и он хотел быть одним из них. Но как они это делают Хранитель держал в тайне, а вернувшиеся обратно Мастера не помнили об этом ничего, человеческая жизнь для них походила на сон, который они забывали, просыпаясь.

В снах самого Себастиана в последнее время фигурировала книга Хранителя. Во сне, повторяющемся постоянно, он видел, как вокруг книги собрались Мастера в надежде получить ответы на свои вопросы. Но Себастиан знал, что она ждет лишь его, ждет, чтобы рассказать что-то очень важное. Во сне, когда он подходил к ней, толпа Мастеров расступалась и он оставался с ней один на один, лицом к лицу... Да, он видел ее лицо тогда. Она улыбалась ему приветливо и открывала свои страницы перед ним...и больше он ничего не помнил, так как просыпался еще до того, как искомая страница откроется. Последнее, что он слышал тогда, это был шелест старых страниц.

Он помнил также из своего сна прыгающие цифры в уголках страниц книги, ясно помнил чувство чего-то таинственного, чувство интриги... пролистывание книги во сне останавливалось всегда на одном и том же месте, на странице 1113.

Теперь он думал о переходе постоянно. Понимая, что даже если столкнется с Энж в ЧЖ, то может пройти мимо, он все же надеялся непонятно на что. Надежда на груди грела его, даже несмотря на то, что была размерами меньше, чем раньше– меньше на один маленький кусочек, она грела с прежней силой. Он найдет Энж, он обязательно ее найдет.

И он ее нашел.

Она сидела у фонтана, на ее лице блуждала улыбка, волосы были растрепаны, рукава белого Мастерского одеяния засучены почти до плеч.

– Энж! – Он бросился к ней, боясь, что, подобно видению, она может исчезнуть.

Она подняла на него зеленые глаза с минимальными остатками греха, черноты было в них уже мало и, вопреки его ожиданиям, лишь грустно покачала головой:

– Себастиан, нам нельзя видеться.

– Энж...Что ты такое говоришь?! Я с ума сходил от разлуки! Тебя нигде не было, все вокруг молчали...

Ее голос дрогнул, на миг в нем послышались прежние нотки, но лишь только на миг:

– Не надо, Себастиан... Оставь меня, я тебя прошу!

– Но...почему? Энж, я не понимаю...

Она вскочила, и голос, который раздался сейчас на их волне, был словно не ее голосом. Так грозно и убедительно он прозвучал:

– Ты не знаешь, как сложно мне было заставлять страдать носителя! Но я справляюсь! А ты пытаешься вернуть все так, как было! Ты пытаешься разоружить меня в борьбе с самой собой! – ее голос стал тише и в нем появились жалобные нотки. – А я потом не смогу, Себастиан. Я погибну. Я обещала жить.

Он усмехнулся:

– Ты бы знала...Ты бы знала, Ужастик...

– Не называй меня так!

– Я всегда так тебя называл, Энж.

– Не смей возвращать все назад. Я была другой тогда...

Себастиан покачал головой:

– Я рад, что в твоих глазах почти пропала чернота, Энж. И это правда. Мне плевать, что твой носитель страдает! Мне наплевать, что наш с тобой союз по мукам бывшего Мастера сложился настолько удачно, что мы заставляем его переживать то, что он переживает...

– Он...страдает?

– А ты сама не видела?

Она опустилась на лавку, ноги ее не держали:

– Нет, я не просматривала полотно уже давно. Сначала очень хотела это сделать, но теперь...мне страшно.

– Ты гонишь меня, Энж, но я всегда буду твоим другом. Мне больно видеть, в кого ты превратилась...

– Ты же сам хотел, чтобы я выживала! Вот я и выживаю!

Он усмехнулся:

– Та девочка, которой ты была, Энж...моя любимая, единственная Энж! ...Боюсь, что она уже не выжила.

И Себастиан ушел тогда, не объясняя ничего, ему хотелось забыться. Он пошел к Хранителю, ибо то, что сейчас ему могло помочь– это лишь огромная доза безразличия.

***

Маскарад был в самом разгаре, гости еще не успели снять свои маски, еще не прозвучали финальные аккорды музыки, не наступил вечер, а Генрих уже устал. Смертельно устал от фальшивых улыбок, от вечного вопроса в глазах окружающих: Кто я, узнай меня?

Масок ему хватало и в жизни; сказочных персонажей, костюмов и прочего театра он тоже насмотрелся в силу своей способности материализовать чувства и наделять жизнью и разумом неодушевленные предметы.