Текст книги "Светят окна в ночи"
Автор книги: Наиль Гаитбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
В одной стороне зала раздался топот, в другой – аплодисменты. Аудитория раскололась. Председательствующий стучал карандашом по графину, но стука этого никто не слышал…
* * *
– Ну, и что теперь будем делать, Хабиров?
Секретарь парткома смотрит на Гумера тяжелым взглядом, потом переводит его на представителя горкома комсомола. У того вид побитой дворняжки, но глаза злые.
– Просто поразительно! – говорит он, косо взглянув на Гумера. – Такого у нас еще не было… Я так считаю, Иван Павлович: Хабиров проявил вопиющий факт безответственности. Он – поджигатель…
– Чего-чего? – недовольно спрашивает секретарь парткома. – Давай-ка без ярлыков… Ты почему не посоветовался, Хабиров? Взял и вылез на трибуну. И перебаламутил собрание.
– Он его просто сорвал, – вставляет представитель горкома. – Повел за собой отсталые элементы.
– Какие отсталые элементы? – вскидывается Гумер.
– Крикуны и бездельники, люди, сводящие личные счеты. Вот чьим рупором вы, товарищ Хабиров, стали!
– Я высказал свое мнение. Оно было поддержано и дополнено другими комсомольцами. Так что выбирайте, пожалуйста, выражения.
– Он считает, что он прав! – возмущается представитель горкома, обращаясь к секретарю парткома. – И вы его слушаете!
– Ладно, – говорит секретарь парткома морщась. Ему не нравится разговор, но он не знает, как его продолжать дальше: с одной стороны, с другой стороны… Раньше бы – знал, сейчас время изменилось, и надо думать, прежде чем решать. Как ни крути, а наломал Хабиров дров, конечно. Теперь объясняйся, как да почему… Виданное ли дело – прокатили секретаря комитета!
Когда бюллетени подсчитали, даже глазам своим не поверил: всего десять – за, остальные – против. Спросят – куда смотрел, что ответишь?..
– Ну и что будем делать? – повторяет он свой вопрос. – Надо же секретаря избирать!
– Согласовать с горкомом кандидатуру надо, – говорит представитель, обиженный на то, что секретарь парткома уводит разговор в сторону.
– Какую? Кого?
Вопрос его повисает в воздухе, потому что ни к кому не обращен персонально. Представитель горкома пожимает молча плечами – дескать, не при Хабирове же обсуждать, он свое дело сделал. Хабиров молчит, поскольку все, что хотел сказать, уже сказал.
– Я могу идти? – спрашивает он.
– Иди, – машет рукой секретарь парткома. – Но ты себя победителем не чувствуй, Хабиров. Мы еще вернемся к этому разговору.
* * *
А на фабрике тем временем шла подготовка к проверке идеи Сафарова. Несмотря на отрицательное мнение инженеров, участвовавших в первом обсуждении у генерального директора, на письменное заявление главного механика, в котором принципиальные возражения сопровождались весьма резкими оценками деятельности главного инженера фабрики, – несмотря на все это Сафарову удалось настоять на проведении эксперимента. Выбор свой он остановил на первом агрегате. Из-за него Гумер накануне едва не поссорился с Ямилей.
Сафаров появился в цехе вместе с главным энергетиком и главным технологом. Ямиля, предупрежденная им по телефону, тоже была здесь. Она в разговоре не участвовала, но на лице ее читалось настороженное внимание и озабоченность.
Чертежи и расчетные листы были разложены прямо на кожухах дымососов, новый двигатель для барабана стоял тут же, и рабочие начали уже снимать упаковочные доски, откладывая их аккуратно в сторону.
– А где Хабиров? – спросил главный энергетик у начальника цеха Казаргулова. Тот явился с опозданием и, смущенный, скромно держался в тени. Черт бы побрал этого вахтера: знает ведь в лицо, а проявил принципиальность – не пустил без пропуска, пришлось звонить в бюро, объяснять, как да что. За двадцать лет работы первый раз забыл переложить удостоверение в новый пиджак – недаром не хотел надевать на работу, нет, жена настояла – покажись в обновке, вот и показался! Позор на седую голову, глаза теперь ни на кого не поднимешь. Он так ушел в свои переживания, что не понял вопроса главного энергетика и дождался, пока тот раздраженно не повторил: – Где Хабиров, спрашиваю?
– Тут должен быть, – растерянно ответил он, ища глазами Хабирова, словно он и вправду где-то рядом прятался.
– Хабиров у генерального директора, – сказала Ямиля нарочито громко.
– Чего он там потерял? – удивился главный энергетик и укорил начальника: – Порядка у тебя не вижу: и сам опаздываешь, и подчиненные не торопятся… Вызвал, что ли?
Казаргулов пожал плечами, посмотрел на Ямилю, но та не стала пояснять. Она знала, что Гумер сам напросился на прием к генеральному директору объединения и велел ей как можно дальше тянуть переоснастку агрегата, надеясь, что ему удастся остановить эксперимент. Только как тут затянешь, если у нее никто и не собирался спрашивать разрешения. Сафаров не только главных специалистов сюда привел, но и молодых инженеров с другой смены во главе со сменным механиком Абдрашитовым: он его опекал с давних пор и прочил на замену Гумера. И это была, конечно, более реальная кандидатура, чем Ирек, который после комсомольского собрания оказался вообще не удел.
Абдрашитов, почти одногодок Гумера, отличался завидным оптимизмом, балагур и весельчак, был незаменим в любой компании, с Сафаровым находился на короткой ноге и уже в силу этого относился к механику цеха иронически. Может быть, потому Гумер не очень ему доверял и старался в его смену быть в цехе.
Почему Сафаров решил начинать эксперимент во время ее дежурства, Ямиля, честно говоря, не понимала, хотя, зная главного инженера, отнести на счет случайности это никак не могла. Чувствовала – есть тут какой-то подвох, только вот для кого?
Она оглянулась на Абдрашитова, стоящего с инженерами в сторонке, тот широко улыбнулся и двинулся к ней, поняв ее взгляд как приглашение к разговору.
– А ты все красивее и красивее день ото дня, – шепнул он ей на ухо, талантливо склоняя ухоженную голову к ее плечу. – Жаль, никак мы с тобой не состыкуемся: я сплю, ты работаешь, и наоборот. Кошмар какой-то! Так и завянешь во цвете лет без женской ласки.
– Фу, Асхат! – поморщилась Ямиля. – Нельзя без пошлостей, да?
С ним рядом она всегда чувствовала себя свободно и уверенно, не придавая ровно никакого значения его дежурным комплиментам: он со всеми девушками так разговаривал – вроде бы намекая на какие-то особые отношения, но все знали, что был он железно предан и верен своей красавице жене, которую привез из далекого Ташкента. Ямиля видела однажды ее мельком – и в самом деле, не зря люди говорили. Ничего, конечно, в ее отношении к Абдрашитову не изменилось, но тем не менее общаться с ним она стала без прежней настороженности.
– Можно, но зачем? – отвечая на ее колкий вопрос, сказал Абдрашитов. – То, что ты называешь пошлостью – извлек из самой глубины своей души…
– Лучше скажи, зачем ты здесь?
– Я? А кто лучше меня знает эту старушку, которую сегодня решили выдать замуж? – он кивнул на агрегат.
– Ну, положим, я ее не хуже тебя знаю… Не темни, выкладывай – что и зачем?
– Браки совершаются на небесах, дорогая Ямиля! – уклончиво заметил он, и она поняла, что Абдрашитову не хочется говорить об этом.
– А ты уверен, что все обойдется?
– Как тебе сказать… Может – да, а может – и нет. В конце концов наше с тобой дело маленькое. Тут, – он показал глазами на главных специалистов, – считай, весь синклит собрался. Им и решать, и отвечать.
– Но Хабиров…
– Что Хабиров? – перебил ее Абдрашитов. – Псих он ненормальный! Он что, на самом деле считает, что без него не обойдутся? Или никто, лучше его, машины не знает? Он еще на горшке, прости, сидел, когда эти барабаны запустили. Качали концентрат – будь здоров! Поболее, чем сейчас.
– Может быть, и качали – на новых машинах. А сегодняшние на ладан дышат. Или ты не знаешь? – возразила Ямиля.
– Тьфу! – дурашливо воскликнул Абдрашитов. – Тебе эта песенка хабировская не надоела еще?
– Не надоела, потому что он прав. Нельзя так безоглядно работать. Мы же не одним днем живем. Кого вы хотите обмануть? Себя? Нас? Государство? Телегу собираетесь гнать со скоростью машины. И это инженерное решение? – Ямиля непроизвольно подняла голос, и Сафаров выглянул из-за спины главного технолога.
– Что там за крик? Кому не нравится инженерное решение?
Абдрашитов предостерегающе подмигнул Ямиле, но она, чуть наклонившись вперед, показала себя и громко ответила:
– Мне не нравится.
– Это почему же? – сказал Сафаров, подходя.
– Потому что агрегат нуждается в капитальном ремонте. Мы должны были поставить его на ремонт еще в прошлом месяце, но вы, товарищ Сафаров, не разрешили.
– Так, так, – скучно проговорил главный инженер и надвинул кепку поглубже. – Дальше?
– А что дальше? Дальше некуда.
– Говорливые у тебя механики! – сказал Сафаров начальнику цеха. – Но нам разговаривать некогда, И потому – как вас, Нафикова, да? – я вас временно отстраняю от работы. Абдрашитов вполне справится и один.
– Это самоуправство! – вспыхнула Ямиля.
– Конечно! – согласился Сафаров. – Есть у меня такое право, вот я его сам и использую… Ты слышал, Абдрашитов?
Тот оглянулся на Ямилю и неуверенно кивнул.
– Ну, раз слышал – приступай. Мы подойдем часа через два. Двигатель к тому времени должен стоять на месте. И прогони его вхолостую пока.
– Понял! – сказал Абдрашитов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Чё ты сунулась, чё ты сунулась? – ругал начальник цеха плачущую Ямилю. – Он же бульдозер, танк, он тебя в порошок сотрет и не заметит. Что тебе, больше других надо? Молчала бы себе в тряпочку… Еще неизвестно, что из всего этого получится, а вы с Хабировым шум подняли на всю округу. Чего вы добиваетесь, не пойму? На вот, вы пей водички…
Он налил из графина воды и протянул Ямиле стакан.
– Что я, истеричка какая? – возмутилась та и отвела от себя его руку. – Обидно мне просто.
– Да не уволил он тебя, а отстранил, чего – обидно? Чтобы уволить, приказ нужен, дурная твоя голова! Иди отоспись, завтра разберемся.
Казаргулов глотнул из стакана воды и чуть не поперхнулся – кто-то сунул голову в дверь и заорал: «Там Хабиров с Абдрашитовым…» – и исчез, проглотив последнее слово.
– Этого еще нам не хватало! – кашляя, просипел Казаргулов и побежал в цех. Ямиля выскочила вслед за ним.
* * *
Гумер просидел в приемной генерального директора комбината полтора часа и ушел несолоно хлебавши: тот принимал какую-то делегацию.
Секретарша, поднимая разноцветные телефонные трубки, отвечала всем монотонно: «Он занят, соединить не могу» – и только раз быстро переключила телефон. «Секретарь горкома», – коротко пояснила она не то Гумеру, не то самой себе, потому что была на редкость неразговорчивой.
– Зря сидишь, – наконец сказала она. – В одиннадцать у него оперативка. И секретарь парткома просил сообщить, когда освободится. Сам понимаешь… Назначит другое время, найду.
– Спасибо, – Гумер встал, с сожалением взглянув на закрытую дверь. – Только вы ему обязательно скажите.
– Иди, иди, чего зря повторять? – недовольно проговорила она.
* * *
Двигатель заменили быстро – электрики свое дело знали. Абдрашитов вытер руки ветошью и, взглянув на часы, пошел к пульту: Сафаров любил, чтобы его указания выполнялись точно. Зря, конечно, он Ямилю отстранил, и вообще, говорил ведь ему, что не надо с ее сменой связываться: у нее что-то вроде романа с Хабировым – видели их вместе в ресторане. А раз так, женщину никаким пряником не заставишь делать то, что она душой принять не может. И его он зря в эту историю впутал – ему с Ямилей делить нечего, наоборот, кабы не жена, с превеликим удовольствием бы сам с ней в ресторан сходил. Если Хабиров не дурак, он двумя руками за нее ухватиться должен – такие кадры на улице не валяются. Только что-то не видно, чтобы очень уж спешил, из цеха не вылазит, чудак-человек, нашел себе амбразуру… «Хотя и намекал мне Сафаров, что двинет в скором времени в главные, думаю – ни к чему это все, не хочется на живое место, в тягло такое впрягаться тоже не хочется. Тут только такой человек, как Хабиров, и может, наверное, на раскладушке спать в цехе, а лично я так спать не согласен. И если честно, мне тоже не по душе эта сафаровская затея: по грани будем ходить, это уж как пить дать!
Чуть перебор – и кто в тюрьму сядет? Мы с Ямилей и сядем, а Сафаров крылышки отряхнет – и только его и видели. И Хабиров, конечно, тоже с нами в одной компании будет…»
Нехорошие эти мысли пришли вовремя. Абдрашитов потянулся было к кнопке, но задержал руку и оглянулся.
– Эй там, на вахте! Отойдите-ка на всякий случай подальше.
– Вот-вот, – сказал Гумер, быстро подходя к пульту. – Расчеты расчетами, а все-таки подальше, да? – и вдруг заорал во весь голос: – Какого черта здесь распоряжаешься?
– Ты не кричи, Хабиров, я не глухой, – остановил его Абдрашитов. – А распоряжается здесь товарищ Сафаров Главный инженер, если не забыл.
Не хотел он ссориться с Хабировым, видит бог, не хотел, только кричать никому на себя не позволял, и без того тошно на душе.
– Пока я тут за механизмы отвечаю, никаких фокусов делать не разрешу. Ясно? – сказал Гумер и встал между пультом и Абдрашитовым.
– Так без твоего разрешения обошлись, – усмехнулся тот. – И осталось-то кнопку нажать… У меня указание Сафарова проверить движок, и я проверяю… Отойди, Гумер, по-человечески прошу. Не мешай. Сейчас придет Сафаров, с ним и разговаривай…
Что произошло, никто из стоящих в разных концах участка толком не понял. Увидели только, что Абдрашитов взмахнул руками и исчез из поля зрения. Видели так же, что Хабиров быстро наклонился к нему и что-то там, внизу, стал делать… Остальное происходило в полной суматохе. Прибежали Казаргулов с Ямилей. Прибежала медсестра с автомобильной аптечкой. Быстрым шагом прошествовали туда и обратно нахмуренный Сафаров, главный энергетик и главный технолог.
Наконец разобрались: Абдрашитов, оттесненный от пульта Гумером, споткнулся и упал, ударившись головой о какую-то железяку. Не сильно, но до крови.
Теперь он сидел на кожухе дымососа, приложив к затылку ватный тампон, и тихо ругался, а Гумер, бледный и растерянный, стоял рядом, не зная, куда себя девать.
– Дурак ты, Гумер, ах какой дурак! – сказал Абдрашитов не зло, а с какой-то даже проникновенностью. – Ну, что б тебе на пять минут позднее прийти, а?
Странное дело, но именно в эти минуты, когда от пережитого страха осталась только холодная испарина на лбу, Гумер твердо сказал себе: все, больше он и пальцем не пошевельнет, пусть катится к черту Сафаров со своими затеями! Уйду в слесаря, в управдомы, в лесники – куда угодно уйду. Нет больше у меня ни сил, ни желания, ненавижу эти железки, себя ненавижу, жизнь эту неустроенную ненавижу – что еще?
– Извини… Я не хотел…
– Да пошел ты! – в сердцах закричал Абдрашитов. – Не о том я вовсе… Вон, чувствую, шишка растет, как шапку теперь надену?
И люди, стоящие вокруг, облегченно захохотали.
* * *
Никто из работников цеха, естественно, не придал большого значения происшествию – посмеялись и разошлись по своим делам. Как ни сопротивлялся Абдрашитов, его все-таки заставили сходить в медпункт, где выстригли волосы на затылке, промыли перекисью водорода небольшую ранку и туго забинтовали голову бинтом. Вид у него стал сразу же пугающе-впечатляющий, но домой он идти отказался и двинулся к электрикам, которые за время его отсутствия обнаружили в новом редукторе дефект и ждали распоряжений.
– Знал бы, не падал! – мрачно пошутил Абдрашитов и пошел звонить Сафарову. Тот распорядился чинить, поскольку запасных редукторов на складе больше не было.
– А агрегат запускай, готовь ко второй смене! – добавил он.
– Туда-сюда! Что мы – двужильные, да? – возмутился Абдрашитов. – Я свою смену уже отработал, пусть Ямиля потрудится.
Но Сафаров его горячие слова пропустил мимо ушей:
– Делай, как сказано!
Гумер как ушел отсюда, так и не появлялся. Твердо решив больше ни во что не вмешиваться, он позвонил в приемную генерального директора, чтобы отменить свою просьбу о приеме. Однако секретарша сухо ответила, что тому не только уже доложили о нем, но и о том, что произошло в цехе. Так что пусть он, Гумер, сидит на месте и ждет звонка.
– А что произошло в цехе? – удивился он. – И кто доложил?
Секретарша только фыркнула в ответ и положила трубку.
С генеральным директором ему встречаться еще не приходилось – видел, конечно, на собраниях, слушал его выступления, но как и многие – только из зала. Говорили о нем разное: мол, и суров-то, и резок, что положение его в последние годы пошатнулось – не очень ладит с местными властями, а наверху, в области, лишился надежной поддержки.
Ходили слухи и о том, что собираются его менять, называли даже кандидатуру секретаря горкома партии по промышленности, который был частым гостем в объединении. Как бы там ни было, а неурядицы в подразделениях объединения, и в первую очередь на их фабрике, давали основания для подобных разговоров. Уже давно объединение не хвалили ни в печати, ни в докладах районных руководителей, а из области часто наезжали комиссии.
Словом, было о чем подумать Гумеру в ожидании звонка из приемной генерального директора. Утром, движимый уверенностью в своей правоте, он бестрепетно поднялся на второй этаж заводоуправления и сидел потом в приемной, завороженно глядя на высокие дубовые двери кабинета. И знал, как и что должен сказать, невзирая на настроение руководителя, который, несомненно, был в курсе затеваемого Сафаровым эксперимента. Но теперь все продуманные ночью, не раз взвешенные слова уже не казались столь убедительными. Что, собственно, мог противопоставить он идее Сафарова? Свои ощущения или предчувствия? То, что слышалось ему в гуле барабана? Говорить директору, проработавшему здесь полтора десятка лет, что оборудование устарело, работает на износ, что необходима модернизация? Или о том, что нельзя наращивать производительность агрегатов за счет сокращения сроков профилактического ремонта? Что есть такие понятия, как износ металла, сопротивление материала, амортизация и тому подобное, известное тому, как дважды два? А как объяснить, что деятельность главного инженера фабрики порочна в самой своей основе, поскольку преследует вовсе не интересы производства и работающих на нем людей, а всего лишь – собственную корысть?
Нет, не был столь наивным Гумер, чтобы не понимать, какой может быть реакция генерального директора, обладающего всей информацией о всех службах огромного предприятия. И как бы ни был он, директор, озабочен своими личными неприятностями, ежели они у него, действительно, есть, не мог он положиться лишь на нахрапистость и удачливость Сафарова. «Ну, не сумасшедший же он, в конце концов, чтобы не видеть, не понимать того, что увидели и поняли не только я, но и главный механик, и старые инженеры, и Ямиля, и еще многие люди, которые сейчас почему-то отмалчиваются. Ведь, уверен, и Абдрашитов, хотя и оказался правой рукой Сафарова, тоже не в восторге от его идеи – у него же в глазах написано, что боится. Боится и делает. А чего, спрашивается, боится? Почему, когда я ему не дал запустить агрегат, решил вдруг оттеснить меня, изловчиться как-то, чтобы добиться своего?
Угодить Сафарову? Досадить мне? Абсурд! Не такой он человек, чтобы идти напролом. Не стал бы я драться с ним из-за этого, не стал, и он прекрасно понимал, что ни час, ни день, ни неделя в таком важном деле большой роли не играют, что у Сафарова, директора фабрики, даже начальника цеха есть возможность изолировать меня, просто отодвинуть в сторону, как сделали это с Ямилей… А упал, поранил голову – и как отрезвел – сначала ругался, потом шутил и смеялся, будто виноватым себя чувствовал передо мной…»
Через час Гумера вместе с начальником цеха позвал к себе директор фабрики. Был он хмур, взвинчен и даже не предложил им сесть.
– В три часа вызывает генеральный, – коротко сказал он, ни на кого не глядя. Потом встал, походил по кабинету, время от времени спотыкаясь о край старого, изрядно изношенного ковра и каждый раз раздраженно оглядываясь на помеху. Старый, усталый человек, давно переживший свое директорство…
Мучила его давно уже тяжелейшая астма, но он пытался скрыть немощь и болезнь, раньше всех приходил и позднее всех уходил с фабрики, боясь телефонных звонков «сверху», боясь критики «снизу», боясь рядом работающих – всего боялся и все-таки сидел в крутящемся, таком же старом, как и он сам, кресле, непонятно почему, неизвестно зачем… Фабрикой давно уже управлял Сафаров, и было ясно, что директор для него – всего лишь удобная ширма, он и в грош его не ставит, но будет защищать и помогать до тех пор, пока это будет ему самому выгодно. И целесообразно, что для Сафарова было одно и то же.
– А его-то зачем? – спросил, кивая на Гумера, Казаргулов. – Вроде раньше обходились.
– Раньше обходились, а теперь нет, – сказал директор, снова опускаясь в кресло. Постучал пальцем о край стола и поднял глаза на Гумера: – Просился к нему, что ли?
– Просился утром сегодня, но он был занят, – ответил Гумер. – Велено ждать.
– Был занят, а сейчас вот освободился, – заметил директор с той же медлительной интонацией. – Теперь, считай, дождался… Чего просился-то?
– Вы знаете – зачем, – сказал Гумер. – Нельзя ускорять скорость барабанов.
– А-а… – протянул директор иронически и стал разглядывать свои руки, поворачивая то одну, то другую ладонь. Была у него такая смешная привычка, которой он, как сам пояснял любопытствующим в минуты душевного расположения, останавливал себя от вспышек гнева.
Убрал руки со стола и сказал, обращаясь к начальнику цеха:
– Вот, Казаргулов, учись у молодых делать глупости. И не надо тебе будет вставать каждый день в шесть утра и собачиться потом целый день в своем треклятом цехе. Он, Хабиров, без года неделю работает у нас, а уже все лучше всех знает.
– Я… – начал было Гумер, но директор махнул ему рукой:
– Помолчи, Хабиров: там, наверху, объяснишь, уж коли сам напросился. Чего зря здесь словами разбрасываешься? Ты лучше скажи, зачем голову Абдрашитову разбил? С ним-то чего не поделили, а?
– Он? – удивился Казаргулов, оглядываясь на Гумера. – Кто это выдумал? Споткнулся и шишку себе набил Абдрашитов. В цехе давно уже лясы точит.
– Но ты его не пускал? – спросил директор Гумера. – От пульта отталкивал?
– Не пускал, – сказал тот. – Но не отталкивал.
– Значит, он взял и сам себе башку разбил?
– Ну да, сам! – вклинился Казаргулов. – А кто же еще?
– А ты что – адвокатом тут выступаешь? – недовольно обрезал его директор. – С тебя ведь тоже спросится, не думай. Развели тут, понимаешь, разные разности: не пускал, не толкал, сам себя зарезал… Детский сад, понимаешь!
– Не детский сад! – разозлился Казаргулов. – Но вы, Сабир Сабирович, не той информацией пользуетесь, вот что я вам скажу!
– А ты там был, сам видел? – вкрадчиво спросил директор. – А, Казаргулов?
– Я позднее пришел, – смешался начальник цеха. – Но почти вскоре, через две-три минуты…
– Так чего же тогда кричишь? Чего заступаешься, спрашиваю? – визгливо крикнул директор и снова начал рассматривать свои ладони. – И не у тебя я спрашиваю, а вот – у Хабирова. А?
– Я все сказал! – ответил тот. – Пускать не пускал, но и толкать не толкал. Абдрашитов споткнулся и ударился. Думаю, он сам лучше расскажет.
– Если у него спрашивать кто-нибудь будет – расскажет, – заметил директор, успокаиваясь. – Наверное, расскажет. Только ты не понимаешь, да?
– А что я должен понимать?
– Что дров наломал, не понимаешь?
– Не понимаю.
– Он не понимает, Казаргулов! – картинно развел руками директор. – Объясни ему тогда ты, что фабрика не кружок художественной самодеятельности. Что, если в цехе люди сами себе головы разбивают, то кто-то должен за это отвечать все равно. Даже если им нравится головы разбивать. Что на рабочем месте работают, а не спорят. Что, если есть приказ, его надо выполнять, а не устраивать сцены у фонтана. Я ясно говорю, Казаргулов? Вот это все и объясни Хабирову до трех часов, чтобы он у генерального потом не спрашивал, что да почему! Ты думаешь, я его защищать буду? Нет, не буду и тебе, Казаргулов, не советую.
– А это я еще посмотрю! – сказал Казаргулов, упрямо сжимая губы. – Мне лично вся эта история не очень нравится.
– Ну, давай, смотри-смотри! – разрешил директор. – А я пока подумаю, кого мне на твое место пригласить. Так что я вам все сказал, а вы уж там сами решайте, как быть…
И кивнул головой, давая понять, что они свободны.
* * *
Казаргулов, чуть косолапя, идет впереди Гумера. Плечи у него опущены, руки расставлены, как у штангиста. Здоровый мужчина Казаргулов, никто не скажет, что ему уже далеко за пятьдесят. Если, конечно, смотреть со спины. Лицо у него все в морщинах, виски – седые, а глаза – усталые. Начальником цеха он работает давно – битый-перебитый – одних выговоров, строгих и простых, столько, что со счета сбился. И внимание перестал на них обращать. Да и вообще, если честно сказать, не пугливый он – до пенсии совсем ничего, как шестьдесят исполнится – дня не задержится. Просился года два назад в мастера – не пустили. И правильно в общем-то сделали: где еще такого дурака найдут, который будет в сушильном цехе работать? Сюда разве в порядке наказания направлять, да и то на определенный срок. А он таких сроков уже сколько отбарабанил здесь? Как жена говорит – давно бы вышел…
Вот теперь эта еще история. Яйца выеденного не стоит, а сердце чувствует – раскрутят. Что-что, а такое мы умеем, дай только повод! Кто же, интересно, слушок о драке пустил? Кому надо, кому выгодно?
Гумера начальник цеха недолюбливает – за дерзость, несдержанность, за то, что всюду свой нос сует. Беспокойно стало с ним, трудно. Раньше как бывало? Сломалось что – ремонтировали. Ругали – отмалчивались и делали, как считали нужным и возможным.
Как специально жизнь распорядилась, чтобы на одном пятачке два таких характера столкнуть. Словно двух злых котов в один мешок посадили – Хабирова да Сафарова. Оба молодые, горячие, нетерпеливые, только куда Хабирову тягаться с Сафаровым? Тот взвалил на себя все производство и тянет, а этот вокруг машин как курица с яйцом носится. Одному надо из них все, что они могут дать, выжать, другому, что называется, и родить, и невинность сохранить. Никак им не разойтись без драки – слишком узкая дорожка. Обязательно кто-то кого-то столкнуть должен. По большому счету если, то Хабиров, конечно, прав: нельзя беспощадно технику эксплуатировать, на форсаже далеко ли уедешь? Уже сейчас утром приходишь в цех и не знаешь, что днем случится. А Сафаров одно твердит: все, что крутится, должно крутиться, и никаких гвоздей! С другой стороны, отсюда и зарплата, и премии, и уважение… Мне-то что?
Дотяну как-нибудь до пенсии, буду с удочкой на бережку посиживать. Вот тому, кто после меня придет, не позавидую. Ошметки от цеха ему достанутся, если, конечно, до того времени агрегаты доживут еще. О новой технике в основном в газетах и читаю. Есть, пишут, другие уже машины где-то. И если, к примеру, о Сафарове говорить, ему какого коня ни дай, он любого в плуг запряжет и заставит тащить. Что тягловую, что скакуна. Для него разницы нет – лишь бы пахал. Потому и в гору идет. Начальству переживания этих коняг до лампочки – им план подавай, и чем больше, тем лучше. Так было, так будет, во все времена, себе, что называется, дороже. Но справедливость тоже нужна.
Хабиров хотя и надоел, а зазря на него кто-то клепает: тоже свое дело знает и ради него печется. Сунула его нелегкая к барабану. И не виноват вроде бы прямо, а башку Абдрашитов разбил – вот ведь какая штука получается… Сафаров, если кому и голову оторвет, докажет, что так оно и было, а этот…
– Чего молчишь? – спросил, не поворачиваясь к Гумеру.
– Думаю…
– Раньше думать надо было. Видишь, как вопрос поворачивают?..
– Глухой телефон, – усмехнулся Гумер.
– Что – глухой телефон? – не понял Казаргулов.
– Да игра такая детская есть: не расслышал чего толком – говори, что послышалось… Это не серьезно. И не о том я сейчас думаю.
– Да нет! Чую, неспроста сюда заворачивают… Сидел бы себе в отделе, чего с таким характером на производство лезть?
– А что вам мой характер?
– Дурной у тебя характер: в каждую дырку затычка. Комсомол перебаламутил, у нас вот тут… Всех дырок все равно не заткнешь, как ни старайся.
– А вам надо, чтобы я всем в рот заглядывал?
– В мой, например, не надо. У меня и без тебя есть кому туда смотреть.
Дальше шли уже молча, недовольные разговором. И разошлись до трех часов в разные стороны так же, кивнув друг другу, молчаливо.
* * *
Через несколько часов Гумер был уволен с работы. На совещании в кабинете генерального директора говорили о плохом состоянии машин, о ремонтной службе, работающей из ряда вон плохо и в связи с этим ставящей под угрозу выполнение государственного плана и социалистических обязательств.
Справка была составлена таким образом, что Гумеру нечего было сказать по существу претензий. Казаргулов пытался возражать, но его быстро осадили, директор фабрики со всем согласился и пообещал принять меры. Сафаров отмолчался.
Завершая совещание, генеральный директор вскользь коснулся случая с Абдрашитовым, но только лишь в связи с многочисленными нарушениями в сушильном цехе техники безопасности. Никто на Гумера, на которого был обрушен главный удар, не смотрел, и едва закончилось все, он, так же ни на кого не глядя, вышел из кабинета, оделся в холодном, пустынном гардеробе и шагнул с порога в метель…
…Гумер очнулся, потревоженный каким-то странным звуком – словно лопнула с тающим звоном гитарная струна.
Внутри стога было сухо и темно.
Он вытянул онемевшие ноги, подвигал руками и прислушался: звон повторился, но теперь он был тише и протяжнее. «Провода! – догадался Гумер. – Это гудят провода. Значит, здесь, рядом, проходит высоковольтка».
Он разгреб сено, которым завалил вход, и выбрался наружу. Метели не было и следа.
Над огромным сумрачным полем клубились такие же сумрачные облака. Метрах в двадцати верховой ветер тревожил провода высоковольтной электропередачи. Или то гудели черные столбы? Совсем невдалеке виднелись огни города.
«Странно, как я их не заметил? – подумал Гумер, оглядываясь. – Надо же, заблудился рядом с городом. Так бы и замерз, если бы не этот стог… Вон по той улице я, наверное, и вышел в поле, а потом сбился с дороги», – сообразил Гумер, все еще удивляясь тому, что с ним произошло.
Проваливаясь по колено в снег, он вскоре и в самом деле вышел на дорогу. Накатанная колесами машин до асфальтовой твердости, она сейчас едва проглядывалась под наметенным снегом. Следов здесь никаких не было – значит, никто не проходил и не проезжал: видимо, где-то дальше метель полностью перекрыла дорогу, и там сейчас, должно быть, вовсю работают бульдозеры.
