Текст книги "Повседневная жизнь колдунов и знахарей в России XVIII-XIX веков"

Автор книги: Наталия Будур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

ПРИЛОЖЕНИЯ

Былинки о колдунах и знахарях [68]68
  Литературная обработка Н. Будур.


[Закрыть]

Старуха-ворожея

Жил-был старик со своею старухою. Жили они очень бедно, детей не имели. В один прекрасный летний день старик и говорит своей старухе:

– Ты хоть бы, старая, училась ворожить. Люди и этим зарабатывают себе пропитание.

Старуха с досадой на это ответила ему:

– Как будешь учиться-то: ведь на учение нужны деньги, а их у нас и нет.

Старик подумал и говорит

– Послушай-ка, старуха, что я тебе скажу: вот от нас недалеко живет богатый барин. У него есть много коров, которые пасутся на лугу. Я пойду и уведу в лес самую лучшую корову, привяжу ее за рога к толстой сосне, потом приду к тебе и скажу, где спрятал корову. А после пойду к барину просить себе какой-нибудь работы. Барин, конечно, станет высказывать мне свое огорчение по поводу пропажи коровы, а я посоветую ему обратиться к тебе для ворожбы. И ты расскажешь ему всю правду. Этим прославишь себя, и мы через твою ворожбу непременно разбогатеем.

Старуха согласилась с мнением старика.

Он оделся и пошел в поле, где паслись барские коровы. Придя туда, он выбрал самую лучшую из них и свел ее в лес, где привязал за рога к толстой сосне. Затем он отправился домой и рассказал своей старухе, где спрятал уведенную им корову, после чего отправился в усадьбу спрашивать работы.

Когда старик явился к барину, тот первым делом спросил его:

– Не видал ли, старик, где-нибудь моей коровы?

– Нет, не видал, – ответил старик

Барин посмотрел на него и говорит:

– Кто бы это мог увести мою корову?

Старик прокашлялся, погладил свою бороду и начал отвечать барину:

– Если тебе охота, барин, узнать, где твоя корова, то ты обратись к моей старухе: она у меня больно хорошо умеет ворожить и сразу скажет тебе всю правду про твою пропавшую корову.

Барину жаль было потерять хорошую корову. Уж лучше, думал он, пожертвовать немного за ворожбу, чем совсем лишиться коровы. Тотчас же позвал к себе пастуха, дал ему рубль, велел идти вместе со стариком к его старухе ворожить о корове.

Старик привел пастуха к себе в дом и стал кричать своей старухе, лежавшей на печи, чтоб она шла ворожить о пропавшей барской корове.

– Вставай, старуха, – закричал он, – вот пришли от барина ворожить к тебе, куда подевалась барская корова.

Та слезла с печки, взяла чашку, налила в нее воды, пошептала над ней и стала говорить:

– Ох, не знаю, не могу что-то разглядеть того человека, который украл корову; а только знаю, что корова уведена в лес, недалеко от поля, и там привязана за рога к толстой сосне. Иди в лес и там найдешь корову.

Пастух подал старухе рубль и пошел прямо в лес к большой сосне, находившейся недалеко от опушки леса. И действительно корова была там. Он отвязал ее и погнал к барину.

Когда корова была возвращена, барин сильно обрадовался и не мог надивиться на то, как могла старуха узнать, куда уведена была ворами его корова.

Потом все поуспокоилось, и об этом случае перестали толковать. Как вдруг через некоторое непродолжительное время у барина случилась новая покража: пропала барская шкатулка с деньгами.

Барин опять решил обратиться к старухе. Позвал своего верного работника, по прозванию Спинка, и снарядил его к старухе поворожить о пропаже.

Приходит Спинка к старухе и, объяснив ей в чем дело, просит ее поворожить. Но старуха стала отказываться, говоря, что ей этого не узнать. Но Спинка стал упрашивать ее помочь барскому горю.

Тогда старуха сказала, что она сама придет к барину и поворожит ему. Спинка ответил ей на это, что чем ей идти пешком, так лучше он пойдет вперед и скажет об этом своему барину, который пришлет за ней свою лошадь.

Когда Спинка возвратился домой и объяснил барину, что старуха хочет сама побывать у него, то барин велел тотчас своему верному кучеру, по прозванию Хребтинка, заложить лошадь в тарантас и съездить за старухой.

Хребтинка уехал за старухой, а барин тем временем приказал людям убить ворону и поставить ее в печь жарить, а когда старуха приедет, то подать ее к столу.

«Если она узнает, чем я ее кормлю, – думал барин, – то, значит, она колдунья».

Вскоре возвратился Хребтинка и привез старуху. Ввели ее в барские покои, и барин приказал подать ей с дороги выпить и закусить.

Старуху посадили за стол и стали угощать.

А старуха села и говорит сама про себя:

– Залетела ворона в барские хоромы.

Барин взглянул на слуг и сказал потихоньку:

– А ведь и правда, она, должно быть, колдунья.

Потом барин говорит ей:

– Вот, бабушка, если ты найдешь мне украденные у меня деньги, то я дам тебе сто рублей и корову.

Старуха страшно обрадовалась посуленному; но как заработать этот посул, она не знала. Однако нужно было что-нибудь делать. Вот она и говорит барину:

– Прикажи, барин, баню истопить, да пожарче.

Барин приказал немедленно натопить баню.

Вскоре баня была готова. Барин приказал отвезти старуху в баню на лошади, так как баня находилась не близко от дома, а старухе пешком идти тяжело.

Подали тарантас и сказали старухе, чтоб она собиралась ехать в баню. А в то время, когда в этот тарантас закладывали лошадь, верные барские слуги Хребтинка и Спинка, чуя себя не совсем чистыми перед барином и боясь, чтобы старуха и вправду своим колдовством не указала на воров и на покражу, взяли ящик, наложили в него яиц и поставили его под сиденье тарантаса, доя того чтобы колдовство старухино потеряло свою силу и она не могла бы найти ни виновных, ни пропажи.

Вот старуха вышла из дому и стала садиться в тарантас. Садится и говорит сама про себя:

– Сажусь, как курица на яйца.

Спинка с Хребтанкой переглянулись и повезли старуху в баню. Приехали туда; она пошла париться, а они залезли в это время в подполье, чтобы узнать, что будет старуха делать в бане. А старуха разделась, взяла веник, залезла на полок и давай хлестать себя веником. Хлещет, а сама приговаривает:

– Что будет Спинке, то и Хребтинке.

Услыхали это верные слуги барские и закричали из подполья:

– Голубушка, бабушка, деньги-то мы украли. Они целы и лежат на дворе под яслями.

Так и открылась покража. Старуха получила обещанные ей 100 рублей и корову и стала жить со своим стариком без нужды.

Клад

Было у одного крестьянина два дома: один летний, в котором он с семейством в теплое время жил, другой – зимний, назывался истопкой. Вздумалось хозяину раз летом ночевать в этой истопке одному. Пришел, лег, ночь месячная, спать не хочется, и давай он глазеть по стенам. Вдруг из подпола выходит некто: поступь тяжелая, ступит, словно мешком с деньгами тряхнет, и прямо идет к нему. Крестьянин перекрестился, молитву сотворил, потом приговаривает: «Чур меня, чур меня!» Слава Богу, зачурался.

Этот мужик прошел мимо него на двор, побывал там мало ли, много ли, идет потом назад в и стопку. Крестьянин опять перекрестился, молитву сотворил, да чурается. Запел петух, этот некто и пропал в одну минуту около подполья. Крестьянин тотчас домой, рассказывает. Дома подумали об этом происшествии хорошенько и говорят: надо об этом со знающим человеком посоветоваться.

Нашли на другой день знающего человека и сказывают ему все дочиста.

– Ах! – говорит знахарь. – Вещь-то хорошу упустил ты, хозяин!

– А что такое?

– Да это ведь клад был!

– Как?

– Так!

– Нельзя ли его как поймать?

Можно!

– Как?

Вот как когда выйдет еще из подполья этот мужик и пойдет к тебе, ты его подпусти! Потом как шага два подойдет, ты его хвати хорошенько раза три по макушке, да каждый раз приговаривай: «Аминь, аминь, рассыпься!»

Крестьянин так и сделал. Некто весь рассыпался на медные пятаки старинные. Однако всего поболе тысячи ассигнациями вышло.

А в другой деревне ходил мужик в пустую избу ночевать.

Придет, бывало, только начнет засыпать, вдруг выскочит рыжая кошка и начинает бегать по избе. Сама вся светится, словно золото, а хвостом где ударит, точно мелкими деньгами звякнет.

Мужик и давай советоваться на счет этого виденья со знающими людьми. Ему и посоветовали: «Поймай эту кошку, – постарайся, – за хвост, и прежде чем она вырвется из рук, проговори три раза: «Аминь аминь, рассыпься!»»

Мужик так и сделал. После третьего раза кошка рассыпалась на пятирублевые червонцы. Знать, тысяч с пять мужик огреб тут денег этими червонцами и, знаю, разбогател.

А еще в одной деревне заприметили мужики: не год, не два, а испокон уж веку, что как пойдет дождик али снег весной растает, да нальется водой одна ямка на задворках, тотчас же откуда ни возьмется утка и плавает на ней. Кто спугнет, чрез несколько времени опять прилетит и плавает, а убить никому не поддается, сколько ни пробовали. Приходит Иванов день, если сухой, в этой ямке свечка горит, а мокрый, опять та же утка плавает.

Мужики посоветовались меж собой, решили, что тут клад, и давай рыть. Рыли, рыли – нашли один пустой котелок. Стали сказывать об этом знающим людям, им и говорят: «А вы вот что: ройте эту яму на саму Иванову ночь, ройте и чурайтесь; а как чей заступ стукнет об котел, сейчас и зааминивай, кричи: «Аминь, аминь, аминь!» – и опять ройте, тогда деньги выроете!»

Мужики так и сделали и отрыли огромнейший котелино с золотыми старинными. Разделили их промеж себя и все разбогатели так, что сразу в купцы первой гильдии пошли, а деревню прозвали городом.

Ночь на Ивана Купалу

У одного барина был холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу в самую ночь сходить в лес, сорвать папоротник, чтобы клад достать.

Дождался он этой ночи. Уложил барина спать, скинул крест, не молясь Богу, в одиннадцать часов ночи и пошел в лес.

Входит в лес. Жутко ему стало, раздался свист, шум, гам, хохот, он все ничего, хоть жутко, а идет. Только глядь, черт с ногами на индейском петухе верхом едет. И это ничего, прошел холоп и слова не сказал. Глядит: вдали растет цветок, сияет, точно на стебельке в огне уголек лежит.

Обрадовался холоп, бегом бежит, уж почти к цветку подбежал, а черти его останавливают, кто за полу дернет, кто дорогу загородит, кто под ноги подкатится – упадет холоп. Не вытерпел он да как ругнет чертей: «Отойдите вы от меня, проклятые!» Не успел он выговорить, вдруг его назад отбросило.

Делать нечего, поднялся опять холоп, пошел, видит, на прежнем месте блестит цветок Снова его останавливают, опять дергают, он и знать не хочет, идет себе, не оглянется, ни словечка не скажет, не перекрестится, а сзади ему такие-то строят чудеса, что страшно подумать. Холоп и знать ничего не хочет, подошел к цветку, нагнулся, ухватил его за стебелек, рванул, глядь: вместо цветка у черта рог оторвал, а цветок все растет по-прежнему и на прежнем месте. Застонал черт на весь лес. Не вытерпел холоп да как плюнет ему в рожу: «Тьфу ты, чертова харя!» Не успел проговорить, вдруг его опять отбросило за лес. Убился больно, да делать нечего.

Вот он встал, опять идет в лес, и опять по-прежнему блестит цветок на прежнем месте. Снова его останавливают, дергают, терпит холоп, тихонько подполз к цветку и сорвал его. Пустился с цветком домой бежать и боли не чует. Уж на какие хитрости ни подымались черти – ничего, холоп бежит и думать об этом забыл, раз десять упал до дому.

Подходит домой, вдруг барин выходит из калитки, ругает холопа на чем свет стоит

– Алешка! Где ты, подлец, был? Как ты смел без спросу уйти?

Струсил холоп: злой был барин у него, да и вышел с палкой. ПОВИНИЛСЯ:

– Виноват, за цветком ходил, клад достать.

Пуще прежнего барин озлился:

– Я тебе дам за цветком ходить, я тебя ждал, ждал! Подай мне цветок-клад найдем, вместе разделим.

Обрадовался холоп, что барин хочет клад вместе разделить, подал цветок, и вдруг барин провалился сквозь землю, цветка не стало, и петухи запели.

Остался один холоп, поглядел, поглядел кругом себя, заплакал бедняга и побрел домой. Приходит домой, глядь, а барин спит по-прежнему. Потужил, потужил холоп, да так и остался ни при чем, только с побоями.

Рассказ пономаря

Пришли мы с батюшкой Рождество славить к колдуну Ивану Степанычу. И только мы вошли, братец ты мой, в избу, видим – никого нет, не успели и перекреститься, вдруг с напыльника полетели на нас поленья. Мы испугались, подхватили свои пожитки да убегли. Выбежали на мост да и кричим:

– Степаныч, Степаныч!

А он со двора откликается.

– У тебя кто-то кидает дрова с напыльника, – говорим мы на его приглашение войти в дом.

– Ах они, черти лысые, я вот им дам работу. – Взял потом лукошко семени и рассыпал по двору. – Пусть их подбирают.

После этого пригласил в избу, выставил штоф водки, кулебяку, и мы порядочно угостились.

Был один колдун, который раздавал пастухам приводы для скота. Один пастух по имени Василий и обратился к нему дать привод. Колдун дал ему зайца и велел каждое утро выпускать его на место, куда он желает, чтобы вышли коровы. Пастух так и делал. В одно время старушка и говорит ему:

– Васька, что ты не ходишь с коровами-то?

А он спроста и скажи:

– Да у меня заяц пасет.

Разгорелось у старушки любопытство посмотреть его, этого зайца, и каждый день пристает к Василию показать зайца.

Как-то вечером Василий приносит зайца в избу старухи, но не успел выпустить его из рук, как косой кинулся в переборку и поразбивал там горшки, кринки, плошки, одним словом все, что возможно разбить.

На другой день все стадо ночевало в лесу и оставалось там дня четыре, домой идти не хотело, а на пятый явилось-таки в деревню.

Прожил Василий в найме до Покрова и пошел домой, но черт и тут не дает покоя: водил его по различным дорогам две недели вместо трех дней пути. А дома тоже то и дело просит работы.

Наконец Василий решился расстаться с зайчиком и отнес его обратно к колдуну. Тут и черт от него отстал.

Что на белом свете случается

Дедушко сказывал…

А и было то в Турецкую кампанию… И был у их в полку солдатик, Степаном звали. Как сейчас помню – покойничек сказывал, росту Степан богатырского, плечи, что печка, хват-парень. И стал это он сохнуть. Сохнет и сохнет, на себя не похож Его товарищи и спрашивают:

– Что такое, Степанушко, извелся ты вконец… Ай не можется?!

А не ладно дело, братцы. Ктой-то ездит на мне кажинну ночь. Просто рубаху хоть выжми. Силушки моей боле нет, извелся вконец.

Поохали, поахали. И подошел к ним тут старичок, знающий человек, побирался он у них, корочки собирал. Солдаушки-то его подкармливали, жалеючи. Послушал он Степана да и говорит:

– А твоему горю помочь можно, узнаем, кто на тебе ездит-то. На вот тебе уздечку. Возьми ты эту самую уздечку да и ляжь с уздечкой под койку. А на койку сноп соломы положь да шинелишкой же и укрой, будто сам лежишь… Как увидишь – кто придет, так этой самой уздечкой-то и взнуздай.

Сказано – сделано. Взял Степан уздечку ту, сноп под шине-лишку положил, а сам под койку спрятался. Старичок под другой койкой лежит. Ровно в полночь и приходит, матушка ты моя, старушонка – и древняя старушонка-то.

Скок на сноп-то да и взнуздала за подушку. «Н-н-ноо!» – да по шинели кнутом, а сноп ни с места.

Туг Степан-то ка-а-ак выскочит! Да и взнуздал старуху – и в тот же миг очутилась в казармах лошадь серая в яблоках. Старичок тоже выскочил да и научает: «Не снимай уздечки, а не то замучит тебя вконец».

Так ее в конюшню и свели. Корму не велел старичок давать. Ее не кормят, а она все в теле…

Все на ней ездили. Сам командир ездил. Лучше лошади не было. Только не кована стояла.

– А можно ее подковать? – старичка Степан спрашивает.

– А чего ж не можно? Можно!

Ее и подковали… Привели с кузницы, а солдаты и пожалели: «Штой-то она всё в узде да узде. Дай-ко снимем…» Да и сняли уздечку-то.

Сняли уздечку, а заместо лошади и очутись старуха, руки-ноги у ней подкованы… Лежит да стонет. Аж ужаснулись все. Туг же ее и пристукнули да и закопали.

А старичок-то осиновый кол в могилу ту забил – прочнее, мол, будет… А закопали-то ее вверх спиной.

Так сказывал дедушко-то мой. Сам всё видел. Чего только нет на белом свете. Сам дедушка покойничек сказывал.

Колдунья

Жили-были две сестры, одна бедная, другая богатая. Вот умирает богатая и говорит:

– Сестра! Я оставляю тебе дом, как я умру, будешь ли сидеть надо мной?

– Буду, – говорит.

– Ну, – говорит, – смотри, что я ни буду делать, ты все сиди.

Вот умерла эта богатая сестра, а она была колдунья. Бедной же сестре надо было сидеть ночью.

Вот села она на первую ночь. Вдруг в двенадцать часов встает колдунья из гроба:

– Сестра! Ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

– Ну сиди!

Потом опять говорит.

– Сестра, ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

– Ну сиди!

Потом в третий раз говорит:

– Сестра, ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

Петух и запел, колдунья и пала ничком.

Пришла бедная сестра к батюшке и рассказала всё, как есть.

– Ничего, – отвечает ей батюшка, – вот я тебя благословлю и дам тебе петуха, ночью и сядь на печку.

Вот села бедная сестра на вторую ночь. В двенадцать часов встает колдунья из гроба:

– Сестра, ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

Вот колдунья пошла ее искать:

– Сестра, ты сидишь?

Сижу, – говорит.

Вот подходит колдунья к печке:

– Сестра, ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

Как колдунья за жердочку ухватилась, чтоб на печку влезть, петух увидал ее и запел. Она и упала.

Приходит бедная сестра к священнику.

– Нет, – говорит, – батюшка, страшно очень, я лучше от имения откажусь.

– Ничего, – отвечает ей поп, – ты поди сядь в хлев, на жердь, где куры сидят.

Вот бедная сестра пошла в хлев на третью ночь, села. В двенадцать часов встает колдунья, идет туда, в хлев:

– Сестра! Ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

– Ну сиди!

А сама лезет, чтоб ее ухватить.

– Сестра, ты сидишь?

– Сижу, – говорит.

Ну сиди! – А сама хотела ее схватить да и поймала петуха, он и запел. Она и упала.

Когда петух запел, тогда никто нечистой уж силы не имеет.

Сестра эта бедная и завладела всем имением.

Колдун

Жил-был мужик, у него было три сына женатых. Жил он долго и на деревне слыл колдуном. Стал умирать и приказывает невесткам, чтоб караулили его три ночи поочередно, а самого чтоб его поставили в холодной избе и чтоб невестки пряли ему на кафтан, а креста не велел надевать ни себе, ни невесткам.

Вот в первую ночь села старшая невестка и стала прясть. Приходит полночь. Свекор и говорит из гроба:

– Невестка, ты тут?

Она испугалась, говорит:

– Тут.

– Сидишь?

– Сижу.

– Прядешь?

– Пряду.

– На кафтан?

– На кафтан.

Он и двинулся к ней. Во второй раз он опять говорит:

– Невестка, ты тут?

– Тут.

– Сидишь?

– Сижу.

– Прядешь?

– Пряду.

– На кафтан?

– На кафтан.

Она зажалась в угол, а он подвинулся еще на сажень. В третий раз двинулся, она молитвы не сотворила, он ее и задушил, а сам лег в гроб.

Бабу снесли, а сыновья, по родительскому приказу, послали на вторую ночь вторую бабу. С ней то же самое было, и другую задушил.

Третья поумнее была, сказала, что сняла крест, а сама оставила его на себе. И села, прядет, а сама молитву творит.

Приходит полночь. Свекор и говорит из гроба:

– Невестка, ты тут?

Она говорит:

– Тут.

– Сидишь?

– Сижу.

– Прядешь?

– Пряду.

– На кафтан?

– На кафтан.

Тут он хотел на нее броситься, а она на него крест направила, он упал и умер:

Посмотрела она в гроб, а там все деньги лежат. Свекор хотел их с собой взять или чтоб тому достались, кто его перехитрит. Вот эта невестка и стала богата.

Колдун и священник

Одного колдуна священник увещевал оставить свое ремесло, и колдун за это сердился на священника.

Колдун умер.

Однажды вечером, вскоре после его смерти, в ворота священника кто-то постучался. Священник подошел к воротам и спросил:

– Кто тут?

– Я, батюшка, пономарь, – отвечал голос, – пришел благословиться звонить к заутрене.

– Что ты! Я еще спать не ложился, а ты уж звонить хочешь. Поди домой, рано еще.

Через полчаса опять пришел пономарь, стучит и говорит:

Петухи пропели, батюшка, приходи.

Священник отдал в окно ключи, а потом послышался и звон, который слышал он один. Священник оделся, помолился и пошел в церковь.

Только священник вошел в церковь, как за ним с шумом захлопнулись двери, и он увидел колдуна. Колдун скрипел зубами и говорил: «Ага, попался-таки!» Священник скорее в алтарь, взял напрестольный крест, оградил себя им и вышел из алтаря. Колдун, увидев крест, упал навзничь. Петухи пропели, и колдуна не стало.

Крестьяне потом разрывали могилу колдуна и увидели, что он перевернулся вниз лицом; между лопатками ему вбили осиновый кол, чтобы больше не вставал.

Упырь

Жили у нас в деревне старик со старухою; у них была дочь Маруся. И был у нас обычай справлять праздник Андрея Первозванного: соберутся девки в одну избу, напекут пампушек и гуляют целую неделю, а то и больше.

Вот дождались этого праздника, собрались девки, напекли-наварили, что надо; вечером пришли парубки с сопелкою, принесли вина, и началась пляска, гульба – дым коромыслом! Все девки хорошо пляшут, а Маруся лучше всех.

Немного погодя входит в избу такой молодец – что на поди! Кровь с молоком! Одет богато, чисто.

– Здравствуйте, – говорит, – красные девицы!

– Здравствуй, добрый молодец!

– Гулянье вам!

– Милости просим гулять к нам!

Сейчас вынул он кошель полон золота, послал за вином, за орехами, пряниками – разом все готово, начал угощать и девок и ребят, всех оделил. А пошел плясать – любо-дорого посмотреть! Больше всех полюбилась ему Маруся: так к ней и пристает.

Наступило время по домам расходиться. Говорит этот молодец:

– Маруся! Поди проводи меня.

Она вышла провожать его, он и говорит:

– Маруся, сердце! Хочешь ли, я тебя замуж возьму?

– Коли бы взял, я бы с радостью пошла. Да ты отколя?

– А вот из такого-то места, живу у купца за приказчика.

Тут они попрощались и пошли всякий своей дорогою.

– Воротилась Маруся домой, мать ее спрашивает:

– Хорошо ли погуляла, дочка?

– Хорошо, матушка! Да еще скажу тебе радость: был там со стороны добрый молодец, собой красавец, и денег много; обещал взять меня замуж

– Слушай, Маруся: как пойдешь завтра к девкам, возьми с собой клубок ниток; станешь провожать его, в те поры накинь ему петельку на пуговицу и распускай потихоньку клубок, а после по этой нитке и сведаешь, где он живет.

На другой день пошла Маруся на вечерницу и захватила с собой клубок ниток Опять пришел добрый молодец:

– Здравствуй, Маруся!

– Здравствуй!

Начались игры, пляски; он пуще прежнего льнет к Марусе, ни на шаг не отходит. Уж время и домой идти.

– Маруся, – говорит гость, – проводи меня.

Она вышла на улицу, стала с ним прощаться и тихонько накинула петельку на пуговицу. Пошел он своею дорогою, а она стоит да клубок распускает; весь распустила и побежала узнавать, где живет ее названый жених.

Сначала нитка по дороге шла, после потянулась через заборы, через канавы и вывела Марусю прямо к церкви, к главным дверям. Маруся попробовала – двери заперты; пошла кругом церкви, отыскала лестницу, подставила к окну и полезла посмотреть, что там деется. Влезла, глянула – а названый жених стоит у гроба да упокойника ест; в церкви тогда ночевало мертвое тело.

Хотела было потихоньку соскочить с лестницы, да с испугу не остереглась и стукнула; бежит домой – себя не помнит, все ей погоня чудится; еле жива прибежала!

Поутру мать спрашивает:

– Что, Маруся, видела того молодца?

– Видела, матушка!

А что видела, того не рассказывает.

Вечером сидит Маруся в раздумье: идти или нет на вечерницу?

– Ступай, – говорит мать, – поиграй, пока молода!

Приходит она на вечерницу, а нечистый уже там. Опять начались игры, смех, пляска; девки ничего не ведают! Стали по домам расходиться; говорит нечистый:

– Маруся! Поди проводи меня.

Она нейдет, боится. Тут все девки на нее накинулись:

– Что с тобой? Или застыдилася? Ступай, проводи добра молодца!

Нечего делать, пошла – что Бог даст! Только вышли на улицу, он ее и спрашивает:

– Ты вчера к церкви ходила?

– Нет!

– А видела, что я там делал?

– Нет!

– Ну, завтра твой отец помрет!

Сказал и исчез.

Вернулась Маруся домой грустна и невесела; поутру проснулась – отец мертвый лежит. Поплакали над ним и в гроб положили; вечером мать к попу поехала, а Маруся осталась: страшно ей одной дома. «Дай, – думает, – пойду к подругам».

Приходит, а нечистый там.

– Здравствуй, Маруся! Что не весела? – спрашивают ее девки.

– Какое веселье? Отец помер.

– Ах, бедная!

Все тужат об ней; тужит и он, проклятый, будто не его дело. Стали прощаться, по домам расходиться.

– Маруся, – говорит он, – проводи меня.

Она не хочет.

– Что ты – маленькая, что ли? Чего боишься? Проводи его! – пристают девки.

Пошла провожать; вышли на улицу.

– Скажи, Маруся, была ты у церкви?

– Нет!

– А видела, что я делал?

– Нет!

– Ну, завтра мать твоя помрет!

Сказал и исчез.

Вернулась Маруся домой еще печальнее; переночевала ночь, поутру проснулась – мать лежит мертвая. Целый день она проплакала, вот солнце село, кругом темнеть стало – боится Маруся одна оставаться; пошла к подругам.

– Здравствуй! Что с тобой? На тебе лица не видать! – говорят девки.

– Уж какое мое веселье! Вчера отец помер, а сегодня мать.

– Бедная, несчастная! – жалеют ее все.

Вот пришло время прощаться.

– Маруся! Проводи меня, – говорит нечистый.

Вышла провожать его.

– Скажи, была ты у церкви?

– Нет!

– А видела, что я делал?

– Нет!

– Ну, завтра ввечеру сама помрешь!

Маруся переночевала с подругами, поутру встала и думает: что ей делать? Вспомнила, что у ней есть бабка – старая-старая, уж ослепла от долгих лет. «Пойду-ка я к ней, посоветуюсь».

Отправилась к бабке.

– Здравствуй, бабушка!

– Здравствуй, внучка! Как Бог милует? Что отец с матерью?

– Померли, бабушка! – И рассказала ей все, что с нею случилося.

Старуха выслушала и говорит:

– Ох, горемычная ты моя! Ступай скорей к попу, попроси его: коли ты помрешь, чтоб вырыли под порогом яму, да несли бы тебя из избы не в двери, а протащили б сквозь то отверстие; да еще попроси, чтоб похоронили тебя на перекрестке – там, где две дороги пересекаются.

Пришла Маруся к попу, слезно заплакала и упросила его сделать все так, как бабушка научила; воротилась домой, купила гроб, легла в него – и тотчас же померла.

Вот дали знать священнику; похоронил он сначала отца и мать Маруси, а потом и ее. Вынесли Марусю под порогом, схоронили на раздорожье.

В скором времени случилось одному боярскому сыну проезжать мимо Марусиной могилы; смотрит – а на той могиле растет чудный цветок, какого он никогда не видывал. Говорит барич своему слуге:

Поди вырой мне тот цветок с корнем; привезем домой и посадим в горшок-пусть у нас цветет!

Вот вырыли цветок, привезли домой, посадили в муравленый горшок и поставили на окно. Начал цветок расти, красоваться.

Раз как-то не спалось слуге ночью; смотрит он на окно и видит – чудо совершилося: вдруг цветок зашатался, упал с ветки наземь – и обратился красной девицей; цветок был хорош, а девица лучше! Пошла она по комнатам, достала себе разных напитков и кушаньев, напилась-наелась, ударилась об пол – сделалась по-прежнему цветком, поднялась на окно и села на веточку.

На другой день рассказал слуга баричу, какое чудо ему в ночи привиделось.

– Ах, братец, что ж ты меня не разбудил? Нынешнюю ночь станем вдвоем караулить.

Пришла ночь – они не спят, дожидаются. Ровно в двенадцать часов цветок начал шевелиться, с места на место перелетать, после упал наземь – и явилась красная девица, достала себе напитков и кушаньев и села ужинать. Барич выбежал, схватил ее за белые руки и повел в свою горницу; не может вдоволь на нее насмотреться, на красоту ее наглядеться.

Наутро говорит отцу, матери:

– Позвольте мне жениться, я нашел себе невесту.

Родители позволили. Маруся говорит:

– Я пойду за тебя только с тем уговором, чтобы четыре года в церковь не ходить.

– Хорошо!

Вот обвенчались, живут себе год и два, и прижили сына. Один раз наехали к ним гости; подгуляли, выпили и стали хвалиться своими женами; у того хороша, у другого еще лучше.

– Ну, как хотите, – говорит хозяин, – а лучше моей жены во всем свете нету!

– Хороша, да некрещена! – отвечают гости.

– Как так?

– Да в церковь не ходит.

Те речи показались мужу обидны; дождался воскресенья и велел жене наряжаться к обедне.

– Знать ничего не хочу! Будь сейчас готова!

Собрались они и поехали в церковь; муж входит – ничего не видит, а она глянула – сидит на окне нечистый.

– А, так ты вот она! Вспомни-ка старое: была ты ночью у церкви?

– Нет!

– А видела, что я там делал? – Нет!

– Ну, завтра у тебя и муж и сын помрут!

Маруся прямо из церкви бросилась к своей старой бабушке. Та ей дала в одном пузырьке святой воды, а в другом – живущей и сказала, как и что делать.

На другой день померли у Маруси и муж и сын; а нечистый прилетел и спрашивает

– Скажи, была у церкви?

– Была.

– А видела, что я делал?

– Мертвого жрал! – сказала да как плеснет на него святой водою – он так прахом и рассыпался.

После взбрызнула живущей водой мужа и сына – они тотчас ожили и с той поры не знали ни горя, ни разлуки, а жили все вместе долго и счастливо.