Текст книги "Вторжение Бурелома"

Автор книги: Наталия Никитайская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– А что это за фирма?

– Богатая и надежная фирма. А все остальное, если так интересно, вы ведь можете узнать у него самого. Хотя не понимаю, зачем вам это...

– Спасибо.

Вечер проходил по обычному сценарию. Я уже готовилась к последнему выходу, когда заглянул Мишка и сказал:

– Мария, там тебя спрашивают.

– Кто еще? – спросила я с раздражением, потому что не любила посещений ресторанных гостей.

– Говорит, знакомый. Я думаю, артист.

– Ладно, где он?

– У сцены, за кулисами.

За кулисами стоял и с интересом смотрел на выламывания кордебалета Лева-Феникс.

– Это вы?! – вырвалось у меня. От неожиданности, от радостного удивления я залилась краской.

– Не ожидали? – спросил тезка Бурелома, явно довольный произведенным эффектом. – Вечер у меня свободный, а целый день я думал о вас, захотелось увидеть, поболтать, познакомиться поближе. Надеюсь, вы разрешите проводить вас до дому?

Давненько я не слышала более приятных предложений, да еще выраженных столь изысканно, но в голову сразу же пришла мысль о машине Бурелома, и я поняла, что возникшую ситуацию разрешить мне будет непросто.

– Даже и не знаю, – сказала я грустно.

– У вас уже есть провожатый? – спросил Лев Петрович и посмотрел мне прямо в глаза. – Неужели кто-нибудь из этой кодлы? – он кивнул на запьянцовский зал.

– Сейчас у меня выход, поговорим потом, – ответила я.

Сердце у меня колотилось, но я заставила себя собраться. Небольшую, с рискованными шуточками, но вполне изящную сценку я сыграла с тем подъемом, который возникал только, если у тебя на душе хорошо. На танцевальный финал ко мне выскочили два балетных мальчика и один из них шепнул: "Машка, ты сегодня особенно легонькая..." Я ослепительно ему улыбнулась.

– Блестяще!.. – сказал мне Феникс. – И почему вы не в театре? Ваши способности и возможности повыше этого заведения.

Забавно! Разве не этот же вопрос задавал мне совсем недавно Бурелом?! Вот только ответ был слишком длинен и тягостен, чтобы отвечать.

– Так получилось, – коротко ответила я и ушла разгримировываться и переодеваться.

– Какой красавец, блин, был с тобой за кулисами, – сказала мне Вера.

Я и без того была взволнована, а еще этот ее искренний восторг.

– Так уж и красавец, – отмахнулась я. И вдруг Верка с неожиданной для нее наблюдательностью утвердила:

– Мужественные мужики всегда красивы. Но Бурелом, блин, конкуренции не потерпит!..

– Ну сколько раз тебе и всем остальным говорить!.. – Я взорвалась от этого упоминания Бурелома. – Не терплю я этих ваших блинов – масленицу целую вашими блинами накормить можно! Но у нас же не масленица!

– Но и не Версаль, блин, – обиделась Вера.

Что с ними спорить: книг они не читают, роскошную жизнь любят, а их поклонники язык этот не только принимают, но сами явились его создателями. Новая культура! А копнуть, сама-то я на какую культуру работаю?! Да и не Верка виновата, что я запуталась сегодня основательно.

– Ладно, не обижайся, – сказала я Вере. – Держи конфетку.

– Конфеты, блин, меня и погубят, – весело откликнулась она, уже простив мне мою вспышку.

Феникс и Бурелом. Чего я раздумываю? Почему не могу поступать, как считаю нужным?!

Решение было принято импульсивно, едва я увидела Феникса: сначала я разберусь с Буреломом, освобожусь от него, а потом уже все остальное. Потому что невозможно от души чем бы то ни было насладиться, когда на шее камень... Сегодня, во всяком случае, я против Бурелома не пойду. Камень мой недовольно пошевелился. "Камень на шее" я имела в виду совсем другой, а откликнулся этот – алмазный...

– Хотелось бы пойти с вами, – сказала я Леве-Фениксу, – но у меня сегодня назначена встреча, и меня ждут... Я перехватила его иронию:

– Это – совсем не то, о чем вы думаете...

– Я был бы полным кретином, Маша, если бы предполагал, что у такой интересной женщины никого нет.

– О, господи! Я же сказала – это тут ни при чем! – и словно что-то толкнуло меня под руку, произнесла взахлеб. – Вы мне нравитесь, вы мне, правда, очень нравитесь. И если захотите, я увижусь с вами завтра – у меня выходной, а сегодня не могу, никак не могу...

Он стал серьезным и грустным:

– Вот ведь какое совпадение: и вы мне нравитесь. Давно уже никто мне так не нравился, сам не знаю, что со мной.

– Не грустите, – подначила я, – может, пройдет?

– А вы милы...

И хорошо и плохо иметь дело с воспитанными людьми: больше Лева настаивать ни на чем не стал.

Он видел, как я погрузилась в машину к Николаю. Ну что ж, видел, так видел. Значит, будет знать, под чьим покровительством я нахожусь. И может, после того, как узнает, я ему и разонравлюсь. Хотелось реветь.

– Мария Николаевна, – спросил меня Николай, провожая к лифту, – у вас завтра выходной?

– Да, Николай, наконец-то вы от меня свободны.

– Не вы, так кто-нибудь другой. Я не про то. Вы где продукты закупаете?

– В магазине, а что за странный вопрос?

– А на рынке? – Николай смотрел на меня, но каким-то ускользающим взглядом.

– На рынке, Коля, нам не по карману. Давненько я уже на рынок не хожу.

– Ну и правильно.

Подошел лифт, Николай поднялся со мной, посмотрел, как я вхожу в квартиру, и только после этого поехал вниз.

Отец с грустью во взгляде помог мне раздеться, поделился какими-то незначительными новостями, хотел, видимо, еще что-то нелестное сказать по поводу моего "ухажера", но воздержался. Я долго приводила себя в порядок, положила на лицо французский ночной крем – слишком активный, чтобы пользоваться им часто, но зато незаменимый, если хочешь наутро выглядеть особенно хорошо, и засыпала с мыслями о том, чтобы прийти на свидание со Львом во всеоружии, чтобы произвести на него впечатление, не разочаровать. Камушку моему нравилось направление моих мыслей, потому что он был теплым и уютным и успокоение исходило от него, как от свернувшейся на груди кошки...

V

Лева позвонил в девять утра. Спала я меньше своих законных восьми часов, но обычной для недосыпа разбитости вовсе не чувствовала. Наоборот, услышав его голос, ощутила прилив радостного и счастливого бодрствования.

– Маша, что если нам поехать за город, покататься на лыжах? – спросил он.

– Я бы не против, но из меня лыжник больно никудышный, – ответила я. Боюсь опозориться.

– Это мелочи. Научу.

– Да и лыж у меня нет.

– А какой размер ты носишь?

– Тридцать шестой.

– Найдем на базе.

– На какой базе?

– У нас с приятелями в Кавголово снята дачка... Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?

– Не меньше часа.

– Хорошо. Тогда встречаемся на Финляндском в одиннадцать. Идет?

– Идет, – сказала я.

Во мне поселилось праздничное настроение. Было великое искушение не делать зарядки. Но я поборола искушение, хотя упражнения на растяжку сократила почти до нуля. Когда одевалась, радовалась: вид у меня получился вполне спортивный, и недавно купленный пуховик довершил картину очень даже пристойно.

Уже без десяти одиннадцать я была на вокзале. И Лева тоже был там.

– Ну, молодчина. Бежим. Электричка сейчас отчаливает, а следующая через два часа. Я уж волновался...

Он подхватил мой рюкзачок, заботливо собранный мамой, и мы понеслись.

В будний день народу за город ехало немного, так что мы расположились очень удобно. Я посмотрела за окно: солнце, снег, дачные постройки... Меня захватила перспектива глотнуть свежего загородного воздуха – оказывается, мне так его не хватало.

А Лева говорил:

– И что еще мне в тебе нравится: отсутствие дешевого кокетства. На первое свидание по всем дурацким правилам девице требовалось бы опоздать...

– Так ты разочарован?.. – иронизируя, перехватила я комплимент.

– Да ты что!.. Я был бы жутко разочарован, если бы пришлось менять планы.

– Ты этого не любишь?

– Есть грех.

– А еще есть в тебе грехи?

Я вспомнила реакцию Бурелома на разговор о нем самом и решила воспользоваться проверенным ходом.

– Давай, расскажем друг другу о своих грехах. Ты – первый.

– Да ни за что! – возмутился Феникс. – Перед тобой – только в розовом свете!

– Или, – снова подхватила я, – в пламенных тонах!.. Расскажи, как вы там горите? Это не страшно?

– Когда есть знания и подготовка – ни черта не страшно! – лихо отрапортовал Лева.

Мы рассмеялись. Господи, как же мне было легко с ним, как замечательно. И мне так нравилось его мужское внимание.

– Хотя, если хочешь серьезно, – отсмеиваясь еще, продолжил Лева, – то без осторожности и страховки, тысячу раз проверенной, отработанной поэтапно, по деталям – в нашу профессию лучше не соваться. Помню, падаю я как-то с четырнадцатого этажа – уже тело у меня пошло, уже падения не остановить – и показалось мне в последний момент, что у оператора что-то с камерой не ладится. "Ну, – думаю, – помоги, господи, благополучно приземлиться! Я тебе покажу – второй дубль!.. Ты у меня сам прыгать будешь!.. Попрыгаешь, растакую мамашу!"

– Ну и?..

– Да еще раз сто прыгнуть пришлось, – сказал он небрежно.

– Ему?

– Как же – ему!.. – в голосе Феникса звучали неприкрытые хвастовство и гордость.

– Вот уж не думала, что каскадеры вроде рыбаков – так и норовят преувеличить свои подвиги! Феникс рассмеялся:

– Не обращай внимания: в каждом из мужчин живет маленький Том Сойер, выступающий перед девочкой своей мечты – Бекки...

– Ну так то – Бекки, а то – я...

– Не вижу разницы, – заметил Лева и взял меня за руку.

Рука у него была горячая, крепкая, и от нее исходила такая резкая чувственная волна, что в одно мгновение се импульсы захватили все мое тело. Я была беззащитна и открыта этому напору. И была счастлива своей открытости.

Мы еще присматривались друг к другу, мы еще пытались осознать, что же это так накатывает на нас, но обоюдная зависимость уже прочитывалась слишком явно.

– А почему ты сейчас без работы? Спроса нет? – произнесла я, чтобы немного снять напряжение.

– Спрос-то как раз есть. Но ведь надо же быть довольным конечным результатом – правда? А тут, пока ковыряешься с каждым трюком, пока придумываешь нечто сногсшибательное и головокружительное – да, интересно. Да, захватывает. И на экране за свою работу – не стыдно. Порой покруче Голливуда. А сам фильм – не при красивой женщине будь сказано – дерьмо, "чернуха", от которой за версту отдает пошлостью и низкопробностью. На-до-е-ло!..

Лева снова улыбнулся.

Я его отлично понимала. Понимала, может быть, как никто другой.

– Знаешь, когда я увидела тебя в первый раз, так и подумала: "красивый голливудский волк"...

– Нет, Маша, тут ты не права. Я хоть и не овца, но волков терпеть не могу.

И опять его слова отозвались во мне эхом понимания – полного понимания.

Потом Феникс научил меня скатываться с горы. Горку он выбрал для начала невысокую и пологую. Мне было страшно и на ней, от страха я, конечно, не удержалась на ногах и упала. Лева тут же оказался рядом, помог подняться и аккуратно стряхнул с меня снег. Но уже второй спуск мне удался – Лева замечательно объяснял и показывал, что нужно делать. А на третий раз мне уже нравилось мчаться вниз. Остановилась я даже с некоторым, напоминающим шик, разворотом.

– Ну вот, в будущем году поедешь на зимнюю олимпиаду в Лиллихаммер, зубоскалил Феникс.

И мой ответный смех был несомненно счастливым смехом.

Катались мы часа два, но и их мне хватило, чтобы вовсю насладиться чистым воздухом, солнцем, яркой белизной снега, да к тому же – изрядно утомиться.

В доме совершенно не чувствовалось ни женской руки, ни порядка. Но было тепло, и тепло это приятно расслабляло.

Лева, кажется, откровенно любовался мной, когда я за обе щеки уписывала жареные куриные окорочка и запивала их горячим кофе из термоса.

– Ну, что – нагуляла аппетит, артисточка?

– Еще какой! – весело откликнулась я. Он тоже ел с большим энтузиазмом.

– Знаешь, – сказал он вдруг, – у одного английского ученого я прочитал, что неумение наслаждаться чувственностью равно неумению наслаждаться едой. Похоже, что с едой у нас порядок?

Меня всколыхнуло, если мерять по землетрясениям – баллов этак на пять. От Левиных глаз это не укрылось. Он был доволен произведенным эффектом. Бабник! Ну и пусть бабник! Может, мне нравятся именно бабники!.. Этот, во всяком случае, нравился очень...

– Ваше заявление, – сказала я с некоторой даже дрожью в голосе, звучит, как предложение проверить наше умение и по второй составляющей. Я не ошиблась?..

Я старалась говорить небрежно, якобы шутя. Но волновалась смертельно, и волнение мое было слишком очевидно.

– Хочешь сигарету? – Лева уклонился от ответа, и меня это задело.

– Не курю, ты же знаешь.

– Многие только прикидываются некурящими. Бережешь здоровье?

Я отвечала машинально, потому что никак не могла понять, что происходит.

– Скорее, голос. Он у меня хоть и неплохой, но не настолько сильный, чтобы подвергать его ненужным испытаниям.

– Что меня в тебе поражает, так это рассудительность не по годам, засмеялся Лева.

Да что он, издевается надо мной?! Я занервничала: нет ничего позорнее, чем предложить себя и получить отказ.

– Ну, ты-то без рассудительности тоже не смог бы падать с четырнадцатого этажа...

– Да, конечно. Однако, безрассудство – тоже немаловажная профессиональная черта...

– Так ты безрассуден?.. Что-то незаметно... Хотела я, или не хотела, но желчь излилась. А Лева расхохотался.

– Неплохо. Ты отвечаешь ударом на удар. Но в нашем случае – зря. – Он подошел ко мне и обнял – это было нежное и уже хозяйское объятие. – Я безрассуден, да. Но не настолько, чтобы любить тебя здесь. Было бы бесчестно обречь нас обоих на воспоминания о том, что простыни или этот половик были не первой и даже не десятой свежести! Так что имею предложение: поехали назад, в Ленинград, ко мне!.. Купим по дороге свинины. Ты умеешь жарить отбивные?..

– Вообще-то, – пробормотала я, вконец растерянная, – дома у нас готовит мама, но я попробую.

– Тогда не станем рисковать: сам пожарю. И мы покажем этим англичанки, что не хуже их понимаем, что значит уметь наслаждаться жизнью!..

Мы быстро собрались в обратный путь. Но я обратила внимание, что несмотря на спешку, на возникший азарт, Лева тщательно протер лыжи, поставил ботинки сушиться, проверил печку, закрыл ставни, навесил замки, все он делал быстро, но и в высшей степени основательно.

И опять в последнюю минуту мы успели на электричку. И снова Феникс трепался, но при этом обнимал меня, и прикасался ко мне с такой нежностью, с таким нескрываемым желанием, что я вся была пронизана ими. Я не скрывала своей радости.

У вокзала мы сели в 32-й трамвай.

– Доедем до Мальцевского, – сказал Лева, – купим там мьяско, а уж оттуда – рукой подать до моей хибары!

И тут я услышала свой камень. Целый день я не слышала его, а тут ощутила покалывания, не хуже комариных. Я успела усвоить, что нельзя не обращать внимания на такие сигналы. Только не могла понять: чего это он? Молчал, молчал, а тут на тебе!..

– Знаешь, – сказала я осторожно, – чего нам тащиться на рынок?.. Мы можем купить куру в мясном, тут, на углу Восьмой и Суворовского, отличный мясной магазин.

– Чего ты испугалась?

– Разорить тебя. Ты же все-таки не у дел...

– Да, но после большой работы. Так что денежки пока есть. И потом, неужели ты не поняла, мне хочется пустить тебе пыль в глаза: накупим фруктов, зелени, цветов... Ты не можешь запретить мужчине немного повыпендриваться.

Я хотела сказать, что ему все равно не переплюнуть в этом Бурелома, но вовремя удержалась. И вспоминать-то Бурелома не следовало в такой день – в День Начала – не то, что говорить о нем...

Чем ближе мы подходили к рынку, тем неистовее вопил камень.

Но остановить Леву я не могла...

Мы вошли под своды рынка И я успокоилась. Все было, как всегда. Но если я успокоилась, то камушек мой бил такую тревогу, что расслабиться мне не удавалось. Никакие мои приказания и уговоры не помогали, камушек не замолкал ни на секунду. И, наверное, поэтому я нисколько не удивилась, услышав странный, ни на что не похожий гул или даже гуд, состоящий из одновременно возникших диких криков, топота бегущих ног, обутых в подкованные сапоги, грохота падающих ящиков с фруктами. И буквально в следующий миг я увидела нацеленное на себя дуло автомата. То есть нацелено оно было на южанина-продавца, но мне казалось, что дуло смотрит прямо в мою грудь.

Рядом со мной захныкал мальчишка:

– Бабушка, подними меня, чего там кричат, я ничего не вижу

– Ложись! – раздался голос Левы, и я почувствовала, как меня стаскивают вниз, на пол, утыкают носом прямо в слякотную лужу, в самую грязь. Я вывернула голову налево, увидела лежащего рядом со мной Леву. Правой рукой он сдавливал мне плечо, а левой – удерживал мальчишку. Прислонившись спиной к прилавку, держа внука за руку, тяжело дышала его старая бабка.

Теперь я уже точно знала, как звучит стреляющий автомат. И звуки автоматных очередей, сопровождаемые еще одной волной душераздирающих воплей – не забуду никогда.

А потом в образовавшуюся паузу ворвался картонный голос, звучащий через мегафон:

– Эй вы, чернозадые обезьяны! Вы перешли границы дозволенного. Среди бела дня вы убиваете наших русских парней. И не думайте, что это сойдет вам с рук! Лучше убирайтесь к себе домой, на пальмы, с которых недавно спустились. Ваше место там, черномазое отродье! И помните: мы вас били, бьем и будем бить!..

Мегафон замолчал. И в полной тишине раздался короткий свист и топот сапог. И вслед за этим – одинокий вой раненого человека.

– Быстро! – скомандовал Лева. – Пацан, бабуля, Маша! Быстро поднимаемся и за мной!..

Мы четверо первыми выбежали из здания рынка. Бросив беглый взгляд назад, я увидела каких-то людей, поспешно рассовывающих по мешкам и сумкам рассыпанные по полу мандарины, яблоки, груши...

– Спасибо! – сказала очнувшаяся бабка Леве.

– Не до благодарностей. Дуйте домой!

Теперь, когда опасность была позади, и я начинала более отчетливо соображать, что же произошло, меня поразило, что пока я лежала там, на грязном полу, я думала исключительно о том, что новый мой пуховик в мгновение ока превратился в старый.

– Сволочи! – бормотал Лев, таща меня за руку в сторону Таврического сада. – Борцы! Как минимум, троих уложили!.. Хорошо еще, что на рынке мало народу...

Я вдруг вспомнила о вчерашнем вопросе Николая: неужели он знал?!

Я еще раз оглянулась: и мне показалось, что я увидела машину Бурелома, стремительно рванувшуюся от стоматологической поликлиники. Машина должна была проехать мимо нас, и я инстинктивно прижалась к Леве. На полной скорости машина свернула за угол.

– Знакомая машина! – сказал Лев. – Кто в ней был? Ничего я не разглядела. Да и разглядела бы, не сказала.

– Как ты думаешь, пуховики в химчистку принимают?

– Ты мне не ответила.

– Чего отвечать-то?

– Ну, например, почему ты так не хотела идти на рынок? Ты знала?

– Да нет, конечно, ничего я не знала, – ответила я довольно резко мне не нравился тон Левы. – Просто интуиция подсказывала мне: туда ходить не стоит!..

– Завидую я людям с такой развитой интуицией, – с напряжением, не сулящим ничего хорошего, сказал Лев. Несправедливость обвинения обижала меня, да и подозрения Левы – а он их не скрывал – были чудовищны. И меня понесло:

– Ну что ж! – холодно, хотя и не без внутренней дрожи, сказала я. Ты, как я погляжу, скор на выводы. Твое дело. Разубеждать не стану.

Мы уже вышли на Кирочную. Я увидела троллейбус, идущий в сторону метро, выдернула свою руку из Левиной руки и бросилась на остановку. Лев за мной не побежал.

Было так обидно и стыдно, что в тот момент я совершенно забыла, в каком пребываю виде. И сколько бы на меня ни смотрели, я ни на кого не обращала внимания. В моей жизни рушилось, не успев как следует начаться, что-то чрезвычайно важное для меня... И каким далеким и от этого особенно прекрасным казалось сейчас наше с Левой катание с гор...

– Боже! Маша! Что! За! Вид! – вскричала мама, открывшая мне дверь.

Отец выбежал на мамины крики.

– Машенька! Дочка! Что случилось?!

– Ребята, тихо! Ничего страшного. Я поскользнулась. В детстве я их так называла: "ребята", и их успокоило это призванное мной из детства обращение.

– Но ты не расшиблась?

– Сейчас посмотрим. Кажется, коленка чуть-чуть побаливает.

Они помогли мне раздеться. Причем мама вздыхала и охала, принимая у меня пуховик:

– Черт знает, берут ли их в химчистку.

Эта наша общая с ней реакция меня несколько развеселила, если разумеется, меня можно было развеселить.

После ванны я попила с родителями чаю и отправилась поспать часок: плакать и спать тянуло неумолимо.

– Папа, разбуди меня к "Факту".

– А, может, до утра поспишь? Что-то последнее время с тобой все какие-то происшествия приключаются... Отдохнула бы...

– Нет, нет, в одной из ленинградских передач должны показать сюжет рекламу нашего ресторана: хочу посмотреть, что у них получилось...

– А тебя снимали?

– Да.

Я не врала. Рекламный сюжет, понятно, за большие деньги, снимался и должен был вот-вот появиться, но когда и где, никто еще не знал. И говоря по правде, этот сюжет меня мало волновал, хотя я действительно могла попасть в кадр. Волновало меня другое: что скажут о случившемся сегодня на рынке.

Сказали: что был налет, что неизвестно – кто, что двое лиц кавказской национальности скончались на месте, а один – в больнице, что пятеро ранены. Показали: опустевший зал с развороченными прилавками, с раскиданными ящиками и втоптанными в грязь фруктами.

– Когда такое видишь, – сказал отец, – чувство двойственное: людей, какими бы они ни были, жалко, это с одной стороны, а с другой распоясались эти чертовы южане, сплошной бандитизм в городе от них...

– Двойственности, – резко возразила мама, – тут быть не может. Бандитов надо ловить и наказывать, а пулять по всем без разбора – это гнусно!..

Я сидела, слушала их и понимала, в кого пошла. Какой же постыдной показалась мне теперь идея куплета про "ку-клукс-клан", которую я, гордясь выдумкой, выкладывала Мишке. Хорошо еще ему, а не Леве...

А мама продолжала:

– Там, на рынке, и обычные люди были. В такой ситуации легко растеряться, попасть под шальную пулю...

"Там, на рынке, была ваша дочь", – просилось мне на язык, но он был мною прикушен. Не хватало еще волновать их.

"Санитар леса" в своих "секундах" показал практически те же кадры, но прибавил, что сразу после налета какое-то время наши несчастные, обездоленные пенсионеры собирали в корзинки и в сумки фрукты, на которые в обычной ситуации денег у них ни за что бы не хватило. Получалось, что польза от налета все-таки была...

Я ничего не знала о налетчиках, но, чем дальше, тем была уверенней: налет этот дело рук Бурелома. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы соединить воедино предпринятую вчера Николаем попытку предупредить меня, удержать от похода на рынок и отъехавшую от поликлиники машину Бурелома. Конечно, это могло быть и совпадением: в платной поликлинике Бурелом мог просто-напросто лечить зубы, но в такое совпадение верилось с трудом. Вот ведь и Лева заподозрил меня не случайно: у него тоже, я не могла не признавать этого, были поводы к недоверию.

Лева, Лева... Он, конечно, опытнее меня. Он, если вдуматься, играл сегодня со мной, как кошка с мышью. Он даже ни разу меня не поцеловал... Но сколько подарил мне радости, как заставил поверить в мою избранность для него!.. Неужели приходится расставаться с надеждой на то, что ожидание любви наконец-то превратилось в любовь?! И стоило ли мне перед лицом такой потери устраивать демонстрации?

Перед сном воображение рисовало какие-то, льстящие мне картины нашего примирения, картины нашей любви. Потом – уже вполне трезво – подумалось о том, что не может это все быть концом: нам еще вместе две недели играть по две-три елки в день... А эти совместные выступления должны же будут возродить взаимную симпатию!.. Тут я сама себе усмехнулась: это не Льва следовало называть Фениксом; это мои чувства – выгорающие, казалось бы, дотла, и с таким упрямством возрождающиеся из пепелища – давали мне право носить имя этой неистребимой птички!..

Камень был спокойным, теплым. Если бы не камень, моя собственная интуиция, наверное, не сработала бы сегодня. И не было бы ссоры со Львом. Да нужен ли мне этот камень, в таком случае?! Он недовольно пошевелился. А я не стала додумывать эту мысль: и так не сплю слишком долго, завтра будет не собраться!..

А во сне я все еще скатывалась с горок и пригорков. И голос моего Алмазного Старика назидательно вещал: "Если уж приходится скатываться с горы, лучше знать правила, при которых возможность падения сводится к минимуму!.." "Боже, как умно!" – ядовито отвечала я. Но игнорируя меня, голос продолжал: "А уж если приходится падать, то следует уметь группироваться, чтобы к тому же минимуму свести печальные последствия падения..." С этим я не могла не согласиться...

VI

Проснулась я ДРУГОЙ. Те же руки, те же глаза, тот же, чуть вздернутый нос, те же волосы – все то же самое – но я была другой.

Одна моя школьная подруга рассказывала мне, что вот так же, как я сейчас, в одночасье, ощутила себя, осознала себя совершенно иной, повзрослевшей и помудревшей, сразу после кесарева сечения. Она так и говорила мне: "Просыпаюсь и чувствую – другая. Не знаю, хуже ли, лучше ли себя прежней, но другая... Знаешь, даже жутковато стало..." Подруга связывала эти перемены с тем, что ей влили литр чужой крови...

Я тогда подумала и высказала вслух, что переливание здесь ни при чем, что сам факт материнства должен же влиять на женщину, но сейчас я сомневалась в незыблемости моего утверждения. Потому хотя бы, что повидала матерей, которые нисколько не менялись с рождением ребенка.

С непреходящим чувством "другизма" я выполняла обычные свои утренние дела. Как никогда долго вглядывалась в зеркало, изучая свое отражение. В глазах, несмотря на поселившуюся в душе боль от размолвки со Львом, ни тоски, ни страдания не было, а была ирония, готовность посмеяться и над собой, и над своим страданием... "Наверное, я стала черствее..." – подумала я. Отвечать же себе не стала, понимала: это не так. Скорее даже наоборот: я стала чувствительнее, но одновременно – вот парадокс – более защищенной, потому что не каждому переживанию и не каждой возникающей эмоции могла уже придавать черты глобальной катастрофы...

Я стала сильнее, увереннее в себе. Что-то, отдаленно похожее на сегодняшнее мое состояние, я уже пережила полгода тому назад, когда Юрка меня бросил. Но все-таки нынешняя моя перемена была во много раз сильнее и кардинальнее."Я никому не позволю отобрать у себя то, что дорого мне, что должно составить мою жизнь", – думала я. Выплывающее при этом в памяти мутное лицо Бурелома, меня пугало, но не настолько, чтобы я побоялась отринуть что бы то ни было, что Бурелом попытается мне навязать. Впрочем, с язвительной интонацией подумалось мне, ничего, кроме машины, Бурелом мне пока что и не навязывает. А машина – это вовсе не так уж плохо!..

Позвонил Юрка. Сказал, что продиктует расписание елок. Я взяла ручку и дневник.

– Сразу же хочу спросить: ты не против, чтобы самую дорогую елку отыграть в пользу Сереги?

– Разумеется. Кстати, кто-нибудь уже был у него?

– Валентина вчера бегала. Там не пускают, так что она только передала ему послание и получила записку от него. А в справочном сказали, что можно передавать...

– Виноград, например, можно?.. – спросила я.

– Шутки твои, Мария, хороши своей невинностью. Итак, возвратимся к делу. Две елки мы даем благотворительные: у ученых и в детском доме. У ученых работаем из солидарности: нас вместе стараются изничтожить. И только вместе мы не дадим этого сделать.

– И с этим я тоже согласна.

Нет, просто поразительно: раньше я не верила в эту пресловутую чеховскую формулировку относительно дружбы мужчины и женщины. Еще полгода назад мне казалось, что я возненавидела Юрку до конца своих дней, а вот спустя всего полгода мне снова приятен и его голос, и он сам. Приятен до того, что в минуту растерянности я готова была возобновить с ним роман.

Когда расписание было продиктовано и разговор близился к завершению, Юрка, вроде бы невзначай, обронил:

– Ты встречалась вчера с Фениксом?

– Да, Юра, а что? – ответила я с внутренним напряжением.

– Да так, ничего. Ты, я надеюсь, не забыла о моем предупреждении и вела себя недотрогой?..

– Вот уж это, мой дорогой, тебя не касается...

– Маша, запомни, – очень серьезно сказал вдруг Юрка, – меня касалось, касается и будет касаться все, имеющее отношение к тебе. У нас с тобой не получилось. Но я не знаю человека талантливее тебя, я горжусь знакомством с тобой, и ты всегда можешь найти во мне опору... – пафос, с которым он произнес эти слова, поразил меня.

– Юра, – сказала я в ответ и тоже очень серьезно, – однажды ты уже и роли подпорки не выдержал – сломался...

– Машка! – расхохотался он. – Да ты, кажется, скоро научишься ставить людей на место!..

Я повесила трубку, довольная собой. Юркино признание было мне приятно.

Пока завтракала в одиночестве – мама ушла в магазин – сама собой сложилась песенка. Даже не сложилась, а как бы открылась мне. Будто давным-давно уже была сложена кем-то другим. Ритм – вальсовый, немного грустная интонация, но никакой паники. Да, без волшебной палочки, украденной Бабой Ягой, на то, чтобы выбраться из этой чащи, уйдет уйма времени – и они могут опоздать к встрече Нового Года, но еще не бывало так, чтобы добро не находило выхода из самых печальных обстоятельств, а следовательно, и сейчас нечего тосковать, а следует подумать, что можно предпринять... Вот примерно такой смысл. И припев кончался словами: "Не стоит горевать, не стоит тосковать, а стоит поспокойней оглядеться". Записав, как бы продиктованную мне песенку, я немного поразмышляла о странной природе творчества: и почему оно совершается иногда в такой тайне от нас самих?..

Сердце мое опускалось вниз при каждом треньке звонка – я все надеялась, что Лева мне позвонит.

Но позвонили, кроме Юрки: Валентина, Мишка – сказать, что задержится на полчаса, и Наталья Васильевна.

– Машенька, Валеру моего переводят на нейрохирургию. Это как? Лучше, хуже?..

– Я же не медик, Наталья Васильевна, но думаю – лучше. Там специалисты, а сотрясение мозга, говорят, вещь коварная. Да, Наталья Васильевна, я тут вроде бы договорилась, чтобы Валерку посмотрел психиатр из Бехтеревки.

– Маша, спасибо, ты только мне скажи: это ведь денег будет стоить, так знать хотя бы, сколько...

– О деньгах я сама позабочусь, пусть это будет моим вкладом в Валеркино выздоровление, – сказала я.

Чувствовала ли я свою вину в истории с Валеркой? Нет, конечно. Но мне было искренне его жаль.

Вид высохшего и уже очищенного от поверхностной грязи пуховика, повешенного отцом в ванной, вернул меня ко вчерашним событиям, и я содрогнулась от омерзения!.. Можно тысячи раз увидеть вооруженных парней в кадрах телехроники, но так и не понять всей унизительности, всего страха, который выпадает на долю людей, подвергшихся разбойному налету!.. Никогда еще я не ощущала столь явно омерзительности насилия. Насилие – это всегда античеловеческий акт, и другим быть не может, какими бы благородными лозунгами его ни прикрывать! И ничего уж тут не поделаешь!