Текст книги "voprosy masteru 5 (СИ)"

Автор книги: Наталья Захарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Он просто стоял, прислонившись к колонне зала, и смотрел на весь происходящий, как ему казалось, бред, размышляя над тем, каких душевных сил будет стоить ему улыбка и гримаса удивления в момент снятия масок.

– Вам скучно? – услышал он голос за спиной.

Генрих обернулся и невольно залюбовался Элизабет. Она запыхалась от танцев, на ее щеках играл румянец. Ее явно забавлял весь этот глупый карнавал.

– Мне скорее грустно.

– Почему?

– Мне всегда грустно, когда приходится наблюдать то, что я не хочу наблюдать.

– Не будьте злюкой, потанцуйте со мной.

– Вы едва держитесь на ногах.

– Это правда,– она перевела дух и в глазах ее вспыхнули огоньки кокетства,– Разве вы не сможете поддержать меня в нужный момент? Я почему-то думаю, что танцуя с вами, буду едва касаться пола, а в общем, парить по воздуху.

Он усмехнулся:

– Вы кокетничаете со мной. Зачем? Хотите подразнить?

– Я лишь хочу, чтобы вы потанцевали со мной.

– Это удивительно... В любом человеке есть что-то, что заставляет его всегда стоять на своем. И чем больше его уговаривают и убеждают, тем яростнее он борется за свое мнение. – Генрих внимательно посмотрел в глаза жены. – Так что же происходит со мной, любовь моя, когда вы просите меня о чем-то? Почему я становлюсь безвольным слабаком, стоит мне только посмотреть в ваши глаза?

Его рука ласково приподняла ее подбородок, губы слегка коснулись ее губ. Несмотря на то, что Элизабет не противилась, он не стал превращать этот детский поцелуй на публике в настоящий...только не сейчас. Он лукаво улыбнулся и, захватив в плен запястье ее руки, повел на танец.

Музыка играла достаточно громко для того, чтобы скрыть разговор пары от ушей танцующих рядом, но не настолько громко, чтобы они не слышали друг друга.

– Почему вы улыбаетесь?

– Потому что мне удалось поцеловать вас и не получить пощечину.

– Вокруг люди и будет очень странно, если я дам пощечину своему мужу за поцелуй.

– Но ведь они не знают, кто я и кто вы...Мы в масках, забыли? Вы не хотели меня ударить, Элизабет. Вас тянет ко мне, и вы ничего не сможете поделать с этим.

– Де Бурье, не говорите глупостей!

– Вы злитесь, значит, я прав.

– Я злюсь, потому что вы говорите глупости!

– Нет, если бы вы считали это глупостью, то рассмеялись бы, и только. Скорее всего, вы сейчас тоже гадаете, почему не дали мне пощечину.

Она молчала некоторое время, но потом созналась:

– Да, вы правы. Я не знаю, почему.

Они остановились и молча смотрели друг другу в глаза. Не танцующая пара среди танцующих. И, конечно же, ни один из них не задумывался, что это компрометирует их больше в глазах окружающих, чем тот невинный детский поцелуй, о котором и шла речь.

В душе Генрих улыбался: ее признание наверняка далось ей тяжело, но она сдалась, хотя могла и настоять на своем в силу своего непростого характера. Почему здесь, среди множества людей, надев нелепую маску, она чувствует себя более раскрепощенной и не боится его, хотя, оставшись с ним наедине в доме де Бурье, дрожит, как осиновый лист?

Он увидел, как с ее губ сорвалось алое дыхание, лентой заструилось вниз по нежной коже шеи, слегка задержалось на ключице и исчезло за лифом платья.

Фантазия рисовала желаемые картинки, где все исполнялось: то, что он хотел в данный момент.

...Словно эпизод реально происходящего, Генрих ясно видел сейчас то, что могло произойти: как во мгновение ока они с Элизабет оказались за дверью зала, еще быстрее встретились их губы в желанном поцелуе... первый, второй...

– Генрих, -его отрезвило обращение Элизабет к нему.

– Да?

– Танец закончился, начинает играть музыка следующего, я устала и хочу отдохнуть.

– Конечно, – он улыбнулся ей и, взяв ее под руку, отвел в сторону.

Нужно было срочно занять свой мозг чем-то, чтобы не думать о преступном.

Маски, маски..., кругом маски. На каждом лице маска, словно под одной– другая... Они кружились в танце, скалили свои зубы в веселых оскалах...

Генрих давно понял их закон. Закон масок, закон людей в масках, после усвоения которого с легкостью мог узнать кого угодно в каком угодно обличии. Закон гласил, что ни один человек никогда не наденет маску со своим истинным лицом, потому что в этом нет смысла. Никогда бунтарь не наденет маску бунтаря, подобно тому, как паинька не наденет маску тихони. На маскараде нельзя найти святого в маске святого, впрочем, как и в жизни: если человека можно наделить каким-то одним качеством, преобладающим над всеми остальными, то значит на нем маска, а под ней...

Размышляя подобным образом, он услышал сначала невнятный шепот Элизабет, потом громкий шепот и, наконец, совершенно четкие слова:

– Чартер! Генрих, посмотрите туда– там Чартер!

Он, стараясь удержать ее, схватил за локоть:

– Это не может быть он, Элли.

– Это он! Мой Чартер! – она пыталась освободиться из его хватки, – Пустите меня!

– Элизабет, не выставляйте себя на посмешище, это не он.

– Он! Он не может меня найти среди всех!

– Элли...

– Пустите!

– Минуту, послушайте. Это не он. Вы скоро это поймете, и вам будет больно.

– Я уверена, что это он! Я его узнаю из тысячи. Генрих, умоляю, пустите меня. Я должна его увидеть, пожалуйста, просите меня о чем угодно, только дайте повидаться с ним.

Слезы в ее глазах больно ранили его, он отпустил ее руку и сейчас наблюдал, как Элизабет, его Элизабет, сейчас же бежала навстречу другому мужчине.

Он сходил с ума от ревности. Он видел ее острие, торчащее прямо из груди. Оно сверкало, дрожало, а потом стало распускаться в стороны, словно бутон цветка, распускающего свои лепестки, цветка, питающегося коварной смесью любви, воспоминаний, страсти и боли.

Не замечая косых взглядов присутствующих, с ревностью в сердце, обреченно, не спеша он пошел вслед за любимой.

Элизабет обозналась. Так же, как и все люди, безумно желающие увидеть кого-то, она дорисовала образ случайного встречного красками памяти и сейчас едва сдерживала слезы.

– Я был прав.

Она всхлипнула:

– Вы рады?

– Нет.

– Вы рады! Вы рады тому, что это не он!

Он подошел к ней поближе, подставляя грудь под удар маленьких кулачков:

– Ненавижу вас! Почему вы всегда оказываетесь правы?

– Может быть, в этом мое проклятие,– сказал он.

– Тогда скажите мне, почему я все еще люблю его? Всем сердцем, после всего, что было?

... Через минуту Генрих вышел на улицу. Сорвал надоевшую маску с лица, бросил ее на землю... Снятие масок для него началось раньше времени.

***

– Объясни мне, почему ты не можешь разговаривать с Мастерами, не опоив синим зельем? Боишься? Чего? – спросил Себастиан, залпом выпив целую чашку безразличия.

Хранитель покачал головой:

– Не боюсь. Многие из Мастеров находятся под воздействием чувств, когда приходят за ответами и любая правда, любая информация, которую я ведаю им, может быть принята через призму этого чувства. А это грозит потерянным временем. – Он вздохнул. – Зачем ты пришел ко мне?

Себастиан усмехнулся:

– Временем?! У нас нет чертова времени, Хранитель!

– Оно есть, но мы не ведем счет ему. Мы знаем, что наши дети растут, хоть и не замечаем сколько времени прошло с того момента, как они родились, до настоящего момента. Мы можем только чувствовать его и каждый– по-своему. Мы собираем полотна людей, живущих всегда. Не сегодня, не завтра, а всегда. С полотнами Энж и твоим – немного другая история. Вы их собираете практически в реальном времени, то есть в настоящее время люди их проживают. Именно для вас время есть. И ваша задача– собрать полотна, пока носители не успели прожить все чувства до конца полотна. Но это скорее исключение, чем правило.

– Ладно, будем считать, что тебе удалось запудрить мне мозги. Какое сейчас время на земле? Век? Год?

– Тебе не нужно это знать. Люди– они всегда люди, в каждом из веков. Неужели ты считаешь, что чувства в разные века воспринимаются по-разному?

– Нет.

– Тогда наш разговор– разговор ни о чем. Ты ведь пришел не за этим?

– Да, ты прав. Тебя не так просто застать дома, так ведь? Я пытался, ты знаешь, много раз пытался. Но на этот раз ты позволил мне застать тебя, почему? Опаивая Мастеров безразличием, ты ведь надеешься, что оно сотрет многие вопросы?

Хранитель улыбнулся печально:

– Да. И останутся только самые главные. Я знал, что ты придешь.

– Ну, конечно же, ты знал! У тебя есть книга, которая докладывает тебе обо всем.

– Не говори о ней с таким неуважением!

– Да, брось, Хранитель. Твоя книга стала приходить ко мне во сне, все чаще и чаще. Я вижу ее обложку чаще, чем ты. Так что мы с ней стали приятелями. Только с чего бы это? Она что-то хочет мне сказать?

Хранитель обомлел:

– Она приходит к тебе во сне?

– Я даже скажу тебе больше! Она открывается передо мной на одной и той же странице, все время на одном и том же пункте... И я пришел за ответами, – Себастиан подошел ближе к Хранителю. – И никакая доза безразличия не поможет тебе избежать ответов на них. Итак, Хранитель: что написано на странице 1113?

Видя удивление Хранителя, Себастиан усмехнулся и подошел к столу, налив себе из золотого кувшина очередную порцию безразличия, ответил на немой вопрос в глазах собеседника:

– Я распробовал твой напиток. Теперь пью его подобно тому, как люди пьют чай... Так что написано на странице 1113?

Наступило молчание. Себастиан ждал и смотрел на книгу, лежащую на столе слишком недалеко от него (чтобы он не хотел открыть ее) и манящую обещаниями раскрыть многие тайны.

Хранитель, наконец, заговорил:

– Книга хочет, чтобы ты прочитал ее.

– Что?!

– Ты должен прочитать то, что она хочет показать тебе.

– Я же просто Мастер. Что я могу прочитать в ней такого, что ты не можешь мне поведать сам?

– Не узнаю, пока не откроем ее.

– Но ты можешь мне сказать, что написано на этой странице?

– Да... Там написано про Энж.

– Энж?!

Столько ночей книга приходила к нему во снах, а Себастиан гнал ее от себя, не зная, что она хочет рассказать ему о Энж! Если бы он только знал это, он бы пришел по первому ее зову.

Молодой Мастер поставил чашку с безразличием на стол и подошел к книге. Она встретила его хорошо знакомым золотым переливом обложки.

– Осторожно, Себастиан. Я помогу тебе, не открывай сам. Ты не должен ее касаться! – Всполошился Хранитель.

Себастиан усмехнулся:

– Старый ревнивец. Хорошо, открывай. Я в нетерпении.

Хранитель благоговейно вздохнул, на пару секунд закрыл глаза и произнес тихим шепотом:

– Один...один...один...три. – Книга будто ожила: она распахнулась и белым веером замелькали перелистываемые страницы, в лицо Себастиана дунул легкий ветерок.

Открыв нужную страницу, книга замерла, открыв перед глазами Себастиана страницу, исписанную непонятными иероглифами-знаками, которые скакали в разные стороны, изменялись...

– Что это, Хранитель?

– Сосредоточься и вглядись, пока твой разум не подберет нужный шифр. Спроси ее о том, что важно.

– Хочешь сказать, что я умею читать это?

– Конечно.

Себастиан вглядывался в текст, пока отдельные слова не стали для него понятны. Первое слово, которое ему удалось прочитать, было слово: "Энжел"... Энж! Хранитель не обманул! Здесь все про нее! Как же часто ее имя повторяется на странице! Волнуясь все больше, Себастиан старался осознать постепенно открывающийся смысл предложений.

Словно издалека раздавался тихий голос Хранителя:

– Задай свой вопрос, по которому она узнает тебя. Спроси то, что у тебя на сердце. После этого все станет понятно.

Себастиан на мгновение закрыл глаза, ощутив, как растет в нем отчаянье, он словно говорил книге: "Хочешь узнать, что у меня на сердце? Получи! Получи часть меня! Получи мое отчаянье, прочувствуй его! Нравится? Это теперь я, я такой, узнаешь? Тогда ответь мне, прошу: что с Энж? Как мне вернуть ее? Как мне помочь ей!"

Книга его узнала: иероглифы стали превращаться на глазах в читаемые буквы, обозначились абзацы, красными буквами в конце страницы высветилась надпись... "Все правда и все-ложь. Нет ни того, ни другого."

Дочитав до конца страницу, Себастиан невольно отступил от книги и взлохматил волосы на голове, не понимая, как можно было считать себя бесконечно умным и не увидеть истины под самым своим носом! Он понимал теперь, почему Мастера выглядят, по большому счету, как люди: для того, чтобы видеть не все! Потому что глаза всегда врут, всегда смотрят не туда, куда нужно. Ноги и руки, голова– все дано Мастерам для того, чтобы отвлечь от правды. Не будь их у Мастеров, они прислушивались бы только к чувствам, которые всегда правдивы!

– Хранитель... Налей мне безразличия... Ты знал? Ты знал, что вся история с Лиамом, с Энж...и со мной нужна была только для того, чтобы... Мы думали..., что Лиам– причина всему!

Вылив из золотого кувшина все безразличие до капли, Хранитель ответил, поднося чашку Себастиану:

– На каждое объяснение найдется свое объяснение, отрицающее первое. Все– правда и все-ложь. Выпей. Нам предстоит серьезный разговор. Он затянется надолго, мне нужно будет рассказать тебе все, потому что тебе и только тебе суждено разобраться во всей этой истории. Как всегда, в который раз... снова.

Словно в подтверждение слов Хранителя, раздался хлопок закрывшейся книги, заставивший обернуться обоих собеседников. Книга смеялась.

***

Генрих провел рукой по старой раме, проверил присутствие всех трещин на ней...Сколько же ночей он провел, стоя у этого окна! Сколько же мыслей, нужных и нет, возникало в его голове, когда он смотрел через пыльные стекла на сад! В детстве он частенько прибегал сюда ночью, и стоял, наблюдая, как меняется погода, спорил сам с собой, после какой по счету песни сверчка начнет всходить солнце... И чуть погодя, бежал в сад за цветами для матери: ведь именно такую цену должен был заплатить проигравший– промокшие от росы ноги и мурашки от утреннего холода по всему телу.

Сегодня был странный вечер: за окном светила луна, мерцали звезды, деревья спали, ветер не будил их своим появлением... Всем людям без исключения должно было казаться, что вечер изумительный, и лишь один Генрих видел, как за окном чернота борется с розовой пеленой. Они сплетались в косы, желая побороть друг друга, разлетались в разные стороны, чтобы затем кинуться навстречу в проникающем ударе. Крутились, вертелись, описывали круги, квадраты, всевозможные фигуры, которым не было названия... И в его душе происходило то же самое.

Ареон, спавший мирно у камина, вскочил и побежал к двери. В комнату вошла Элизабет и потрепала его по челке.

– Добрый вечер, – тихо поздоровалась она с мужем.

– Добрый,– ответил Генрих после небольшой паузы.

– Вы уехали так рано... я искала вас...

– Да. Я не люблю балы.

Она подошла поближе и тихо сказала:

– Анри, простите меня.

Он усмехнулся. Так она его называла впервые. Его всегда раздражало, когда окружающие в попытке повлиять на его отношение к ним, как будто это было возможно, обращались к нему по этому ласковому имени.

– Почему "Анри"?

Она ответила сразу, как на духу:

– Я хотела быть ближе.

– А стали еще дальше, хотя спасибо за откровенность.

– Как мне называть вас? – Спросила она после небольшой паузы.

– Я бы не отказался от имени "любимый". – Усмехнулся он, чувствуя, как в груди закипает праведный гнев, и понимая, что виноватых в том нет. – Элизабет, перестаньте. Идите спать, уже поздно. Вы наверняка валитесь с ног от усталости, а я слишком пьян, чтобы разговаривать с вами.

– Я не усну...

– А я сегодня не в голосе, чтобы спеть вам колыбельную. Как только ваша голова коснется подушки...

– Я не усну, если буду знать, что вы меня не простили.

Он усмехнулся:

– Вот как? Элизабет, я никогда не обижаюсь, я делаю выводы.

– И какой вывод вы сделали? Что, если он неправильный?

– Вы же знаете, что я всегда прав, – иронично рассмеялся он.

– Я тоже не полная дура, и понимаю, что вы напились из-за меня.

– Элизабет, спокойной ночи.

– Нет.

– Идите спать.

– Нет, -ответила она спокойно, но в следующий миг испуганно вскрикнула, так как, желая остановить словесную перепалку, Генрих с размаху расколол бокал с вином о стену, бросив его через всю комнату.

Желая этим жестом испугать Элизабет и поставить точку в сегодняшнем разговоре, он отвернулся от нее, пытаясь сосредоточится на борьбе черного и розового, все еще происходившей за окном. Но почувствовал, как ладони любимой, холодные от волнения, легли на его спину, лоб нашел пристанище где-то в области лопаток, теплое дыхание побежало волной по спине. Ее поведение было таким естественным и трогательным, что Генрих не знал, как ответить на этот жест: развернуться, прогнать, оттолкнуть, уйти самому... или обнять, зарыться лицом в ее волосы, вдохнуть их дурманящий запах? ... Его сомнения развеялись, когда он почувствовал, что рубашка стала мокрой от ее слез. И эти слезы не оставили ему выбора.

За окном черный туман рассеялся и розовая пелена праздновала победу, трубя о ней во все фанфары, а Генрих обнимал жену, пытаясь успокоить.

– Пожалуйста, не прогоняйте меня! – просила она сквозь слезы,– Я сама не понимаю, что происходит со мной.

Он улыбнулся. Глупенькая, растерянная девчонка, которая бродит по лесу в поисках выхода из него– вот кто она. Столько лет прошло, а она все продолжает блуждать, ища выход. И это было его ошибкой: выводя однажды Элизабет из него фактически, он не вывел из него ее душу. Слишком долго единственным знаком, на который она шла, в надежде выйти на волю, был Чартер, продолжающий манить ее напрасными обещаниями любви и верности даже сейчас, даже после того, как покинул: появлялся видимым только для нее одной приведением, маячил сладкими воспоминаниями из детства. Она заблудилась, и в этом не было ничего удивительного: любой бы заблудился на ее месте.

– Элизабет,– тихо шептал Генрих,– скажите, кто я для вас? Ответьте себе только на один этот вопрос, и все встанет на свои места. Вы все поймете, начнете новую жизнь, я сделаю вас счастливой.

– Я постараюсь ответить... У меня получится.

Вечер был действительно странным. Он ранил и тут же залечивал раны, затем снова вскрывал их и снова залечивал. И как только ему это удавалось?

***

– Ты знаешь, что в нашем мире Мастерами могут стать только мужчины. Женщины отвечают за совсем другие стороны жизни. Они растят наших детей, обустраивают очаг, выращивают овощи для питания всей нашей расы... Так было всегда. Ты не задумывался, почему?

– Задумывался,– кивнул Себастиан.

– И почему же?

– Очень сложно представить, как мужчина справлялся бы с этим.

– Верно! Женщины всегда занимались своими делами, а мужчины своими. Но значит ли это, что женщины были бы менее талантливы в нашем ремесле? Отнюдь. Но в силу своих особенностей они не смогли бы быть жесткими при собирании судеб. Мы бы растеряли их всех, они чувствительны и ранимы. Не допуская их к сбору полотен, мы бережем их! Но ведь Мастера не только собирают судьбы, они еще и сами порой участвуют в них, проживая человеческие жизни, и очень редко это связано с наказанием. Мастера чаще всего спокойные и уравновешенные, любят порядок во всем и редко нарушают правила.

– Кто тогда такая Энж?

– Ты словно пытаешься достроить конец полотна, не построив начало,– проворчал Хранитель. – Обо всем по порядку. Так, значит, выходит, что миром людей правят мужчины? Ведь именно они представляют собой гениев, творящих добро и зло, гениев, выполняющих свои миссии– ведь Мастер не может быть рожден женщиной! Выходит, что все земные женщины ни в коем случае не Мастера? Они просто люди? Что среди них нет особенных? Но это не так!

– И что это значит?

– Это значит, что у тебя плохая память. И в этом не твоя вина,– Хранитель развел руками. – После путешествий в человеческую жизнь память стирается. Ты располагаешь только теми знаниями о своих путешествиях, которые отложились на твоем подсознании...

– О чем ты говоришь?! Я никогда не путешествовал в Человеческую жизнь!

– Ты сейчас испытываешь отчаянье оттого, что твой разум, который несет в себе информацию о твоем теперешнем существовании, сопротивляется правде, которая пытается прорваться их глубин подсознания. Это чисто человеческая черта, Себастиан! Ты слишком много перенес в свой характер и в свою душу из путешествий. Только у людей есть сила, которая может противостоять правде, у Мастеров ее нет. Ты сейчас пытаешься убедить самого себя в том, что я не прав, ведь иначе придется признать многое из того, что грозит стереть осознание себя одним из нас, а это всегда страшно.

Себастиан молчал, Хранитель продолжил:

– Я вижу, что прав... Ты много раз был в Человеческой жизни, Себастиан. Оттого и влюблен в нее. Но живя там, ты чувствуешь, что твое место здесь, среди нас. Появляясь же здесь, стремишься обратно.

–К акова цель моих путешествий? ... Почему ты мне впервые это рассказываешь? Что за бред?! – вспылил Себастиан.

Хранитель рассмеялся:

– В первый раз? Как ты думаешь, почему я зовусь Хранителем?

– Ты хранишь книгу.

– Главное мое предназначение не в этом. Я храню историю... информацию, которую рассказываю таким путешественникам, как ты. И наш разговор происходит не впервые... Все всегда возвращается на круги своя: Энж начинает слушать рок, ты -видеть книгу во снах, после чего приходишь сюда, желая получить ответы. Это все уже было. Я могу тебе назвать точное количество наших разговоров, но тебе и так сейчас трудно.

– И с какими миссиями я отправлялся в Человеческую жизнь?

Хранитель вздохнул:

– Ты отправлялся туда только с одной миссией... Ответь себе сам на свой вопрос, ведь у тебя уже есть идея по этому поводу. Ответь сам,– Хранитель подождал немного,– Ну же, Себастиан, ты знаешь. О ком всегда полны твои мысли? Всегда, постоянно... Ради кого ты пожертвовал бы всем?

– Энж?!

– Да. Ты всегда должен быть с ней рядом. Ты это чувствуешь, ты знаешь это! Любопытно, как меняешься ты сам, ища ее. Вспомни, как ты не находил себе места, до встречи с ней и как изменились твои планы после того, как ты, наконец, ее встретил... И, таким образом, мы вернулись к началу нашего разговора.

– Значит, Энж тоже рождалась в Человеческой жизни?

– И не раз.

– Почему именно она?

– Она чистая. Она светлая. И как никто другой способна донести эти качества до людей. Она несет добро людям, она способна лечить души, даже жертвуя собой. В этом ее предназначение.

– Но причем здесь Лиам? Зачем нужна вся эта подстава с разбитым полотном? Для чего все это?!

Хранитель подошел к столу и коснулся кончиками пальцев до графина:

– Напиток безразличия заварился. Я сделал покрепче. Тебе налить?

– Да, пожалуйста.

Хранитель исполнил просьбу собеседника и продолжил рассказ только после того, как тот сделал большой глоток из золоченой чашки.

– Как бы ни было грустно, любой из Мастеров, часто живущий человеческой жизнью, изменяется не в лучшую сторону. Чистые души впитывают в себя темноту, отдавая свет, и не могут вернуться в наш мир, не измаравшись. Поэтому каждый раз, после возвращения, они проходят проверку...

– История с Лиамом– всего лишь проверка?

– Да, проверка, способная показать ее человечность, сострадание, способность на любовь и самопожертвование.

– Сострадание и любовь– ее извечные качества... Самопожертвование?

– Да.

– И что она должна сделать для того, чтобы пройти проверку?

–Ты знаешь.

–Ты ведь не хочешь сказать, что... она должна пожертвовать собой? Она должна неправильно составить полотно? Лиам не должен страдать?

– Все это вместе взятое.

– Но как же Лиам и его наказание? Я до прихода к тебе разговаривал с Энж, чернота из ее глаз практически пропала...

– Если бы ты помнил что-то из своих прошлых путешествий, то знал бы, что наказание, назначенное Мастером самому себе (как в случае с Лиамом) все муки, на которые он обрекает сам себя, испытывая угрызения совести... наказанием не являются вовсе. Это решать не Мастеру. Лиам настрадался здесь. Ты бы видел его! Но книга решила сделать все по-умному, как всегда. Лиам не должен страдать, он должен умереть. Он должен обречь сам себя на гибель, будучи человеком, страдающим от несчастной любви, и вернуться сюда, забыв обо всем. Именно так, а не иначе. Мы хотели сперва просто отправить его в человеческую жизнь, без всяких любовных заморочек, чтобы он забылся и вернулся вновь сюда. Ну, ты знаешь... хотя, и не помнишь: каждый Мастер, отправляясь в путешествие, вправе взять с собой определенный багаж знаний, умений, качеств, что-то отсюда. Лиам взял лишь свой голос, и все остальное обменял на возможность страдать от любви. Другого способа его успокоить не нашлось, мы согласились. Хотя понимали, что голос Мастера будет выделять его среди остальных людей, ибо будет неземным.

Себастиан понимал теперь, почему очень часто задумывался над тем, что взял бы с собой, путешествуя в Человеческую жизнь; в нем жили воспоминания прошлых путешествий. Сейчас, после открытия Хранителем правды, он мог поклясться самому себе в том, что сборы происходят не впервые. Не в первый раз он собирается туда, ох, не в первый. Ему любопытно было знать, что он брал с собой в прошлые путешествия, чтобы не забыть в этот раз что-то важное. Хотя он был готов разменять весь свой приготовленный багаж только на одну лишь способность, которая помогла бы ему найти Энж в человеческой жизни...

– Вернувшись сюда, Лиам ничего не будет помнить?

– Ты же не помнишь.

Себастиан мерил комнату шагами не в силах успокоиться.

– Значит, Энж убивает Генриха, составляя полотно?!

– Да. Поэтому исчезает и чернота из ее глаз. Думаю, что в этот раз она не пройдет проверку.

– Потому что не умрет за него?

– Совершенно верно.

– Это... жестоко.

– Ты пойми, Себастиан, что если бы она прошла проверку, если бы ее не испугал черный цвет глаз, если бы она смогла пожертвовать собой ради любви, то это ...

– Так вы же все словно сговорились: убеждали ее не приносить себя в жертву! Вы же всех собак спустили на нее, а она, оказывается, была права! Умница, Энж! Я тоже был не на ее стороне, к сожалению... Хранитель! Я чувствую, что у меня слишком мало времени, которого у нас нет! Пожалуйста, расскажи, что делать? Давай так: первый вариант– Энж не жертвует собой, Генрих умирает, Лиам появляется здесь. Что тогда? Что с ней будет? Она останется жива?

– Она останется жива. Жива..., но только это будет уже не она. Она растеряет остатки себя. И все свое существование, собирая полотна, не будет радоваться, любить, проникаться чувствами, испытывать что-то...

– Она станет словно мертвой?

– Вроде того. Она будет мучиться и винить себя в том, что убила носителя. Она станет вторым Лиамом. Он совершил такую ошибку и может теперь служить отличным примером. Полотно его носительницы стало принимать лишь черные кусочки, и он медленно стал сходить с ума, думая, что убил ее.

Себастиан хлопнул себя ладонью по лбу:

– Точно же! Лиам! Энж любит его, а я всегда забываю об этом.

– Ты забываешь, потому что тебе больно? Или потому что знаешь, что она всегда и всенепременно принадлежала тебе? Ее чувства к Лиаму всего лишь временны. Столько веков служить ей верой и правдой, находить ее, где бы она ни была, а потом понять, что она любит не тебя...

– Этот вопрос ты задаешь мне тоже всегда? – Себастиан не дал Хранителю договорить.

– Нет. Его я задаю впервые. Она...еще никогда не влюблялась так в своего носителя. Хотя всегда выбирала любовь. Впрочем, как и ты– надежду. И оправдания у вас своему выбору всегда одни и те же. – Хранитель усмехнулся. – Но вы – молодцы! У вас здорово получается работать в паре. И я удивлен тому, как быстро вы узнаете друг друга здесь, достаточно лишь поставить ваши полотна рядом.

– А второй вариант: она пройдет проверку. Чернота ее убьет. Что после?

– Ты должен побеспокоиться о том, чтобы она перешла в Человеческую жизнь до того, как чернота разольется в ее глазах.

– Ну, конечно, – всплеснул руками Себастиан, – побеспокоиться! Легко тебе сказать... Как это сделать? Я же ничего не помню о путешествиях, как это происходит, что нужно сделать для этого?

– Я объясню. Достаточно вставить свой кулон в полотно носителя.

– Что дальше будет с ней и со мной?

– Ты отправишься за ней.

Себастиан рассмеялся:

– Ну, естественно, а дальше все по хорошо забытому мной сценарию!

– Верно. Вы снова будете путешествовать, находить друг друга, встречаться, расставаться... Узнавая друг друга интуитивно, всегда, но не задумываться почему. Тебе нужно поторопиться, ее музыка уже приобрела оттенки рока. Она борется сама с собой, ей сложно.

– Я знаю. Но я сделаю по-другому, Хранитель. Она на этот раз отправиться за мной, а не я за ней.

Себастиан замолчал, и Хранитель тоже. Он видел, что молодого Мастера мучает вопрос, который, наконец, был задан:

– Скажи... В своих человеческих жизнях мы были... когда-нибудь влюблены друг в друга? Мы любили так, как любят люди? Мы были счастливы?

Хранитель улыбнулся:

– Впервые слышу от тебя этот вопрос.

– Ответь, прошу.

– Да, были. Ваша любовь была великой, Себастиан. Любовь и надежда! Ваши путешествия и нужны для того, чтобы научить людей замечать любовь и надежду, не проходить мимо них. И вот теперь вы снова стали нужны людям.

Подумав, Себастиан тихо сказал:

– Тогда я готов, Хранитель.

– Отлично!

– Но у меня будут условия.

– Как и у всех, переходящих туда Мастеров...

– И наш разговор еще не закончен, у меня куча вопросов.

Хранитель улыбнулся:

– Вопросы, всегда одни только вопросы. Мастерам проще, не находишь? А вот людям... Сколько бы из них хотело задать вопросы своему Мастеру! Вопросы Мастеру– это было бы единственным их желанием, если бы они знали о нем, – видя, как Себастиан направился к двери, предостерег его,– Ты сейчас под воздействием безразличия, будь осторожен, когда пройдет его действие. Может, выпьешь еще?

– Я не хочу быть безразличным в разговоре с любимой женщиной. Ты мне скажешь, где она?

– Когда найду ее сам.

– Я пошел, – Себастиан вздохнул, взлохматил волосы, обернулся у дверей, посмотрел на книгу и улыбнулся:

– "Все правда и все-ложь. Нет ни того, ни другого", так ведь?

Книга ответила ему синим свечением на каждое слово.

***

Запах роз разбудил Элизабет. Открыв глаза, она увидела на прикроватном столике у своего изголовья огромный букет алых роз, которые кричали ей о своей скорой смерти.

Девушка вскочила с кровати и к своему ужасу увидела на полу еще две вазы, с такими же огромными букетами, но на этот раз с белыми и розовыми цветами.

Это было уже чересчур! Она нагнулась над бутонами и в глубине каждого увидела остатки утренней росы.

Ее сердце сжалось от чувства жалости: как же можно ломать жизни рано утром! Неужели нельзя дать дожить хотя бы до вечера!

Накинув поверх ночной сорочки плед, Элизабет спустилась в гостиную, желая застать там Генриха, чтобы потребовать от него объяснений.

Он, конечно же, был там, и, не замечая ее, упражнялся в фехтовании. Его волосы были растрепаны сильнее обычного, не застегнутая рубашка развевалась плащом при каждом резком выпаде.