Текст книги "Избранники Тёмных сил (СИ)"
Автор книги: Наталья Якобсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Нашему титулованному дружку почудилось, что сюда пришел кто-то из его старых знакомых, и от переизбытка чувств он чуть не упал в обморок, – на свой лад дал объяснения Жервез. – Я делал все возможное, чтобы привести его в чувство, но слов благодарности так и не дождался.
– Я хотел отблагодарить его монетой, но Жервез моралист, он считает, что деньги, к тому же дарованные вельможей, не могут принести счастья. Вот мы и повздорили слегка, ведь наши мнения на этот счет очень сильно расходятся, – я замял ситуацию, как мог.
Лючия из объяснений мало что поняла, только кивнула в ответ и скорее понеслась в гримерную, легкая, как стрекоза или бабочка. Ссора с Жервезом, хоть и была неприятной, но вернула мне ощущение того, что я жив и нахожусь среди таких же живых людей, как я сам. Разве мертвец смог бы утащить меня из общества живых?
В следующий раз, выйдя на сцену, я уже не увидел Даниэллы, только пустое кресло и цепочку грязных следов на ковре, которых, возможно, кроме меня, никто не видел. Почему-то мне казалось, что ее мертвые, злые глаза все еще следят за мной из зрительного зала. Один раз мне даже почудилось, что где-то на верхних ярусах, за спинами зрителей, мелькнуло ее бледное, подобное страшной маске лицо. Было ли это наваждение или подступающее безумие, или просто чье-то колдовство? Я боялся вновь увидеть копну платиновых локонов, элегантное бальное платье, обратившееся в алый саван, и бледные, искусанные червями губы, которые вот-вот могут сложиться в зловещую улыбку и, как в прежние времена, произнести мое имя. Оставалось только надеяться, что я никогда больше не увижу сестры. Я готов был сделать, что угодно, лишь бы только не встретиться с ней, готов был молиться в церкви или перед своей колдовской книгой, каяться во всех грехах или очертя голову кидаться в новые сомнительные предприятия, уповать на ангелов или демонов, которых я, возможно, прихватил вместе с книгой из поместья. Все, что угодно, лишь бы только не видеть больше мертвой гостьи на моих спектаклях, но надежды оказались тщетными. После того первого вечера Даниэлла начала являться на каждое представления. Я еще не видел ее, а уже слышал, где-то за плотно запертыми дверями шелест ее платья, тихий шорох копошения червей в ее длинных волосах, ощущал противный запах разложения, исходящий от ее кожи. Ни одна дверь даже не приоткрывалась, но Даниэлла каким-то образом проникала в зрительный зал и устремляла на меня пристальный, угрожающий взгляд. Она занимала то одно пустующее место, то другое, но не заметить ее было невозможно. Она резко отличалась от зрителей, и не потому, что длинные непричесанные локоны тут же привлекали к себе внимание, просто во всем театре она была единственной неживой среди живых. Иногда люди чувствуют необычность тех, кто наделен тайным даром, и начинают сторониться их, так и я чувствовал, что где-то среди людей сидит мертвое существо, похожее на большую тряпичную куклу и двигающееся размеренно, как механизм. Кто заставил труп подняться из могилы? Чьим творением была мертвая Даниэлла? Неужели тот, кто втайне посещал ее в закрытой комнате, теперь заставил ее тело подняться из земли и прийти в театр, чтобы таким образом за что-то наказать меня?
Один раз, заметив Даниэллу в ложе рядом с оркестровой ямой, я забыл речь и чуть было не сорвал представление. Когда я увидел ее лицо в освещении отблесков рампы, мне, действительно, стало жутко. А другие, как будто, не обращали внимания ни на нее саму, ни на то, что по ее тонкой хрупкой шее, как алая бархотка тянется кровавая полоса.
Иногда я один слышал шепот, исходящий из уст Даниэллы, но не мог понять слов. Все ее речи были произнесены на каком-то непонятном, древнем языке, и каждый звук был хриплым и угрожающим, как шипение змеи.
– Ты не видел среди зрителей никого необычного? – однажды поинтересовался я у Рено, но он только отрицательно покачал головой. Тот же вопрос я задавал и Коринде, и Джоржиане, и всем остальным, кто выходил со мной на сцену, и у каждого этим вызывал недоумение. Только Маркус признался, что заметил какую-то статную блондинку в алом, но она выглядела скорее нездоровой, чем мертвой. Никто не заподозрил, что рядом с нами поселился демон.
Однажды посреди ночи я проснулся у себя в комнате и понял, что не один. На этот раз книга и все духи, привязанные к ней, не создавали никакого шума и не подавали даже голосов, кажется, они боялись даже шелохнуться, чтобы не подать никаких признаков своего существования в присутствии более грозной и опасной силы. Даже тот, кто иногда по ночам приходил к столу, где лежала книга, на этот раз был ни при чем. У окна в лунном сиянии я заметил свою страшную гостью.
Она вошла неслышно, но на ковре остались грязные следы и несколько раздавленных червей. Только сейчас я увидел, насколько сильно изранена ее рука, мявшая штору. Кожа висела лоскутьями, но крови не было. Расшитый бисером корсет был зашнурован так туго, что живой девушке, наверняка, было бы больно, но Даниэлла не задыхалась, не чувствовала себя закованной. Она, кажется, вообще больше не дышала. Шлейф и юбки, мягкими волнами струившиеся до ковра, должны были бы уже стать тряпками, но почему-то напомнили мне о тех вечерах, когда я вальсировал с Даниэллой в одном из бальных залов нашего поместья, и моя партнерша казалась мне самой грациозной девушкой на свете. Теперь она была мертва и преследовала меня. Если при жизни она выглядела робкой и беззащитной, то смерть сделала ее величественной и опасной.
В голове в мгновение ока пронеслись сотни предположений. Может, если я буду действовать быстро и успею схватить колдовскую книгу, то мертвая не посмеет приблизиться ко мне. Может, мне даже удастся изгнать призрака, прочтя несколько строк. Я надеялся, что духи подскажут мне, что делать, но они молчали. Непривычная, могильная тишина была страшнее любых упреков и угроз. Если бы хоть по улице под окнами промчался экипаж, то стук колес и свист кнута вернули бы мне ощущение реальности, но ночь, как будто, усыпила весь город.
Не доносилось ни выкриков из ближайшего кабака, ни топота ночного караула, ни карканья ворон, никаких звуков ночной жизни, словно с приходом Даниэллы весь мир обратился в мертвое царство.
Кого она пыталась высмотреть в темном небе за окном. Неужели поверх крыш спящего города может пролететь кто-то, к кому она даже после смерти стремится всей душой? Возможно, на одной из этих покатых черепичных крыш сейчас сидит ни с кем не сравнимый златокудрый чародей и смеется над своей очередной проделкой. У него лицо ангела, его плащ развевается на ветру, как крылья, а в груди у него бьется сердце демона, и такой же демонический торжествующий смех разрывает тишину над городом. Этот смех я почти слышал, и он адским гулом отзывался у меня в ушах. Неужели Даниэлле так нравятся эти звуки, что она всю ночь готова внимать им, будто волшебной музыке. Как долго еще она собирается стоять здесь и высматривать в недостижимой высоте своего прекрасного порочного ангела, того, кто ее погубил.
Наконец Даниэлла обернулась ко мне, медленно, будто механизированная кукла в ярмарочном балагане. С шуршавших юбок посыпались на пол комочки земли и сухие листья. Первым, что бросилось мне в глаза, была бархатка на ее шее с застежкой в виде золотого драконьего когтя. Как символично! Коготь дракона на девичьей шее будто бы был клеймом осужденной. С такой неоспоримой точностью только палачи в инквизиции умеют подобрать маску позора. Как будто играя, Даниэлла расстегнула застежку и сняла бархатку, обнажая шрам.
– Нравится? – тихо спросила она. Лунный свет серебрил ее волосы, и вся она казалась неземным, неестественным видением, гостьей из ада. Я уже не мог понять, на каком языке она говорит, на том, который мне понятен с детства или на том самом древнем наречии, которое каким-то непостижимым образом вдруг стало мне понятно.
– Я не слышал, как открылась дверь, – пробормотал я, и собственные слова показались мне глупыми и неуместными.
– Ты и не мог слышать, – сказала она, медленно приближаясь ко мне.
– Почему? – я отпрянул от ее руки, потянувшейся к моему лицу, брезгливо стряхнул упавшего на плечо червя.
– То была дверь между мирами, – пояснила Даниэлла.
– Между миром живых и миром мертвых? Кому дано открыть эту дверь, для чего?
– Тому, кто обладает для этого достаточной властью. Для того, чтобы ты понял, что все не так просто, – медленные ответы следовали один за другим, как по четкому приказу. – Ты обладал всем необходимым, чтобы сквозь узкую щель протиснуться в потустороннее царство, но у тебя не было наставницы, не хватало догадливости. Наш господин решил, что тебе нужен личный призрак, или личный демон, называй, как хочешь.
Даниэлла изловчилась, обхватила костлявыми, израненными руками мое лицо и заглянула прямо в глаза своим гипнотизирующим, пронизывающим взглядом. От ее близости мурашки бежали по коже. Я уже не знал, как мне сдержать тошноту, как не показать, что я напуган.
– Я буду тебя напутствовать, он мне велит, – шептала Даниэлла, склоняясь надо мной. – Тебе так многое надо узнать, столько сделать, всему научиться, а ведь у нас впереди только ночи, дни для меня под запретом. Главное, чтобы ты не убежал, пока не станешь нашим, но монсеньер об этом позаботится. Он тебя до убежища не допустит.
– Даниэлла! – прервал я ее. – Неужели ты не хочешь, чтоб я спасся? Неужели ты хочешь меня погубить?
Я мог поверить, что кто угодно готов вовлечь меня в мир тьмы, но только не она, не моя сестра, которую я когда-то любил, и которая первая пыталась предупредить меня об опасности. Если бы только тогда я прислушался к ней, но об этом сожалеть уже было бесполезно. Я упустил возможность предупредить несчастье и был за это наказан.
– Разве ты хочешь, чтобы я погиб так же, как погибла ты? – в отчаянии я пытался воззвать ко всему тому светлому и доброму, что, возможно, еще осталось в ней от нее прежней, но, увы, это было бесполезно. Доброго в ней не осталось ничего, прошел всего какой-то месяц со дня страшной казни, и передо мной уже стояла совершенно другая Даниэлла, мертвая и непреклонная, да, к тому же, еще и влюбленная в своего палача.
– Ты должен узнать, все то, что узнала я: тайны, боль, собеседование с темной силой, – худые костлявые пальцы убрали непослушную прядь с моего лба, коснулись кожи. В ноздри мне ударил запах земли и гниющей плоти, и я закашлялся, а Даниэлла только едва усмехнулась уголками губ.
– Последуют ли трагический финал и воскрешение, я еще не знаю, но через все остальное ты пройдешь, узнаешь, что такое быть не как люди и общаться с не людьми. Как раз так я и жила, общалась с теми, кто приходил с другой, темной стороны, а днем вынуждена была скрывать от всех людей, что я не такая, как они, что по ночам меня посещают потусторонние силы. Каждый день я чувствовала себя одинокой, пока не появлялся он и не начинал говорить о том, что где-то рядом есть другой мир, в существование которого невозможно поверить.
Даниэлла говорила и говорила. Восторженная, самозабвенная речь о темной силе лилась потоком, а между тем от шрама на шее к бледным губам медленно подбирался могильный червь. Я как будто очутился в кошмарном сне, хотел отвернуться от Даниэллы и не мог.
– Я не поверил тебе, я наказан, – с осознанием собственной вины шептал я. – Чего ты еще хочешь? Зачем меня преследуешь?
– Так ты не рад меня видеть? – она капризно надула губки, до которых уже доползла мерзкая тварь. Какая жуткая пародия на кокетливое женское изумление!
– Я хотел видеть тебя каждый день, но живую, а не мертвую, – поспешно возразил я. – Я хотел, чтобы ты жила и была счастлива, а не лежала с отрубленной головой там, на ковре, возле окна, за которым, возможно, уже успел скрыться дракон.
– Значит, ты недоволен, что я пришла, – будто не слушая меня, протянула Даниэлла. – Вот она братская любовь. Преданность семьи непостоянна. А я преодолеваю каждую ночь столько миль, столько озер и болот, чтобы вовремя войти в театр, как раз, когда ты будешь на сцене. Ты знаешь, что наш господин научил меня летать специально для того, чтобы я не опаздывала к тебе и не пачкала ступни в болотах. Ты же знаешь, что наше поместье и сад окружены трясинами?
Наверное, ее ступни под подолом платья были босыми и так же израненными, как и все тело. Бальные башмачки могли потеряться в могиле, ведь я закопал тело прямо в рыхлой почве, без гроба. А надо было найти хотя бы ящик и заколотить его гвоздями, надо было поставить на ее могиле крест, чтобы она не смела встать из земли. Все, как будто было заранее рассчитано. Даже труп Даниэлла был найден мной в вечернем наряде, будто нарочно для того, чтобы потом не слишком выделяться в театре, куда люди привыкли приходить нарядными и для веселья.
– Ты, кажется, еще недавно сожалел о том, что меня нет рядом, ведь, кроме меня, некому открыть тебе тайны нашей семьи? – начала допытываться она.
– Да, сожалел, – честно признался я. – Разве можно было предположить, что все обернется таким…кошмаром.
Я запнулся перед последним словом, мне стало неудобно называть чуть ли не по имени то, что предстало передо мной. Конечно, Даниэлла сохранила остатки своей прежней красоты и от этого казалась еще более ужасающей. На чудовище можно было бы кинуться с мечом, но красавица, гниющая у тебя на глазах, помимо отвращения невольно вызывает еще и жалость.
– Ты не рад нашей встрече? – как заведенная, повторила Даниэлла и вновь попыталась изобразить обиду.
– Ты думаешь, мне легко видеть, что наш общий враг сделал с тобой? Легко ли каждый раз идти в театр, зная, что встретишь там саму смерть в облике собственной сестры?
– А ты думаешь, это легко быть мертвой, – тут же парировала она и закрыла лицо тонкими с рваной кожей ладонями, будто собиралась плакать, но слез не было.
– Я так не хочу возвращаться в могилу, в мой новый дом, – зашептала Даниэлла. – Там холодно, сыро, тесно, там пируют черви и гниют трупы. Мне, нетленной и прекрасной, не место в том ящике, который вы, живые, называете гробом, и в той гробнице, куда приходят все подобные мне, так сказал монсеньер…
– Монсеньер, – повторил я, будто одно это слово все проясняло. – Монсеньер смерть. Он убил тебя?
– Он вызволил меня из заточения, раскопал могилу, воскресил, – Даниэлла лихорадочно пыталась припомнить что-то еще и вдруг тихо ахнула. – Не надо было говорить о ней плохо, и я бы осталась жива.
– О ком? – насторожился я.
– О его царице, – Даниэлла задумалась, брови напряженно сошлись на переносице. – Я, в любом случае, не могла расхваливать ее, как все эти проклятые, что ею восхищаются. Это она чуть не погубила монсеньера. Она заставила его страдать. Я так и сказала и….лишилась головы, – последние слова она не прошептала, а выдохнула, я угадал их по движению бледных губ. Рука Даниэллы, дрожа, потянулась к шее, словно в жутком страхе, что головы может там и не нащупать.
– Как страшно быть обезглавленной, – она нервно начала перебирать пальцами свои локоны, словно радуясь тому, что они все еще при ней, а не лежат где-нибудь отдельно, как парик с отломленной кукольной головой – забытый и никому не нужный реквизит спектакля.
– Так не может продолжаться. Я должен что-то сделать, – я вскочил с кровати. Порыв спасти ее, освободить от колдовства был сильнее, чем даже страх.
– А что ты можешь сделать? – Даниэлла упрекнула меня и тут же погрустнела, признавая всю безнадежность ситуации.
Ее кожу покрывала мертвенная сизоватость, а волосы во мгле напоминали жидкое серебро. Она снова хотела коснуться своего лица, но, очевидно, вспомнила, что слез нет и безвольно опустила руки. Она не была способна больше плакать.
– Я знаю, что делать, – преодолевая брезгливость, я коснулся ее гниющей руки. – Мы пойдем в церковь, прямо сейчас!
Я слегка пожал ее руку в знак ободрения и кинулся искать плащ.
– И что ты скажешь исповеднику, что привел с собой ту, которая не может упокоиться? – голос Даниэллы остановил меня у самых дверей.
Да, не лучшая идея разгуливать по ночным улицам в сопровождении покойницы. Похоже, я, действительно, не знал, что делать. Да, и кто бы знал, окажись он в моем положении?
А может, все-таки стоит рискнуть, добежать до первого открытого собора и попросить там помощи, мне ведь поверят, если увидят за порогом бледную мертвенную женщину, но смогут ли помочь? Я ведь сам выбрал путь колдовства, сам спутался с монсеньером драконом и теперь оказался в весьма затруднительной ситуации.
Даниэлла внимательно смотрела на меня и комкала в руках свое жуткое украшение с драконьим когтем.
– Ты не посмеешь отправиться в церковь, – вдруг уверенно заявила она. – Я не позволю тебе переступить порога. Ты теперь наш, мы тебя никому не отдадим.
– Мы? – я озирался по сторонам, но никого не видел, однако это еще не значило, что поблизости нет других ночных гостей, которых я не могу заметить.
– Их много, ты сам обратился к ним за помощью, но их ты не видишь, потому что твой личный злой дух я, а не они, – с каждой минутой Даниэлла казалось мне все менее похожей на себя прежнюю. Может, это, действительно, злой дух, а не она. Сестра не стала бы так меня мучить, а, может, и стала бы, но только по приказу монсеньера. Того, о ком она упомянула уже много раз, того, кто руководил всеми проклятыми, целым легионом, целой империей, и Даниэлла теперь была в их числе.
– Будь милосердна, скажи мне, можно ли спасти тебя и меня, – я пытался сфокусировать взгляд на циферблате часов, но ни стрелок, ни цифр разглядеть не мог, так было темно кругом. Казалось, что весь свет, который существует в комнате, исходит от волос и кожи Даниэллы, точнее, не свет, а бледное призрачное мерцание. В отличие от меня она, наверняка, была способна глянуть сквозь сгусток мглы и узнать, сколько времени. Возможно, после воскрешения монсеньер сумел наделить ее и сверхъестественной зоркостью.
– Еще слишком рано, – будто угадав мои мысли, сказала Даниэлла. – До рассвета далеко. Ночью, в этом городе, вдали от могилы, я чувствую себя более-менее свободной, и не думай, что первый или третий крик петуха способен изгнать меня прочь.
Жаль, я всегда полагал, что, по крайней мере, по преданиям, крик петуха заставляет обратиться в бегство всю нечисть, беснующуюся во мгле. Плащ наконец-то оказался у меня под рукой, я накинул его на плечи, нащупал в темноте ручку двери и в последний раз предложил:
– Пойдем со мной, я знаю один переулок в центре Рошена, где всю ночь не запирают двери собора, чтобы нуждающиеся в помощи или в исповеди могли прийти туда в любой час.
– И чтобы те, кто хотели оставить у храма тайный донос, смогли бы сделать это под покровом ночи, – добавила Даниэлла и вдруг громко расхохоталась. – Беги скорее, Батист, и, может быть, ты успеешь поймать за руку того, кто настрочил донесение на тебя.
Я распахнул дверь и опрометью кинулся вниз по лестнице. Интересно, спустится ли Даниэлла вслед за мной по этим самым крутым ступеням, шурша шлейфом и оставляя грязные следы, или просто вылетит в окно. Ведь, по ее же заверениям, монсеньер научил ее летать. Я представлял, какой бы переполох вызвал летящий по воздуху призрак на центральных улицах города, конечно, только в том случае, если кто-то, кроме меня, способен увидеть его.
Быстрый бег по пустынным улицам уже мог показаться полетом. Казалось, ноги сами несут меня вперед, подошвы едва касаются камней мостовой, а ночной холод не в силах заморозить меня. Я запыхался только тогда, когда вспомнил, что, возможно, сейчас, вися в воздухе в нескольких футах над этой же самой мостовой, за мной мчится Даниэлла, и волосы ее полощутся на ветру, как волны жидкого серебра, а потухшие мертвые глаза высматривают меня в темноте. В этих глазах, как будто, поселился демон. Мой личный демон, которого Эдвин дал мне в наставники и советчики. Я даже на секунду остановился, вспомнив про Эдвина. В голову ударила потрясающая мысль, а что, если написать на него анонимный донос, но только, каким образом, ведь я не знаю ни где он живет, ни кто он в действительности, есть ли у него более полное имя, титул, постоянный дом, и не обратит ли он мигом в горстку пепла всю стражу, которая явится его арестовать. До сих пор он пытался щегольнуть изысканными манерами, вел себя как дворянин, но не может же это продолжаться вечно, когда – нибудь его истинные повадки проявят себя.
Я споткнулся о камень, выпиравший из мостовой, чуть не упал, кажется, даже поранил ступню, но мужественно продолжал путь. Поверят ли мне в храме, если я попытаюсь рассказать, что господином всех проклятых ко мне теперь приставлен мой собственный демон – наставник?
Золоченый шпиль колокольни резко выделялся на фоне темного неба. Я ускорил бег, чтобы скорее очутиться возле входных дверей. Даже в столь поздний час они были приоткрыты, какие-то люди выходили из собора. Где-то в глубине мелькнула ряса священника. Еще несколько шагов, и я переступлю порог. Внутри все вздрогнуло от волнения. Я приближаюсь к тому месту, куда, по словам призрака, путь мне заказан. На всякий случай, я обернулся через плечо, не идет ли за мной статная дама в красном бальном наряде, но на улице, за моей спиной, никого не было, никто не шел и уж тем более не летел за мной вдогонку. Все спокойно, если только призрак не затаился на одной из бесчисленных покатых крыш. Значит, я могу спокойно идти дальше, не опасаясь преследования. Я облегченно вздохнул и хотел было уже войти в распахнутые створчатые двери, как вдруг заметил, что у самого порога алеет что – то гладкое и атласное, похожее на шлейф. Чья-то худая ободранная рука судорожно держалась за косяк двери, будто специально, чтобы преградить мне проход. На тонкой кисти поблескивал то ли ободок бриллиантового браслета, то ли свившийся кольцом червь. Мне стоило труда поднять голову и взглянуть в глаза Даниэлле. Она стояла прямо на пороге и преграждала мне вход. Как и обещала, она не допускала меня в храм.
Те, кто выходил, изумленно посматривали на меня. Им, естественно, казалось странным то, что я стою на морозе, усталый и продрогший, и боюсь переступить через порог. Они же не знали, что Даниэлла не пускает меня. Я ее видел, они нет.
Из приоткрытых дверей меня манили тепло и мягкий свет лампад, но не мог же я оттолкнуть со своего пути призрак. Пришлось разворачиваться назад. Я шел, как в бреду. Голова нестерпимо болела, руки опускались от ощущения собственного бессилия. Как бы хотелось вдруг проснуться и обнаружить, что все события ночи оказались всего лишь кошмарным сновидением. Да и может ли такое твориться в реальной жизни. Все больше похоже на сон, и, тем не менее, это действительность. Просто мне в одночасье открылось все то, чего другим людям видеть не дано. Я один увидел могущественных представителей другой расы, которые веками живут рядом с людьми, но которых людям видеть не дано. Я узнал о колдовской силе, которая, возможно, уже давно дремлет во мне, ожидая, когда ей предоставят свободу и возможность для дальнейшего развития. Может быть, когда-нибудь я стану таким же могущественным и независимым чародеем, как и Эдвин.
Так я думал, пока брел вперед по улице, не разбирая дороги, как вдруг у двери какого-то до сих пор приоткрытого кабака я увидел фигуру Шарло. Он стоял чуть поодаль от крошечного островка света, лившегося из окон, и в своем черном костюме выглядел пугающим, адским существом, но я чуть было не издал возглас радости и облегчения. По крайней мере, Шарло уж точно мне поверит, и, может, даже мне удастся уговорить его оказать мне посильную помощь. Уж он – то точно знает поболее меня о сверхъестественных явлениях, он сам к ним относится, так с кем же, если не с ним, можно об этом потолковать.
Я махнул ему рукой в знак приветствия и крикнул, чтобы он подождал меня. Раньше он был единственным, кто сможет указать мне логово дракона, теперь он стал еще и последней надеждой что-то прояснить. Возможно, пока я буду с ним, с представителем нечеловеческой расы, Даниэлла не посмеет приблизиться к нам.
Осталось только добежать до него и обо всем рассказать, а, может, даже и не придется рассказывать, так как Шарло легко удается угадывать, о чем я думаю. Он стоял недвижимо, как столб, пока не различил в тишине мои шаги и, возможно, почти неслышную поступь кого-то второго, следовавшего за мной. Я заметил, как навострились под полями шляпы его уши, будто ловя какие-то едва различимые, потусторонние звуки. Широкие ноздри Шарло раздулись, пытаясь различить в воздухе аромат смерти. Он сделал неуверенный шаг назад, потом другой, как огромный черный кот, почуявший опасность, а через минуту его уже и след простыл. Я опять остался один, точнее, почти один, ибо за мной следовала смерть. Стоило только обернуться, как за углом я заметил край алого подола, кудрявую головку, прячущуюся за поворотом стены, половину лица и один голубой глаз, по-кошачьему внимательно и хищно смотревший на меня издали. Очевидно, Даниэлла тоже была не рада встрече с Шарло. Ее ногти с досады царапали стену, и на кладке камней оставались неглубокие, неровные борозды.
Вдруг она подняла руку и, как будто, погрозила мне, а потом безвозвратно нырнула за угол, во тьму, но я знал, что стоит мне попытаться войти хоть в какую-нибудь часовню, и Даниэлла будет тут как тут, встанет у дверей и закроет мне вход.
Так и прошла вся ночь, в попытках бегства от призрака, от собственной судьбы и от угрызений совести. Уже под утро я остановился у торца какой-то базилики, заглянул в зарешеченное окно и тут же отпрянул. Мне почудилось, что в стекле промелькнуло отражение моей сестры неестественно бледное и далеко не доброжелательное.
Никому в театре не нравилось, что я хожу, как в воду опущенный. Знали бы они, что я не спал почти всю ночь. Я первым ухватился за предложение какого-то эксцентричного вельможи сыграть спектакль в его поместье. Жервез утверждал, что все это не к добру, что посыльный, принесший послание, выглядел очень странно и был подозрительно молчалив, но к его доводам никто не прислушался. С недавних пор, точнее, с самого моего вступления в труппу все начали привыкать к тому, что Жервезу ничем не угодишь. Он во всем видит какие-то скрытые подвохи, в каждом вельможе подозревает колдуна и ворчит каждый раз, когда для него хотят сделать что-то хорошее.
– Если не хочешь идти с нами, то оставайся, мы справимся без тебя, – после долгого спора заявил я Жервезу. – Почему только тебе одному не нравится вся эта затея?
– Возле поместья-то когда-то была гробница, – многозначно протянул он. – Помнишь, ты сам читал об этом в какой-то книге, когда искал сюжеты для пьес. Ты сказал, то место называлось склепом семи херувимов, и не было разговоров о том, что его снесли, просто тропа туда, как будто, бурьяном заросла или стала невидимой.
– Да, я читал что-то такое, но какое это отношение имеет к нам.
– А то, что членов той семьи, к которой относится наш очередной наниматель, сторонятся в Рошене, как чумных, уже на протяжении многих столетий.
– Перестань сочинять небылицы! Не пытайся нагнать на меня страх, – прикрикнул я на него, мне хватало и одного призрака, безумный рассказчик был бы уже излишней добавкой к прочим неприятностям.
– Я никогда не сочиняю в отличие от тебя, – тут же огрызнулся Жервез и напустил на себя обиженный вид. Он мог дуться, сколько угодно, но на представление все равно пошел вместе с нами. Наверное, решил, что в случае опасности станет для нас всех хорошим защитником.
Уже издали поместье показалось мне запущенным и пустынным, даже необитаемым. Оно само было бы похоже на мавзолей, если бы, несмотря на запустение, не сохранило величественные очертания дворца. Однако, этот дворец с зарешеченными окнами и окованными железом дверями мог бы послужить и неприступной крепостью. Ряд скульптур на крыше, колонны в паутинке мелких трещин и лепные украшения на фасаде, все напоминало о былой роскоши. Все было овеяно какой-то дымкой воспоминаний, а невдалеке клубился туман. Сизые кольца дыма, как будто, отгораживали одно владение от другого, мир мертвых от мира живых. Возможно, стоит мне пройти сквозь туман, и я окажусь в том царстве, откуда вышли и Эдвин, и Даниэлла.
Рядом с поместьем не было ни сторожки охранника, ни привратника, но приоткрытые ворота, как будто, ожидали нас. Я провел рукой по мелкой ажурной ковке створок и обнаружил, что в железный узор вплетены буквы и символы, до сих пор непонятные, но уже знакомые мне. Теперь я взглянул на поместье совсем по-другому. Из неодушевленной груды камней дворец в один миг стал для меня одним огромным, дремлющим существом, с множеством темных окон – глаз. Даже ржавые ворота, закрываясь за нами, издали скрип, больше похожий на недовольный писк потревоженного во сне чудовища.
– Смотри, какая красота! – Рено, шедший рядом, дернул меня за рукав и отвлек от мрачных раздумий.
Я думал, что он простодушно восхищается таким просторным, хоть и неухоженным внутренним двориком, но оказалось, что он, действительно, заметил нечто чудесное. Под мирно падающим снегом, у ограды, обвитой засохшими плетьми терновника, на постаменте, стояла мраморная скульптура. Еще более белая, чем снег, она показалась мне воплощением величия и совершенства.
– Никогда не видел ничего подобного, – завороженно шептал Рено, остановившись возле статуи. – Она, как будто, живая, тебе не кажется?
Мраморная девушка, действительно, казалась живой и воздушной. Каждая складка ее одежды, каждый локон и даже рука, простертая чуть вперед, то ли предупреждая о чем-то, то ли угрожая. Точнее, это была не просто девушка, а царица, потому что голову ее венчала, хоть и мраморная, но корона. Точно с этой самой дамой, но с живой, я разговаривал ночью на кладбище, а теперь передо мной стояла ее мраморная копия.
– Кажется, она вот-вот вздохнет и заговорит, – не унимался Рено. Вся наша компания уже давно скрылась за поворотом, а мы все еще стояли возле постамента.
– Думаю, если бы она и была настоящей, то не снизошла бы до общения с нами, актерами, – так мог заключить только законченный реалист, но Рено, хоть, наверное, и был мечтателем, а все же уныло кивнул.
– Да. Она ведь королева, – оказывается, он тоже обратил внимание на венец.
– Пойдем! – я потянул его за руку, но сам все-таки еще раз оглянулся на статую, и мне почудилось, что корона на ее голове стала золотой.
Не может же такого быть, чтобы неподвижное, неживое изваяние украшали настоящими драгоценностями. Я пропустил Рено вперед, а сам еще несколько мгновений продолжал следить за скульптурой и сделал вывод, что не так уж она недвижима, как кажется на первый взгляд. Ее левая рука теперь едва касалась шеи, будто желая напомнить мне о ком-то обезглавленном, а ведь я готов был поклясться, что еще секунду назад мраморная ладонь была вытянута вперед.
