Текст книги "Журнал Наш Современник №4 (2001)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Как сообщил в ходе допросов Павел Кудинов, Яков Фомин пригласил его к себе в “адъютанты”, а потом сделал и руководителем военного отдела Вешенского исполкома, что вполне устраивало Павла Кудинова, который “был пока доволен” новой властью. “Однако Советская власть просуществовала всего один месяц, после чего вспыхнуло восстание казаков” (из допроса П. Кудинова 14 апреля 1945 г.).

Итак, казаки Вешенской, Казанской и Мигулинской станиц, державшие фронт против Красной Армии на северных границах Донщины, взбунтовались и к началу января бросили фронт, открыли его настежь перед наступающими частями Красной Армии. А спустя три месяца казаки этих же станиц подняли новый мятеж – уже против обманувшей их Красной Армии, против комиссаров, развязавших террор в отношении казачества. Это была реакция на предательство и обман, которым они подверглись.

Ответы на вопросы о причинах Вешенского восстания, которые давали во время допросов Харлампий Ермаков и Павел Кудинов, подтверждают глубину и точность анализа этих причин в “Тихом Доне”. Причины две: обман казаков, добровольно открывших Красной Армии фронт, и начавшиеся почти сразу же после этого красный террор, политика “расказачивания”, направленная на физическое уничтожение казачества. В романе “Тихий Дон” беззакония и зверства описаны с документальной правдивостью. “...То обстоятельство, что бросили верхнедонцы фронт, оправданием не служит, а суд до отказу прост: обвинение, пара вопросов, приговор и под пулеметную очередь” (3 – 4, 101). Чекисты дают в романе четкие указания, кого необходимо в первую очередь поставить под “пулеметную очередь”: “необходимо изъять все наиболее враждебное нам. Офицеров, попов, атаманов, жандармов, богатеев – всех, кто активно с нами борется, давай на список” (3 – 4, 114). Этот “список” дословно повторяет директиву о расказачивании от 24 января 1919 года, дававшую установку на “самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления”, а также “инструкцию” от 12 декабря 1918 года: “Лица, перечисленные в пунктах, подлежат обязательному истреблению: все генералы, духовенство, укрывающиеся помещики, штаб-и обер-офицеры, мировые судьи, судебные следователи, жандармы, полицейская стража, вахмистры и урядники царской службы, окружные, станичные и хуторские атаманы, все контрреволюционеры и – все казачество”.

Восстание вспыхнуло сразу в нескольких местах, и оно, бесспорно, готовилось.

Казак Мигулинской станицы К. Чайкин на заседании Верховного круга в Новочеркасске в мае 1919 года так рассказывал о начале восстания: “20 февраля (по ст. ст. – Ф. К. ) я получил известие, что был назначен ряд расстрелов. В Каменской подготовлялось восстание и организовывалась дружина. У меня были припрятаны винтовки и девять ящиков с патронами. Ко мне приехали казаки, забрали винтовки, патроны и уехали в Казанскую. Там уже собралось около 500 казаков. В два часа ночи окружили Казанскую, перебили 300 красных, установили свой порядок”.

А вот как описывает начало восстания, как оно происходило в Вешенской, в своей “Просьбе о помиловании” в Президиум Верховного Совета СССР Кудинов:

“В январе месяце 1919 года я был назначен начальником военного отдела... В это время в Вешенской был расположен карательный отряд, численностью в 250 человек. 27 февраля, когда сотрудники комиссариата собрались на работу, то с окраин станицы послышалась ружейная стрельба (это было 8 часов утра). Оказалось, что станица окружена, но кем – никто ничего не знал, а карательный отряд был захвачен врасплох. Комиссар и комендант бросились в трибунал, чтобы выяснить о положении, но последний исчез еще в 12 часов ночи, не предупредил ни того, ни другого. После краткой перестрелки карательный отряд бросился врассыпную, на правый берег реки Дона, в лес. Станица была занята конной сотней казаков, пришедших с хутора Решетовского. После, как выяснилось, восстание началось еще 25 февраля в хуторе Шумилине Казанской станицы и 26 была занята и станица Мигулинская”.

Начало восстания в романе “Тихий Дон” дается через восприятие Михаила Кошевого, и оно идентично тому, что рассказывает Павел Кудинов. “Выстрелы немо захлопали где-то за станицей, около сосен, в направлении на Черную. Мишка побелел, выронил папиросу. Все бывшие в доме кинулись во двор. Выстрелы гремели уже полнозвучно и веско. Возраставшую пачечную стрельбу задавил залп, завизжали пули, заклацали, вгрызаясь в обшивку сараев, в ворота... Началась гибельная паника” (3 – 4, 129). Как видите, в романе все началось также с окружения станицы и паники. Причем “выбили из Вешенской Фомина”, сообщается в романе, именно “решетовцы, дубровцы и черновцы” (3 – 4, 134).

Шолохов прекрасно знал, что окружила Вешенскую и захватила ее решетовская сотня, формировавшаяся из казаков хуторов, лежавших по речке Решетовке и вокруг станицы Вешенской, включая Черновку, Чигонаки, Дубровку и др. Как уточнил во время допроса 9 ноября 1944 года Павел Кудинов, “впоследствии, при большом увеличении этой группой стал командовать Суяров”.

Чтобы обо всем этом столь правдиво рассказать в “Тихом Доне”, необходимо было, опять-таки, все это знать. О том, как начиналось восстание в Вешенской, досконально знал Павел Кудинов, который последние недели перед восстанием был адъютантом у командира 28-й “красной” дивизии Фомина и заведующим военным отделом Вешенского исполкома и, как будет показано далее, принимал участие в подготовке восстания. Но, находясь в эмиграции, он, естественно, не мог рассказать об этих подробностях будущему автору “Тихого Дона”.

Об обстоятельствах начала восстания в станице Вешенской и ее хуторах столь же подробно знал руководитель Базковской группы восставших Харлампий Ермаков, являвшийся правой рукой Павла Кудинова. От него-то автор “Тихого Дона” и мог получить эту столь необходимую для романа информацию. Эта информация касалась в основном того, как развивалось восстание в Вешенской, – и именно эта информация легла в основу изображения восстания в “Тихом Доне”. Однако подробной информации о том, как начиналось и развивалось восстание в Шумилинской, Казанской, Мигулинской станицах у Харлампия Ермакова не было. Нет ее и в “Тихом Доне”.

Хотя первые выстрелы восставших прозвучали в Шумилинской и Казанской станицах, руководящим центром его стала Вешенская, где находились Кудинов и Ермаков, откуда и осуществлялось руководство восстанием. И это также получило правдивое отражение в романе. В ходе допроса 14 августа 1945 года Кудинов показывает: “После свержения восставшими в перечисленных выше станицах органов Советской власти, был создан белогвардейский казачий окружной совет, по рекомендации которого 12 марта 1919 года я был избран командующим повстанческих отрядов, с задачей создать из последних регулярные белогвардейские части для продолжения борьбы против Советской власти.

Приняв командование повстанческими отрядами... на базе этих отрядов я по своей личной инициативе сформировал 5 конных дивизий и 1 бригаду, которые после соединения с Донской армией Деникина мною были переданы под командование генерала Сидорина”.

Командиром 1-й конной повстанческой дивизии, по сути дела – главной дивизии повстанческой армии, базой формирования которой была станица Вешенская и ее хутора, он назначил Харлампия Ермакова – своего земляка, однополчанина и также Георгиевского кавалера всех четырех степеней. Это не было случайностью: по свидетельству Павла Кудинова в очерке “Восстание верхнедонцев в 1919 году”, Харлампий Ермаков с первых шагов восстания пользовался его особым доверием, а сам Кудинов в эти часы располагал полномочиями, подтверждающими, что он был одним из главных организаторов восстания.

Повстанцы захватили Вешенскую 27 февраля. “Того же 27 февраля была объявлена мобилизация и нарочные помчались с приказом по хуторам. Я же, учитывая цену связи и объединения, – пишет Павел Кудинов, – телефонограммой № 1 подчинил себе военные отряды станиц Казанской и Мигулинской и приказал формировать боевые отряды на местах властью командиров действующих частей; держать прочную связь с соседними частями и не забывать про взаимную выручку в бою. Правобережные хутора станицы Вешенской, до которых еще не докатился красный террор, не признав восстание, отвечали нерешительно.

Положение осложнялось: появившиеся темные силы – наемные роты красных – повели усиленную агитацию, нашептывая казакам, что борьба с Красной армией бесполезна. Я, не дожидаясь результатов объявленной мобилизации, приказал хорунжему Х. В. Ермакову немедленно сорганизовать правобережный боевой отряд и ждать дальнейших указаний”.

Это приказание не было случайным: именно Харлампий Ермаков, признанный герой германской войны, еще недавно служивший красным, мог поднять колеблющихся казаков правобережья Дона на восстание.

После этого, рассказывает в своем очерке Кудинов, он “совместно с членами окружного и станичного советов Д. и Б. собрал публичное собрание”, митинг, на котором призвал казаков, их сомневающуюся и колеблющуюся часть, к оружию: “Я вас не уговариваю, а приказываю потому, чтобы нам, родные братья, не быть перебитыми там, в песчаной степи... С нами Бог и правда!”.

На этом же митинге выступал и Харлампий Ермаков. Как вспоминает вешенец П. П. Лосев, “...его слова были какими-то взрывами высокого накала, примерно в таком духе: “Братишки, и чего ж вы стоите тут раздумываете! А расстрелы и грабежи в это время продолжают комиссары. Опомнитесь и стройтесь по сотням в поход!” Но огромная толпа казаков топталась на площади, не подавая признаков готовности к походу. Лишь немногие голоса выкрикивали: “В поход. В поход!” Ермаков в безнадежном отчаянии бросается с трибуны на коня и с места в намет скачет в сторону Еланской...”.

В день 27 февраля, когда повстанцы захватили Вешенскую, Ермаков все время рядом с Кудиновым, который с первых же часов, пока что самозванно, на основе “телефонограммы №1”, будучи руководителем военного отдела Вешенского исполкома, а потому имея доступ к связи, взял на себя руководство восстанием.

“Наступила ночь. Все утихло, только в военном отделе тускло светил огонек: то и дело звонил телефон, налаживалась связь, вызывались начальники действующих частей, которые передавали телефонограммы и пр. Я же со своим помощником, есаулом Алферовым, не отходя от аппарата, отдавал распоряжения казанцам, мигулинцам, которые вели бой с наступающими красными частями со стороны слободы Калач, Богучар и ст. Чертково. Утром 28 февраля... хорунжий Ермаков закончил формирование правобережного отряда... В ночь под первое марта отряд хорунжего Ермакова выступил на станицу Каргиновскую с расчетом на рассвете занять последнюю, дабы не дать противникам времени уничтожить находящийся там склад боевых припасов”.

Задание, понятное Харлампию Ермакову, с учетом того, что после возвращения домой, в начале 1919 года именно он как раз и возглавлял этот артиллерийский склад 15-й Инзенской дивизии. Судя по очерку Кудинова, задание это Харлампий Ермаков выполнил с честью: “Отряд хорунжего Ермакова перешел в наступление, выбил красных из занимаемых ими хуторов Токина и Чукарина, до утра преследовал отступающего противника в направлении станицы Каргиновской”.

Отзвуки этих событий, как уже говорилось выше, слышатся в “Тихом Доне”: “Приказом командующего объединенными повстанческими силами Верхнего Дона Григорий Мелехов назначен был командиром Вешенского полка. Десять сотен казаков повел Григорий на Каргинскую...” (3—4, 152).

Материалы следственного “Дела” подтверждают нашу мысль, высказанную в предыдущей главе: Харлампий Ермаков прошел с Кудиновым австро-венгерский фронт в составе 12-го Донского полка и был одним из самых приближенных его людей, доверенным человеком командующего объединенными повстанческими силами, Ермаков, как никто другой, знал историю возникновения Вешенского восстания, стратегию и тактику действий повстанцев.

Вот откуда в “Тихом Доне” удивляющее всех знание конкретики исторических событий на Верхнем Дону в первой половине 1919 года, та безукоризненная и достоверная правда о Вешенском восстании, которую автор “Тихого Дона” не мог нигде “вычитать”, но только взять из первоисточника.

 

Павел Кудинов и подполковник Георгидзе

Материалы допросов Павла Кудинова в ходе следствия, так же как и текст его “исторического очерка” “Восстание верхнедонцев в 1919 году”, представляют Кудинова единоличным и единственным руководителем восстания или, как он называет себя на допросах, “командующим восстанием”.

Но роль Павла Кудинова оценивается Шолоховым более скромно и сдержанно, чем в его собственных показаниях и историческом очерке. Эта достаточно скромная оценка Кудинова заложена в самом первом представлении его Шолоховым читателю: “Суярова на должности командующего объединенными повстанческими силами сменил молодой – двадцативосьмилетний – хорунжий Кудинов Павел, георгиевский кавалер всех четырех степеней, краснобай и умница. Отличался он слабохарактерностью, и не ему бы править мятежным округом в такое бурное время, но тянулись к нему казаки за простоту и обходительность. А главное, глубоко уходил корнями Кудинов в толщу казачества, откуда шел родом, и был лишен высокомерия и офицерской заносчивости, обычно свойственной выскочкам...

Начальником штаба выбрали подъесаула Сафонова Илью...” (3—4, 142).

Как покажет последующее развитие событий в романе, главным проявлением слабохарактерности Павла Кудинова была его зависимость от “кадетов”, подыгрывание их интересам за счет интересов казачества.

И здесь нельзя не удивляться проницательности молодого писателя, который постиг не только точный возраст командующего – 28 лет, – но и его непоследовательность в сложной борьбе интересов и влияний, проявлявшихся в ходе восстания, разобрался в непростой гамме этих сложнейших взаимоотношений. Для исторической науки, благодаря архивным изысканиям, непростой характер этих полных противоречий взаимоотношений стал ясен только сейчас.

Но, прежде всего, кто такие “кадеты”, и почему “кадеты” чуть ли не бранное слово, которое буквально не сходит с уст Григория Мелехова и его товарищей в романе “Тихий Дон”?

Как известно, основы Добровольческой армии были заложены генералами Алексеевым и Корниловым в ноябре-декабре 1918 года в Новочеркасске и Ростове-на-Дону. Прибыв на Дон, на встрече с Донским правительством генерал Алексеев заявил, что “Союзом спасения России”, организовавшимся в октябре 1917 года в Москве, главным образом из представителей кадетской партии, ему, генералу Алексееву, поручено было спасение России, с какой целью он и приехал на Дон. Добровольческую армию сформировали кадеты, вот почему к “добровольцам” и прилипла эта, ставшая уничижительной, кличка. А поскольку, начиная с января 1918 года, командующий Добровольческой армией генерал Деникин стал командующим всеми силами Юга России, включая и Донскую армию, – пренебрежительное прозвище “кадеты” стало общеупотребительным на Верхнем Дону применительно как к деникинцам, так и к красновцам.

В силу крайней непопулярности “кадетов” в массе простого казачества они были вынуждены держаться в тени и опираться на фигуры вчерашних фронтовиков, близких к народу, пользующихся доверием казаков, даже если они и были близки к прежней “красной” власти, которая предала казачество. Вот почему, готовя восстание, “кадеты” вышли на Павла Кудинова, – офицера из народа, полного Георгиевского кавалера, пользовавшегося уважением среди казаков. А он, в свою очередь, привлек к восстанию еще одного полного Георгиевского кавалера, Харлампия Ермакова, участника не только германской, но и – совсем недавно – гражданской войны на стороне красных. Такие люди – вчерашние фронтовики, в недавнем прошлом симпатизировавшие большевикам, в декабре 1918-го заключившие с ними договор и открывшие фронт Красной Армии, а сегодня вставшие на сторону повстанцев, были особенно ценными для организаторов восстания, потому что именно через них можно были наиболее эффективно влиять на массу казачества.

Вчерашние фронтовики, вернувшись в январе 1919 года домой, занимали достаточно высокие посты – тот же Павел Кудинов был вначале адъютантом Фомина, а потом руководителем военного отдела Вешенского исполкома, что облегчало ему участие в конспиративной подготовке восстания.

О том, что Павел Кудинов не был сторонним наблюдателем при подготовке Вешенского восстания, свидетельствуют воспоминания жителя Вешенской станицы П. П. Лосева: “В час восстания в Вешенской красноармеец караульной роты Василий, живший со мной во флигеле, отступая от восставших, выполняя, по-видимому, приказание командования, забежал в дом и крикнул: “Товарищ Кудинов! Контра восстала!” (Кудинов был в это время советским военнослужащим.) Василий побежал через Дон, а я остался в переулке. Я видел, как торопливо выбежал из дома вооруженный Кудинов. Он был в полушубке, крытом зеленым шинельным английским сукном, серой папахе, в высоких офицерских сапогах... Увидев Василия уже далеко на льду реки, Кудинов вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Скоро красноармеец упал на лед, а Кудинов исчез с поля зрения”.

По прошествии такого количества лет непросто реконструировать возможный руководящий состав заговорщиков, готовивших восстание на Дону. Но, благодаря изысканиям современных историков и материалам допросов Павла Кудинова и Харлампия Ермакова, некоторые фамилии уже обозначились: это бывший окружной атаман Верхнедонского округа, генерал 3. А. Алферов; его родственник, подъесаул А. С. Алферов; бывший начальник разведотдела войск Верхнедонского округа, подъесаул И. Г. Сафонов, а также агроном Суяров, урядник Емельян Ермаков, председатель Совета Данилов и др.

“Красновцы” стремились захватить в свои руки руководство восстанием, расставляя на руководящие посты своих людей. И наткнулись на жесткое сопротивление казачества, сопротивление, возраставшее по мере развития военных действий, которые далеко не всегда приносили повстанцам успех. В условиях тяжелейших военных действий военное руководство должно было находиться в руках людей, умевших воевать. Вот почему организаторы восстания были вынуждены пойти на компромисс. Компромиссной фигурой, устроившей обе стороны – и “красновцев” и местное казачество, – и стал Павел Кудинов – Георгиевский кавалер четырех степеней, офицер “из народа”, имевший, тем не менее, военное образование, с которым, по всей вероятности, у заговорщиков были завязаны отношения еще до восстания.

Как уже подчеркивалось выше, организаторам мятежа была необходима помощь таких казаков-фронтовиков, как Павел Кудинов, Харлампий и Емельян Ермаковы, Кондрат Медведев, – пусть некоторые из них и открыли два месяца назад фронт красным и даже сотрудничали с ними. Без опоры на таких авторитетных в казачьей среде “народных” офицеров, вышедших из массы казачества и пользующихся в народе полным доверием, пламя мятежа “кадетам” и “красновцам” было не раздуть. А главное, только такие, боевые и безоглядно храбрые офицеры, прошедшие фронт германской и гражданской войн, могли квалифицированно возглавить военные повстанческие подразделения.

На правах руководителя военного отдела окружного Совета Кудинов письменно разослал по всем действующим частям телефонограмму: “Ко всем действующим отрядам восставших казаков. Братья казаки! Мы окружены со всех сторон сильнейшим врагом; борьба отдельными отрядами без своевременной поддержки и взаимовыручки в бою приведет нас к неизбежному поражению и сраму. Чтобы не быть разбитыми, необходимо вверить общее командование армией одному лицу. Вашей волей требуется избрать себе командующего, которому вы с сознанием воина должны доверить свою жизнь. Ответ об избрании телефонограммой к 12 часам 8 марта. Начальник военного отдела

Кудинов”.

К вечеру 8 (21) марта 1919 года были получены ответы на эту телефонограмму, по которым Кудинов единогласно избирался на пост командующего всеми восставшими частями. Начальником штаба повстанческой армии был утвержден сотник Сафонов, который “с великой охотой согласился принять штаб” (3—4, 142).

Видимо, организаторы восстания выбрали такой, компромиссный, путь руководства восстанием: военную, тактическую власть отдать “офицерам из народа”, а политическую, стратегическую сохранить за собой, оставив в своих руках штаб повстанческой армии, в который входили бывший начальник разведотдела войск Верхнедонского округа сотник И. Г. Сафонов и два его “адъютанта” – “поручик Бахметьев – адъютант штаба по оперативной части” и “чиновник Сербич” – “адъютант штаба по строевой части”.

Возможно, эти “адъютанты штаба”, как головной структуры в армии повстанцев, подтолкнули Шолохова к созданию образа подполковника “товарища Георгидзе”, ответственного работника штаба повстанцев, направленного “кадетами” на Верхний Дон для руководства восстанием.

Образ “товарища Георгидзе” имеет в романе принципиальное значение. Он свидетельствует, что о роли деникинско-красновской закулисы в подготовке и руководстве восстанием Шолохов знал и воспроизвел ее с поразительной точностью. А это значит, опять-таки, что он имел на этот счет информацию из первоисточника, которому были доступны самые тайные секреты восстания.

Обратимся к сцене, где описывается прямое руководство подполковником Георгидзе армией повстанцев.

“– Ослабление активности противника на фронте Первой дивизии и настойчивые попытки его перейти в наступление на линии Мигулинская – Мешковская заставляют нас насторожиться. Я полагаю... – подполковник поперхнулся на слове “товарищи” и, уже зло жестикулируя женски белой прозрачной рукой, повысил голос...” (3 – 4, 168).

Как видите, этот белоручка-подполковник разговаривает с повстанцами как полный хозяин положения и при этом выговаривает им за допущенные верхнедонцами прошлые ошибки, когда два месяца назад они открыли фронт красным:

“– Вешенцы, да и вообще повстанцы, искупят свою вину перед Доном и Россией, если будут так же мужественно бороться с большевиками...”

“Говорит, а про себя смеется, гадюка!” – вслушиваясь в интонацию, подумал Григорий. И снова, как в начале, при встрече с этим неожиданно появившимся в Вешенской офицером, Григорий почувствовал какую-то тревогу и беспричинное озлобление” (3—4, 169).

Мелехов с пристрастием допрашивает Кудинова:

“...Офицер этот, из черкесов, он что у тебя делает?”

“– Георгидзе-то? начальником оперативного управления. Башковитый, дьявол! Это он планы разрабатывает. По стратегии нас всех засекает” (3—4, 170). И позднее, “в седле уже, медленно разбирая поводья, все еще пытался он отдать себе отчет в том неприятном чувстве неприязни и настороженности, которое испытал к обнаруженному в штабе подполковнику, и вдруг, ужаснувшись, подумал: “А что, если кадеты нарочно наоставляли у них этих знающих офицеров, чтобы поднять нас в тылу у красных, чтобы они по-своему, по-ученому руководили вами?” – и сознание с злорадной услужливостью подсунуло догадки и доводы” (3 – 4, 170).

Как видите, фигура подполковника Георгидзе имела принципиальное значение для Шолохова, – прежде всего, для обрисовки характера Павла Кудинова и его взаимоотношений с Григорием Мелеховым.

Но не только. Эта фигура важна для прояснения принципиального взгляда Григория Мелехова – и Шолохова – на Верхнедонское восстание как движение народное, противостоящее в равной мере и красным и белым, “комиссарам” типа Малкина и золотопогонникам типа Георгидзе. Народный характер, который сразу же приняло Вешенское восстание, понимают и его организаторы, и их доверенный человек – руководитель объединенными силами повстанцев Кудинов, – не случайно подполковника Георгидзе прячут от казаков в обозе Черновского полка, как неслучайна и смерть “товарища Георгидзе”: “...Шалая пуля его чмокнула в песик. И не копнулся вроде... Казаки, сволочи, должно быть, убили...” (3 – 4, 255). “Песик” на верхнедонском диалекте означает “висок”. Нужна была высокая точность выстрела и большой заряд ненависти, чтобы уложить сидевшего “на дышлине брички” в “двух верстах от линии огня” “товарища Георгидзе” выстрелом в висок.

“Убили товарища Георгидзе” (3 – 4, 253), – горюет командующий Кудинов и даже пытается произвести разыскания среди казаков, которые отказываются, “а по глазам ихним б... вижу – они ухандокали” (3 – 4, 255).

“– Ну, какой он нам с тобой товарищ, – отвечает Кудинову Григорий Мелехов... – Пока дубленый полушубок носил, до тех пор товарищем был. А – не приведи Господи – соединилися бы мы с кадетами да он в живых бы остался, так на другой же день усы бы намазал помадой, выхолился бы и не руку тете подал, а вот этак мизинчиком...” (3 – 4, 255).

Это свое барское нутро “товарищ Георгидзе” проявил уже в той сцене, где он был введен автором в действие и представлен Григорию Мелехову, – во время переговоров Кудинова с гонцом Алексеевской станицы, огромным казачиной в лисьем малахае.

Разговор этот закончился скандалом и резким ответом станичника-гонца: “И до каких же пор на православных шуметь будут? Белые шумели, красные шумели, зараз вот ты пришумливаешь, всяк власть свою показывает да ишо салазки тебе норовит загнуть”. После чего, пишет Шолохов, казак тихонечко притворил дверь, зато в коридоре так хлопнул входной дверью, что штукатурка минут пять сыпалась на пол и подоконники.

“Гордость в народе выпрямилась” (3 – 4, 166), – подвел итог этой сцене в романе Кудинов.

“– Хамство в нем проснулось и полезло наружу, а не гордость. Хамство получило права законности” (3 – 4, 167), – сказал подполковник Георгидзе в ответ на слова Кудинова.

Для подполковника Георгидзе казаки, трудовой и “служивский” народ, – хамы, звероподобные, дикие люди. Отсюда их ненависть к “золотопогонникам”, ничуть не меньшая, чем ненависть к “комиссарам”.

Отвечая этим настроениям фронтовиков, чтобы привлечь “служивские” массы казачества на свою сторону, организаторы восстания и пошли первоначально даже на то, чтобы сохранить некоторые аксессуары советской власти: сохранение Советов, но “без коммунистов”, отказ от погон, обращение “товарищ” и т. д...

Эти внешние приметы советской власти, сохранявшиеся на Северном Дону в дни восстания, не выдумка Шолохова, а достоверный, подтвержденный факт. Как не выдумка Шолохова и печальная судьба армии повстанцев после ее воссоединения с белой армией, – все ее части были расформированы, командиры дивизий и полков понижены до уровня сотников и хорунжих, командующий армией повстанцев Кудинов, переболев тифом, оказался задвинутым на задворки и назначен “дежурным офицером” при штабе Донской армии в Миллерове, а две недели спустя был “откомандирован в офицерский резерв в г. Новочеркасске”.

Не лучше сложилась судьба и у командира 1-й повстанческой дивизии Харлампия Ермакова, получившего после расформирования его дивизии должность “офицера для поручений при группе генерала Сальникова”, а позже – “помощника командира 20 Донского полка по хозяйственной части”.

“Кадеты” и после воссоединения армий не простили верхнедонцам декабря 1918 года, открытия ими фронта перед красными. Глубокой горечью проникнуты слова Павла Кудинова в очерке “Восстание верхнедонцев в 1919 году” о результатах объединения повстанческих сил с белыми: “...Как только соединились с Донской и Добровольческой армиями, опять начались всяческие виды законных и незаконных грабежей, опять завизжали свиньи, замычал скот, заржали последние казачьи лошадки, и все – к столу или для передвижения всевозможных тыловых паразитов...

Безответственные и безумные ватаги белых тыловых грабителей, контрразведчиков и карателей ежедневно старались вытравить из казачьих сердец чувства симпатии и солидарности к белой армии и этим увеличивали число красных. Естественно, что видя произвол и обиду на одной стороне, человек невольно ищет правду на другой, хотя и там ее не могло быть”.

Эти строки написаны Павлом Кудиновым в 1929 году, не в советской тюрьме, а на воле, им можно доверять полностью. Они объясняют метания и “блукания” Григория Мелехова, равно как и Харлампия Ермакова, стремившегося притулиться то к красным, то к белым. Они объясняют и характер разговора между генералом Фицхелауровым и командиром 1-й повстанческой дивизии Григорием Мелеховым после воссоединения Донской и повстанческой армий, когда в ответ на беспардонные оскорбления белого генерала комдив повстанческой дивизии готов был “зарубить его на месте”. Сцена, объективно вытекающая из всей тягостной атмосферы объединения Донской армии с повстанцами.

Тягостность этой атмосферы, беспардонного расформирования руководством Донской армии повстанческих подразделений усугублялась вдобавок и чисто военной несправедливостью, более того – необъяснимостью ситуации. Командование Донской армии, строго говоря, не имело ни права, ни возможностей подобным образом обращаться с повстанцами, хотя бы потому, что армия повстанцев была значительно сильнее Донской армии.

Как свидетельствует полковник Генерального штаба Донской армии Добрынин в книге “Борьба с большевизмом на юге России” (Прага, 1921), к началу марта 1919 года в руках Донской армии “насчитывалось всего 15000 бойцов”. Оказывается, удар конной группы по прямому направлению к восставшим Донское командование намечало не только ради “быстрого очищения Дона”, но и “усиления слабой Донской армии за счет восставших”.

Командование Донской армии достигло своей цели. Полковник Добрынин сообщает в своей книге, что численность Донской армии увеличилась с 15 000 бойцов в мае 1919 года до 45 500 в июле 1919 года.

Столь резкое уменьшение численности Донской армии к весне 1919 года объяснялось тем, что, как пишет Добрынин, “в декабре войска Верхне-Донского округа, минуя командование, начали мирные переговоры с Советским командованием и разошлись по домам, образовав к 25 декабря (7 января) громадный прорыв, открытый для вторжения советских войск”. Эта же цепная реакция захватила и другие части, в результате “в феврале 1919 года сохранившие в себе силу и уверенность остатки Донской армии отошли на р. Донец, прикрывая столицу Дона (Новочеркасск. – Ф. К. )”, сократившись всего до 15 тысяч человек. Численность повстанческих войск превосходила численность Донской армии более чем в два раза!

После прорыва 25 мая (7 июня) фронта конницей генерала Секретёва и соединения с верхнедонцами Донская армия сразу выросла с 15 000 до 45 500 человек, увеличившись на 30 тысяч бойцов, – за счет повстанческой армии, которая, будучи расформированной, влилась в ряды белых.