Текст книги "Моя идеальная (СИ)"

Автор книги: Настя Мирная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)

Глава 32

Я буду верить, если никто больше не сможет

Шесть дней…

Шесть дней неизвестности.

Шесть дней боли.

Шесть дней страха.

Шесть дней слёз.

Шесть дней Ада.

Чувство такое, что весь мир оплакивает её. Вика без конца ревёт, запершись в четырёх стенах. Настина мать заливает слезами отцовский стол, каждый день являясь к нему в надежде, что есть новости.

Их нет.

Уже пять дней никаких новостей. Единственная новость была на следующий день после похищения. На загородной трассе нашли брошенную машину без номеров, залитую кровью. Артериальной. Принадлежащей Насте.

Одна надежда была на то, что кровь обнаружена на водительском сидении, а на руле её отпечатки.

Уже пять дней вся полиция области прочёсывает гектары леса и все близлежащие к тому месту посёлки. С каждыми сутками территория поисков расширяется. С каждыми сутками надежда гаснет.

При такой кровопотере шансов выжить почти нет. Особенно учитывая то, что проверены уже огромные территории леса вместе с собаками. В населённых пунктах перевёрнуты не только больницы и морги, но и каждый грёбанный дом.

Шанс был только на то, что кто-то подобрал её по дороге, но и поиск по области ничего не даёт.

Устало потираю глаза, подкуривая сигарету.

– Где же ты, сестрёнка? – сиплю, вглядываясь в дорогу, на которой нашли тачку.

Каждый день я приезжаю сюда и брожу по лесу, будто смогу обнаружить то, что не смогли сотни полицейских, собак и волонтёров.

Каждый день я еду от посёлка к посёлку в надежде, что найду её.

Каждый день я сбегаю от реальности.

Я не могу видеть свою девушку разбитой. Я не могу видеть своего лучшего друга, превратившегося в безэмоциональное, безжизненное существо.

В то проклятое утро Артём орал, плакал, проклинал, крушил, разбивал руки в кровь, а я ничем не мог помочь человеку, которого называю братом. Успокоил его в итоге мой отец.

Я, блядь, в жизни не думал, что смогу увидеть, как Северов рыдает на груди у моего бати.

В тот момент я вышел из кабинета, забился в какую-то коморку и, сука, сам разревелся как баба. Я, блядь, давился слезами и всхлипами, потому что мне было больно не только за друга и его невесту, но и, блядь, за себя. Я не просто привязался к ней. Я полюбил эту девчонку. Она стала частью моей семьи.

Зло стираю горячую влагу с ресниц, когда вспоминаю то кошмарное утро и делаю глубокую затяжку, но никотин перестал помогать. Так же как и крепкий алкоголь.

Сжимаю кулаки, вылезая из тачки.

Иду в лес.

Снова.

Брожу по нему, пока не начинает сгущаться темнота.

Снова.

Возвращаюсь к машине и катаюсь от посёлка к посёлку, тыча в каждую встретившуюся рожу Настину фотку.

Снова.

Люди только отрицательно качают головами.

Снова.

Запрыгиваю в лексус, завожу мотор.

– Я знаю, что ты жива, Настя. Не сдавайся. Я верю в тебя. Если больше никто не сможет, то я один буду верить. Возвращайся. Ты нужна всем нам. Но больше всего ты нужна Артёму. – хриплю, сдерживая разрывающие грудину рыдания.

Снова.

Торможу около подъезда. Поднимаюсь по ступеням. Вставляю ключ в замочную скважину. Толкаю дверь и замираю.

Снова.

Каждую ночь я прихожу к Северу со страхом, что он вскрыл на хрен вены, потому что в то ебаное утро он почти сделал это. Мы с отцом с трудом вырвали у него горлышко от разбитой бутылки.

Он сказал, что не станет жить без неё. И он не живёт.

Тёмыч превратился в ходячий труп. Жалкое подобие человека. Он не разговаривает. Не ест, пока я не сую ему в руки какую-нибудь жрачку и не приказываю жрать. Блядь, он реально стал зомбаком, который тупо выполняет команды и на этом всё.

Пару раз пытался напоить его, но ничего не помогало. Он напивался так, что просто отрубался, но тогда я хотя бы был спокоен, что он ничего с собой не сделает и будет жить. Пусть я и не уверен, что такое существование можно назвать жизнью.

Сжимая зубы, вынуждаю себя пройти вглубь квартиры.

– Как мне верить? – доносится из спальни севший сип друга.

Замираю на полушаге, потому что впервые за шесть дней слышу его голос. Прислушиваюсь, но других звуков не следует.

– Привет, Тёмыч. – выбиваю с улыбкой, которую приходится натуральным образом выжимать из себя.

Я давно смирился с тем, что он даже не реагирует на моё появление. Как и сегодня. Паркую задницу на кровать рядом с Севером.

Друг так глубоко вдыхает, что его грудная клетка начинает трещать, а потом поворачивается ко мне и хрипло выдыхает:

– Ты веришь, что она умерла?

Ловлю ступор на несколько секунд, изучая его осунувшееся лицо. Впалые щёки, выпирающие скулы, светлая щетина, чёрные круги под глазами.

Блядь, глаза…

Они больше не безжизненные. Пусть и не такие, как раньше, но в них хотя бы нет пустоты и светится огонёк сознания.

– Я верю, что она жива. – сиплю, сканируя его лицо на признаки понимания.

Северов опускает веки, глухо выдыхает и выбивает с хрипом:

– Пока хоть кто-то верит, надежда не угаснет.

Отец говорил мне то же самое, поэтому я и продолжаю так отчаянно цепляться за свою веру. Потому что знаю эту девчонку достаточно, чтобы понимать, что чёрта с два она так просто сдастся.

К тому же между уликами и словами уёбка Должанского есть нихеровая такая нестыковка. Он сказал, что задушил её, но, судя по всему, Настя была за рулём той тачки, пусть и истекая кровью, но она ехала на машине. И не могла просто испариться.

Озвучиваю это другу, но он только качает головой и снова отворачивается.

– Блядь, Артём! – срываюсь, хватая его за плечи и встряхивая. – Верь, блядь! Верь!

– Я верю, Тоха. – отбивает глухо, срывая с себя мои лапы. – Мы должны найти её.

– Пришёл в себя? – спрашиваю севшим от облегчения голосом несколько позже.

– Не уверен. Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.

– Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. – изо всех сил стараюсь звучать уверенно, но даже мне кажется, что уверенности в моём голосе недостаточно, чтобы даже себя убедить.

– А если эта мразь её забрала? – выпаливает Север, заглядывая мне в глаза.

Отвожу взгляд, потому что, сука, сам об этом каждый день думаю.

Вдох-выдох.

– Мы найдём её. Живой.

***

Семь дней…

Семь дней поисков.

Семь дней ночных кошмаров.

Семь дней бессонницы.

Семь дней борьбы.

Семь дней веры.

Я снова на той дороге. Глушу мотор и выползаю на улицу.

– Это бессмысленно, Тоха. – сипло выбивает Север после нескольких часов лесных поисков. – Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении.

Да, сегодня он поехал со мной, вернувшись, наконец в норму. Относительно. И выглядит, и говорит он всё ещё как ходячий труп, но хотя бы мыслит трезво.

А мне, сука, ещё страшнее становится от того, что если наши поиски не принесут результатов, то у него хватит мозгов выйти, блядь, в окно. Если раньше он тупо овощем был, то хоть не так стрёмно было, а теперь…

– И какие у нас варианты? – бубню растерянно, туша окурок о ствол дерева.

– Эта дорога ведёт на Карелию? – указывает взглядом направление.

Быстро догоняю, к чему он ведёт.

– Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти её хуй знает куда.

Друг с силой сжимает кулаки и выдавливает сквозь зубы:

– Она там.

Не знаю, как, блядь, можно быть в этом уверенным, но уже через несколько часов мы стоим в кабинете моего отца с просьбой расширить поиски на соседнюю область.

– Давайте говорить откровенно, ребята. – рубит отец, как всегда, прямо. – Артём, я рад, что ты смог прийти в себя и не сдаёшься, но я не могу давать тебе ложную надежду. – Север напрягается, а мне, блядь, даже страшно на него смотреть. – Потеря крови была критической. Около двух-трёх литров из тех пяти, что есть в человеке. Если кровь и удалось бы остановить вовремя, то без переливания Настя не протянула бы больше сотни километров. К тому же вряд ли кто-то стал везти истекающую кровью девушку так далеко.

– Пап! – гаркаю я.

Блядь, если он сейчас заберёт и эту надежду, то мой друг тупо покончит с собой. Никогда не понимал, как можно лишать себя жизни, когда кого-то теряешь, но вся соль в том, что Тёмыч просто не сможет жить без неё.

Даже после всего дерьма, что с ним произошло, он не жил нормально, пока не встретил ЕЁ.

Шесть лет назад он спас меня от толпы мудаков. Я был четырнадцатилетним пацаном, которого не столько эти уроды напугали, сколько то, с какой кровожадностью Артём размазывал их по асфальту.

Он же притащил меня домой. Избитого, но благодаря ему, живого. И собирался свалить, но батя настоял, чтобы он остался. Север шарахался каждый раз, когда отец поднимал голос. Это не осталось незамеченным папой, и он выслал нас с мамой из-за стола. Не знаю, о чём они разговаривали, но после этого Тёмыч почти год оставался в нашем доме.

Злой. Скрытный. Вечно хмурый. Агрессивный. Но постепенно принимающий человеческий вид.

Потом он съехал, купил себе хату и долгое время не появлялся, а я всё, сука, ждал, что придёт. Он мне как старший брат стал, хотя и вечно шпынял меня.

В следующий раз мы встретились на отцовский день рождения. Потом на мой. На мамин. Он начал приезжать на все праздники. И пусть он старше меня на четыре года, но со временем эта разница стёрлась, и мы стали друзьями, хотя он всё так же не посвящал никого в свою жизнь.

Его историю я узнал всего пару лет назад. И да, блядь, после того, как он приехал со мной в академку и увидел Миронову. Когда она вылетела из кабинета с улыбкой, которая его вставила до такой степени, что он перевёлся к нам. Именно в тот день я впервые понял, что он умеет улыбаться. Не просто натягивать лыбу на хмурое ебало, а именно, сука, улыбаться.

Наверное, всё же стоит поверить, что фраза «вторая половина» – не пустой трёп.

Нельзя жить, когда тебя разрывают напополам. И он не сможет.

– Мы должны попробовать, пап. – подбиваю глухо.

– Хорошо. Я свяжусь с коллегами в Карелии и начнём поиски там.

***

Восемь дней…

Восемь дней горя.

Восемь дней отчаяния.

Восемь дней ужаса.

Восемь дней холода.

Восемь дней надежды.

С самого утра мы с Тёмычем торчим в отцовском кабинете, отправляя запросы во все больницы. Поисками в моргах занимаются другие люди, потому что никто из нас не готов услышать: найден труп, подходящий под ваше описание.

Надежда угасает с каждым звонком, но мы не сдаёмся, продолжая упорно обрывать телефоны и факсы.

– Я за кофе. – поднимаюсь, разминая затёкшие от многочасового сидения мышцы. – Тебе принести?

Северов молча кивает, глядя в монитор ноутбука. Весь день подмечаю, что он не переставая сжимает и разжимает кулаки.

Я, блядь, просто не знаю, что ещё можно сделать, чтобы он не натворил дерьма.

Уговорил отца подключить нас к расследованию, только чтобы не свихнуться к чертям собачьим.

Ставлю перед приятелем пластиковый стакан и распахиваю окно. Закуриваю прямо в кабинете. Вообще-то батя за такое мне шею свернуть должен, но сегодня он уехал в Карелию, чтобы лично переговорить с высокими шишками и ускорить поиски. Север молча забирает у меня пачку и вставляет между губ сигарету, но так и не подкуривает.

– Долго мусолить её собираешься? – толкаю, косясь на приятеля, когда тушу свой окурок и выбиваю новую сигарету.

– Я собирался бросить. – отвечает хрипом. – Ради неё. – забирает у меня из рук сигарету и подкуривает от неё. – У меня нет сил бороться дальше. Не знаю, на сколько меня ещё хватит.

– Блядь, брат, не опускай руки. – бомблю в ответ на его признание, цепляя взгляд. – Ты сам сказал, что Настя в Карелии. Не знаю, как у вас это получается, но ты же чувствуешь, что она жива. Вы будто связаны.

– Нет никакой связи, Антон. Только оставшиеся крупицы веры, но и её скоро не останется.

***

Девять дней…

Девять дней смерти.

Девять дней тающей веры.

Девять дней тлеющей надежды.

Девять дней истекающих кровью сердец.

Девять дней до конца.

– Ни одной ёбаной зацепки за девять дней! – взрываюсь, хлопая крышкой ноута, когда прилетает очередной «тупик».

– Успокойся, Антон. – спокойно просит отец, поднимая глаза от своего компьютера.

– Как я могу успокоиться, папа?! Она будто сквозь землю провалилась! Ни живой, ни мёртвой нигде нет! – ору, скрипя зубами.

Мои нервы на пределе. Даже я уже теряю эту сраную веру.

– Антон…

Вылетаю за дверь просто потому, что уже не могу слушать его увещевания. Мы все понимаем, что нам остаётся искать только труп, но как, сука, сказать об этом Северу? Как сообщить, что девушки, ради которой он готов был на всё, больше нет в живых?

– Где же ты, Настя? – шепчу, поднимая глаза к небу, с которого бесконечно льётся дождь. – Где ты? Дай хоть какой-то знак.

Уже ночь. Тёмыч уехал час назад с потухшими глазами. Ещё немного и сдастся не только он, но и все остальные.

Запрыгиваю в тачку и еду к Вике. Не знаю, что мне это даст, но я должен её увидеть.

– Антон. – выдыхает, открыв дверь, и бросается на шею.

Обнимаю, а она заливается слезами. Заглядываю в глаза, но и в них нет никакой надежды.

Ухожу спустя пару часов, потому что заебался слушать, как она с матерью только и повторяют о том, что даже хоронить нечего.

Сука! Почему никто не верит в то, что эта девчонка не могла просто позволить себя убить? Почему все сдаются? Почему они все ломаются?

Вика… Вика, блядь, знает её почти так же хорошо, как и Север, но какого-то грёбанного хера оплакивает Настю, как покойника.

Половину ночи колешу по городу, но всё равно выезжаю на ту сраную трассу, где нашли тачку. Меня сюда как магнитом тянет. Я даже не понимал, куда еду, пока не оказался здесь.

На дорогу выскакивает девушка, и я резко бью по тормозам, едва не вылетая в лобовое.

Утыкаюсь взглядом в фигуру, которая замерла посреди трассы и смотрит на меня зелёными глазами.

Она, сука, стоит в нескольких метрах, но я слышу, как она говорит мне «спасибо», потом машет рукой в направлении соседней области и улыбается.

Моргаю, и видение исчезает.

Что за херень, блядь?!

Выпрыгиваю из тачки и оглядываюсь по сторонам, но никаких следов присутствия другого человека нет. Обшариваю ближайшую территорию, но пусто.

Кажется, у меня кукуха поехала, потому что я только что видел призрак, или фантом, или хуй его знает, что ещё.

На негнущихся ногах возвращаюсь к машине, щурясь от выползающего из-за горизонта солнца.

Солнце?

Прикладываю руку ко лбу, делая козырёк, и всматриваюсь, как из-за деревьев показывается огненный шар, который не появлялся на небе уже девять грёбанных дней.

А что, если это...

Мобила начинает орать. Смотрю на экран.

Тёмыч.

Трухать меня начинает раньше, чем поднимаю трубку, потому что звонок в такое время вряд ли предвещает что-то хорошее.

– Да. – вырываю сипом.

– Настя… Она в Карелии.

…знак?

Глава 33

Нельзя сбежать от прошлого

Ночь. Ветер. Дождь. Туман. Холод. Мрак.

Обрыв. Море. Волны. Скалы.

Боль. Страх. Отчаяние. Одиночество.

Вдох. Выдох. Вдох. Лёгкие до отказа.

Шаг.

– Не делай этого, Тёма.

Тихий голос. Лёгкое касание. Нежное тепло. Жар в груди.

– Тебя больше нет.

– Посмотри на меня, Тём. Я есть. Я здесь. Я с тобой.

– Не могу, Насть.

– Посмотри.

Сжимаю зубы, отворачиваясь от обрыва, но веки держу плотно сжатыми. Я не могу позволить себе понять, что ЕЁ нет. Что она всего лишь плод моей воспалённой фантазии. Воспоминание. Мечта.

– Открой глаза, любимый. – долетает едва различимый шёпот. – Прошу, Тём, посмотри на меня.

Вынуждаю себя разлепить веки и встретиться с глубиной зелёных озёр. Сердце замирает за рёбрами, как и дыхание.

– Настя. – выдыхаю задушено. Поднимаю руку, чтобы коснуться, но она отступает на шаг, качая головой. – Почему?

– Не надо, Тём. Ещё рано.

– Что значит «рано»? Что это значит, Настя?! – кричу сипом, потому что голос раздирает горло, а страх новыми волнами накрывает.

Её же нет здесь на самом деле. Она умерла. Он убил её.

– Подожди ещё немного, любимый. Скоро всё будет хорошо. Я вернусь к тебе. Обещаю.

– Ничего не будет хорошо, Насть. Шесть дней без тебя. Шесть дней я в Аду. Сколько ещё?

– Кругов Ада девять.

– Что это значит? Я даже коснуться тебя не могу.

Ответа не следует. Но я и не жду. Что мне может ответить человек, который больше никогда ничего не скажет?

– Закрой глаза.

– Для…

– Просто закрой глаза, прошу.

Схлопываю веки и жду. Сам не знаю чего. Время идёт. Слышу тяжёлое дыхание любимой девушки, а потом…

Тонкие пальцы пробегают по скуле. Ладонь накрывает щёку, согревая окоченевшую душу. Мягкое тело прижимается ко мне, разгоняя тепло.

– Обними меня, Тёма. – шелестит где-то в районе плеча. – Только не открывай глаза.

Со стоном боли кладу руки на её плечи.

Хрупкая. Холодная. Эфемерная. Едва ощутимая.

– Артём, выполни три мои просьбы. Только не задавай вопросов. – обдаёт дыханием мои губы. – Ответь на звонок.

– Какой звонок? – ощущаю прикосновение к губам. Слишком знакомо, чтобы не понять, что она закрывает мне рот пальцами.

– Ты поймёшь. Больше никаких вопросов. Времени мало. – я хочу спросить, что это значит, но боюсь даже слово произнести. – Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом. Ты нужен мне, Артём. Я не смогу без тебя.

– А ты нужна мне. Я тоже не могу…

– Я вернусь. Я обещала, что всегда буду возвращаться домой. К тебе. Я никогда не умру ради тебя. Ради тебя я буду жить. – служит мне ответом.

Налетает ураганный ветер. Сильнее сжимаю любимую, понимая, что этот ветер заберёт её у меня. А я не могу отпускать. Не готов.

– Последняя просьба. – говорит быстро, боясь не успеть. – Верь. Верь в меня. Верь в нас. Верь в нашу любовь. Пока хоть один человек верит, надежда не угаснет.

Новый порыв ветра. Ощущение тепла исчезает, и я снова замерзаю.

Просыпаюсь, но всё так же не открываю глаз, цепляясь за исчезающий образ. Нащупываю под подушкой холодный металл. Провожу пальцами, сжимаю рукоять.

Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом...

Как не думать, если желание покончить со всем этим кошмаром с помощью пули единственное, что во мне осталось?

Верь в меня. Верь в нас. Верь в нашу любовь…

– Как мне верить? – сипло спрашиваю у темноты, опираясь ослабевшими руками и поднимаясь на постели.

Помутневшими глазами изучаю унылую дождливую ночь. Последние шесть дней я полностью отключился от реальности только для того, чтобы не пришлось принимать тот факт, что Настя умерла. Что я больше никогда не услышу её голоса. Никогда не вдохну её запах. Никогда не загляну в глубину зелёных глаз. Никогда не коснусь гладкой кожи. Никогда не поцелую сладкие губы.

Она постоянно приходит ко мне во снах, но сегодняшний сон был другим. Он был таким же, как тот, который мне приснился после нашего первого секса. Он не был сном. Он был видением. И Настя… Она была не плодом моего воспалённого воображения. Она была настоящей.

Появляется Тоха. Как и каждую ночь здоровается и садится на край постели.

Все эти дни я был в сознании, но будто сторонним наблюдателем в собственном теле. Но нельзя же всю жизнь прятаться от реальности. В этом сне любимая сказала, что кругов Ада девять. Что если она говорила не о кругах, а о днях? Девять дней…

Решение принимаю мгновенно. Если через три дня мы не найдём её, то на четвёртый для меня всё будет кончено. Я в любом случае не живу, так какой смысл растягивать агонию и продолжать пустое существование?

Забиваю лёгкие кислородом, который врезается в лёгочную ткань иглами, раздирая в кровь, и задаю другу вопрос, который сейчас имеет самое большое значение:

– Ты веришь, что она умерла?

Оборачиваюсь, чтобы иметь возможность видеть его лицо во время ответа.

Антон какое-то время смотрит на меня, а потом с горячей уверенностью обрубает:

– Я верю, что она жива.

И эта вера горит в его глазах. Она звучит в его интонациях. Она растекается по воздуху, проникая в меня.

– Пока хоть кто-то верит, надежда не угаснет. – выдыхаю тяжёлые слова, которые сказала Настя в моём странном сне, понимая, что это самая важная истина.

Отворачиваюсь к окну. Если Тоха не сдаётся, то какого хера я опускаю руки? Я нужен своей девочке. Она не могла умереть. Не могла так просто оставить меня.

– Север, пять дней назад нашли ту самую тачку, на которой этот уёбок увёз Настю. – тяжёлый выдох. Сжимаю кулаки, вгоняя отросшие ногти в кожу ладоней. – На руле её отпечатки и… Её кровь на водительском сидении. Эта мразь сказала, что задушила её, но тогда…

Перевожу взгляд с друга на затянутое тучами небо. Сжимаю зубы до скрежета, потому что озвученная Ариповым информация порождает ещё больше вопросов, на которых сейчас нельзя зацикливаться, иначе я просто не протяну эти три ебаных дня. Закрываю глаза, чтобы избавиться от рези и жжения.

Антон подрывается на ноги и, цепляясь в мои плечи мёртвой хваткой, начинает меня трясти и орать:

– Блядь, Артём! Верь, блядь! Верь!

– Я верю, Тоха. – выбиваю сквозь зубы. У меня нет права сдаваться. Поднимаю на друга воспалённые глаза и добавляю уверенно. – Мы должны найти её.

Приятель глухо выдыхает и приваливается спиной к шкафу.

Я жадно глотаю воздух, которого слишком долго был лишён.

Даже если моя девочка выжила, то через что ей пришлось пройти? Если Должанский солгал об этом, то были ли правдой остальные его слова? Если он изнасиловал её…

Остервенело трясу головой, изгоняя из неё убивающие мысли. Нельзя сейчас расклеиваться. Моя любимая сильная. Она бы не сдалась, и я не должен.

– Пришёл в себя? – сипит приятель, сканируя моё лицо.

– Не уверен. – выдыхаю убито. В себе ли я? – Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.

– Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. – бомбит вроде ровно, но всё равно срывается на некоторых словах, выдавая собственную неуверенность.

– А если эта мразь её забрала?

Цепляю его глаза, задавая мучающий вопрос. Мы оба понимаем, что этот вариант нельзя отбрасывать, и именно он является самым вероятным. И самым ужасным.

– Мы найдём её. Живой.

Я стараюсь верить его словам, но выходит слабо. Страх липкой ледяной хренотенью растекается не только по телу, но и душу заполняет.

Как мне пережить ещё три дня, не думая о том, через что пришлось пройти Насте? Не представляя, что с ней произошло? Не загибаясь от догадок, что даже если она жива, то как сможет жить со всеми ужасами, через которые ей пришлось пройти? Со всем тем дерьмом, в которое её окунула эта мразь? И смогу ли я хоть чем-то ей помочь?

Как бы ни хотелось снова уйти в себя и погрузиться в анабиоз, чтобы не свихнуться к хуям, вынуждаю продолжать функционировать не только своё тело, но и мозг. Разгоняю все ужасающие мысли, сохраняя ясность сознания.

Заставляю себя поесть. Пусть и приходится заталкивать в себя жратву, но сейчас мне просто необходимы силы.

Три дня…

Надо просто протянуть эти три проклятых дня, а потом всё кончится. Если мы не найдём Настю, то я просто не смогу жить без неё.

Входя в спальню, бросаю короткий взгляд на подушку, скрывающую пистолет, который должен оборвать моё одиночество.

Спрячь пистолет в сейф и больше никогда не думай об этом...

С тяжёлым вдохом опускаюсь на кровать, вытаскивая из-под подушки свою смерть. Какое-то время тупо пялюсь на ствол, сжимая в руках. Прикрываю веки, опуская палец на курок.

Глухой выдох. Четырёхзначный код. Трёхдневная отсрочка.

Спать даже не пытаюсь. Так же, как и натянуть одеяло на окоченевшее тело. Впериваю глаза в потолок, прокручивая перед расфокусированным взглядом все улыбки, сменяющиеся эмоции, взмахи ресниц, оттенки взглядов своей девочки.

– Держись, малыш. Я верю, что ты справишься. Мы вместе сможем пережить это. Я верю. – шепчу непослушными губами.

И сам понимаю, что так оно и есть. Ну, конечно, верю. Не может быть иначе.

В ушах стоит фраза, брошенная ледяным голосом:

Хотелось посмотреть, захочешь ли ты трахать её после меня. Слабую. Сломленную. Униженную. Грязную…

Я ни за что на свете не откажусь от неё, что бы ни случилось. Если он сломал её, то я сделаю всё, чтобы вернуть любимую к жизни. По-другому просто нельзя. Она моя. В каком бы состоянии она не была, я не просто приму, но и буду любить ещё сильнее.

Только ближе к утру ловлю себя на том, что даже не допускаю мысли, что её нет в живых. Эта уверенность рождается где-то в районе замершего сердца и расползается по венам вместо пересохшей крови.

Давление в груди ослабевает, и даже дышать становится немного легче.

Она жива. Жива!

Это осознание вынуждает меня подорваться с кровати и начать мерить нервными шагами комнату, разгоняя мыслительный процесс.

Если слова этого уёбка о том, что он задушил её – ложь, то насколько правдивы и остальные? Он сказал, что тра…

Блядь! Нет! Не могу даже думать об этом!

Трясу башкой, пока комната не начинает раскачиваться.

Глубокий вдох. Треск рёбер. Зубы в сцепку. Пальцы в кулаки. Густой выдох.

Если Настя была за рулём той тачки раненная, то даже если бы он смог добраться до неё… Она потеряла много крови и вряд ли была способна к сопротивлению, а значит…

Сотня незаконченных предположений.

Откуда кровь? Он её порезал? Как этот урод мог насиловать её, если она истекала кровью? Чем больше крови теряет человек, тем сильнее ослабевает, а это значит, что она не могла кричать и вырываться.

Возможно ли такое, что всё сказанное этим ублюдком было плодом его больного воображения?

Если моей девочке удалось сбежать от него, и этими словами он просто хотел забрать у меня надежду?

Но где же она в таком случае? Почему её до сих пор не нашли?

Тоха рассказал, что в том месте, где была обнаружена тачила, уже всё обыскали, но следов никаких. Собаки теряли след на другой стороне дороги, а это может… Нет, не может, а должно значить, что Настю кто-то забрал. И это не уёбок, просто потому, что Настя уехала на его машине. Но кто тогда? Куда её увезли? Почему в полицию не поступало заявление о том, что кто-то подобрал на дороге раненную девушку? Вряд ли она где-то в городе или даже области, потому что ориентировки на неё отправлены в каждое медучреждение. Ими же залеплены все столбы, подъезды и доски объявлений.

– Где же ты, родная? – выжимаю хрипом, разглядывая десятки висящих над кроватью фоток. – Я обязательно найду тебя. Я верну тебя домой.

Едва затянутое тучами небо начинает сереть, бужу Тоху, храпящего на диване.

Внимательно осматриваю то место, где нашли тачку. Бесконечные дожди смыли все следы, но я будто чувствую её присутствие здесь острее, чем где-либо.

Несколько часов бродим по лесу, утопая по колено в грязи, но нас это не останавливает.

На меня снисходит понимание, что Насти здесь не было. Не знаю, откуда берётся эта уверенность, но она есть.

– Это бессмысленно, Тоха. Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении. – отрезаю хрипло, переводя взгляд на пустую трассу.

– И какие у нас варианты? – бурчит друг.

– Эта дорога ведёт на Карелию? – толкаю с кивком головы.

Арипов со свистом выпускает воздух и, потирая переносицу, устало качает головой.

– Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти хуй знает куда.

Понимаю же, что он прав. До боли стискиваю кулаки и прикрываю зудящие глаза.

Где ты, Насть? – спрашиваю мысленно, когда появляется за закрытыми веками.

Ледяной влажный ветер налетает порывом, пробирая до костей, но вот кончики пальцев обжигает неожиданным теплом. Слишком сильный контраст в этих ощущениях, поэтому вынуждаю себя открыть глаза и посмотреть на руку.

Давлюсь кислородом, когда замечаю тонкую, почти прозрачную кисть, сжимающую мои пальцы.

Я бы мог обмануться, но кольцо с изумрудом, таким же зелёным, как глаза любимой девочки, не оставляет мне шансов.

Поднимаю отяжелевший взгляд, пока не утопаю в глубине озёр. Вразрез с полупрозрачным телом, её глаза слишком яркие и живые. Лёгкая улыбка на губах и короткий кивок.

И я понимаю. Всё понимаю. Я знаю, где надо искать.

– Она там. – отрезаю уверенно.

Тохин батя, пусть и мягко, но обрубает надежду.

Не отпускаю. Цепляюсь в неё трясущимися пальцами. Вгрызаюсь раскошенными зубами. Молюсь онемевшими губами.

Держусь. Должен. Обязан.

И ты держись, моя маленькая. Не сдавайся. И я не сдамся.

Она жива.

Я знаю. Я уверен. Я буду бороться. Как и она боролась, когда у меня не было сил. Моя очередь.

Нельзя сейчас сломаться. Нельзя сдаться.

Ногти глубже. Сцепка крепче.

Не сдамся.

Держись, малыш. Я люблю тебя. Я верну тебя.

«Вместе, маленькая, не просто слово. Это моё обещание.»

Тяжёлое, но необходимое воспоминание.

Вместе, родная. Вместе мы справимся. Обещаю. Веришь?

– Верю. – шепчет эфемерный призрак моей девочки, глядя в глаза. – И ты верь, Тём.

Глотаю воздух, смешанный с кровью и болью.

И я верю.

– Мы должны попробовать, пап. – обрубает приятель.

Ещё одни сутки.

Восемь дней…

Остался один.

Смогу ли я бороться дальше? Сил не остаётся. Надежда гаснет. Вера испаряется. Заряд, полученный два дня назад, исчерпывает себя, оставляя отчаяние и холод.

Как держаться? Как бороться? Как жить? Как без неё?..

Раньше я думал, что я сильный. Я ошибался. Блядь, как же сильно я ошибался.

Настя…

Она изменила меня. Она сломала. Она разорвала. Она уничтожила. Она убила.

– Девочка моя, где же ты? Помоги мне. Помоги всем нам.

Чересчур больно. Не справляюсь. Закуриваю сигарету в спальне.

Я сдаюсь. Я ломаюсь.

Затяжка.

Нет сил.

Затяжка.

Самоубийство. Расчётливо. Ожидаемо. Желанно.

Не живу. Без неё не могу.

Четыре цифры. Холодный металл в руке. Отчаянная решимость.

Дуло к виску.

Страха нет. Я сломан. Я оледенел. Я убит.

– Не надо, Тём. – разлетается эхом тихий шелест.

Сильнее сжимаю веки. Больно. Страшно.

Я сошёл с ума?

Я хочу свихнуться, чтобы перестать чувствовать. Есть ли у меня выбор?

– Пожалуйста, родной, не надо. Ещё немного, и всё закончится.

– Сколько ещё, Насть? – шепчу обомлевшими губами. – Я не могу. Я не справляюсь.

Робкое тепло на руке, сжимающей «Макаров».

– Молю, любимый, не сдавайся. Молю, держись…

Держусь. Держусь, сука, из последних, убирая ствол в сейф.

Утром становится немного легче. Ночь забирает желание бороться, а новый день дарит слабую надежду.

У меня нет выбора. У меня нет права на слабости. Сейчас нет…

Второй день мы с Тохой обрываем все телефоны по больницам. Второй день ловим отказы. Второй день никаких зацепок.

Продолжаю верить. Продолжаю цепляться. Продолжаю борьбу с самим собой.

Если сейчас опущу руки, то потеряю все права называть Настю моей. Потому что она – сталь. А я? Кто я теперь? Ком из нервов и страхов?

Слабый. Разорванный. Полуживой.

Нельзя!

Сжимаю кулаки и зубы. Сгребаю остатки воли, веры, надежды. Грызу губы. Пью кровь. Заполняю желудок собственной плазмой. Похуй. Если это единственный шанс справиться, то я справлюсь.

Шесть дней я позволял себе разваливаться на части, потеряв надежду.

Больше никакой слабости.

Упираюсь руками в лёд, который окружает мою душу. С такой силой давлю, что он трещит. Я на коленях. Я, блядь, стою на коленях, вместо того, чтобы идти вперёд.