Текст книги "Вторжение Бурелома"

Автор книги: Наталия Никитайская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Успокойтесь, нагоняя не будет. А вашему Льву Петровичу я сама скажу, чтобы в дальнейшем ради меня он не тратился па бензин. Зачем так разоряться...

– Разоряться?! Да Лев Петрович может скупить полмира...

Он запнулся, а я как бы услышала продолжение: "Уж тебя-то купит..."

Не хотелось дискутировать, да и не стоило, уже потому хотя бы, что шофер, похоже, наговорился сегодня на неделю вперед. Молчаливость была его природным и неотъемлемым качеством. Меня же задела за живое его усмешка. Он сам, как и все окружение Бурелома, куплен с потрохами и не сомневался, что купить можно все и всех. Если бы у него имелось столько же денег, сколько у Бурелома, он бы тоже чувствовал себя королем мира.

"Плохо. Все это очень плохо". Я свободолюбивый человек. И сейчас особенно остро почувствовала, насколько сильно во мне желание быть свободной.

Мы ехали мрачным Ленинградом. Декабрь и без того самый темный месяц в году, а тут еще и освещение в городе почти полностью отсутствовало. Кое-где в переулках мелькали подозрительные личности, свет горел уже в очень немногих окнах жилых домов, да в ночных киосках, торгующих спиртным. Страх выползал из этой смутной жизни. В этом смысле профессия у нас неудачная: все мы, артисты и артистки, заканчивали работу не настолько рано, чтобы по дороге домой чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Бурелом, если он действительно хотел купить меня, не мог выбрать подкупа точнее, чем эта машина и ее шофер, провожающий меня до лифта. Надо быть полной идиоткой, чтобы отказаться от такого вида заботы.

Папа ждал меня. И мама еще не спала.

– Слава богу, Мария! – сказала она. – Я очень волновалась за тебя.

Странно, ее волнение показалось мне сегодня вполне искренним.

– Почему? – спросила я без всякой подкавыки.

– Представляешь, твой одноклассник, Валерка Черешков, попал сегодня во дворе под машину. Смотреть на Наталью было страшно, когда она подбежала к сыну...

– Насмерть?! – с замиранием души спросила я.

Ответил отец:

– Пока живой, но состояние очень тяжелое. Наталья говорит, что он с утра был не в себе, после твоего ухода... Она на улице набросилась на твою мать, вопила, что это ты виновата...

– Машенька, у вас что, ссора произошла, ты его чем-то обидела? Ты ведь такая резкая...

– Мама, успокойся, я тут ни при чем. И что это за манера: ответственность за свои несчастья валить на других!..

Нет, такого я не хотела. На меня подействовало не столько то, что расплата за обман обрушилась на Валерку, сколько то, что она обрушилась с такой бешеной скоростью. Кто же он, мой защитник?.. Может быть, это и есть Бог?.. Я бы уже поверила в это, если бы не удивительная избирательность: разве мало людей заслуживают наказания, а покарали, причем моментально, только моего Валерку.

Папа ушел спать, а мама дождалась, пока я выйду из ванной. Ей хотелось еще пообсуждать событие. Но у меня такого желания не было. Однако от одного вопроса я не удержалась:

– Мама, ты когда-нибудь изменяла папе?

– Ты же не смотришь "богатых", откуда в тебе этот комплекс?

– Да не комплекс, нет.

– Юрке, что ли, собралась изменить?..

– Когда люди расстались, новый человек в жизни – уже не измена. Так ты можешь ответить мне?

– Мы с отцом поздно поженились, ты знаешь. А если бы не твое рождение, может, и вообще бы не поженились: отец был очень нерешительным. А я понимала, что люблю его, и он любит меня, и что лучше для жизни мне никого не найти.

– Так ты забеременела не от него?

– С какой стати? Но один раз подумала, вернувшись после свидания: не переспать ли с кем-нибудь, чтобы забеременеть. Вечером перед сном подумала – мечтала о ребенке, о Коле – а утром поняла, что зря хотела дождя над Данаей, что уже и без того беременна.

– А что снилось? – спросила я, как бы невзначай.

Мать моя покраснела и рассердилась:

– Ничего! Ничего мне не снилось! И вообще, у меня такое ощущение, что я сошла с ума, рассказывая тебе эту ерундистику...

"Снилось", – подумала я. Содержание сна тоже казалось мне ясным.

Чем хороша усталость – не успеешь добраться до койки, как сон уже валит меня. Иначе, наверное, я сбрендила бы от тех бесконечных знаков вопроса, которые плыли во мне, заполняли меня и тревожили.

III

На следующий день я позвонила Юрке.

– Спорткомплекс "Юбилейный" слушает, – Юрка тяжело дышал в трубку.

– Хочу подать заявку на конкурс по бодибилдингу.

– Ваше строение тела меня вполне устраивает, так что пойдете вне конкурса, – ответил Юрка.

– Ладно, позвони, когда закончишь зарядку.

– Да я уже закончил, подожди, накину халат. Не так-то часто ты звонишь, чтобы я заставлял тебя набирать номер дважды.

Ждала я недолго, и с молчащей возле уха трубкой думала о том, что Юркин голос все еще волнует меня.

– Что скажете, сеньорита? – произнес Юрка голосом Луиса-Альберто, вернее, того актера, который его дублирует.

– С вашего позволения... – подхватила я.

Юрка перебил:

– "С вашего позволения" надо говорить, когда прощаешься, уходишь. А сейчас надо сказать: "Простите, сеньор, что я побеспокоила вас..."

– Вот именно, – ответила я. – Простите, сеньор, но у меня ни черта не получаются песенки: буду петь прошлогодние.

– Можно, конечно. Но одну ты должна сочинить, на любой, приятный тебе мотивчик. Когда они забредают в чашу и Баба-Яга, то есть я, пытается помешать им оттуда выбраться. Самое время спеть. На одну-то песенку тебя хватит?

– "Пробираясь темной чащей, ты смотри под ноги чаще..." – скаламбурила я.

– Начало готово. А ты боялась!.. У тебя все?

– Нет, Юрка, не все. У меня появился поклонник...

– Хороший мужик?.. – спросил после маленькой заминки Юрка.

Эта запиночка и интонация ревнивого любопытства, которую я сумела распознать за Юркиным вопросом, очень меня воодушевили.

– Крутой, – ответила я.

– Звучит безрадостно. Ну что ж, Маша. По телефону я не буду выпытывать, что да как. Могу предложить: приходи ко мне сейчас, я тебя обниму, и ты мне все расскажешь...

Мне очень захотелось поддаться. И я бы поддалась, если бы не понимала: объятиями дело и ограничится.

– Знаешь, мне, пожалуй, достаточно на сегодня уже и того, что ты сказал. Спасибо, дорогой. Пока.

– Надо говорить: "с вашего позволения", чумичка!..

Следующий звонок делать было неприятно, но с моей точки зрения, необходимо.

– Наталья Васильевна, здравствуйте. Это Маша. Как там Валерка? Что с ним?!

– Маша! Хорошо, что ты позвонила. Я вчера наорала на твою мать, извинись за меня: сама не понимала, что горожу. Плохо с Валеркой. Очень плохо. У него с головой непорядок...

– Его можно навестить? С утра я могла бы у него подежурить.

– Спасибо, Маша. У тебя и своих забот по горло: я же знаю, как ты пашешь. Да пока и не надо. Не надо помощи. А навестить можешь: завтра впускной день с четырех до шести.

После этого разговора настроение у меня не улучшилось, но я не позволила себе расслабиться. Однако из всех предстоящих сегодня занятий выбрала самое спокойное: решила сделать маникюр. Пошла в ванную, простирнула колготки и блузочку, приготовила инструменты и лак, включила телевизор. И попала на передачу об НЛО и о пришельцах.

– Я уже спала, – рассказывала какая-то простецкая баба. – И вдруг меня точно по башке огрели. Глаза открываю: в углу комнаты сияние, и посреди этого сияния – человек стоит. Странный, как нарисованный. Как дети из черточек рисуют...

На экране появился рисунок – иллюстрация к рассказу.

Машинально я потрогала свой затылок – он уже не болел, но и благотворных последствий не наблюдалось. Досмотрела передачу до конца. Уже и лак высох, и время неумолимо текло, а я смотрела и слушала, и все думала: имеет ли это отношение ко мне? Может быть, отгадка именно в пришельцах? Не придя ни к какому выводу, я телевизор выключила.

Песенка упорно не хотела сочиняться. Лезла в голову всякая галиматья и на бумаге сложилось только неказистое:

Если ты блуждаешь в чаще,

то смотри под ноги чаше.

Попадешься в бурелом

будет ноженькам облом!

Не годилось даже для капустника. Даже для куплетов в ресторане, не то что для детского представления. К тому же слово "бурелом" так и тянуло написать с большой буквы.

По дороге на работу в голову все еще лезли мысли о моем загадочном сне, о благородном старике и мечтающей о ребенке маме. Потом я постаралась избавиться от них. Следовало думать о песенке, о "рэкетирских" частушках, которые мы задумали с Мишкой, а не обо всяких ирра-циональностях. Есть задачи, которые никогда не решишь без специальной подготовки, и можно надеяться только на подсказку. Но подсказанный ответ незнающему человеку тоже может ничего не прояснить. Похоже, я наткнулась именно на такую задачку. Просто удивительно, как во мне уживались мечтательность и фантазерство с предельным скептицизмом: истории, рассказанные мне с телеэкрана, ни в чем меня не убедили, разве только в том, что есть довольно большой слой людей, способных убежденно отстаивать свои выдумки. Но мои вещественные доказательства – боль в затылке, камушек, посылающий мне сигналы тревоги, – были настолько вещественны, что мало походили на выдумку. И однако...

После примерки новых костюмов, мы с Мишкой немного поболтали. Мне понравилась история про его Лизку, недорассказанная вчера. Когда они с женой купали девочку, Лизка попросила помыть ей голову шампунем "Видал Сассун", а потом, потряхивая курчавой головой, горделиво расхаживала по квартире и говорила: "Ну вот, теперь мое свидание пройдет прекрасно!.."

Когда мы отсмеялись, Мишка протянул мне листок:

– Да, вот начало "рэкетирских" частушек, – сказал он.

Частушка была одна:

Мне миленок – рэкетир

Шубу лисью подарил.

А спьяну – пушку к голове:

"Гони, блин, выкуп в ЭС-КА-ВЕ..."

– Ну, брат! – радостно воскликнула я. – Да мы оба с тобой в глубоком творческом кризисе! И плохая частушка и одна! Их должно быть сто, двести. Они должны сыпаться из нас, как из рога изобилия, чтобы все время удивлять чем-то новеньким.

– Не могу найти темы. Понимаю, кому мы служим, но не понимаю ни их жизни, ни их проблем...

– Стоит ли усложнять. Все предельно просто. Тем этих – тысячи. Ну вот сходу, в порядке бреда. В штате Техас орудует Ку-клукс-клан. И надо договориться, чтоб "приехал клан в Россию и повоспитывал Кавказ"... Техас-Кавказ – рифмуется...

– Скользкая темочка. Буреломовцы и без нас с тобой разберутся с конкурентами: поделят сферы влияния. Лично я в такое вмешиваться не собираюсь. Только мне и способствовать разжиганию межнациональной розни...

– Мишка, ты молодец. Ты очень серьезный, а мне показалось смешным...

– Ну, ладно, подумаю еще, – сказал Мишка, а потом опять, словно бы невзначай, спросил. – Ты до сих пор не поняла, чего хочет от тебя Бурелом?

– Нет, Миша, не поняла, – ответила я честно.

И снова по окончании работы меня ждала машина Бурелома, а в ней – и сам Бурелом. Я инстинктивно отшатнулась, когда он вылез из машины мне навстречу. Камень начал сигналить еще в тот момент, когда я подходила к вахте, сейчас я его остановила.

– Испугались? – спросил Бурелом и утвердительно добавил. – Испугались. С чего бы? Разве я отношусь к вам плохо?

Я взяла себя в руки.

– Нет. Ничего плохого вы мне не сделали, пока только хорошее, но странно, мне... – я хотела сказать "мне отвратительно даже ваше хорошее", как зарефлексовал камушек, и я спохватилась, – мне, – продолжила я, хотелось бы знать, с чего вы так ко мне внимательны?

– Ну, если я вам скажу, что мое внимание объясняется тем, что вы рядовая ключевая фигура, вы поймете причину?..

– Нет, не пойму, потому что не люблю, когда со мной говорят загадками. Или рядовая, или ключевая – вместе эти понятия не соединяются.

– Еще как соединяются, если умеешь смотреть в будущее... Вы, вероятно, учили диалектику?

Честно говоря, я не ожидала от Бурелома таких речей. Он всегда казался мне чуть пообразованнее своих бесчисленных сотоварищей по "разбойному переходу к капитализму", но рассуждения о будущем... Я взяла и сказала это все Бурелому.

Он долго хохотал своим ледяным смехом над моим определением вида жизнедеятельности, которым он занимался, а потом сказал:

– Давайте, Мария Николаевна, поиграем. Вы мне скажете, чего еще не ожидаете от меня, а я скажу, чего не ожидаю от вас.

Мы уже ехали рядом на заднем сидении, когда Бурелом предложил мне эту игру. И я страшно обрадовалась его предложению, потому что боялась, что начнутся, несмотря на словесные высокопарности, вульгарные приставания. Но чутье женщины подсказывало мне, что Бурелом действительно настроен на другое. Я расслабилась и вступила в предложенную игру не без удовольствия. Еще полчаса назад я и представить себе не могла, что стану разговаривать с Буреломом почти так же свободно, как со своими друзьями.

– Ну, во-первых, не могу даже помыслить, что вы, Лев Петрович, окажетесь в очереди вместе со мной за хлебом. Во-вторых, не жду от вас, что по утрам вы будете выносить во двор бездомным кошкам объедки и молоко. В-третьих, вы вряд ли шарахнетесь в сторону, если в темном переулке вам встретится стая несимпатичных ребят. В-четвертых, не думаю, что когда-нибудь вам будет суждено умирать от любви. Ну, и в-пятых, – я уже откровенно дразнила его, – вы не поспешите поддержать старушку, осторожно переходящую гололедную улицу... Достаточно?

Краем глаза я увидела, как перекашивает смехом лицо шофера. Сам Бурелом тоже улыбался. Я посмотрела ему в глаза. Как всегда белесые, они все-таки были сейчас более живыми и, если можно так сказать, цветовыраженными, в них появились нечеткие следы голубого. Что делает с человеком, даже с таким, как Бурелом, разговор о нем самом!

– Ну, а еще, еще что-нибудь, – предложил он.

Шутка тем и хороша, что под ее видом легко преподносить правду.

Я немного подумала:

– Вряд ли вы пойдете в больницу навестить человека, который пытался вас обокрасть... Вы не станете читать Рильке, Данте и Мандельштама... Вас, поклонника физических расправ, не потянет разобраться с теми, кто на доме известного поэта в памятной надписи, сделанной от руки, переделал слово "жил" на "жид"... И, конечно, вам не придет в голову убавить звук телевизора после одиннадцати вечера, даже если вы наверняка знаете, что вашим соседям рано отправляться на работу. Точнее – вы просто не вспомните о них. Все!..

– Отлично! – Бурелом смеялся.

Смех его показался мне в этот момент куда более приятным, чем обычно. Неужели, моя антипатия к Бурелому давала первую трещину? Камень на моей груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это свое нытье моему сердцу. "Прекрати!" – послала я ему мысленный приказ. И он подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.

– Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, – отсмеявшись, сказал Бурелом. – Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы зачитаетесь "Эммануэльк", хотя... – он усмехнулся. – Что еще?.. Еще вы не станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету "Дурак" ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...

В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.

– Вы думаете, – сказала я, даже не попытавшись сыграть непринужденность, – меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?

Бурелом тоже был достаточно серьезен:

– Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части, как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще только укоренялся. Вы говорите – попереть вас? Или ставить вам какие-то условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что уйдете в театр – вам ведь хочется – в первый же театр, который вас примет, хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...

Я тяжело вздохнула:

– Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое обнищание... Метания... Растерянность... От "черну-хи" и "порнухи" до классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес, настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.

– А если бы были?

– Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что расстаться с надеждой на полноценную жизнь.

Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал вопрос, а у меня был ответ – вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не прекращался.

– Приехали, – сказал Николай.

– Мы не договорили, – произнес Бурелом, – но я не стану вас задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я провожу вас до лифта.

– Спасибо, – сказала я и вылезла из машины.

Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и страшища...

То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:

– Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.

Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.

– Назад, – прошипел он мне, – за меня!

И тут, прячась за его спину, я увидела в руках Бурелома пистолет и побледневшие лица обидчиков.

– Стрельбы не будет, – спокойно, по-ледяному спокойно, сказал Бурелом. – Выметайтесь!..

Тот же, что восхитился шубкой, ответил:

– Будет сделано, шеф.

По-прежнему заслоняя меня и держа бандитов в поле зрения и ствола, Бурелом дал им выйти за дверь. Выходящего последним Василия он сопроводил ударом ноги в задницу.

Дверь парадной Бурелом еще немного подержал открытой, чтобы удостовериться, что налетчики тикают без оглядки.

– Николай, – крикнул Бурелом, увидев, что тот вылез из машины, держа в руке свою пушку, – все в порядке. Я сейчас.

Он вызвал мне лифт, поднялся в нем со мной на этаж.

В лифте я спросила:

– Это не вы их подослали, чтобы я ценила вашу заботу еще больше?

– Не разочаровывайте меня, Маша. С вами я не для того, чтобы слушать глупости.

– Простите, – искренне сказала я, – это нервы... Двери лифта раскрылись, на площадке стоял папа.

– Я слышал крики. Что случилось? Этот тип тебе угрожает?..

– Папа, этот, как ты говоришь, тип только что спас меня. Это Лев Петрович, папа. Он меня провожает.

– Тогда ладно, – буркнул мой отец.

Волна благодарности пролилась во мне: немолодой, невооруженный, мой отец был готов драться за меня с любым. Бурелома он не испугался.

И во второй раз за сегодняшний вечер Бурелом усмехнулся:

– До свидания, – сказал он мне, – теперь я за вас спокоен...

– Ничего себе поклонничек, – бурчал отец с чашкой крепчайшего чая. Маша, неужели ты станешь водиться с таким типом?!

"Маша". Впервые так назвал меня сегодня Бурелом. И это не вызвало во мне протеста.

– Успокойся, папа. Внешность иногда бывает обманчива.

– Бывает, – настаивал отец, – но только не такая.

Как всегда, я очень устала за день, однако сон – как назло – не приходил. Я снова и снова вспоминала обстоятельства стычки в парадной и то спокойствие, что испытала, очутившись за спиной Бурелома. "Хорошо ли это?" – думала я. Но ничего не могла с собой поделать: надежность исходила для меня не только от моего отца – от Бурелома сегодня тоже. Камень на моей груди изнывал, изводился, предупреждал – ему явно не нравились мои мысли, скорее даже мыслемоции, потому что далеко не все мои ощущения можно было облечь в словами выраженную мысль. В какой-то момент камушек мой стал настолько досаждать, что я подумала было снять его вовсе: и тут он, поворчав – замолк. А через некоторое время и я спала.

IV

Утром были два неожиданных звонка.

Во-первых, позвонила Валентина. И когда я услышала ее кокетливое: "Ал-ле, я тебя не разбудила?" – я вспомнила, что мы не общались по телефону уже целых два дня, а это было из ряда вон выходящим событием. И тут же вспомнилось, что она – а не я – будет играть Ларису. На душе чуть скребануло, но я не дала развиться этому некрасивому чувству – чувству зависти.

– Нет, конечно, я даже позавтракала уже.

– И зарядку сделала?

– Ну да.

– Счастливая ты, Машка.

– С чего бы?

– А не ленивая. Не то, что я.

– Хватит прикидываться, девушка. Как жизнь-то?

– Слушай, тороплюсь на читку, а у нас замена – Серега загремел в Боткинские с дизентерией.

– Какая благородная болезнь, – восхитилась я. – Как он умудрился?

– Винограда поел на презентации. Ночью чуть концы не отдал – сестренка его звонила.

– А замену уже нашли?

– Да, у Юрки какой-то приятель – каскадер. Так что в два сегодня соберемся. Ты можешь?

– В два могу, но к четырем мне еще в больницу.

– И у тебя больные? Кто? Мама? Папа? – Валя говорила встревоженно и искренне – она любила моих родителей.

– Слава богу, не они. Черешков попал под машину.

– Наш ювелир? А его как угораздило?

– Да вот – угораздило, при встрече расскажу.

– Ну, тогда до встречи.

Никогда, никогда я не поссорюсь с Валькой. Никогда не буду выяснять, даже мысленно, кто из нас талантливее. Никогда актерское самолюбие не победит мою душевную к ней расположенность. Вот так мудро приказала я себе поступать, когда повесила трубку.

Вновь раздался телефонный звонок. И камушек мой тотчас пробудился ото сна, в котором пребывал с ночи. Очевидно, звонит кто-то нехороший. Нехорошим оказался Бурелом.

– Мария Николаевна, – сказал он, – я обещал вам, что мы продолжим наш разговор сегодня, но не выходит. А вы уж, будьте так добры, не убегайте вечером от моего Николая.

– Лев Петрович, я вам так благодарна, но ведь раньше я обходилась без вашей машины, меня встречал папа, он и впредь может меня встречать.

– Да, батя у вас боевой.

Мне не понравилась насмешка.

– Папа воевал в пехоте и может еще постоять и за себя и за нас.

– Воевал? – Бурелом искренне удивился. – Не молод ли?

– Он начал войну разведчиком, сыном полка в десять лет.

– Ну что ж, – Бурелом что-то там взвесил. – Пехота – это хорошо. Но тем не менее в нынешних условиях мой Николай надежнее. Вы меня поняли?

Чего тут было не понять: мне приказывали. И не было сил не подчиниться. "Какая шубка!" Повторения не хотелось.

Скидывая дубленку, я скороговоркой проинформировала:

– Всем – привет! И пламенное пожелание – репетировать в пожарном порядке – весь график горит! А в ответ услышала:

– Вот болван, я-то думал, что из всех присутствующих один постоянно горю на работе!..

Я посмотрела в сторону говорившего. И замерла. Ослепляя голливудской улыбкой обаятельного и хитрого волка, на меня иронически взирал незнакомец.

– Это кто? – спросила я, несколько даже хамовато от замешательства.

– Наш Феникс во плоти, – ответил Юрка, – знаменитый каскадер всех времен и народов Лев Петрович Новицкий.

Я даже охнула про себя, а вслух сказала:

– Столько львов развелось, что человеку пора от них прятаться за решетку.

Шутки не поняли, но посмеялись, а я ничего не стала объяснять.

Юрка ревниво поглядывал на нас со Львом, пока мы знакомились. Все-таки мужчины, гораздо чаше женщин, выступают в роли собаки на сене. Как бы там ни было, Юрка первым, может быть, раньше меня самой, заметил, что Лев мне понравился, что меня потянуло к нему. С Юркой мы расстались полгода назад. Расставание для меня было болезненным, и Лев был первым мужчиной, с которым мне захотелось пофлиртовать. Все-таки симпатии и антипатии – дело сложное и дело темное. Я абсолютно ничего об этом Льве еще не знала, но мне уже нравилось встречаться с ним взглядами, и когда – по роли – он возложил на меня свою дедморозовскую длань – я – не Снегурочка, а Маша – была пронзена от макушки до пяток давно не испытываемой сексуальной истомой.

Феникс – иначе я его уже не могла воспринимать – балагурил, отпускал язвительные шуточки, рассказывая байки, заставлял смотреть на себя. И это было несомненным признаком въевшейся в нутро артистичности. Феникс был насквозь театральным человеком, к тому же явно одаренным. Когда-то похожие качества так привлекали меня в Юре...

– Имей в виду, – бросил мне Юрка, когда я выскакивала на улицу, – Лев мне приятель, но истина дороже: он отчаянный бабник.

– Даже отчаяннее тебя? – спросила я. И, не дожидаясь ответа, побежала на остановку автобуса.

В вестибюле больницы я посмотрелась в зеркало и сама себе так понравилась, что меня прямо окрылило. Такая окрыленная я влетела в Валеркину палату и на пороге замерла. Окрыленность вдруг куда-то исчезла, а вместо нее явилось чувство брезгливости. Огромная, грязная палата, неаккуратные постели, бинты, подвешенные к сложным системам ноги и руки, подбитые глаза – все это было чудовищно. Да к тому же, отыскивая глазами кровать Валерки, я увидела Василия, того, вчерашнего любителя встречать одиноких женщин в парадняках. Сначала я не поверила сама себе, пригляделась внимательно: несомненно, это был он.

– Маша, ты пришла, молодец, – следом за мной в палату входила Валеркина мама. – Пойдем к Валерочке.

Сумки у нее в руках были полными, а я купила всего один лимончик – не спросила, чего ему можно.

Валерка лежал, натянув одеяло на голову.

– Валерочка, это мы – я и Маша...

– Мама Челе, – раздался голос Валерки из-под одеяла, – почему ты была так невнимательна при пересечении улицы...

Наталья сходу залилась слезами:

– Не прошло! Вот он сутками так лежит и бормочет из этих проклятых сериалов...

– Габриеля сбила не Марта, – продолжал Валерка, – Габриеля сбил грузовик раньше. Вы же мне сказали, Мерседес...

– Валерочка, мальчик мой, надо поесть, – ворковала Наталья, не вытирая слез.

Валерка шевельнулся под одеялом и произнес:

– Брик, тебе нельзя раньше времени покидать инвалидное кресло, может быть паралич ног...

Мне стало страшно и смешно. Чтобы невзначай не рассмеяться при виде этой трагикомической сцены, я сказала: – Наталья Васильевна, я пойду. Я приду в другой раз.

– Да, Маша, да, – она обняла меня и заревела. С тягостным чувством дезертира я вынеслась из палаты, но спросила все-таки у попавшейся мне навстречу сестры:

– Скажите, сестра, а что с человеком, который лежит на первой от входа койке справа?

– Трещина в копчике. Он вам кто? "Ого!" – подумала я.

– Никто.

– А никто, так чего расспрашиваете, – грубо, как и положено сестрам в таких занюханных больницах, отрезала она.

Но ответ я получила. Итак, два моих личных врага в одной палате лежат поверженные двумя разными – как я понимала – силами, которые почему-то активно взялись мне помогать. В конце концов, остаться без помощи – что может быть хуже, но та помощь, которую оказывали мне Алмазный Старик и Бурелом, была мне чем-то очень подозрительна. Несчастный Валерка. Тысячи тысяч воров живут себе припеваючи, свысока поглядывая на честных дураков, вроде моего отца – и им хоть бы хны. А Валерка, может, и не удержался от воровства в первый раз. просто потому, что камушек сам притянул его к себе своей безмерной исключительностью – и вот он уже тихопомешанный. Да не хочу я, чтобы людские пороки карались так избирательно. Идея ада с его массовостью казалась мне сейчас куда более справедливой.

Однако в автобусе я уже думала о другом, о более приятном. Я вспоминала Феникса. Как коснулся он моего плеча, как мне стало хорошо, и не успела я оглянуться, а уже поймала себя на том, что глупо и счастливо улыбаюсь, словно и не было никакой больницы в промежутке. Холодок испуга возник во мне: не слишком ли быстро я влюбилась? А! Быстро-медленно! Кто осмелится отмерять время, необходимое для того, чтобы один человек потянулся к другому?.. Во всяком случае – не я.

У дверей ресторана мне встретилась Маруся, посудомойка. Она была в расстегнутом ватнике.

– Маруся, не простудись, холодища на улице.

– Не, Николавна, я привыкши.

– А чего это ты тащишь?

– Да вот, Лев Петрович распорядились в соседних дворах кошек кормить. Как думаете, Николавна, они не стронулись?

– Думаю, нет, Маруся. Просто, очевидно, и ему не чуждо все человеческое.

Я рассмеялась. Мне было смешно, что это "человеческое" Бурелом проделывает чужими руками, как, очевидно, и большинство своих грязных – я не сомневалась, что они у него были – дел. С другой стороны, пришла мысль, что вот ведь: слушает человек, что ему говорят, прислушивается...

У директрисы, когда я вошла к ней, были шеф-повар и завпроизводством. Я уже повернулась выйти, как Раиса, директриса наша, позвала:

– Маша, не уходите, мы уже закончили.

– Ну, что у тебя? – спросила она, приторно мне улыбаясь, когда сотрудники вышли.

Эта приторная улыбка, совершенно не свойственная Раисе в обращении со мной в прежние времена, яснее ясного говорила: уже весь ресторан знает об особых милостях, расточаемых мне Буреломом. А если бы он, наоборот, – не симпатизировал мне, что было бы тогда, каким было бы выражение Раисиного лица? Вопрос был каверзным, и я не стала отвечать на него, хотя ответ был очевидным.

– Раиса Владимировна, мне говорили, что один из ваших родственников работает в Бехтеревке?

– Да, двоюродный брат, а что?

Было видно, что братом своим Раиса очень гордится.

– Мог бы он съездить со мной к одному больному? Я, разумеется, заплачу за визит.

– Машенька, брат мой так загружен. Даже и не знаю, – Раиса набивала цену. – Впрочем, для вас он не откажется, я думаю. А что случилось?

Человеческое любопытство надо удовлетворять по мере возможности, чтобы неинформированная фантазия не подсказывала пакостных вариантов.

– Мой одноклассник, кажется, немного того. Мне очень жалко его мать, а она не способна пойти дальше того, что может предложить районный диспансер.

– И что – у него мания преследования? – Ох, как же нравится людям показывать свою осведомленность во всех областях знания!

– Вроде того: его преследуют герои телесериалов.

– О-о! Этим мой брат займется обязательно, Машенька, будьте спокойны. Его интересует эта проблематика.

Вышла я из кабинета Раисы, как из профессорского.

В коридоре пахло борщом и подгоревшим мясом. О чем-то переругивались официанты. Я подумала немного и снова возвратилась в Раисин кабинет:

– Да, еще забыла, Раиса Владимировна, скажите, кому на самом деле принадлежит ресторан? Я знаю, что его выкупил коллектив, но вижу, что Лев Петрович играет у нас тут в руководстве немаленькую роль.

Приторность Раисы превзошла самое себя. Она прямо сочилась подобострастием:

– Вы не ошибаетесь, Машенька, основной капитал был вложен фирмой Льва Петровича.