Текст книги "voprosy masteru 5 (СИ)"

Автор книги: Наталья Захарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Элизабет дочитала последние строки и растерянно посмотрела на мужа. Он рассмеялся:

– Не воспринимайте все так близко к сердцу, любовь моя. Амили знает, что я не поведусь на этот шантаж. У нее есть сын и ради него она не станет делать ничего из вышеперечисленного.

– Но о чем она говорит? Что вы должны совершить?

– Опять же глупые гадания.

– У вас на лице написано, что вы врете.

Он молчал.

– Расскажите мне! С самого раннего утра вы говорите загадками и все время упоминаете смерть, затем показываете мне яды и снова говорите лишь о ней! Рассказывая тайны, вы снова сводите все к смерти... почему, Генрих? Не слишком ли много ее для одного дня?

– Возможно.

– Что знает Амили?

– Все. Бесполезно что-то скрывать от женщины, которая тебя любит. Она знает порой о тебе даже такие вещи, которые ты сам не знаешь о себе. Амили с самого начала восприняла меня таким, какой я есть– целиком. С моими душевными травмами, ранами на теле и радужными раскрасками в голове,– он усмехнулся и взлохматил волосы. – И я уверен, что никакие карты не могут подсказать что-то о любимом человеке лучше любящего сердца.

– Но она будет ждать вас. Вы повидаетесь с ней?

– Нет.

– Почему?

– Ради ее же блага. Каким вы помните Чартера? Какое воспоминание возникает у вас при упоминании его имени?

Элизабет смутилась, но ответила:

– Я вспоминаю его глаза и улыбку.

Генрих расхохотался:

– Глаза и улыбку? Ничего подобного! Кого вы пытаетесь обмануть? Вы вспоминаете любовь в его глазах, вы вспоминаете его руки, обнимающие вас, и, самое главное; вы вспоминаете себя в тот момент, когда чувствовали себя с ним рядом счастливой! Вы снова и снова воскрешаете в своей душе чувство счастья, которое испытывали когда-то. Но с каждым разом все труднее это делать, верно? Когда ты знаешь двух людей с одинаковым именем и эти люди играют совершенно противоположные роли в твоей жизни (один из них, допустим, твой друг, а другой их них – твой враг) то их имена для тебя совершенно разные, потому что лично для тебя они имеют различные значения. А потом ты начинаешь замечать, что имя у них одно... И этот момент является переломным, ибо это значит, что ты либо разочаровался в друге – он предал тебя– либо враг стал другом. Что-то подобное произошло и с вами. Чартер для вас разделился, а вы мечетесь между хорошим и плохим Чартером, не зная, кого вы любили из них на самом-то деле. Хороший Чартер скоро прекратит свое существование. А знаете, почему?

– Почему? – ее голос дрогнул.

– Потому что после этого есть более свежие воспоминания, связанные с его темной стороной, печальные воспоминания. Они постепенно перекрывают собой счастливые моменты.

– Они перекроют их совсем?

– Не знаю. Я хочу, чтобы с Амили такого не случилось. Я хочу, чтобы она всегда помнила меня не таким, какой я сейчас. Чем чаще она будет видеть меня таким, тем меньше воспоминания останется у нее обо мне прежнем.

– Вы не будете больше видеться с ней?

– Нет.

– Но вы напишите ответ?

– Нет.

– Это жестоко!

– А что я могу ей написать? Что бы я ни написал ей, это потребует ответа от нее. Она его напишет, и мне снова придется писать ответ. Я не люблю письма, считаю, что в них можно излагать только факты. Амили же хочет духовного, она хочет того, что я не смогу ей дать своим письмом. Она хочет разговора глаза в глаза, она хочет почувствовать меня прежнего. Она так же, как и вы, любит призрак. Мне некоторое время придется выкручиваться, а затем грубо и откровенно разорвать с ней все отношения. Вы хотите, чтобы я написал ей прощальное письмо? – он усмехнулся. – В таком случае я заберу у нее надежду, а я не хочу этого.

– И все же вы его напишете! Потому что сегодняшний день– день моих желаний. Я не прощу себе, если она будет мучиться так же, как и я. Рвать отношения может быть и болезненно, но честно.

Он улыбнулся:

– Хорошо, но день окончен, наступил вечер. Последнее желание, Элизабет. Вы уверены в том, что ваше последнее желание именно такое?

– Да.

– И все же подумайте. Не остался ли какой-либо вопрос из нашего разговора без ответа? Не будет ли он вас мучить после? – Он подошел к ней и его ладони ласково легли на ее лицо, пальцы мягко надавили на виски.

Генрих словно пытался ей что-то сказать, но слова жены не оставили ему возможности сделать это.

– Напишите письмо, Генрих!

– Элизабет...

– Напишите письмо!

Раздался треск, и на вечернем небе показалась еще одна трещина. Кусочки вечерней синевы уже посыпали пеплом плечи Генриха, а Элизабет стояла рядом и по-прежнему ничего не видела. И ей было все равно: почему сегодняшнее утро началось с упоминания о смерти, почему весь день был пропитан ее черным дыханием... Она не поняла его знаков, хотя он трубил ей о своей возможной скорой смерти во все колокола! Ей было его даже не жаль. Ей было жаль себя и Амили... больше никогда он не раскроется ей. Потому что это бесполезно, она не поймет.

И в очередной раз Генрих вспомнил первую надпись, которую он прочитал вновь в недавно найденном дневнике. Когда-то, будучи еще совсем мальчишкой, он написал скачущим подростковым подчерком: "как же иногда бывает нужно повесить замок на дверь, ведущую во внутренний мир, дабы предотвратить разворовывание его ценностей". Еще совсем недавно, прочитав это, он лишь рассмеялся над наивностью того Генриха, которым был когда-то, теперь же он был с ним солидарен, ибо вновь испытал то же самое, что и много лет назад.

– Хорошо... Сегодня же сделаю это.

Генрих направился к дому. Элизабет сначала молча смотрела ему вслед, потом же крикнула:

– Генрих! Что она хотела сказать? На что вы решились? Что вы должны сделать в скором времени?

Он развернулся на мгновение, и его рука прошлась по шевелюре, стряхивая небесную пыль, видимую только ему.

– Солнце село.

***

Хрупкая рука Энж ударила по полотну – раз! И всплыло воспоминание из жизни Генриха – он, маленький мальчик, сидит на коленях у матери и играет с ее волосами. Два! И Энж погрузилась в совсем недавние воспоминания– в один из вечерних разговоров с Элизабет– и ее ненадолго накрыло чувством любви и смеха. Три! Она наносила удары один за другим, стараясь разбить ненавистное полотно, погубившее родного человека, без которого не собиралась жить и с каждым ударом ее хрупкого кулачка она погружалась в мир Генриха. И с каждым ударом любовь к Генриху умоляла ее опустить руки и пожалеть о только что содеянном.

Почему она до сих пор не смогла разбить полотно? Ведь когда-то ей это удалось легко: мягкий, круглый, упругий мяч сделал это с легкостью... Почему же теперь этого не происходит? Почему оно до сих пор не рассыпалось на мелкие кусочки, а она все еще жива, чернота не погубила ее?

Надежда, когда-то светившаяся на груди Себастиана и всегда переходящая к Энж при каждом его поцелуе теперь сверкала, переливалась пуще всех чувств полотна, но теперь же она говорила о другом, о том, что теперь все не будет так, как прежде. Энж уже никогда не увидит Себастиана, не услышит его голос. Ей остается только вспоминать его и учиться жить без него. Составлять полотна, одно за другим, но всегда помнить.

Больше всего не свете ей сейчас хотелось оплакать друга. Но она не могла.

– Себастиан! Что ты наделал! – Восклицала она, а в ответ надежда сверкала ярче и ярче, говоря о непоправимости совершенного им поступка,– Зачем, Себастиан? – Она обхватывала голову руками, царапала лицо длинными пальцами, рвала на голове волосы, а в ответ надежда светилась сильнее прежнего... – Себастиан! Я ведь даже оплакать тебя не смогу! Что ты наделал! Себастиан, Себастиан, Себастиан!

Энж не заметила, как возле ее головы стали кружить бабочки. И чем чаще она повторяла имя друга, тем хаотичнее было их движение.

– Это... это твои воспоминания, Себастиан? Это ты? – Она, наконец, заметила их и, закрыв глаза, подставила лицо мягким лапкам.

Как и случае с воспоминаниями Лиама, Энж почувствовала, как острые зубы вонзились в ее переносицу и упала на холодный мраморный пол Мастерской.

Вокруг проходили Мастера, они не слышали ее вопросов, не слышали ее криков благодаря особенностям мастерского общения. Для них она была лишь одной их тех ненормальных носителей любви, которые при сборе полотна судьбы наделали кучу ошибок и сейчас с трудом переносят худую развязку сотворенного. Они жалели ее, но проходили мимо, потому что знали, что не могут помочь.

А Энж видела сон: она видела Себастиана, видела его грустную улыбку и взгляд зеленых глаз, уверенный и честный.

"Энж, Ужастик. Я не прощаюсь с тобой, я говорю тебе до встречи. Как только ты услышишь мое сообщение, найди полотно моей носительницы, прошу. Не ослушайся, малышка. Ты все поймешь. Я люблю тебя! – Он усмехнулся.– Ты же знаешь, что я сам удивлен тому, что говорю это, но все же. Я люблю тебя..."

Она могла бы слушать этот голос вечно, но очень скоро очнулась и, приподнявшись, села.

– Себастиан,– прошептала она ему в ответ, словно он мог ее слышать,– как я найду полотно твоей носительницы, как я найду полотно Элизабет, одно-единственное полотно среди целого мира полотен... Кто мне подскажет?

Маленькая бабочка, меньше, чем все остальные, спустилась в поле ее зрения откуда-то сверху купола Мастерской и теперь кружилась перед глазами.

Энж поднялась на ноги, а бабочка отлетела на некоторое расстояние. Энж сделала шаг– бабочка отлетела вновь. Она, несомненно, звала ее куда-то...

– Ты хочешь мне подсказать? Ты хочешь мне подсказать, где полотно Элизабет? Себастиан научил тебя? Покажи же! Веди меня!

Через несколько мгновений, босая, в белом одеянии девушка покинула Мастерскую, ведомая маленькой бабочкой: частицей души Себастиана, за которой она могла идти хоть на край света, куда угодно.

Картина происходящего была великолепна. Белая, легкая бабочка и такая же легкая, следовавшая за ней девушка, на которую свалились совсем не детские испытания, но которая в царстве боли и отчаянья нашла свой светлячок, манивший надеждой...

Многие Мастера из присутствующих в мастерской залюбовались происходящим, но лишь на мгновение. А затем вновь принялись за работу.

***

В окна светила луна, отражаясь в настенных зеркалах. Ветер слегка давил на оконные стекла, словно ненастойчиво просил впустить его в теплый дом погреться.

– Тсс, – прошипел Генрих ветру.

Несколько минут назад он зашел в спальню Элизабет и теперь любовался ею спящей. Черные волосы, разметанные по подушке– результат того, что она долго не могла уснуть после тех "страшилок", которые он рассказал ей сегодня о себе. Прижатая подушка к груди– знак того, что ей было страшно и одиноко. Его бедная Элизабет, которая запуталась в самой жизни, не желающая замечать очевидное, до сих пор придающая большее значение словам, нежели поступкам... его любовь, сумевшая затмить для него всех остальных женщин своим появлением, теперь боялась его.

"Была бы ты когда-нибудь моей? Если бы я дождался",– Думал он, – "Когда бы это произошло?" Но сам ответил на свой вопрос: "Мы с тобой словно движемся в разные стороны и просто случайно встретились взглядом– ты когда-нибудь поймешь, кто я, но будет слишком поздно. Я же с самого начала знаю, кто ты, но все равно не могу объяснить тебе это, у меня слишком мало доказательств, в которые ты бы поверила. Говорить о любви я не умею, а духовное– недоказуемо".

Луч лунного света упал на стоящий у окна мольберт с рисунками Элизабет. И Генрих, поддавшись искушению, просматривал их один за другим. Дом де Бурье в окружении зелени, беседка, Ареон, мирно растянувшийся у камина в гостиной... Все было нарисовано в мельчайших деталях.

Элизабет неспокойно задышала, словно чувствуя присутствие в комнате кого-то еще. Молодой человек улыбнулся, представив, как она сейчас откроет глаза и удивится, увидев его. И вот тогда... он наверняка захочет прижать ее к своей груди, взять ее сонную в плен и не выпускать до самого утра..., но снова сдержит свои желания. В который раз. И она снова не будет знать, каких сил это ему стоило.

Но нет: она не проснулась... И он был рад этому.

Вновь рисунки завладели его вниманием: камин в гостиной, за окнами вечер, Ареон мирно растянувшийся прямо перед языками огня, не боясь, что может спалить свою черную шерсть. На столе стоит графин с вином, зажжены свечи... Картинка напомнила Генриху первую ночь Элизабет в его доме. Тогда все было по-другому. Теперь же между ними пропасть непонимания.

Наконец, среди общей кипы рисунков он нашел главный: наглые глаза соперника смотрели на него с усмешкой. Чартер был нарисован так точно, что это не оставляло сомнений в том, что в сердце Элизабет он еще живет. Каждая черта лица, каждая ресница, каждая морщинка: она помнит его всего. Все еще... И воскрешает его образ в памяти, иначе рисунок не был бы таким подробным.

В какой день она могла нарисовать его? Украдкой? Понемножку? От этого еще больнее! Рисунок в его руках задрожал. Нет, он был нарисован не днем, днем Элизабет всегда на виду. Конечно! Ночью! Она рисовала по ночам! Ужинала вместе с мужем, улыбалась, смеялась, а сама хотела запереться в комнате, чтобы перед сном рисовать портрет Чартера.

Ревность в груди прорастала с дикой болью, от которой хотелось кричать.

Не в силах больше ее терпеть, он вышел из спальни Элизабет и впервые за прошедший месяц женитьбы рука сама потянулась к бутылке. Забыть, он должен забыть!

Безысходность билась в висках, заглушая все: шум ветра за окном, треск дров в камине, мирный храп Ареона возле огня... Заглушая собой тишину ночного дома, заглушая весь мир!

Еще вина, еще... С каждым выпитым бокалом шум затихал, мозг приятно затуманивался, все отходило на задний план..., но одна мысль все же не давала ему покоя: никогда Элизабет не полюбит его! И в своих жалких попытках стать ей нужным, он жалок! Он не борется за их счастье! Он мешает ей быть счастливой.

А, значит, должен уйти. Но сначала нужно исправить все ошибки.

***

Энж нашла полотно Элизабет и теперь стояла перед ним в растерянности. В отличие от судьбы Генриха, судьба Элизабет была собрана полностью.

"Найди мое полотно, умоляю, не ослушайся, малышка! Ты все поймешь..." – таковы были последние слова Себастиана, оставленные для нее. Но что она должна понять?

Полотно собрано полностью, значит... Его собрали независимо от полотна Генриха! Себастиан собирал судьбу, следуя за Энж, поторапливал ее, ворчал, что она слишком медлит, а тут... собрал его полностью, опередив ее! Значит, уже не важны страдания Лиама? Но почему?

В голове Энж одна мысль сменяла другую: почему полотно не побелело? Потому что не собрано полотно Лиама, а они связаны? Или где-то ошибка? Себастиан всегда хвастался, что все его полотна белели, потому что всегда были собраны правильно, за это его и ценили как Мастера... Но почему это до сих пор не белое?!

Энж в отчаянии взглянула вверх, бабочки кружились высоко и не собирались спускаться и помогать ей. Видимо, она должна понять все сама... Но у Генриха нет времени, ведь совсем скоро сияющая точка, обозначающая то, на каком чувстве полотна находится носитель, какой участок его он проживает, эта точка скоро окажется совсем рядом с надеждой Себастиана, а ведь после нее ничего уже нет! Генрих пропадет из жизни, тогда гибель Себастиана будет напрасной! А она сейчас находится слишком далеко, чтобы что-то исправить. Она даже дороги к полотну теперь не сможет найти самостоятельно.

– Я должна найти ошибку в судьбе Элизабет, – Энж принялась искать ее,– Себастиан, ты мог мне оставить хотя бы какой-нибудь намек на то, где искать: в будущем или прошлом? – прозвучал от нее упрек в его адрес.

– Всегда есть третий вариант,– раздался вдруг голос Хранителя.

– Это ты ?! Помоги мне! Что я должна сделать?

Ответом послужила тишина.

– Хорошо, третий вариант... Ни в будущем, ни в прошлом. В настоящем? Я должна искать ошибку в настоящем?

В ответ снова лишь тишина.

– Хорошо, настоящее. – Разговаривала сама с собой Энж.– Итак... что у нас в настоящем? Нет! – вскрикнула она вдруг. – Не может быть!

Сверкающая точка на полоне показывала то чувство, которое сейчас переживает Элизабет – страх перед будущим, растерянность и смятение... за ними шел маленький кусочек надежды, а за ним ничего не было! Полотно обрывалось. Эта маленькая прореха, размером в одно чувство средних размеров, грозила обернуться трагедией: пропажей Элизабет из жизни. После шли разные чувства, но между прошлым Элизабет и будущим... была прореха, которую Себастиан видимо, оставил нарочно. Конечно, полотно не побелеет! В нем дыра!

– Нет, нет, нет! Только не это! Ей еще меньше осталось до конца, чем Генриху! Себастиан!– вскрикнула она в отчаянии и вновь взглянула на безмолвных бабочек, кружащих над куполом.

В голове у девушки проявлялась безрадостная картинка: Элизабет пропадает без вести, Генрих умирает... Себастиан погиб зря, стараясь что-то исправить. И виной всему она сама! Потому что не знает, что нужно сделать.

Нужно что-то придумать, найти чувство, чтобы вставить его в полотно! Это разрешило бы многие проблемы: Элизабет прожила бы жизнь полностью, гибель Себастиана была бы не напрасной, а Генрих-Лиам передумал бы умирать..., если бы... Ну, конечно!

Вдруг стало все понятно.

– Я помогу всем, если вставлю свой кулон в полотно Элизабет, ведь так, Себастиан? Если она полюбит Генриха так, как я, то все будут спасены? Верно? Ты оставил место для моего кулона! – Она улыбнулась и посмотрела вверх, словно спрашивая ответа у маленьких белых собеседников.

В этот раз ей показалось, что их полет был более радостен и хаотичен. Или же эта сама душа радовалась разгадке, превращая их танец в более веселый?

Энж сорвала с шеи кулон. Любовь теперь лежала на ее ладони и сверкала всеми гранями. Как же она была прекрасна! И как же она была жестока...

Не так уж был неправ отец, когда говорил, что любовь жестока больше, чем добра. Она несет в себе океан боли и никакие ее маленькие радости не стоят того, чтобы испытывать ее муки. Это теперь знает Лиам. Это теперь знает она.

Энж вынула кулон из его основания и обратилась к полотну Элизабет так, словно оно было живым и могло ее услышать.

– Люби его, люби так же, как и я люблю! Прошу! Люби!

В одно мгновение кусочек чувства был вставлен в полотно, тело Энж превратилось в воздух, не оставив после себя никаких посланий, потому что, в отличие от Себастиана, она не задумывалась о последствиях.

И лишь одна бабочка, маленькая частичка Энж, взвилась под купол, и заметалась там.

Хранитель, стоявший все это время неподалеку и оставшийся незаметным для Энж, не смеющий ей помочь с ответами, подошел к полону и внимательно осмотрел его. Оно дрожало, в тишине Мастерской раздавался слегка слышимый звон.

– Ну же, давай! Решайся!

Словно повинуясь его приказу, из полотна выскочил кусочек любви. Кусочек, с которого все и начиналось, кулон Лиама. Хранитель поднял любовь с мраморного пола и убедился, что она цела.

– Лиам, тебя будут любить. Твоя любовь теперь небезответна. И у тебя есть все, что нужно, чтобы поверить в нее. У тебя есть надежда... Только заметь и не пройди мимо, только поверь! Лиам... Генрих... Зачем только тебя так назвали!

Он усмехнулся и вновь стал серьезным, потому что почувствовал, как книга призывает его к работе, говоря о том, что еще не все. История не закончена. Еще остались кое-какие мелочи, а порой они-то и портят все.

Теперь предстояло вставить безразличие в полотно Элизабет вместо кулона Лиама, объяснить все Мастеру, собрать полотно Лиама до конца, найти Энж в ЧЖ... Боже! Да у него жаргон Себастиана! Этот мальчишка, как и всегда, оставил свой след.

Хранитель смахнул слезу с щеки, слезу, которую пустил в знак памяти по ушедшим молодым Мастерам. Способность иногда пускать слезу, он вымолил своей службой, не требуя никогда в награду ничего другого, кроме нее. Несмотря на то, что она была у него всего одна на каждый такой случай, она успокаивала его лучше, чем напиток безразличия.

– Мастер! – позвал он отца, потерявшего дочь, но еще не знающего о своей потере. – Мастер! -Позвал он вновь.

– Да, Хранитель. У тебя что-то срочное? Я немного занят.

– Это срочно! Это касается Энж.

– Скажи ей, что я скоро буду. Мне нужно кое-что доделать, нет времени на ее вопросы.

Хранитель тихо рассмеялся:

–Хорошо.

"Мастера порой ведут себя, как люди",– думал Хранитель, возвращаясь в свой дом. – В то время, как у родных существ рушится мир, они не находят возможности ответить на их глупые вопросы. Эх, Мастер, Мастер... Да нет к тебе никаких вопросов. Это у тебя они скоро появятся, ведь история завершилась! И без твоего участия. Нужно заварить безразличия. Много безразличия, для тебя, безразличный Мастер."

Хранитель вновь посмотрел на кулон Лиама и решил, что прибережет его, не будет одевать другим Мастерам на шею. Ведь Лиам вернется и тогда захочет его надеть. Ведь нет сомнений, что он вновь выберет любовь. Всегда выбирал. Они все всегда выбирают то, что носили до этого.

–Лиам, я оставлю его для тебя. В моем доме найдется укромное местечко. – Хранитель улыбнулся. – Вот я повеселюсь, когда вновь родившись здесь, при посвящении в Мастера ты его узнаешь. Свое чувство. – он поднес розовый кусочек к лицу и легко дунул на него, прошептав,– Любовь...

Чувство, словно откликаясь на свое имя, засверкало всеми гранями.

А Хранитель почувствовал беспокойство – полотно Генриха было все еще не достроено, а значит, нужно это сделать как можно скорее, пока... Он даже боялся подумать, что могло случиться в таком случае. Тогда все зря. Тогда Генрих канет в небытие, а Лиам не вернется.

***

Элизабет ходила в одиночестве по дому и собирала по крупицам– вещам воспоминания о Генрихе, по которому безумно скучала.

Еще совсем недавно, утром, проснувшись, она вдруг захотела его увидеть. Увидеть его силуэт, смеющиеся сквозь горечь глаза, услышать его голос, пробирающий до мурашек. Она даже не задумалась, что это странно, но то, что было странным еще вчера, совсем не было странным сегодня. Она хотела сказать ему "Доброе утро!", только лишь ему одному, ему в первую очередь, а потом уже всему миру.

То утро она запомнит на всю жизнь. Тем утром Генрих исчез. Словно испарился, его нигде не было. Послужил ли этому причиной глупый рисунок-портрет Чартера, нарисованный ей довольно давно уже, или нет– она не знала. Портрет она обнаружила утром на полу, смятым, будто его сжали в кулаке, и, поняв, что хранить его в таком виде нет смысла, бросила в камин...

Вот так, порой одно утро меняет все...и то, что когда-то было дорого, пожирает огонь.

Никто не мог помочь ей в ее поисках мужа: ни слуги, ни Лувиньи, приехавший навестить супружескую чету, который был удивлен больше пропаже оружия из гостиной, чем пропаже друга. Зайдя в гостиную, он удивленно присвистнул: "Вот это да! Тебе удалось разоружить Генриха! Элизабет, ты– великая женщина!". А узнав о пропаже друга, всего лишь произнес: "Значит, скоро вернется."

Не смогла помочь в поисках даже Амили... еще в первый вечер Элизабет навестила ее. Взяв в попутчики Ареона, вооружившись кинжалом, когда-то подаренным Генрихом, она быстрым шагом прошла по Чудесной улице и постучала в знакомые двери.

Стоит ли говорить о том, что приход Элизабет для Амили не был неожиданностью... Строгим жестом, не приветствуя девушку, та пригласила ее в дом.

– Зачем ты пришла? – усадив гостью, начала разговор Амили.

– Я отчаялась... Что-то случилось. Генрих! Я не знаю, где он... Я думала, что ты...

– Я не знаю, где его искать,– Амили не дала договорить собеседнице, грубо ее прервав.

На полминуты повисло молчание.

– Ты можешь...

– Не могу. – прозвучало в ответ на просьбу, которая так и не была озвучена полностью.

И Элизабет тогда расплакалась прямо на глазах у соперницы.

Вытащив из-за пояса платок, Амили протянула его Элизабет:

– Вытри слезы, успокойся. Почему ты пришла именно ко мне? Неужели нет других женщин, у которых он может быть? – спросила Амили и рассмеялась горьким смехом, увидев выражение поднятых на нее заплаканных глаз. – Да-да! Мужчины обычно утешаются такими способами. Так что поищи его еще у какой-нибудь...

– Я пришла не потому, что искала его здесь, – тряхнула головой Элизабет. – Я пришла, потому что знаю, он считает тебя своим другом и мог написать тебе что-то в ответном письме.

Амили усмехнулась:

– С чего ты взяла, что он писал мне письмо? Наши переписки, ровно, как и отношения давно канули в лету.

– И все же он должен был написать его тебе! Я просила его об этом, он обещал! Он не мог пообещать и не сделать!

Амили немного помолчала, а потом произнесла:

– А я-то думаю, кому обязана... Значит, тебе? Ну что ж, спасибо!

Вмиг от злой коварной женщины не осталось и следа.

– Я ничем не смогу тебе помочь, Элизабет.

– Разложи карты, умоляю! Посмотри, где он и что его ждет!

– В последний раз, когда я заглядывала в его будущее... Там не было ничего утешительного.

– Сделай это еще раз!

Несколько вопросов сразу читалось в глазах Амили, но задала она в конце концов только один:

– Ты любишь его?

– Да!

– Сильно?

– Больше жизни...

Амили вздохнула, села за стол и в ее руках замелькали карты...

– У вас будет еще встреча.

Элизабет радостно встрепенулась, Амили продолжила:

– Но он решил для себя все.

– Когда я его увижу?

– Думаю, что завтра.

– Завтра,– Элизабет вновь пустила слезу и смахнув ее перчаткой, посмотрела на Амили с благодарностью. – Спасибо тебе! Он был прав, ты– Чудесная!

Амили рассмеялась:

– Все, хватит. Вот уж чего не ожидала...

Это было вчера.... А сегодня уже вечер. И он снова не приехал. Элизабет прошлась рукой по книжным полкам в его комнате, рассмотрела каждую шпагу, взяла в руки рубашку, накинутую поверх спинки стула, и поднесла ее к лицу. Та одарила ее родным запахом.

Каждый день неизменно был наполнен напрасным ожиданием. Каждый день она готовилась к его приезду. Каждую ночь она сворачивалась калачиком в его кровати, плакала в его подушку и так проводила одну ночь за другой.

А в те редкие разы, когда засыпала, видела сны, сводящие ее с ума. Она видела Генриха, слышала его смех. Все вокруг во сне было розовым. Розовые карты, раскинутые Амили на розовом столе розовыми руками с розовым перстнем...

Как и во все предыдущие дни без него, просматривая вновь и вновь его вещи, ощущая через каждую из них его незримое присутствие, сегодня, сейчас, она бросала ему обвинения в том, что он ее оставил и находила тут же миллион оправданий его поступку.

Со вчерашнего дня Элизабет стала видеть то, о чем рассказывал ей Генрих в тот последний день, в день ее желаний: облака черного цвета, подвижные облака над беседкой... они были едва различимы, но видимы! Как он мог! Как он мог показать ей невидимые никому вещи и бросить ее с этим знанием!

Сейчас, открывая его книги и пробегая строки из них глазами, она вспоминала, как еще вчера, поднявшись по маленьким ступеням беседки, узрела то, что и он: нити, связующие нити ... Зеленые, голубые нити! Они были порваны и лежали, постепенно исчезая, на мраморном полу. На местах разрывов виднелись алые пятна.

Вчера она убежала оттуда, испугавшись. Но сегодня поняла, что от этих ведений не убежать, теперь от этого нет спасения. Куда бы она теперь ни кинула взгляд, везде были цвета! Дом был цветным, небо трещало по швам, розы меняли свой цвет от фиолетового до красного...

В сотый раз, вспомнив все события, происходившие после его отъезда, она была полна отчаянья и расплакалась, усевшись в его кресло.

– Сколько можно, Генрих! Вернись! – шептала она. – Вернись, прошу!

Вскоре Элизабет уснула, а проснулась оттого, что за окнами раздался грохот; началась гроза. Ливень хлестал в окна.

Она вышла из комнаты и уже практически спустилась по длинной лестнице вниз, чтобы снова сесть у камина и в тысячный раз заниматься только тем, чтобы оплакивать свою судьбу, как вдруг... услышала звук открывающейся входной двери.

– Добрый день,– Генрих учтиво поздоровался с ней, и, сняв плащ, небрежно бросил его на стул.

– Анри! Где вы были так долго? – Голос ее дрожал.

Он молча вынул шпагу из ножен и закрепил ее на настенном панно для оружия.

– Анри! Где вы были?

Генрих присвистнул:

– Вы так ласковы сегодня! Стоило уезжать почаще.

– Я лишь спросила, где вы были.

– Скоро узнаете. Нам предстоит сложный разговор. Серьезный разговор, Элли.

– Говорите же.

Он налил себе вина. Изучающе смотрел на нее, пока пил, и, наконец, произнес:

– Вы отлично выглядите сегодня. Принарядились, празднуя мой отъезд?

– Как вы можете так говорить?

–Я еще и не так умею,– он развел руками,– но еще что-то большее сказать не в силах. Предлагаю вам самой прогуляться до садовой беседки и посмотреть.

– Что там?

– О! -Генрих рассмеялся,– Вам понравится. Ну же, вы получите приятный сюрприз и избавите меня от необходимости что-то объяснять. Я прошу, Элизабет, избавьте меня от нее. Мне невыносимо это делать, – его рука прошлась по волосам,– Прошу.

Она подумала и решила настоять на своем:

– Что там? Я не собираюсь никуда идти, я хочу услышать это от вас.

Стакан полетел в стену и, разбившись, разлетелся на мелкие осколки, выплеснув остатки спиртного на пол.

– Я надеялся, что разговор будет легким! Почему вы просто не можете послушать меня и пойти в беседку? Вам все станет ясно.

Она отрицательно помотала головой и он продолжил:

– Ладно, хорошо. Элизабет, я отказываюсь от вас. Я был не прав с самого начала и потратил слишком много ваших сил на борьбу с теми чувствами, с которыми вы не должны были бороться изначально. В своем стремлении добиться вашей любви я проиграл. И я так больше не могу. Я устал. Я сдаюсь,– прошептал он, наконец.

– Вы отказываетесь от меня?

– Ради вашего же блага я обязан это сделать. Да и ради своего тоже. Так будет лучше.

– Как вы можете так говорить... Так не будет лучше, так просто не может быть лучше!

– Элизабет, ступайте в беседку.

Она упрямо помотала головой:

– Я никуда не пойду. Вы же не собираетесь выгнать меня под дождь?

Он усмехнулся:

– Да, вы правы. Проклятый дождь, быстрее бы он закончился!

– Пусть он не заканчивается! – воскликнула она.

– Ах, вот как? Ну, что ж. Неужели вы думаете, что я не способен сейчас, в этот момент сделать ваше пребывание здесь невыносимым? Одумайтесь! И ступайте в беседку.

– Нет.

– Там... Чартер.

– Мне все равно, кто там.

– Он ждет вас.

– Мне все равно.

Он удивленно посмотрел на нее:

– Хорошо. Видимо, я своим отъездом сильно взволновал вас и вы плохо спали сегодня. В связи с этим плохо соображаете. Поэтому на правах вашего пока еще мужа, прошу: доверьтесь мне. Я знаю, что вам нужно. И раз вы не собираетесь никуда идти, то наш с вами разговор, который должен был состояться по моим планам чуть позже,– он поморщился,– после того, как два любящих сердца обретут друг друга вновь... Предлагаю тогда поговорить обо всем сейчас, – он жестом пригласил ее в кресло, стоящее у камина, сам же устроился в таком же напротив нее.