Текст книги "Вторжение Бурелома"

Автор книги: Наталия Никитайская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Так до белизны или до прозрачности? УТОЧНИ, – попыталась я отшутиться.

– Маша, здоровьем не шутят!..

Я рассердилась: неужели нельзя оставить человека в покое, неужели непонятно, что иной раз назидания только расстраивают!.. И я огрызнулась:

– Так что ты предлагаешь: отказаться играть елки, вот сейчас, в разгар сезона?.. Или не ходить на работу?.. – произнести это умудрилась грубо, если не сказать – по-хамски грубо.

Отец ничего не ответил, только обиженно набычился, глядя в глубину кружки с чаем. И мне стало стыдно: в очередной раз отыгралась на родителях.

– Ладно, папа, прости! – сказала я. – Ты прав, я постараюсь прислушаться к твоему совету...

Отец посмотрел мне в глаза и молча кивнул. И столько любви увидела я в его взгляде, столько беспокойства за меня и столько понимания, что даже вздрогнула...

– Папа, я тебя очень люблю, – сказала я неожиданно.

Отец опешил: такие нежности не были приняты между нами. И мне показалось, что на глаза его навернулись слезы. Он ничего не ответил, только подошел ко мне и, как в детстве, погладил по голове. Как маленькую, когда я упала и расшибла колено.

Нет, Феникс не был похож на моего отца. Самоотверженная любовь никогда не станет его слабым местом!..

"Господи! – подумала я уже на бегу. – Как же мне с ним играть сейчас?! Он же дотрагиваться до меня будет!.." И от одной этой мысли меня передернуло. И я вся подобралась: меня предают во второй уже раз, а мне все хочется ответить на вечный женский вопрос, классически сформулированный: "Мой милый, что тебе я сделала?!" "Да ничего особенного, – подумала я сейчас, – просто создала лишнюю проблему. А нынешние мужчины предпочитают женщин, вроде Верки, – и красивых, и не имеющих проблем с совестью!.."

Какая-то слепая, взрывной силы обида подхватила меня. О муже, достойном доверия, размечталась!.. Никого еще я не хотела увидеть мертвым, но теперь именно это желание – чтобы Феникс исчез с лица Земли навсегда! кипело во мне... И сквозь это кипение я почувствовала вдруг, как сильно болит затылок. Эта боль и отвлекла меня и приглушила мою ненависть.

Выходя из автобуса, я приостановилась возле зеркальной витрины роскошного магазина и увидела там свое отражение, лицо свое, перечеркнутое злобой и от этого ставшее уже не моим лицом, и – опомнилась... Гнев и злость постепенно сменились во мне иронией, а отвратительные и позорные мысли сложились во фразу, которая окончательно меня отрезвила и даже заставила усмехнуться:

"Ее роман благополучно завершился смертью любовника!.."

Пожалуй, я уже была готова к встрече с Левой, я уже – хотя бы в общих чертах – понимала, как буду вести себя с ним... Тот самый "другизм", который я осознала вроде бы так недавно, уже понадобился. И если именно об этой – осознанной жизненной силе – говорил мой Старик, обещая благотворное действие удара по затылку – спасибо моему Алмазному Благодетелю!..

"Разве может человек без подзатыльника понять, что на свете существует чувство собственного достоинства?!"

Эта мысль прозвучала во мне с несомненной горечью – и тут же недовольно откликнулся камень. "Тебя не спросили!" – прикрикнула я, и он замолчал.

Когда мы с Анастасией Ивановной встретились в вестибюле, я могла уже успешно скрывать свое настроение. Анастасия Ивановна пришла с маленькой девочкой, чем-то отдаленно на нее похожей.

– Моя внучка, Мариночка. Дома мы называем ее Машей.

– Значит, тезки, – улыбнулась я.

– Бабушка Настя сказала, что вы будете Снегурочкой, да? – спросила меня девочка.

– Да, – подтвердила я.

– Это хорошо, – твердо сказала она в ответ.

– Чем же? – мне стало интересно.

– А вот у нас в садике есть девочка, у которой мама играет Бабу-Ягу, так она плакала...

– Баба-Яга?.. Плакала?..

– Нет, Кира, конечно.

– Ну, и зря она плакала. Можешь ей сказать, что на роль Бабы-Яги только самых-самых хороших артисток берут. А тех, что похуже, – тех на роль Снегурочек.

Марина недоверчиво на меня посмотрела: видно было, что мне она не поверила, но сомнение все-таки возникло...

Я торопилась за кулисы, поэтому разговора с Анастасией Ивановной не получилось. Я радовалась этому: ныть и жаловаться не хотелось.

За кулисами меня ждал сюрприз. Перед зеркалом приклеивал брови Деда Мороза наш когдатошний студент. Левы в гримерной не было. Юрка испытующе смотрел на меня.

– Удивлена? – с намеком на вопросительную интонацию спросил он.

– Скорее потрясена, – ответила я правду, и жгучий румянец стыда обжег меня изнутри. Однако щеки вопреки этому стали только чуть-чуть бледнее.

– Снова командировка, ёш твою!.. И снова тебя не предупредил?! И это любовь?! – вопросил Юра, как всегда ерничая.

– Да, кстати, – сказала Валентина, вклиниваясь в разговор, – ты с кем в вестибюле стояла? Неужели это Анастасия Ивановна?..

– Она самая, – ответила я, очень благодарная Вале за перемену темы.

– Анастасия Ивановна, библиотекарша? – спросил и Юра.

Я кивнула.

– Сильно постарела, – сказала Валентина, – но достоинству позавидовать...

Я надела парик, расправила косу на груди. Кокошник был у меня в этом году новый и очень красивый... Смертельно хотелось плакать. Зря готовилась к встрече. Похоже, для Феникса не существует в человеческих отношениях узлов, вроде Гордиева – любой разрубает одним махом – рубит по живому!

– Слушай, девочка, – раздался надо мной Юркин шепот, – да ты, никак, убиваешься?! Брось!.. Я его знаю: он вернется из этой своей вонючей командировки и придет к тебе, как ни в чем не бывало. Вы что, поссорились с ним?!

Я ничего не ответила. А Юрка продолжил:

– А если и не придет: у тебя же впереди столько работы. Шутка сказать – свой театр!..

– Он и тебе рассказал?.. Ну что ж!.. Рассказал, так рассказал...

Бурелом не звонил мне ни вчера, ни сегодня. И я уже начинала сомневаться, назначил ли он мне именно этот день. Впрочем, может, будет лучше всего, если Бурелом вообще не вернется к этой теме. По крайней мере уйдут из моей жизни всякие там сверхъестественные элементы. Не будет их. А уж с реальностью-то я как-нибудь справлюсь...

– Рассказал, но очень кратко, – снова заговорил Юрка. – Ну, и о твоих колебаниях. И знаешь, что я тебе скажу: колебаться-то не стоит. Люди и позаслуженнее тебя берут деньги и не бегут к криминалистам снимать отпечатки пальцев: мол, через чьи это грязные лапищи прошли желанные купюры?.. И потом этот твой Бурелом – он дальновидный. Он, явно в убыток себе, деньги в твой театр вкладывает, и, знаешь, зачем? Затем, чтобы будущее его детей и детей его детей было не лишено культуры. Детей-то своих все они в мечтах своих видят чистенькими. На катки, на теннис, на английский, на фортепьяно водят!.. Так что дают – бери!..

– Замолчи! – сказала я. – Ради всего святого, замолчи, Юра! Не лезь, куда не просят!..

– Молчу, уже замолчал... Слезы-то вытри – выход же твой!..

"Смертью любовника..." – отдалось во мне эхом и тут же подумалось, а почему эта замечательная мысль сформулирована в единственном числе, а не заменить ли его – на множественное?!

Наверное, я была действительно плоха, потому что ловила на себе настойчивый, тревожащийся взгляд Валентины, однажды она даже не удержалась, прошептала мне на ухо: "Подлец!" Я остановила ее: не хватало только разреветься на сцене.

Между нами, подругами, было давно заведено: если боль у тебя слишком еще острая, нестерпимая, и ты хочешь забраться в щель, чтобы никого не видеть и не слышать – забирайся, скули там одна в своей норе, никто с сочувствием не станет навязываться. Но когда захочется излить горе в жилетку ближнего: только свистни...

На Диму, студентика нашего, я вообще не могла смотреть, хотя он сильно подтянулся за то время, что я его не видела: учиться он умел и бесталанным, как мне показалось вначале, не был. Но для меня он являлся сейчас материальным, одушевленным символом Предательства. И хотя я прекрасно понимала, что уж он-то ни в чем не виноват, ничего поделать с собой не могла.

Мне было плохо, плохо до головокружения, до тошноты...

Но отыграла я нормально, сносно. Иногда взгляд мой отыскивал в зале Анастасию Ивановну – она, кажется, была довольна: а мне становилось досадно, что пригласила ее в такой неудачный момент.

Бурелом появился неожиданно. Только мы всей компанией разместились за столиком, специально для нас сервированным – Анастасию Ивановну и ее внучку мы тоже пригласили – только я попробовала прожевать кусок мяса – и поняла, что в горло мне ничего не лезет, как тут и увидела Бурелома, который стоял на пороге служебного буфета и высматривал кого-то...

Мне захотелось спрятаться – это был первый порыв. И мне захотелось подняться, чтобы он, не дай бог, не ушел, не заметив меня! Я не сделала ни того, ни другого – я оставалась на месте...

– Что с вами, Маша? Вы побледнели, – заботливо сказала Анастасия Ивановна.

– Неважно себя чувствую, – через силу, через парализовавшее меня волнение ответила я. И тут к столику подошел Бурелом.

– Не ждали?! – спросил он и улыбнулся самой дружелюбной улыбкой, на которую был способен.

– Как вы узнали, что я здесь? – спросила я.

Бурелом только загадочно улыбнулся: мол, неужели непонятно еще, что нет для меня тайн, нет и быть не может...

Все смотрели на Бурелома: Юрка с некоторым даже уважением (он понял, кто это), Валентина – с непониманием (только сейчас я подумала, что "лучшая" подруга ничего не знает), Дима – равнодушно взглянул на Бурелома и снова навалился на еду – студентам не каждый день выпадает сытный обед, Анастасия Ивановна – с настороженным удивлением, и Мариша – с ужасом. И особенно меня поразил этот несомненный ужас в глазах ребенка!..

Впрочем, мне некогда было анализировать чье бы то ни было поведение мне следовало задуматься над своим, потому что сама-то я, оказывается, смотрела на Бурелома с нескрываемо-радостной улыбкой. А он, похоже, и не ожидал ничего иного:

– Вы сразу скажете свое "да"? – спросил Бурелом, и я слегка опомнилась.

Тем более, что и камень мой заговорил, несносно пиликая. Если бы не это его пиликание, я не уверена, что не произнесла бы, действительно, уже готовое сорваться с языка: "да"... В эти первые секунды встречи я ощущала только возможность одержать Победу!.. Да, каверзные людишки, что держатся поближе к имеющим власть и деньги – люди эти поганые – но ведь как держатся! зубами, когтями! всеми своими присосками!.. И будь подобная власть у меня, Феникс не позволил бы себе такого поступка, такого откровенного пренебрежения мною. Он бы все ТЕРПЕЛ!.. Не то что вчерашний мой всплеск эмоций стерпел бы, а даже, если бы я плевала ему в лицо прилюдно! – с утра и до вечера, и каждый день, по графику!..

– Маша! – вдруг услышала я голос рядом с собой и ощутила нервное пожатие руки.

– Что, Анастасия Ивановна? – обернулась я на этот призыв.

– Маша, все-таки – с вами все в порядке? – она это почти прошептала, не желая, видимо, быть услышанной Буреломом.

– В порядке, в порядке... – грубо оборвал Бурелом Анастасию Ивановну.

Я еще не успела толком понять, чем вызвана эта его грубость, как услышала:

– Я обратилась не к вам, молодой человек, – старая библиотекарша произнесла эти слова ровно и твердо. Бурелом усмехнулся и, повернувшись ко мне, сказал:

– Теперь я, по крайней мере, вижу, что вы не одна такая, Мария Николаевна. Есть и другие камикадзе...

Сдавленно хихикнул Юрка – не смог не оценить шутку – но это его подхихикивание показалось мне весьма симптоматичным.

– Бабушка! – снова услышала я голос – на этот раз сдавленный голосок Мариши. – Бабушка! Ты не пугайся: он же слепой... Видишь, глаза у него белые-белые!.. А так он не страшный!..

Было ясно, что девочка уговаривает, успокаивает саму себя. Но взглянув на Бурелома, я поняла, что Мариша права: глаза Бурелома побелели больше обычного. Он тяжело и как-то многообещающе смотрел на старую женщину, которая вовсе его и не замечала.

– Маша! – повторила Анастасия Ивановна. – Вам нужна моя помощь?

– Спасибо, Анастасия Ивановна, мне ничего не грозит – это чисто деловой разговор с человеком, которому не резон меня обижать. Пока не резон. Не так ли, Лев Петрович? – спросила я.

– Лев и еще Петрович? – удивилась Валентина. – Теперь мне понятно про клетку... Вы присядете? – спросила она у Бурелома.

– Нет, похоже, это никогда не кончится!.. – не счел нужным отвечать Валентине Бурелом. – Давайте, Мария Николаевна, отойдем с вами в сторонку! Некогда мне!..

Я покорно встала и, пока усаживалась с Буреломом за дальний столик, обнаружила вдруг, что обстановка изменилась, что все вокруг нас оставалось тем же, только люди были неподвижны и безгласны: тихо стало, неестественно тихо...

– Простите меня, Мария Николаевна, за это вторжение, но мне важно поскорее получить ваш ответ. Вы ведь решились, я знаю.

Мое волнение достигло предела!.. Но и волнение моего камня тоже достигло предела, если, конечно, какой бы то ни было предел был ему положен. Я ощущала неприятные и назойливые покалывания, заставлявшие мое сердце биться с немыслимо бешеной скоростью – как перед выходом на сцену во время дипломного спектакля! Тогда мне тоже казалось: все, умираю умерла...

– Ну, давайте же, давайте – решайтесь!.. – напирал Бурелом.

Какой-то металлический блеск на щеках, что-то рубиновое на губах почудилось мне в лице Бурелома – может, Старик Алмазный захотел таким образом о себе напомнить – страдание его мне, во всяком случае, тут же вспомнилось – но этот отпечаток чужого облика на враждебной физиономии только запутал меня. Кто из них – кто?.. И вообще – двое ли их, моих "искусителей"?.. "Ангелов-хранителей"?..

И я вспомнила Черешкова. И он появился передо мной, бледный, напуганный, бормочущий: "Да, я, дурак, был все-таки ужасно неосторожен при пересечении улицы!.." И добавил: "Прямо, как мама Челе".

– Нет! – уже с настоящей злобой воскликнул Бурелом. – Это уже черт знает что!.. Откуда принесло этого придурка?!

Черешков стоял, не двигаясь с места, рядом с моим стулом и бормотал себе под нос.

– Да уж, – сказал Бурелом с сарказмом, – и защита же у вас... И этот туда же... Ну, давай, давай, показывай свой оберег!..

Я еще и опомниться не успела, и сообразить ничего не успела, – плохо сегодня у меня было с соображением! – как с изумлением обнаружила, что камень мой вместе с цепочкой уже на свитере и отбрасывает лучи – нервные, яростные... "Сквозь одежду прошел!" – изумилась я. А в ушах продолжал звучать голос Бурелома:

– Вам не кажется, дорогая Мария Николаевна, что жизнь обошлась с вами слишком жестоко: сегодня такой важный для вас день, а вы – бледны, явно плохо провели ночь, да и день, видно, ничем не порадовал!.. Несправедливо. Вам ли, такой молодой и привлекательной, переживать такие "обломы"!..

Удар Бурелома попал в цель: я снова видела Диму перед зеркалом гримерной и шубу Деда Мороза, чуть-чуть ему великоватую... Стало больно...

– Сказав свое "да", вы, Мария Николаевна, навсегда избавите себя от такого рода ударов.

"Знает. Он все знает про Феникса, – подумала я. – Откуда?"

– А теперь о нем... – Бурелом ткнул пальцем по направлению камня. Вот вам образчик того, как он разделывается с теми, кто ему не по нутру или не оправдал его надежд, – и Бурелом еще раз ткнул пальцем, но теперь уже в сторону Черешкова.

Было заметно, впрочем, что ему не очень нравится смотреть на камень. Я молча, заторможенно следила за жестами и словами Бурелома.

– Давайте, давайте, Маша, пора уже приходить в себя. Подумайте, какие перспективы открываются перед вами: "Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста..." – Он словно бы передразнивал меня. – Так откройте же свои уста, Мария Николаевна...

"Нет, не могу согласиться!.." – подумала я достаточно вяло, и тут же сильно, ухающе, вдребезги разбивающе предыдущую мысль, раздалось во мне: "Нет!.. Не могу!.. Не могу я отказаться!.." Наверное, сейчас я была похожа на рыбу, перед которой висит наживка из тех, от которых просто духу не хватает отвернуться. И пусть весь рыбий опыт подсказывает: не глотай, – все равно наживка так соблазнительна, так желанна...

– Ну, Мария Николаевна, ну же!.. Второго такого случая не будет. Вы торопитесь на следующую елку, да и я тороплюсь по делам, еще пара минут, и я сам откажусь от вас – мало ли достойных претендентов. Но мне-то интересны именно вы, именно ради вас я трачу и время свое, и деньги готов потратить немалые...

"Деньги, деньги..." – отдалось во мне эхом. Камень сиял на свитере режущим блеском, его импульсы ощущались моим сердцем, сначала как мелкие уколы, а потом – слились в один – болезненный и долгий укол... От этой боли я уже почти совсем перестала соображать. И только в тахикардическом ритме сердечных ударов билось во мне: "Не могу согласиться?! Почему?! Почему-почему?.. – Деньги! Он сам сказал – ДЕНЬГИ!.. Не могу отказаться... Не могу! Первый и последний шанс!.. Кто еще поверит в меня так?! Не могу согласиться!.. Мариша смотрела на него с таким ужасом – он страшный!.. А мне кажется уже вполне симпатичным – так что же со мной?! Не могу, нет, не могу..."

– Да отшвырните от себя этот камень, Мария Николаевна!.. Отшвырните!.. Ничего хорошего он вам не принесет!.. Не будьте жертвой этого старого дурака, который считает себя чуть ли не прародителем всего истинно талантливого на Земле!.. Да ничего нет вредоносней, чем его утверждения о добродетельности и чистоте таланта! Вот это и называется полным незнанием жизни, ее реалий! Обречен такой талант – вы понимаете – об-ре-чен! Да посмотрите на себя: вы же совершенно лишены орудий зашиты: ни пробивной силы, ни железных локтей, ни разумного эгоизма!..

– Но кого я должна вытеснять "железными локтями" – своих друзей, подруг, что ли?.. – спросила я, слабо сопротивляясь, уже предчувствуя колкий ответ, правдивый на сто процентов.

– Очнитесь, Мария Николаевна! Какие друзья-подруги?! УЖ не те ли, которые пальцем не пошевелили ради вас, когда вы остались без работы?! Нет, они-то уже давно поняли, что каждый выживает в одиночку – их уже никакой Алмазный Олух не проймет своими проповедями!..

– Да-а... – протянула я.

Вот они – рядом, как в стоп-кадре – Валентина с бокалом в руке недоуменно смотрит вслед мне и Бурелому; Юрка – подающий мне благословляющий знак: мол, "иди, иди – счастливица"!.. Но здесь же и Анастасия Ивановна... и Мариша... И они – другие, совсем другие... И уже, обращаясь только к Анастасии Ивановне и Марише, я мысленно принялась что-то объяснять про "волшебные" деньги: "Вы видите, это волшебник. Мне очень повезло – я встретила волшебника. У него все деньги – чистые!.." "Волшебных денег не бывает, – услышала я ответ Анастасии Ивановны, будто бы пробившийся ко мне через стену помех. – Бывают только деньги, нажитые честным трудом, и деньги награбленные и грязные. Чистые и грязные, вы понимаете, Маша... Только чистые и грязные..." Голос шел по нисходящей, все удаляясь и удаляясь, пока совсем не потух и не заменился в моих ушах голосом Бурелома:

– Я жду, Мария Николаевна, я жду вашего ответа!.. Мне показалось, я что-то начала понимать. Я пробормотала:

– Это так страшно, когда серая, безразличная субстанция наплывает, затягивая, поглощая все вокруг и саму тебя тоже... А нравственное пространство – это такое голубое, такое спокойное...

– Боже!.. Да вы бредите!.. – честное слово, в тоне Бурелома прозвучал страх за меня. Потом у него вырвалось. – Дурак, переборщил! – Он сделал движение ко мне, чтобы обнять, подхватить – я так поняла, во всяком случае, но был остановлен камнем, выругался и закричал. – Если вы еще понимаете меня, Маша, оставьте, оставьте эти свои разговоры нищих о нравственности! Что только не прикрывается этим словом: слабость, отсутствие жизненных сил и энергии, трусость, бездарность... Да поймите же наконец, настоящий талант потому и талант, что не связывает себя никакими запретами, в том числе и нравственными!.. И вы – вы сильная и талантливая – вы все можете!.. Вы все трудности преодолеете, и говорите, говорите свое "да". Одно ваше "да" – и кончится эта мука, что вы испытываете сейчас!

– Нет!.. – закричала я. – Нет, не могу!.. Не могу!..

"Не могу отказаться!.. Не могу отказаться... – пульсировало во мне. Не могу согласиться!.. Не могу..." – а наружу вырывалось лишь:

– Нет, не могу!.. Не могу!..

– Мария Николаевна! Маша!.. Чего не можете?! Какое "нет"?! Говорите же понятнее!.. – кричал Бурелом, уже не сдерживаясь.

А я еще раз повторила это свое:

– Нет, не могу!.. нет! – и успела только ощутить новый удар камня в сердце и потеряла сознание...

XV

Их было бы трудно различить, если бы не глаза...

Две одинаково театральные фигуры стояли в ногах моей постели. Оба посетителя смотрели на меня. Один – глазами, полными алмазного холодного блеска, другой – отвратительными бельмами...

Очнувшись, я сразу догадалась, что лежу на больничной койке, и присутствие гостей показалось мне вполне естественным.

Другое дело, что смотреть на них я не могла: оба были мне неприятны. Я помнила все, что произошло со мной, я понимала, что и Бурелом, и Алмазный Старик втянули меня в войну, как необученного новобранца, и я уже пала жертвой этой войны. Они, представляющие собой две крайности существования в этом мире, не пожелали понять, что от крайности до крайности – целая гамма возможных вариантов жизни.

Сволочи!.. Раздавили меня, проехались по мне колесами своей взаимной ненависти и пришли полюбоваться делами своими!..

– Ну, – раздался голос Бурелома, – теперь убедился – проиграли оба!..

– Как бы не так!.. – ожесточенно произнес Алмазный Старик ожесточенно и сварливо. – Я спас ее!..

– Ну, конечно, и теперь у нее распрекрасная перспектива: дрыгать ножками во все более и более занюханных кабаках, да под Новый Год, с голодным блеском в глазах шнырять по елкам!.. Блеск!..

– Этого не будет! Она не пропадет! Она бы и здесь не оказалась, если бы не твой фокус с этим голливудским засранцем! Но она все равно справится! У нее сильный характер! Она – человек со стержнем, твердым нравственным стержнем!..

– Была со стержнем. Надломил ты ей стерженек – вырубил ее зачем-то... Теперь она будет долго болеть, переживет депрессию, и последствия этой депрессии будут постоянно сказываться. А актер со слабым здоровьем!.. – и Бурелом снисходительно и соболезнующе покачал головой.

И тут я встала в рост на своей больничной койке и заорала во весь голос:

– Я УСТАЛА!.. ВЫ ЧТО – ГЛУХИЕ?! УБИРАЙТЕСЬ ОТСЮДА – ОБА!.. УБИРАЙТЕСЬ!.. И ТЫ, ЧУЧЕЛО АЛМАЗНОЕ, ЗАБЕРИ СВОЙ ПАРШИВЫЙ КАМЕНЬ!.. И ТЫ, БАНДИТ БЕЛОГЛАЗЫЙ, НЕ СМЕЙ МЕНЯ ХОРОНИТЬ!..

XVI

Шли дни за днями. Мама с папой, какие-то потерянные, несчастные, ходили ко мне почти каждый день, они научились уже пробираться по только им ведомым тропам, минуя больничные преграды. И рядом с ними, родными и любимыми, я постепенно возвращалась к жизни.

Возвращалась настолько, что ко мне стали – в приемные дни – пропускать посетителей. И первой такой посетительницей оказалась Верка, которую я ждала меньше всего.

– Ну, ты и разболелась, блин!.. Вместо тебя уже вокалистку взяли. А Мишку оставили... Ой, – вдруг прикусила она язык, – мне же велели не волновать тебя, блин!..

– Да ты и не волнуешь, Вера. Неужели я не понимала, что ждать меня не будут.

– Почему это, блин, не будут?! Раиска каждый день тебя вспоминает. А эта баба, которую вместо тебя-то – она склочная, противная. За свое, блин, зубами держится. Сидит как-то и губы толстые помадит и нас поучает, блин: запомните, мол, что все более или менее честолюбивые люди пытаются выдвинуться за счет других. "Разве нет?" – меня спрашивает. Ну, я, блин, и кивнула, хотя что она имела в виду, не поняла... Да, а тут еще знаешь, что было?! – И снова Верка смолкла, словно осеклась. – Нет, я лучше о другом. Я лучше расскажу тебе, блин, о своем ненормальном!.. Знаешь, чего учудил недавно?! Двух девок вызвал по телефону, там в объявлении было сказано, что, мол, все и всяческие услуги и даже танец живота. Ну, он им и приказал: танцуйте, услаждайте!.. А они – деревянные обе – какой там танец живота не тянут!.. Ну, он показал им по "лимону" – говорит, научитесь до утра получите, как в "Поле чудес", а не научитесь – гранату в вас швырну!.. И швырнул бы, он же дурак у меня, ты же, Машка, блин, его знаешь... Да я девок под утро выпустила...

Вот это жизнь!.. Усталость накатывала на меня стеной. Я уже прикрыла глаза, давая Верке понять, что пора уходить, да вдруг спохватилась, что она, похоже, не рассказала мне что-то важное. Я открыла глаза и спросила:

– А о чем ты хотела мне рассказать, что там у нас еще было?.. Да не бойся ты, врачи, как всегда, перестраховываются... Верка охотно заговорила:

– Бурелом чуть у нас не навернулся, блин. Раиса думала уже, что хозяин сменится...

– А что так?.. – голос у меня все-таки дрогнул. Верка подозрительно на меня посмотрела:

– А, может, не рассказывать, все-таки твой любовник!.. Я не стала опровергать, только произнесла:

– Продолжай, не бойся.

– Бомбу подложили в его "мерседес". Николай на месте погиб, а про этого тоже слух вначале прошел, что окочурился, блин... Да ни фига – уже через неделю в кабак заявился, как ни в чем не бывало.

Вера засобиралась. Я ее не удерживала.

– Мишка еще хотел к тебе заскочить. Остальные приветы передавали. Держи фрукты: я их, правда, не мыла. По дороге на рынок заскочила денег-то у меня теперь, знаешь сколько!.. – Она радостно засмеялась, а я понимала, что обижать ее не хочу и нет сил отказываться от ее фруктов, но есть я их не стану – не притронусь. – Да, еще забыла: Маруся наша тебе привет передает...

– Ну, и как там Маруся? – спросила я вяло.

– А чего ей сделается: кошек все, блин, кормит!..

"Ну что ж, – подумала я. – И кошки сыты, и волки целы..."

Очень жалко было Николая, до слез!.. Но, кажется, слезы я выплакала все – до конца жизни, без остатка...

Впрочем, все ли?.. Как знать...