Текст книги "Вторжение Бурелома"

Автор книги: Наталия Никитайская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Ни у кого я ничего не просила. Мне все дается без унижений, это меня просят – МЕНЯ ПРОСЯТ! – дать согласие. Да что уж может быть такого катастрофического за моим – КТО Я ТАКАЯ! – согласием, чтобы так долго размышлять!?

Я очнулась от сердечной боли, которую вызывал мой ноющий камень. Это он, определенно он, посылал импульсы, вызывающие в моем сердце боль. "Этак, ненароком, доведешь меня до инфаркта, чудовище!" – мысленно сказала я камню. Он немного поутих, но было понятно, что ему не нравится подобный вариант моего решения!..

Я вспомнила Алмазного Старика с рубиновыми губами, ведущего и ТОЛКАЮЩЕГО под машину Валерку Черешкова!.. А ведь камень подарен мне им, им – жестоким и. непримиримым!.. Хочу ли я служить такой непримиримости?! "Вот в чем вопрос..." "Добро должно быть с кулаками!" Как же!.. А вот интересно, если я поступлю против его Алмазной воли, как он рассчитается со мной?.. Эта мысль впервые пришла мне в голову и не обрадовала меня. А если я не приму подарка Белоглазого, тоже последует расплата?.. Вот уж в этом я не сомневалась. Только теперь я поняла, в какую скверную ситуацию попала.

В ресторане я первым делом пошла к телефону. Звонок в библиотеку ничего мне не дал. Ответила незнакомая сотрудница:

– Анастасии Ивановны нет, она ушла на пенсию, год назад.

О-о! Оказывается, я уже больше года не ходила в свою любимую библиотеку. Да и когда ходить?

– А что вы хотели?

– Ничего особенного, просто поздравить ее и всех вас с наступающим Новым Годом.

– Спасибо. Всегда приятно, когда наши читатели о нас вспоминают. И мы вас поздравляем. Анастасия Ивановна заходит сюда, от кого передать ей поздравление?

Я назвалась. Имя мое ничего ей не сказало. Да и ладно. Я вспомнила, что дома, в другой записной книжке, у меня есть домашний телефон Анастасии Ивановны. Завтра обязательно позвоню ей домой. Почему-то этот звонок я считала очень важным.

Мишка пришел с новогодними куплетами, отредактированными и расставленными в том порядке, в котором мы должны их спеть.

– Два куплета, Маша, ты написала отличных. Про "память" и про "жареного петуха", но вообще, не боишься? – не побьют нас наши посетители из патриотических соображений?..

– До сих пор-то не побили!..

– Ну, смотри. А то ведь среди них попадаются и весьма агрессивные. Вон, как Верин "поклонник"...

– Ну, Мишка, блин, скажи еще что-нибудь издевательское – я тебе всю моську к Новому Году разукрашу! – сразу откликнулась Вера.

– А кто мне слово давал? – спросила я.

– Да, я стараюсь, Маша. Но не все, блин, сразу получается!..

Мы рассмеялись.

Я работала, ощущая нервозную спешку: скорей бы, скорей бы все это кончалось и началась моя новая жизнь – жизнь Любви! Лева, он такой хороший, такой яркий, такой талантливый!.. "И такой деловой..." – подумалось вдруг с привкусом горечи...

К Николаю я вышла чуть раньше, чем должен был появиться Лева. Сказала с решительностью, что меня встретят и что в его услугах я сегодня не нуждаюсь. Он попытался, было, возникать, но и тут я не уступила, пообещав все разборки с Буреломом взять на себя. "В конце концов, вы можете сказать, что выполнили его приказ", – посоветовала я. "Вранье у нас наказывается, причем жестоко", – ответил Николай. И я усмехнулась: у жуликов, авантюристов, грабителей, оказывается, карают за вранье! Так или иначе, Николай сдался.

Лева пришел минута в минуту. Мы добежали с ним до метро, потом пересели в троллейбус. Хорошо еще, не пришлось долго ждать в ночное-то время. И город, и Невский были теми же грязными, смутными и совсем не праздничными, что и все последние ночи, но я ничего не видела вокруг. У меня был праздник.

Лева жил в коммуналке.

– В квартире никого нет. Сосед у меня один, и вот уже три месяца, как он переехал к жене. Мы хотим меняться, и я думаю, в новом году буду жить в отдельной квартире.

– А твои родители? Где они?

– У меня только мама, лет пять тому назад, когда я был в твоем возрасте, мы поняли, что для совместной жизни совершенно неприспособлены, и разъехались. У нее – отдельная, однокомнатная на Гражданке. И теперь мы с ней очень даже ладим...

Изменяя всем своим привычкам, я с удовольствием поужинала обещанными еще в прошлый раз свиными отбивными. В комнате Льва царил порядок, и ту праздничность, что жила во мне, словно бы подчеркивали сейчас белая скатерть и еловые ветки в вазе, и свечи, и шампанское...

– Ты основательно подготовился ко встрече со мной, – сказала я, вроде бы даже посмеиваясь, а на самом деле очень тронутая его вниманием.

– Да, я очень старался, что скрывать, Маша. Я чувствую себя таким виноватым. Разозлился на тебя из-за чепухи, не позвонил!.. Гад, одним словом.

Мы с ним долго целовались. А потом вполне естественно оказались в постели. И я не помню, чтобы когда-то в моей прежней женской жизни я переживала подобное блаженство: я не только отдавала себя, я брала, принимала, вбирала Левино ласковое и горячее тело. И нежность... Была в нашей любви какая-то особенная нежность: мальчишеская, преданная, детская с его стороны, и покровительственная, материнская, всепрощающая – с моей... Потом, уже после всего, я заплакала. Тихо так, сами собой катились по моим щекам слезы. Лев слизнул их и спросил:

– Что это?

– Страх, – ответила я.

– Чего ты боишься, дурочка? – спросил он.

– Серьезности свалившегося.

– У меня тоже есть это ощущение, но оно возникло не сейчас, а раньше, сразу же, как я тебя увидел, – сказал Лев.

– Ты не врешь? Ты не говоришь это каждой своей женщине?.. Вон Юрка предупреждал меня, что ты отчаянный бабник.

Лева радостно засмеялся:

– Вот это да! Это называется: и сам не гам, и другому не дам!.. Да, были у меня женщины, были, смешно скрывать, но только сейчас я чувствую, что никогда до тебя не знал про женщину ничего... Ну, перестала плакать?

– Нет. Еще мне страшно, что мы расстанемся!

– В ближайшее время только смерть может разлучить нас! – Лева валял дурака. – Но как минимум на десять лет вперед я гарантирую тебе роман со мной, возможно, правда, с переменным успехом...

Мы не спали всю ночь. Мы любили друг друга, посреди ночи снова ели, разговаривали. Мы разговаривали с ним обо всем на свете, нам было что рассказать друг другу. Неожиданно Лева спросил меня про мою подвеску:

– Что это за роскошный камушек?.. Я не большой знаток драгоценностей, но что-то мне подсказывает, что этот камень – подлинный шедевр, создание искусной природы и большого мастера ювелира.

Так захотелось ответить правдиво! Тем более я понимала: хорошие, прочные отношения – это правдивые отношения.

Да и камень был теплым, не приводил меня в волнение или нервозность, хотя я была готова выложить Леве все начистоту! Но что-то все же остановило меня: вдруг он не поверит! решит, что я изворачиваюсь!.. лгу?.. прикрываю ложью подарок богатого любовника?..

– Бабушкино наследство, – ответила я. – Бабушка моя была купчиха...

Полуправда (ибо бабушка-купчиха у меня была) прозвучала полной правдой.

Совесть меня мучила. Но мы, кажется, сочлись. Потому что, когда я начала расспрашивать Льва о его поездке в Прибалтику, о цели ее, он мялся и отвечал невнятно:

– Да так, ездил по одному делу.

– Ну, а груз, что это было?

– Маша, какая тебе разница?

– А все-таки? Он пожал плечами:

– Ну что тебе дался этот груз? Тебе, Маша, только на таможне работать!..

– Разворовываем страну понемногу?

– Ну уж сразу и "понемногу"! – засмеялся Лев. – Явная недооценка масштабов явления!..

– Смеешься! А я серьезно. Хочу знать, как составляется капитал нашего Бурелома.

– Бурелом! Кто это? О чем ты?

Меня несколько огорошило то обстоятельство, что Лева не знает своего тезки.

– Ну как же, я думала, ты уже все давно знаешь. Знаешь, что машина, которую еженощно за мной присылают, принадлежит Льву Петровичу Буреломову, в просторечии Бурелому. Что наш ресторан фактически содержится его "солидной фирмой", что нет уголка в Ленинграде и области, не охваченного системой его торговых лавок, что есть банки, где отмываются его деньги, что Ирокез работает на Бурелома, что, даже не подозревая об этом, именно на Бурелома работают барыги, отирающиеся возле станций метро. Думаю, что за Буреломом есть и кое-что покруче...

– Но почему тебе так важно все это? Почему, наконец, Бурелом проявляет такую заботу о тебе? Ты что, спишь с ним?!

Я устало улыбнулась Льву, чуть приподняв голову с его плеча. Я смотрела в его напряженные, ревнующие глаза и страшно радовалась и этой напряженности и ревност

– Как ты груб, однако. Сразу и "спишь"! Вообще-то мне не хотелось бы, чтобы ты спрашивал меня о моих прошлых романах: поставим на этой теме крест. Клянусь также, что никогда не спрошу тебя о твоих женщинах, бывших до меня. Что касается именно Бурелома, то тут ответить просто: многие в нашем ресторане убеждены, что у нас роман. Хотя на самом деле Бурелому не нужны ни моя любовь, ни мое тело, что, как ты понимаешь, разные веши. Но по какой-то странной и непонятной для меня причине, он домогается моей души...

– Дьявол, короче говоря, – несмешливо отозвался Лева.

Однако дальнейший мой рассказ заставил его задуматься. Я пересказала Леве всю историю наших с Буреломом взаимоотношений, начиная с того скверного вечера, когда он выступил в роли моего защитника и кончая предложением Бурелома создать театр "под меня".

– Мечта любой актрисы... – тихо произнес Лев. – А требования? Каких подвигов он потребовал от тебя?

– Да в том-то и дело, что никаких! Ничего, кроме моего согласия...

– Это подозрительно.

– Еще как! Особенно учитывая мое странное состояние. Как бы тебе объяснить это... Ты только не смейся... Всякий раз, как я думаю об этом, я ощущаю себя последним защитником родного города, например. Или кем-то в том же роде – но именно последним, понимаешь? Я скажу: "Да" – и город рухнет...

– Ну, знаешь, и самомнение же у тебя... Кажется, я все-таки не сумела найти нужных слов. Он не понимал меня.

– Поначалу и мне так казалось. А сейчас уже не кажется. "Рядовая, ключевая фигура..." Что может стоять за этими словами ?

– Теоретически, Маша, возможно все. Но практически – не бери на себя так много. Не потянешь... "Моральный груз – он тяжкий самый", – пропел Лева. – Что можно сказать о твоем деле? Ты получила соблазнительное предложение от мерзкого, по твоему убеждению, типа. И нет сил, чтобы это предложение не принять, и есть большой сдерживающий момент – грязное, опять-таки по твоему убеждению, происхождение предлагаемых денег. Видишь, как все элементарно, если, конечно, нет чего-то еще...

"Есть, Лева, есть и кое-что еще... – хотелось сказать мне. – Есть слеза из алмазного глаза, есть карающий Старик, есть требующий постоянной заботы голубой покров..." Но я этого не сказала.

А Лева продолжил:

– Я, Маша, человек дела. Итак, что мы имеем? Мы имеем мечту твоей жизни. И человека, готового субсидировать твою мечту. И это замечательно. "Смотри на Бурелома свысока..." – снова пропел он. – Как на дойную корову. "Мум-му-у-у", – промычал Лева и, изображая корову, пожевал губами получилось ужасно смешно, я хихикнула, и, вдохновившись, Лева помычал еще. – Смотри же, смотри, – вскрикивал он, – какая славная! Какая дойная! Какая коровушка!.. Смотри, значит, на своего Бурелома вот так же, подхихикивая, и делай свое дело!..

– А один умный человек сказал мне недавно: "Не надейся на грязи воздвигнуть храм искусства!"

– А другой умный поэт сказал: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, НЕ ВЕДАЯ СТЫДА..."

Я смотрела на Леву во все глаза: ну, почему, почему он меня не может понять?.. Наверное, я не так объясняю. И я предприняла еще одну попытку:

– А еще оказалось – это япошки открыли, а, может, и наши, не помню так вот подобно озоновому, существует вокруг планеты нравственный слой – и с каждой, даже самой мелкой, уступкой безнравственности слой этот истончается, в нем образуются дыры!..

Лева прервал меня со смехом:

– Потрясающе!.. Фантастика!.. Расскажи мне об этом подробнее!

Я обиделась. Он заметил это, обнял меня покрепче и сказал:

– Не сердись! Просто – если хочешь жить нормально – упрощай задачу, а не усложняй ее! Одолевая обиду, я сказала:

– И это я слышу от трюкача? От человека, который раз от разу все усложняет и усложняет трюк?..

– Да, но за счет чего? За счет деления его на предельно простые составляющие!..

– И потом, Лева, главное ты зеванул, выходит: как раз из-за упрощения мне сейчас так тяжело. Я слишком прямолинейна. Я вижу, что Хорошо и что Плохо. Где Добро, и где, несомненно, Зло.

Лева сграбастал меня в объятия и зашептал:

– Тебе не кажется, что мы слишком серьезны для первой ночи любви?.. Не кажется ли тебе, что надо жить проще, радостней, хватать минуты настоящей жизни, желаний, страсти – когда-нибудь старость отберет у нас все это?! Иди же, иди ко мне...

Я уже сдавалась, тело мое откликалось на призыв, но я еще успела все-таки произнести:

– Все элементарно, Лева, для человека, который уже сделал свой выбор: ты не можешь понять меня до конца, потому что служишь и в лагере противника тоже...

– Прекрати, дуреха! Сейчас мы оба служим нашей любви и самим себе!.. И не сходи с ума: не пытайся нашу любовь счесть очередной уступкой безнравственности!..

Лева высмеял меня и правильно сделал.

– Молчу, – тихо, как он, прошептала я. – Я очень, очень тебя люблю и замолкаю. Меня – нет, есть только ты, твои глаза, твои руки, твои прикосновения!..

Мы оба заходились, задыхались в нашей страсти.

Но привкус горечи меня не оставил: я от Левы ждала чего-то большего, какого-то более глубокого сопереживания...

XI

Юрка первым отреагировал на перемены, происшедшие со мной этой ночью. Брюзжа, он сказал:

– У тебя в глазах блядский блеск!..

– Юра, Юра, почему бы не сказать: у тебя глаза светятся жизнью и любовью!..

– Посмотрим, что ты запоешь, когда он тебя бросит!.. На эту, слишком громко сказанную глупость отозвались одновременно и Лева и Валя. Лева сказал:

– Маша, не реагируй: запущен механизм зависти...

– Кто кого бросит? – встряла Валентина. – Лично я никого бросать не собираюсь. И вот написала письмо – новогоднее поздравление Сереге в больницу. Предлагаю и вам присоединиться. Денежки за сегодняшнюю елку сгребу с вас в пользу бедолаги. Ты, Лева, как незнакомый ему товарищ, можешь участия не принимать.

– Ну, вот еще! Я не только приму участие, но и кое-что напишу. Дай-ка послание...

Лева писал, а я заглядывала через его плечо: "Дорогой незнакомый друг Сережа! – написал Лева. – Никому я не был так благодарен в жизни, как тебе. Ты заболел, а я встретил свое счастье – Машу. Можешь быть уверен, что когда ты поправишься, я приволоку огромный пузырь лучшего в мире спиртного, и мы выпьем за твое здоровье. Незнакомый тебе друг Лева".

Юрка изобразил ночной горшок, увитый электрической гирляндой и написал: "С Новым Годом!" А у меня мгновенно родилось четверостишье:

Поскольку рушится империя,

у многих нынче дизентерия.

Но среди тех, кого несет,

лишь ты в больнице, обормот!

– Смешно, – сказал Юрка, как-то кисло улыбнулся и добавил. – Что касается политического момента, то как вам назначение Черномырдина?

– Никак, – ответила Валентина. – Фамилия – не фонтан.

– И мне – никак. Я, вообще, продолжаю следить за текущим моментом только по долгу службы – чтобы иметь материал для куплетов!..

– Ну, конечно, дуры-бабы, что с них возьмешь, – Юрка подправил крючковатый нос, подвязался ситцевым платочком и голосом Бабы-Яги продолжил. – Ужасти, что деется!.. намедни в моей избушке обеи куриные лапы сув-вернь-ни-теть объявили!.. Вот гадюки!.. Добрый молодец пришел ко мне сам, запах аппетитный, страсть!.. Он кричит: мол, поворачивайся, избушка, ко мне, дескать, передом, а к лесу, таким-разэтаким задом... Так стервы эти – не шелохнулись!.. У них, видите ли, тер-рите-риальная неприкасаемость! Ну уж я их, зараз, коснулась. "Бушу, – кричу, – отдам. Он вас враз заморозит!.." Так помелом отходила, что упали обеи две с переломами... И все бы ничего, да избенка-те моя тож ведь рухнула... Жилище-те порушилось...

Юрка закончил монолог и победно посмотрел на меня. "Поздно, Юрочка, поздно..." – хотелось мне подвести мстительную черту, но смех переломил меня пополам – коротенький моноложек был выполнен первоклассно. Мы все, включая и самого Юрку, хохотали, как помешанные. Прибежала завучиха, выяснить, что тут у нас стряслось. Юрка, обогащая монолог орнаментальными фразами, поведал и ей историю падения своей избенки. Молодая, симпатичная завучиха смеялась вместе с нами.

Эта елка – в частной школе – запомнилась мне еще одним случаем. Мы играли не на сцене, а в большом дворцовом зале, вокруг великанской, красиво украшенной ели. Дети были от шести лет – нулевой класс – до десяти. Хорошие, раскованные, симпатичные в большинстве своем ребятишки. Когда появлялся Юрка – Баба-Яга – и строил свои козни – ребята реагировали очень дружно и правильно, но были и такие, что прятались за спины старших и даже хныкали от страха. И только один, шестилетний человек, не давал Юрке покоя. Налетал на него с кулачками, незаметно подкрадывался, щипал за ноги. В какой-то момент мне показалось, что терпение Юркино лопнет, и он поддаст пацану. Но Юрка только замахивался помелом, страшно вращал глазами.

– Боже мой! – причитал Юра, когда мы переодевались в классе, отведенном нам под гримерную. – Сама себе накликала беду! Бедная Бабушка-Еженька, обеи две твои ноги в синяках, стоять и то больно... Да что же это за парнек-то такой, не парнек, а сплошное наказание... И кто это был, кто? – спросил он вошедшую попрощаться с нами завучиху.

– Мой сын, – сказала она и подтолкнула мальчика вперед.

Юрка был уже без костюма и без грима. Мальчик его не узнал.

– А вот скажи нам, зачем ты налетал на Бабу-Ягу? Что хотел этим показать? Смелость? – допрашивал Юрка.

– Она у нас волшебную палочку украла, – пробурчал малыш. А потом с оживлением добавил. – Да если бы мы все на нее навалились, отобрали бы назад!..

Я посмотрела на мальчика с уважением. Пока у нас растут такие дети, наверняка от будущего можно ждать и хорошее.

– Спасибо вам, – сказала я завучихе. – У вас прекрасный сын. Мне бы такого! – добавила я и посмотрела на Леву.

Но он в этот момент был занят и на меня не взглянул – таким образом намек пропал зря, и только одно было неплохо – ревнивый Юра тоже не обратил на происшедшее внимания.

Однако сам по себе эпизод с мальчиком показался мне более стоящим, чем обычный житейский эпизод – таился в нем урок какой-то, правда, мною еще не усвоенный...

Звонок домой не был самым приятным. Отец не любил, когда я не ночевала дома. Но я была деловита, проста и не давала отцу повода заподозрить меня во вранье. Под занавес я попросила его продиктовать мне домашний телефон Анастасии Ивановны. Что отец и сделал.

– Ты хоть не забыла, что завтра Новый Год? Или за своими елками и репетициями, ты уже часов не наблюдаешь, дней, то есть?! – ворчливо спросил он.

– Папа, ну как я могу забыть, что завтра мне придется провести на работе всю ночь ?

– Но днем-то хоть будешь дома?

– А как же – надо отоспаться... Подарки вручить и получить...

– Ну и на том спасибо...

Анастасия Ивановна сняла трубку сама. И меня узнала сразу же.

– Маша?! Неожиданно вы позвонили, но тем больше доставили мне радости...

Я откликнулась на ее приветливую интонацию всем сердцем. Мне и без того было сегодня необычайно легко. Во мне жила потребность примириться со всем миром, принять его весь и поверить в его надежность, в его доброжелательность.

– Как вы живете, Анастасия Ивановна? Наступила пауза, какая-то тяжелая, принужденная. Потом раздалось:

– Маша, почему-то вам врать мне не хочется. Я живу плохо – с ощущением обворованности и обманутости... Только, ради бога, – спохватилась она вдруг, – не подумайте, что я плачусь, или сдалась, или прошу вашей помощи.

Ответ Анастасии Ивановны сразил меня. Я помнила ее удивительно сдержанной, постоянно словно бы напоминающей мне, что есть люди с поразительным чувством собственного достоинства, вызывающие уважение уже потому хотя бы, что их профессионализм непререкаем и глубок. Никогда не смогу забыть, как однажды при мне в библиотеку забрел только что переведенный, как потом выяснилось, из ПТУ с должности замдиректора по АХЧ на должность директора клуба одной из творческих организаций, человек и сказал, обращаясь к Анастасии Ивановне:

– Мне нужна книжка про Ахматову, или Ахматовой, называется на букву "Ж"...

Я поперхнулась и принялась мучиться в догадках, что бы это могло быть. А Анастасия Ивановна, не дрогнув, не показав ни презрения своего, ни удивления, просто произнесла:

– Вам, очевидно, нужна книга академика Жирмунского об Анне Андреевне Ахматовой, я принесу...

Сейчас, как я слышала, этот директор занялся издательским делом и "рубит бабки" на "Анжеликах" и "Тарзанах"... И процветает. И не жалуется на обманутость и обворован-ность...

– Анастасия Ивановна, мне кажется, мир еще поменяется. Это сейчас все встало с ног на голову – действительно, но... Она перебила меня:

– Маша, не надо утешений, пока мир меняется, меня не станет. Но я зря жалуюсь: жизнь моя не совсем даром прошла, если вы вот мне позвонили... И вообще, мне бы хотелось побольше узнать о вас. Где вы работаете? Я так давно не была в театре: к вечеру устаю, постарела да и страшно... Но с удовольствием пойду посмотреть на вас. Я до сих пор вспоминаю вашу дипломную работу, вашу Золушку. Мне казалось, что после Жеймо, никто не сможет хотя бы сравниться с ней, но вы, Маша, показали мне Золушку другой, менее наивной, но не менее прекрасной, и более стойкой... Я все потом думала, как вам это удалось...

– Да очень просто, Анастасия Ивановна, я играла себя, то есть то, чем я казалась себе... – я запуталась. Мне так приятно было это воспоминание! Я ведь не напрашивалась на комплимент, но теперь вышло, что сама же этот комплимент подхватила.

Однако меня еще и другое мучило: как я скажу Анастасии Ивановне, что работаю в ресторане, пою куплеты и задираю ноги. Впрочем, я вспомнила про елки и обрадовалась.

– Анастасия Ивановна, у меня родилось предложение. Приходите на елку. Вы ведь помните и Валю Кадмицкую, и Юру Полякова... Мы до сих. пор вместе. К тому же шестою мы работаем неподалеку от вас и днем, так что поход будет вам по силам.

Анастасия Ивановна приняла предложение с благодарностью. Мы договорились о встрече, а я поспешила занести время встречи с нею в свой дневник...

Уже повесив трубку, я ощутила, как необходимо, оказывается, было для меня поговорить с человеком поистине доброжелательным, кто помнит меня в том, что я считала своим призванием: в настоящей актерской работе... Я разволновалась. Мне захотелось вдруг доказать всему миру и самой себе, что никуда не делись мои актерские способности, что я могу сыграть и Офелию, и Ларису, и Юлию Джули, и Элизу Дулитл, и еще тысячу тысяч стоящих ролей...

"И все это предлагает мне Бурелом", – подумала я. И тут же скисла...

Откуда-то из глубин души вырвался тяжкий вздох: организовать бы театр без всяких сомнительных меценатов, просто на голом энтузиазме, на ночных репетициях, в свободное от основной – кормящей – работы время... Бывает же, что такие театры осуществлялись и приобретали мировую славу. Да, бывало. Да, приобретали. И в конце концов, обязательно находили спонсоров... И круг снова замкнулся на Буреломе. Спонсор, которого и искать не нужно...

И еще один вопрос въелся в меня: какая все-таки есть связь между моим решением и Анастасией Ивановной, и всеми, похожими на нее?..

"Моральный груз"... Какого черта!.. Что я о себе воображаю?! Лева прав. Нет у человека более достойной задачи, чем осуществить себя в этой жизни. Ибо никто еще не доказал с полной и безоговорочной очевидностью существование жизни иной. "Может, вы верите в загробную жизнь?.." Да, Бурелом высказался уничижительно об этом предмете. Да и сама я – скорее не верила в жизнь после жизни, чем верила. Но...

Жизнь... Любовь... И снова я вспомнила Леву. Какие-то неясные ощущения давали мне надежду, что вот наконец-то повезло: пришла ЛЮБОВЬ... Только бы не обмануться в этой надежде, только бы удалось сохранить и выпестовать этот эмбрион! Боже, как, оказывается, я всегда хотела любить и быть любимой!.. Как хочу!..

Новый Год замечательный праздник. Но для меня этот Новый Год таким не стал, несмотря на несомненный наш успех, несмотря на то, что шоу наше было принято "на ура".

Дело в том, что во-первых, какой-то гнусный япошка затолкал мне за лиф грации сто долларов – эти зрительские подачки никем из наших не воспринимались, как оскорбление, наоборот, многие оскорблялись, когда не подавали. Только я, дура, страдала, что не могу отказаться. Я тут же отдала деньги оркестрантам – пусть делят на всех. Во-вторых, у меня украли камень. Я стояла за кулисой, готовясь к выходу. Напротив стоял Мишка, но смотрел на сцену, а не на меня, так что, как потом я осторожно выяснила, никого он рядом со мной не видел, он и меня-то, по-моему, не видел... Так вот, я стою за кулисой, и вдруг кто-то по-дружески закрывает мне глаза ладонью, и слышу я над собой голос: "Кто?" Я еще загорелась надеждой: ЛЕВА!.. Честное слово, не заметила, как этот неизвестный гад расстегнул цепочку: ловкий, одной правой справился и так, что я даже не почувствовала. Успела я только в тот момент, когда рука закрыла мне глаза, почувствовать, как камень нехорошо зашевелился, и наверное, поэтому сразу не выкрикнула свое потаенное "ЛЕВА!" А потом рука с глаз моих переметнулась к спине и меня вытолкнули на сцену как раз в ту минуту, когда я должна была там появиться. И я чисто автоматически начала работать номер, хотя видела уже, что цепочка с подвеской пропали. В этом ограблении меня поразил точный расчет. Но я даже представить не могла, кто был грабителем. Время от времени я оглядывалась на кулису, где меня только что обворовали, точно надеялась, что все это глупый розыгрыш, и кто-то из наших стоит там, посмеиваясь и крутя на пальце мою цепочку: подойди, мол, отдам, если хорошо попросишь!.. Наивные ожидания!..

Праздник был безнадежно испорчен. Я терялась в догадках: кто? Версий не было. Зато постоянно крутилась в мозгу одна мысль – нехорошая, злая: ну, господин грабитель, погоди!.. Не видел ты, знать, Черешкова!.. Я пыталась отогнать от себя мстительность – терпеть не могу мстительных людей, но камушка было смертельно жалко, я уже привыкла и к нему, и к его необъяснимым особенностям поведения, и к его красоте... Ибо что-что, а красив он был необычайно...

Впрочем, если Старикан один раз вернул его мне, вернет и во второй, и будет мой камень со мной, как неразменный пятак с Иванушкой-дурачком... Тут бы и успокоиться, но ощущение обворованности лежало на душе тяжким, тягучим переживанием.

А тут еще и третье обстоятельство возникло на горизонте, чтобы уже окончательно испортить для меня эту ночь. Раиса раздавала подарки "от администрации". У всех подарки были неплохие, но для меня был заготовлен, как выяснилось, просто роскошный. Вручая его мне, Раиса заливалась сладостью и раболепством:

– Машенька, дорогая наша Машенька Николаевна, наши спонсоры – такие большие ваши поклонники. Ваша красота заблистает по-новому, когда вы это наденете.

Глазам всех предстало Платье. Диор, не Диор, а "нечто восхитительное из Парижа" – это уж точно. Голубое, сверкающее, тянущее уже не на "тонны", на "лимоны". Девицы наши, и Верка в том числе, аж со стульев попадали, когда его увидели. У меня, кажется, тоже челюсть отвисла. О лучшем концертном платье я и мечтать не могла. Но слово "спонсоры" из Раисиной речи я прочитала правильно: "Бурелом". И подумала еще, что напрасно он так торопится продемонстрировать, что я куплена им с потрохами! Я разозлилась. Мучаясь, понимая, что отказываюсь от того, что уже никогда не будет доступно мне, и из-за этого горестного понимания особенно истерично я прокричала:

– Нет! Нет, Раиса Владимировна! Платье в единоличное владение я не приму – сдайте его в костюмерную! Сдайте, чтобы я его больше не видела!..

– Да ты с ума сошла! – заорала на меня в ответ Раиса. И этот ее переход от непомерной слащавости к привычной грубости – поразил всех, а мне еще и кое-что открыл: она тоже боится Бурелома, смертельно боится!.. Ладно, раз так. Холодная злость охватила меня.

– Ну, хорошо, – сказала я тоном, не предвещавшим ничего хорошего, – я беру у вас платье!..

Во мне поднялась дрожь, о происхождении которой я и сама пока еще не догадывалась. Все смешалось сейчас: и чувство обиды за себя и за других запуганных и подкупленных, и чувство протеста... На какое-то время я перестала себя контролировать. Наверное, со стороны я казалась дурой и истеричкой, но воображала себя праведно-гневной.

– Я взяла платье у Раисы Владимировны – все видели?! – некрасиво громко вопила я. – Все?.. Ну. так вот!..

Я швырнула платье себе под ноги и остервенело принялась его топтать. Слезы катились у меня по щекам. Платья было жалко!.. И чем больше я жалела о потере, тем затейливее уродовала это несомненное произведение искусства.Трусы! Живете на подачки! И от кого? От тех же, кто вас и ограбил, на вас и нажился?! От рэкетиров, от бандитов с большой дороги, от убийц, от торговцев наркотиками, от хапуг международного масштаба?!

– Она сошла с ума! – орала Раиса. – Остановите ее! Вызовите психушку!..

– Да ты что, блин! – хватала меня за руки Верка. – Тебе же, блин, такое уважение!.. Да столько, блин, ни одна наша баба не стоит!..

Напрасно она это сказала: только подлила масла в огонь!..

– А кому это позволительно определять нашу себестоимость?! Этим свиньям, что и в ресторан являются в сопливых спортивных костюмах?! Это они нас оценивают?! Да лучше сдохнуть, чем узнать свою цену в этих поросячьих глазах!..

Кончилось полной моей истерикой. Верка и Мишка были со мной до конца. И ни она, ни даже он, как ни странно, меня не понимали. А душа моя была растерзана больше, чем унесенное из гримерной платье. Беспомощность и бессилие свое перед огромной, не надвигающейся, а уже существующей бедой, я вдруг осознала с четкостью неоспоримой.

А еще было чувство вины и стыда за этот срыв, потому что именно срыв этот говорил определенно: поражение близко.

Уже перед моим погружением в такси меня добила Раиса Владимировна. Она подошла ко мне, дружески – честное слово, именно дружески – взяла меня за руку и сказала:

– Ты так много работала последнее время, переутомилась. А сегодня и выпила лишнего. Но не бойся, – она наклонилась к моему уху и прошептала, за пределы служебных комнат происшествие не выйдет!..

Я обессиленно усмехнулась:

– Стоит ли обольщаться?! Могут ли быть секреты от дьявола?