355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наш Современник Журнал » Журнал Наш Современник №8 (2004) » Текст книги (страница 11)
Журнал Наш Современник №8 (2004)
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 01:11

Текст книги "Журнал Наш Современник №8 (2004)"


Автор книги: Наш Современник Журнал


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

В. И. ХРУЛЕВ • Сталин в романе Л. Леонова «Пирамида» (Наш современник N8 2004)

В. И. Хрулев

СТАЛИН В РОМАНЕ Л. ЛЕОНОВА “ПИРАМИДА”

Обращаясь к образу Сталина, Л. Леонов сознавал, что ставит себя в сложное, противоречивое положение, обусловленное историческим и общественным опытом, сложившимся за многие десятилетия. Развенчание культа личности ошеломило писателя, как и большинство людей, масштабом репрессий и беззакония в 30-е годы, изменило ракурс взгляда на прошлое, дало толчок к более глубокому постижению истоков и причин диктатуры Сталина. Писатель не мог удовлетвориться теми сведениями, которые были в его распоряжении, и попытался поставить эту фигуру в контекст всей русской истории и менталитета народа. В изображении вождя Л. Леонов предстает и как исследователь, и как непосредственный свидетель, и как философ, осмысляющий глубинные корни явления с высоты исторического опыта и отношения к прошлому, которое было характерно для 80 – 90-х годов XX века.

При рассмотрении этой темы уместно учесть итоговые заключения современников вождя, среди которых назовем два. Одно принадлежит У. Черчиллю, который в 1959 году в связи с 80-летием со дня рождения Сталина выступил в палате общин английского парламента и, в частности, сказал: “Сталин был величайшим, не имеющим себе равного в мире диктатором, который принял Россию с сохой, а оставил ее оснащенной атомным вооружением”. Другое суждение принадлежит Леонову, который на последнем этапе завершения романа однажды заметил: “Когда человек убивает одного человека – он преступник, когда убивает троих – это маньяк, когда убивает миллионы – это национальная проблема”.

Сталин для Леонова прежде всего диктатор, сосредоточивший в своих руках всю власть в стране и ставший хозяином шестой части мира. В “Пирамиде” он предстает властным и опытным политиком, лицедеем, расчетливым прагматиком, смысл жизни которого заключен в осуществлении доктрины социализма. В сюжетном развитии произведения этот образ долгое время пребывает в тени, являясь недоступным ни для персонажей, ни для автора. В то же время личность вождя служит ключевой проблемой романа, его загадкой, точкой пересечения многих размышлений, споров и аналогий. Писатель создает ощущение таинственности, неразрешимости и даже зловещности того, что связано со Сталиным.

I

Прежде всего необходимо отметить одну особенность авторского отношения к персонажу. При всей узнаваемости фигуры вождя (вплоть до физических примет, известных каждому современнику) Леонов использует опосредованные обозначения: “Хозяин”, “вождь”, “диктатор”, “властелин”, “тиран” и т. д. Лишь однажды позволяет назвать его официальным именем “Сталин”, и это обозначение приобретает особую значительность и эффектность. Подобное отношение не случайно: оно отражает историческую реальность и сложившееся восприятие Сталина как хозяина страны, вождя, которое закрепилось в словесном выражении в 30—50-е годы и в этике обращения. Писатель констатирует степень возвышения его над народом, дистанцию, пролегающую между ними.

Леонов не называет имени вождя и потому, что его интересует механика диктаторского режима, которая независима от национальности и времени. Он исследует идеологию обожествления личности. Не случайно в романе проводится параллель между фараоном и вождем, несмотря на внешние их различия: “...если первый, дальний и плохой, проживал в безмерной роскоши, изображался с жезлом и плетью в скрещенных на груди руках, то второй, близкий и хороший, отличался похвальным аскетизмом, ходил в солдатской шинели без пуговиц и, по легенде, спал на походной койке”*.

Близость эпох, разделенных сорока веками, подчеркивается и повестью Вадима Лоскутова. Последний видит в Сталине кумира, претворяющего в жизнь заветные идеи человечества. Подобно египетскому фараону, Сталин выстраивает пирамиду тоталитарного общества и удостаивается канонизации при жизни: он объявляется “вождем всех времен и народов”. Подобно фараону, он увековечил себя в колоссальном памятнике, призванном вызвать всеобщее преклонение и страх: прочнее меди и превыше пирамид – “гора с человеческим лицом”. По аналогии с фараоном советский вождь утверждает мысль древних о том, что великий человек и после смерти продолжает свой жизненный путь в царстве бессмертия. Иначе говоря, Сталин в “Пирамиде” уже при жизни обожествлен, и произносить его имя всуе не положено.

Раскрытие образа диктатора осуществляется по принципу движения от внешнего к внутреннему, от опосредованного присутствия к непосредственной встрече с ним. Вначале в романе дан внешний аспект деятельности Хозяина: споры о нем, исторические аналогии, строительство гигантской статуи вождя и т. д. Затем, когда он исчерпывается, автор переходит к раскрытию внутреннего мира персонажа. На первом этапе он не отказывается от привычного антуража, подробно изображает кремлевскую атмосферу и бытовые детали, психологически убедительно передает отношения Сталина с высшим надсмотрщиком страны.

Для воссоздания исторического облика вождя писатель вводит жанровые сцены полудетективного характера: розыск предполагаемого беглеца Вадима Лоскутова, слежка за Ангелом…... Всё это должно подчеркнуть историческую подозрительность Сталина, его способность обнаружить в “безобидной служебной оплошности (...) расплод не менее чем эпохальных злодеяний”. В романе обстоятельно прослеживается, как из конкретного случая в силу своей подозрительности и одновременно проницательности вождь делает далеко идущие выводы. В ситуации с Вадимом Лоскутовым, выпавшим из-под контроля органов, Хозяин усматривает проявление “аппаратных несовершенств, в совокупности образующих общегосударственную гангрену”. Однако весь этот реалистически выписанный фон и предшествующая подготовка нужны Леонову для того, чтобы перейти к анализу внутреннего состояния вождя, его философии истории и исповедальному размышлению.

В монологе вождь предстает в состоянии духовного кризиса и ожесточения. Дважды в обращении к Ангелу ближайший соратник уведомляет о болезни Хозяина и вытекающей отсюда ответственности разговора с ним: “Его надо беречь, потому что другого у  н а с  уже не будет, а бывает, что можно убить  н и ч е м”.  Кремлевская тайна доверяется Ангелу в надежде на его помощь: “о н  очень болен... Даже верит, что ты настоящий ангел, до такой степени болен он”.

Л. Леонов вскрывает противоречие внешнего благополучия лидера и внутреннего краха его идеи. То, что происходит при встрече с Ангелом, свидетельствует о смятении вождя и его готовности поступиться всем ради сохранения режима и спасения человечества от индивидуализма. Правитель страны оказывается в трагических обстоятельствах, поскольку предвидит крушение социалистической идеи из-за биологического неравенства людей и тех разрушительных процессов, которые оно вызывает. “Обоюдная неприязнь меньшинства и большинства” способна растворить “библейскую святость первочеловека” и взорвать мнимое благополучие. В то же время он не может поступиться своей идеей или отложить ее воплощение на более поздний период, так как это стало бы крахом надежды, которую породили революционеры, и крушением деятельности самих вождей. Сталин становится заложником утопической доктрины и тех жертв, которыми оплачено ее утверждение.

Драматизм положения и в том, что на Хозяина падает ответственность за жертвы и репрессии. Крушение нового общества означало бы преступность мер, которые были предприняты ради его защиты. Положение усугубляется и тем, что он не верит близким соратникам и их способности продолжить избранный курс. Отсюда его недовольство, прорывающееся в иронии и жесткой язвительности, отсюда и кремлевское затворничество.

Диктатор обречен на одиночество. Он знает жестокие законы политической борьбы, психологию соратников, которых ведет к цели, и потому не может позволить себе ни слабости, ни откровенности. Сохраняя дистанцию между собой и остальными, держит свою команду в состоянии внутреннего напряжения и ожидания расплаты за каждый опрометчивый шаг. Свою непреклонность объясняет жестокостью обстоятельств, в которых происходит утверждение социалистических идей в России, несовершенством человеческой природы, ненадежностью идеологических установок, непредсказуемостью поведения даже самых преданных соратников. Именно поэтому, считает он, приходится идти на крайнюю меру, обеспечивающую гарантию выполнения намеченного, – расплату собственной жизнью. В его представлении идея укрепления государства оправдывает средства, а конечная цель покрывает издержки расходов. “Любовь к дальнему” обеспечивается самопожертвованием современников.

Положение усугубляется тем, что Сталин должен до конца играть роль человека-легенды, в то время как его внутренний мир и сознание раздираются противоречиями и сомнениями. Из монолога видно, что он не строит иллюзий относительно своей исключительности и воспринимает культ личности как временную защиту и воспитательную меру.

По мысли автора, вождь уже в начале 40-х годов предвидит свою судьбу и говорит о ней предельно трезво: “Посмертно побивая камнями усопшего тирана, потомки обычно не вникают в истинные причины его ожесточенья”. Сталин оправдывает себя тем, что в ситуации политического противостояния у него нет иного способа защитить идею социализма и единство России. По его логике, “неизбежная схватка равнозначных сущностей привела бы к крушению цивилизации, если не подоспеет сменщик... похлеще, но как бы с обратным знаком”.

В разговоре с Ангелом Сталин ироничен и самокритичен, позволяет себе язвительные оценки идеологической работы и прогнозов на будущее: “Штатные мои оптимисты сулят вековую отсрочку бури, а внештатные волхвы грозятся в ответ, что внуки их станут наподобие крыс ютиться в подвалах дедовских развалин”. И одновременно он безжалостен к окружающим, легко поступается человеческой жизнью ради общественных интересов; Сталин коварен, скрытен и неожидан в действиях. Мысль привлечь космического пришельца к выполнению своих планов возникла сразу же, как только был установлен и измерен потенциал его возможностей. Но впервые об этом вождь говорит после психологической подготовки Ангела. Гостю из космоса предлагается принять участие в совместной деятельности на благо человечества. Но Ангел воспринимает это предложение как вовлечение его в сомнительное кощунственное мероприятие: “Не покидало гадкое ощущенье, будто велели взорвать нечто громадней и святей любого храма”.

Леонов исследует философию, идеологию и психологию диктаторства на материале жизни России конца 30-х годов XX века, а также исторического опыта страны за последующие 50 лет. Русская история всегда отличалась тем, что интересы государства осуществлялись за счет беспощадного отношения к народу, а величие идеи мерилось числом жертв, принесенных ради ее осуществления. Дерзость замыслов и равнодушие к отдельной жизни стали не только особенностью исторического сознания, но и традицией менталитета, рожденного на пересечении европейского гуманизма и азиатского пренебрежения жизнью человека.

Свое диктаторство вождь рассматривает как естественную форму правления в России, подкрепленную жертвенностью народа и его безразличием к власти. Долготерпение и страх населения перед правителями позволяют ему манипулировать сознанием масс и обеспечить поклонение, граничащее с ненавистью.

Механизм создания культа личности представлен в романе в разных аспектах. Это и нагнетание атмосферы страха и виновности каждого в недостаточной преданности идее социализма и политической благонадежности. Это и упрощенное мышление по типу “свой – не свой”, и эксплуатация жертвенности русского характера, его готовности в момент отчаяния переступить через все: “Мы потому и страшные в мире, что по нашим повадкам нам ничего не жаль, себя в том числе, никаких руин не боязно, как завтрашней, желанной фазы на пороге всемирно обетованного освобождения от напрасности земной”. В этом признании Вадима Лоскутова отражена готовность к самому худшему, в том числе и к самоуничтожению.

Преклонение перед вождем поддерживается знаковой благодарностью народа типа гигантского канала из Баренцева моря в Средиземное и соответствующей скульптуры вождя “...с приданием ей религиозно-нравственного ореола для поддержания в потомках страха и послушания”. Это, наконец, и непосредственное появление Сталина перед народом на концерте в Кремле, и преподанный урок великодушия и милосердия к гостю, допустившему опрометчивый поступок, за который ему надлежало расплатиться жизнью.

Во второй части монолога представлено философское размышление о “национальном монолите”, на котором выстраивалось Российское государство. Вождь ставит под сомнение упрощенные интерпретации прошлого, которые преподносятся школьникам для воспитания “беззаветного интернационализма”, и предлагает взглянуть на все объективнее и глубже. Его интересуют духовные основы русского народа, знание которых необходимо в практическом плане. Речь идет о “пригодности русского племени как главного инструмента в решении поставленной задачи”. Логика размышления сводится к тому, что задержка в осуществлении конечных целей разрушительна для страны. Она размагничивает волю и идеалы, вызывает недовольство масс своим существованием, рождает движение вспять. Поэтому необходима “новая сила, способная оживить ржавеющие поршни. Ею может стать только та же энергия отбора, осуществляемая с еще большим свирепством...”.

Цинизм в осуществлении политических амбиций сочетается у него с признанием трагичности развития цивилизации, когда прогресс достигается жестокой конкуренцией и мобилизацией самых сильных и низменных страстей, далеких от гуманистических представлений: “Истории ни к чему столпы кротости и милосердия вроде Тихона Задонского, слезливого Франциска или того Юлиана Милостивого, который, по преданию, возвращал вошь в свои густые вьющиеся дебри, когда она падала из его бороды”. “Любовь к ближнему  о н и  объявят заповедью каменного века...”. Размышления вождя о самопожертвовании народа во имя идеи справедливости заканчиваются итоговым выводом: “Крупные операции истории производились сильными людьми в красных по локоть рукавицах”.

Диктатор отвергает христианское представление о страдании как пути самоусовершенствования и очищения человека в любви к ближнему, ставя на его место идею самопожертвования во имя любви к дальнему. Милосердие он предлагает заменить жестоким отбором, самоценность жизни – отношением к человеку как инструменту реализации высших интересов. Более того, мудрость правителя и искусство совмещения разнонаправленных интересов он заменяет на беспощадность и непоколебимость в движении к поставленной цели.

Практическая цель вождя состоит в том, чтобы вмешаться в природу человека, ослабить биологическое неравенство и снять источник нарастающих социальных коллизий. Дымков представляет возложенное на него поручение следующим образом: “...руку просунув в темное нутро человека... поослабить одну там заветную, перекрученную гаечку, пока с нарезки не сорвалась”. Технически преображение человека видится в том, чтобы бескровно, под видом чуда, закрепить мозговой потенциал людей “на уровне (...) евангельской детскости, то есть в стадии перманентного безоблачного блаженства”.

Грандиозная задача по унификации природы человека и манипуляции его сознанием содержит в себе не только антигуманный, но и дьявольский смысл, так как противостоит божественному творению человека: “...ибо любая насильственная операция над мыслью означала развенчание возлюбленных-то сынов Божиих в обыкновенное быдло, избавленное от мук и ошибок свободного выбора между добром и злом”. Более того, она объективно стыкуется в романе с замыслом Шатаницкого дискредитировать человека, вовлечь Ангела в неблаговидные поступки и сделать из него невозвращенца. В этом контексте замысел вождя предстает одним из рычагов “адского сценариста”, стремящегося спровоцировать человечество на самоуничтожение. В результате цель дьявола и намерение диктатора оказываются объективно связанными, и вождь предстает инструментом практического воплощения дьявольской задумки.

Художественная интерпретация Сталина в “Пирамиде” опирается и на бытовавшее в народе представление о нем как Антихристе, пришедшем погубить Россию с ее духовными корнями и потенциалом, обречь ее на самопожертвование ради всечеловеческого эксперимента. Замысел сатаны и революционное преображение мира с нормативным стандартом благ для каждого оказываются звеньями одной цепи. Поэтому в художественном плане писатель неоднократно подчеркивает незримое присутствие в кабинете хозяина Кремля темной силы.

II

Сложность монолога Сталина состоит в том, что в него включены и авторские размышления, которые укрупняют и обогащают политические суждения вождя, наполняют их публицистической глубиной и образностью. Л. Леонов вводит размышления о биологическом неравенстве людей и разрушительных последствиях его для социальной стабильности, о значимости исторической памяти народа, передаваемой из поколения в поколение, и губительности ее забвения, о боли земной и извечной мечте русского человека о земном рае и правде. Суждения вождя о природе русского человека, о его истории, психологии близки автору и многократно оговаривались в прежних произведениях и в романе “Пирамида”. Используя персонаж для озвучивания своих сокровенных мыслей, автор не только делает Сталина союзником, но и придает этим мыслям статус официального признания, почти государственной значимости.

Коварство монолога состоит в том, что авторская мысль может подключиться к суждениям персонажа, замещать их, дополнять и затем так же неуловимо отмежевываться от сказанного и даже демонстрировать свою непричастность к изображенному. Разграничение мыслей автора и персонажей осложнено и тем, что писатель вводит в повествование свой комментарий сказанного, что создает впечатление дистанцированности автора от изображенных событий. Однако этот характерный для Леонова прием амбивалентности, размытости источника информации не может ввести в заблуждение.

Развернутый комментарий автора, подстыкованный к речи вождя, дополняет его размышления с высоты 80—90-х годов, соотносит их с развитием событий всего XX века. Этот переход осуществляется с помощью связующих допущений, за которыми следует авторская догадка и версия: “ Видимо , кремлевского властелина тревожило предчувствие...”, “ Наверно , сразу по восшествии на престол...”, “В ту пору еще никто не думал ...”. С помощью подобных уточнений, перерастающих далее в развернутые суждения, писатель связывает одну часть монолога с другой, образует единое мышление, соединяющее уровень сознания довоенного времени и конца века.

Сам авторский комментарий неоднозначен по своему содержанию и форме. Он может быть прямой оценкой суждений вождя, отражающей действительное отношение к его идеям. Но комментарий может стать и декоративным приложением с охранительной целью. Более сложен комментарий, который имитирует благонадежность автора или солидарность его с нынешними оценками, но по сути содержит в себе лукавство, таит надежду, что читатель не будет излишне доверчив к авторским уточнениям...…

После завершения сцен с вождем писатель осуществляет поэтапное снижение и перевод всего изображенного на уровень художественной мистификации. Механизм этого снижения в романе отработан и использован неоднократно. Прежде всего автор ставит под сомнение источники информации о происходящем. Он указывает на недостоверность версии Никанора Шамина, который склонен “увязывать воедино реальные и едва подозреваемые сущности мирозданья”, вплетать в канву действительности фантастические прогнозы своей подружки. Далее становятся под сомнение подробности, связанные с приглашением Ангела к вождю.

И хотя последующие уточнения окрашены легкой иронией, что создает двусмысленность истолкования, Леонов целенаправленно “размывает” произошедшие события и дистанцируется от их изложения. Он заявляет, что монолог кремлевского диктатора нельзя считать достоверным документом, тем более что он произнесен “без свидетелей и стенограммы”. Сам портрет вождя вызывает у него неудовлетворенность бытовым ракурсом и отсутствием “должной политической подоплеки”. По мысли писателя, этот портрет выглядит “всего лишь рукоделием пылкого и небесталанного (...) почитателя из смятенной, безличной толпы, на коленях аплодирующей своему кумиру, только что осознавшему жуткий апофеоз доктрины”. Правда, он уточняет, что современники имеют право на собственное суждение о личности вождя, который столько дней и ночей беспощадно распоряжался судьбой, жизнью, достоянием их отчизны, “чтобы завести ее в цейтнот истории”.

Писатель даже считает, что уместнее бы тут оказался “судебно-патологический анализ его деятельности” на основе “бессчетного множества и причудливого разнообразия казней”. Венцом исследования, считает он, мог бы стать “мистический аспект этой незаурядной личности”, как она представится однажды прозревшему потомку.

Иначе говоря, от художественного изображения вождя писатель переходит к критическому анализу своих картин и к нейтрализации того впечатления, которое они способны вызвать у читателя. Комментарий автора предстает самоиронией , с помощью которой завуалируется его истинное отношение к предмету изображения. Однако это открытое, демонстративное дистанцирование от эпизодов вызывает скорее обратную реакцию. Оно воспринимается как художественный прием, с помощью которого автор получает право сказать то, что считает необходимым, и одновременно защитить себя от упреков тех, кто готов обвинить его в терпимости к сталинской диктатуре и нежелании разделить нигилистический пафос по отношению к 50-м годам, который был характерен для современников писателя.

Таким образом, отношение к персонажу неоднозначно и противоречиво. Леонов стремится запечатлеть атмосферу сурового и жестокого времени, в котором беспощадность и преданность идее были естественными нормами, а вся жизнь страны была нацелена на укрепление мощи Родины и готовности совершить ради нее личный и общественный подвиг. Эта ориентация на самопожертвование и приоритет общественного долга над личной жизнью рассматривается писателем как историческая реальность, разрушительная для народа и страны в целом. Восприятие России как осажденной крепости создавало милитаризованное общество, рождало психологию, изуродованную страхом и лицемерием. Судьбы семейства Лоскутовых, Филументьевых, Тимофея Скуднова служат корректором и аргументом, противостоящим идее “любви к дальнему” и оправданию тягот, выпавших на долю нескольких поколений народа...…

Монолог вождя явился завершающим звеном в цепи философских размышлений о судьбе России и ее нынешнем состоянии. Он обнажил не только тупиковость идеи революционного преображения человечества, но и готовность ее лидеров пойти на безумные действия ради конечной идеи: превратить Россию в жертвенный костер мирового пожара, привлечь космические силы для поддержания своих возможностей. Волюнтаризм и жестокость замысла вождя обнажают масштабность авантюризма, заложенного в самом механизме государственной системы и сосредоточения власти в руках диктатора.

Обращение к исторической судьбе Сталина вызывало повышенную требовательность, продуманность художественных решений и взвешенность оценок. Писатель сознавал, что созданный им образ и его интерпретация будут одним из последних свидетельств современника вождя и крупнейших событий ХХ века. Как мыслитель Леонов стремился сохранить объективность и независимость от крайних точек зрения. Он понимал, что должен оставить потомкам не просто еще одну версию, но память, обладающую исторической достовер-ностью и философской глубиной, память, дающую основание для следующего этапа осмысления этого явления.

Автору “Пирамиды” важно было найти эпицентр координат, образующих противоречивость диктаторства и его истоки в русской истории. В этом плане монолог вождя явился творческим открытием романа, ключом к отражению внутренней драмы Сталина и его идеи. Духовный крах вождя накануне великих испытаний – это знак беды, вызревавшей внутри “железного” руководства, беды, задержанной вначале Отечественной войной, потом смертью вождя, затем проявившейся в бестолковых и путаных попытках реформировать социализм, застое и крахе великой державы.

Заслуга Леонова состоит в том, что он показал истоки грядущего краха, связал их с историческим путем России и природой диктаторской власти. Роман является, по сути, художественным исследованием советской эпохи. Сам образ пирамиды применительно к судьбе России XX века служит знаком “иронии истории”, безжалостно отметающей благие намерения властей, высокие, но нереальные идеи, вскрывающей трагедию народа, совершившего подвиг во имя демонов, овладевших им. И как итог – идейное и нравственное пепелище, оставленное потомкам в назидание и поучение.

Горек конец этой книги. В ней спрессовалась боль писателя за судьбу России, за неустроенность настоящего, беспросветность будущего, за ту жестокую цену, которой оплачена жизнь народа, за те утраты, которые принесли революционные эксперименты XX века. И одновременно в книге звучит грустное раздумье о неповторимом и никому не ведомом предназначении России в современной цивилизации.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю