Текст книги "Переулок Мидак (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

15

Госпожа Сания Афифи услышала стук в дверь, и открыв её, с неописуемой радостью увидела покрытое оспинками лицо Умм Хамиды, изучающее её, и от всей души воскликнула:

– Добро пожаловать, дорогая!

Они обменялись тёплыми объятиями – или так, по крайней мере, казалось – и госпожа проводила её в гостиную, велев служанке приготовить кофе. Обе сели на диван бок о бок, госпожа вынула из портсигара две сигареты, и они принялись довольно курить. Хозяйка дома страдала в ожидании с тех пор, как Умм Хамида пообещала найти ей мужа. Удивительно, что она терпеливо сносила своё вдовство долгие годы, однако теперь не могла вытерпеть даже столь короткого периода ожидания. За этот срок она зачастила к Умм Хамиде, а та ничего не скрывала от неё и не переставая давала обещания и вселяла надежду в свою клиентку, пока сама госпожа Сания не уверилась в том, что эта женщина всё время откладывает и медлит, чтобы получить от неё побольше ожидаемой выгоды. Вместе с тем она была с Умм Хамидой щедрой и освободила её от уплаты аренды за квартиру, а также уступила ей несколько своих талонов на керосин и долю тканей, не говоря уже о целом подносе басбусы, которую она заказала у дядюшки Камила. После этого Умм Хамида сообщила ей о помолвке дочери с Аббасом Аль-Хулвом. Госпожа Сания изобразила радость, однако сама эта новость обернулась для неё тревогой и волнением: она задавалась вопросом, а не придётся ли ей вносить вклад ещё и в подготовку приданого для девушки до того, как она сама подготовится к такому событию?! Таким образом она боролась между страхом перед Умм Хамидой и дружелюбием к ней во время всего периода ожидания.

Сейчас она сидела рядом с ней и украдкой поглядывала на неё, спрашивая себя, что может породить на сей раз её визит: обещания и надежды как всегда, или радостная весть, которая воспламенит её сердце? Она прикладывала все усилия, чтобы скрыть своё волнение, отдавшись разговору, и вопреки привычке, на сей раз говорила она, а Умм Хамида выступала в роли слушателя. Она говорила о скандале учителя Кирши, отъезде из дома его сына Хусейна, критиковала мать Хусейна за её некрасивое обращение с мужем, которым она пыталась исправить его противоестественное поведение. Затем разговор зашёл про Аббаса Аль-Хулва, и госпожа Сания похвалила его:

– Какой приятный молодой человек! Да откроет Аллах перед ним все врата и наградит его доходом, чтобы он смог обеспечить счастливую жизнь для своей невесты, которая заслуживает только самого лучшего!

Тут Умм Хамида улыбнулась и сказала:

– Одно за другим: сегодня я готова посватать вас, моя невестушка!

Сердце дамы исступлённо застучало. Она вспомнила, как сердце её подсказывало ей, что сегодняшний визит будет решающим, а в груди её крылась тайна, которую она сохранит на время. Лицо её порозовело, а в увядшем теле потекли молодые соки, но она сдержалась и с притворным стыдом сказала:

– Стыдоба-то какая!… Что это вы такое говорите, госпожа Умм Хамида?!

Губы свахи с облегчением раскрылись в победоносной улыбке:

– Я же говорю, что готова вас посватать, благородная леди!

– Правда?!… До чего же серьёзное дело!… Ну да, я припоминаю, что мы договаривались о том, но меня снедает беспокойство, а также стыд. Боже, как стыдно!

Подражая ей, женщина в знак протеста сказала:

– Упаси Бог, чтобы вы стыдились того, что не есть порок или недостаток, вы ведь выйдете замуж по закону Аллаха и сунне Пророка.

Госпожа Сания вздохнула, словно человек, которого подталкивают к капитуляции против собственной воли. Последние слова – «вы выйдете замуж» – отдались к её ушах сладостной любовной мелодией.

Меж тем Умм Хамида сделала глубокую затяжку сигаретой и уверенно кивнула головой со словами:

– За государственного служащего…

Госпожа Сания была поражена и посмотрела на собеседницу, словно не веря своим ушам. Государственный служащий!… Чиновники были редким фруктом в переулке Мидак!… Она спросила:

– За чиновника?

– Ну да, за чиновника!

– Из правительства?!

– Из правительства!

Умм Хамида на миг притихла, дабы насладиться своим триумфом, затем продолжила:

– Из правительства, даже больше: из полицейского управления!

Изумление дамы лишь сильнее возросло, и она спросила:

– А кто ещё есть в полицейском управлении, кроме собственно полицейских и офицеров?!

Умм Хамида поглядела на неё взглядом знатока, прячущимся за личиной простака, и промолвила:

– Есть ещё и чиновники. Спросите меня. Я знаю всё о правительстве, чиновниках, их рангах и жалованьях. Это же моя профессия, госпожа!

С невероятной радостью, к которой примешивалось удивление, госпожа Сания сказала:

– Значит, он настоящий эфенди!

– Да, эфенди, господин в пиджаке, брюках, ботинках, а также феске!

– Да возвысит вас Аллах, госпожа Умм Хамида!

– Я подбираю хорошим людям хорошие партии, и знаю цену каждому. И если бы его ранг был ниже девятого, мой выбор на нём вовсе бы не остановился.

Госпожа Сания вопросительно пробормотала:

– Девятого ранга?

– В правительстве свои ранги, и у каждого служащего он свой. Девятый ранг – один из них. Однако это тоже ранг, и не все ранги одинаковы, моя госпожа!

Со сверкающими от радости глазами госпожа Сания сказала:

– Вы и правда моя любимая и дорогая подруга!

Голосом, выдающим собственный триумф и уверенность, Умм Хамида продолжала:

– Он сидит за большим столом, над головой его грудой лежат папки и бумаги до самого потолка, ему постоянно приносят и уносят кофе, посетители то просят его о чём-то, то спрашивают, а он то прогоняет криками одного, то бранит другого, полицейские приветствуют его, а офицеры выказывают уважение.

Госпожа Сания улыбнулась, и глазах её мелькнуло мечтательное выражение. Умм Хамида же продолжала говорить:

– Жалованье у него десять фунтов, ни миллима меньше!

Госпожа Сания с трудом верила, и набрав воздуха в лёгкие, произнесла:

– Десять фунтов!

Её собеседница изобразила простушку:

– И это всего лишь малая толика из всего: государственный чиновник получает не одно только жалованье; своей высокой квалификацией да ловкостью можно удвоить заработок, и не забывайте надбавку на дороговизну жизни, доплату на свадьбу, доплату на детей.

Госпожа Сания издала нервный смешок и воскликнула:

– Да помилует вас Аллах, Умм Хамида. Куда же мне ещё и детей-то?!

– Господь наш способен на всякое.

– И мы хвалим Его и благодарим за милость к нам в любом случае.

– А вот что касается его возраста, то ему тридцать лет.

Тут дама воскликнула так, словно не веря своим ушам:

– Господи!… Я старше его на десять лет!

От Умм Хамиды не скрылось, что она пытается скрыть свой настоящий возраст ещё на десять лет, однако тоном упрёка возразила:

– Но вы всё так же молоды, госпожа Сания!… И при том я всего-навсего откровенно рассказала ему, что вам лет сорок, и он с радостью согласился.

– Он и впрямь был доволен?!… Как его имя?!

– Ахмад Эфенди Талаба из жителей Харнафиша. Он сын Хаджи Талаба Исы, владельца бакалейной лавки на улице Умм Галам, из хорошей семьи, восходящей своими корнями аж к самому святому Хусейну, внуку Пророка.

– И правда, хорошая семья. Но и я тоже благородных кровей, как вам известно, госпожа Умм Хамида.

– Я знаю это, дорогая моя. Он придерживается норм благонравия, иначе бы давно уже женился бы. Он презирает современных девушек и упрекает их в недостаточной скромности. Но как только я рассказала ему о вас, ваших нравственных качествах и благопристойности, и сказала ему, что вы – дама благородная и обеспеченная, он обрадовался так, что и представить себе нельзя, и ответил, что только такую жену себе и желает. Однако он попросил меня об одной вещи, которая, разумеется, не выходит за рамки приличий – увидеть вашу фотографию!

Тощее лицо собеседницы покрылось румянцем и она со страхом в голосе сказала:

– Боже, я не фотографировалась уже так давно.

– А есть ли у вас какая-нибудь старая фотография?

Госпожа кивнула в сторону фотографии, стоявшей на тумбочке посреди комнаты, не проронив ни слова. Умм Хамида наклонилась к ней и взяла в руки, рассматривая изучающим взглядом. Фотография была сделана лет шесть назад, и владелица её в те времена была в полном расцвете жизненных сил. Женщина перевела взгляд с фотографии на оригинал, затем решительно произнесла:

– Точь-в-точь как подлинник, будто сделана только вчера.

Голос дамы задрожал:

– Да украсит Аллах ваш мир.

Умм Хамида положила фотографию в рамке себе в карман и зажгла ещё одну сигарету, которую ей предложила собеседница. Затем спокойным голосом сказала:

– Мы довольно долго беседовали. Вы узнали о том, на что он надеется.

Тут только госпожа Сания впервые посмотрела на неё с опаской и стала ждать, что же она скажет дальше, но когда молчание затянулось, на губах её появилась тусклая улыбка, и она спросила:

– Интересно, на что он надеется?

Она и впрямь не знает этого или полагает, что он мечтает на ней жениться только из-за её красивых глаз?

Умм Хамида рассердилась, однако неспешно и тихо произнесла:

– Полагаю, вы и сами можете обеспечить себя приданым?

Госпожа Сания поняла с первого же мига что он имела в виду: этот мужчина не желает выплачивать калым, и нет сомнений в том, что он возлагает на неё саму всё бремя подготовки приданого. Это не было скрыто от неё с самого начала – с тех пор, как её охватило желание выйти замуж. Умм Хамида изначально намекала ей на это в ходе беседы, но госпожа Сания и не думала возражать. Тоном, указывающим на капитуляцию, она сказала:

– Господь нам в помощь.

Умм Хамида улыбнулась в ответ:

– Попросим у Аллаха счастья и удачи.

Умм Хамида поднялась с места, желая удалиться, и обе женщины заключили друг друга в тёплые объятия. Госпожа Сания проводила её до входной двери, и встала, прощаясь, опираясь на перила лестницы, а Умм Хамида спустилась в свою квартиру. Прежде чем она скрылась из виду, госпожа Сания крикнула:

– До свидания и большое спасибо. Поцелуйте от меня Хамиду.

Затем она вернулась к себе с помолодевшим, как у юной девушки сердцем, воскрешённая к жизни новой надеждой, и села, вспоминая слово за словом и фразу за фразой всё, что только что говорила ей мать Хамиды. Госпожа Сания была жадной, но это не та жадность, что была камнем преткновения на пути к собственному счастью. Деньги давно уже составляли ей компанию в одиночестве, и не важно, хранились ли они в банковском сейфе, или она любовалась на новые чудесные пачки в своей шкатулке из слоновьей кости. Ни то, ни другое не могло заменить ей того важного человека, который станет, с позволения Аллаха, её супругом. Но понравится ли ему её фотография?…

Лицо её покрылось румянцем, так что она даже ощутила, как кровь прилила ко лбу и обдаёт её жаром. Она подошла к зеркалу, внимательно рассматривая своё лицо, и поворачиваясь то вправо, то влево, пока не убедилась, что нашла наилучший ракурс, и вперилась глазами в своё отражение. В глазах её появилось удовольствие, и с надеждой в голосе она пробормотала: «Да защитит нас Господь наш». Затем она вернулась на своё кресло со словами: «Деньги скрывают недостатки». Разве сваха не рассказала ему, что подобрала ему богатую партию?! Так ведь оно и есть: она богата. И пятьдесят лет – это не такой уж плохой возраст, у неё ещё есть впереди целых десять лет. Сколько женщин в свои шестьдесят могут наслаждаться счастьем, если Господь избавил их от болезней? Что ж, брак гарантирует исцеление увядшего тела и возрождение к жизни угасшей плоти. Она была погружена в свои раздумья, пока их плавный ход не прервали густо нависшие тучи, и она вдруг нахмурилась и раздражённо спросила себя: «А что завтра скажут люди?» Ох, уж кому-кому, как не ей, лучше всех это известно? Умм Хамида первая заговорит об этом. Они скажут, что госпожа Сания сбрендила, скажут, что женщина, которой уже полтинник, выходит замуж за парня тридцати лет, что годится ей в сыновья. Они будут долго чесать языками о деньгах, которые исправляют то, что испорчено временем. А возможно также, они будут говорить ещё много чего, что ей даже не приходило в голову. Разве они держали на привязи свои грязные языки всё то время, что она вдовствовала?!..

Она пренебрежительно вздёрнула плечами, затем взмолилась от всего сердца:

– О Аллах, сохрани меня от дурного глаза…

И тут в голове её молниеносно сверкнула идея, которая пришлась ей по душе, и она решила её осуществить: сходить к старухе Рабах, что жила у Зелёных Ворот, и попросить её прочесть ей судьбу по звёздам и выпросить несколько амулетов, ведь они были ей так нужны в этой ситуации – действенный амулет или полезное благовоние.

16

– Что я вижу?!.. Ты и впрямь почтенный человек..!

С этими словами Зайта вонзил взгляд в пожилого человека прямой осанки, который стоял перед ним со смиренным и покорным видом… На его тощем теле был потёртый джильбаб, однако вид у него был степенный, как и сказал специалист по созданию калек. Большеголовый, седой, круглолицый, со спокойными и почтительным взглядом, словно вся его солидность, осанка и соразмерность принадлежали старому военному в отставке. Зайта принялся тщательно разглядывать его при тусклом свете лампы, затем вновь заговорил:

– Ты почтенный человек. Ты и впрямь желаешь заниматься нищенством?

– Я и есть фактически нищий, однако нищий-неудачник.

Зайта откашлялся и сплюнул на пол, протерев губы рукавом своего чёрного джильбаба:

– Ты слишком хрупкий, чтобы нести на своём теле такой тяжёлый груз. По правде говоря, после двадцати лет не годится носить на себе искусственное увечье. Ведь искусственное увечье – это то же самое, что и естественное, его так же трудно изготовить!… Пока кости свежи и целы, я любому нищему гарантирую, что протез его будет с ним постоянно, но ты-то уже старый человек, на пороге могилы стоишь, так что же я могу тебе изготовить?

И он задумался. Когда он погружался в свои мысли, рот его широко открывался, а язык подрагивал и выглядел, словно голова змеи. Затем вдруг глаза его заблестели и он воскликнул:

– Почтенность – это самое ценное увечье!

Посетитель изумлённо спросил его:

– Что вы имеете в виду, мастер?

Тут Зайта изменился в лице от гнева и громко закричал:

– Мастер?!… Ты когда-нибудь слышал, чтобы я читал Коран на похоронах?

Его ярость застигла врасплох просителя, и он вскинул ладони и взмолился, прося прощения дрожащим голосом:

– Упаси Господь… Я ничего плохого не имел в виду, сказал это только из уважения к вам.

Зайта пару раз сплюнул и хвастливо-тщеславным тоном сказал:

– Даже самые великие доктора в Египте не способны делать то же, что делаю я, сколько бы ни старались. Разве тебе не известно, что изготовить фальшивое увечье в тысячу раз сложнее, чем сделать настоящее?.. Настоящее увечье мне так же легко изготовить, как плюнуть тебе в лицо.

Проситель с преувеличенным уважением ответил:

– Простите меня, господин. Поистине, Аллах – всепрощающ и милостив.

Гнев Зайты утих, и он острым взглядом поглядел на просителя, затем сказал, не скрывая некоторых ноток раздражения в голосе:

– Я же сказал, что почтенность – это самое ценное увечье.

– Как так, господин мой?

– Тебе достаточно быть просто почтенным и солидным, чтобы преуспевать как нищий редкостной категории.

– Почтенным и солидным, господин?!

Зайта протянул руку к кувшину на полке и вытащил оттуда полсигареты, затем положил его на место, а сигарету зажёг через отверстие стеклянного светильника, затем сделав длительную затяжку, сощурил свои блестящие глаза и медленно сказал:

– Увечье – не для тебя. То, что тебе нужно – стать более приятным и интеллигентным. Хорошенько выстирай свой джильбаб и каким-нибудь образом сделай так, чтобы твоя феска выглядела поношенной. Ходи прямо, во весь свой рост, но смиренно и униженно, подходи к посетителям кафе и стыдливо останавливайся в сторонке. Протягивая руку, изображай страдание, но не произноси ни слова. Говори глазами. Разве тебе не знаком язык глаз?!… На тебя будут глядеть пристальными взглядами с удивлением и говорить: «Он из благородной семьи, но так унижен. Не может быть, чтобы он был одним из профессиональных попрошаек». Ну, сейчас ты понял, что я хочу?… Со своей почтенностью и солидностью ты будешь зарабатывать в два раза больше, чем те, кто обладает каким-нибудь увечьем.

И с этими словами он потребовал от него попробовать сыграть свою новую роль, встав и пристально следя за ним с сигаретой в зубах. Подумав немного и нахмурившись, сказал:

– Возможно, ты уже внушил себе, что вознаграждение мне не причитается под тем предлогом, что я не изготовил тебе увечье, которое бы требовало оплаты, и ты свободен делать что хочешь. Однако при условии, что направишься ты в другой квартала, а здесь, в кипящем жизнью квартале Хусейна, появляться не станешь.

Мужчина взмолился и страдальчески произнёс:

– Упаси Господь, чтобы я предал того, кому так обязан!

На этом встреча окончилась, и Зайта проводил посетителя до самой входной двери у печи. Когда он шёл обратно, то обратил внимание, что пекарша Хуснийя сидит в одиночестве на циновке, а Джаады нет и следа. По своей привычке встречая её, Зайта всегда находил повод переброситься с ней парой словечек, выражая симпатию и скрытое восхищение ею. Он сказал:

– Ты видела этого человека?

Пекарша Хуснийя равнодушно ответила:

– Он приходил за увечьем, так?

Зайта улыбнулся и принялся ей рассказывать про своего посетителя, а женщина смеялась и сыпала на него проклятия за его дьявольские проделки. После этого он направился к узкой деревянной двери, что вела в его жилище, но задержался на миг на пороге и спросил её:

– А где Джаада?

Женщина ответила:

– Ушёл в баню.

Мужчина тут же подумал, что она смеётся над ним из-за его знаменитой неопрятности и грязи и пристально поглядел на неё предостерегающим взглядом, однако она говорила всерьёз. Тут он понял, что Джаада пошёл в баню в Гамалийе – то, что он сам делал дважды в год, – и что вернётся он примерно не раньше полуночи. Приободрённый смехом, что он вызвал у неё своей историей, он сказал себе, что можно было бы посидеть рядом с ней и немного поболтать. Он уселся на пороге своей каморки, опершись на створку двери и вытянув длинные и тощие, словно две палки из угля, ноги, не обращая внимания на то, какое изумление и отвращение это вызвало в глазах женщины. Она обращалась с ним точь-в-точь как со всеми остальными жителями переулка, обмениваясь с ним словами лишь в момент его прихода и ухода из дома как хозяйка помещения с арендатором. Она не питала сомнений, что их отношения на этом и заканчиваются, и уж никак не приходило ей в голову, что ему известны многие подробности её личной жизни. Однако такое существо, как Зайта не могло упустить возможность найти щёлку в стене между его каморкой и печью, через которую он наблюдал за ней – и это подпитывало его скрытые страсти и низменные желания. Он словно стал одним из членов семьи: наблюдал за ней и во время работы, и во время отдыха. Особое удовольствие ему доставляло видеть, как хозяйка отмеряет колотушки своему мужу при малейшей оплошности. До чего же много этих тумаков сыпалось на Джааду каждый божий день, и так день за днём, так что они стали чуть ли не постоянной его рутиной! Иногда он принимал их терпеливо и стойко переносил, но иногда – с плачем, рыданием и стонами. У него то и дело подгорали выпекаемые лепёшки, либо он подворовывал некоторые из них, чтобы втихаря сожрать самому между завтраком и обедом. Он также покупал себе сладкой самбусы по полгроша за счёт проданного и разнесённого по домам клиентов хлеба. При этом он без всякого зазрения совести совершал эти мелкие преступления ежедневно, не в состоянии замести их следы и предотвратить жестокое наказание. Зайта лишь дивился его униженности, малодушию и идиотизму. Что ещё удивительней – это то, что Зайта считал его безобразным и насмехался над его внешним видом!…

Джаада был чрезвычайно высокого роста с длинными руками и выпяченной нижней челюстью, запавшими глазами и толстыми губами. Зайта давно уже завидовал ему из-за того, что тот наслаждался женой с такими огромными формами, на которую он сам кидал восхищённые и похотливые взгляды. Поэтому он ненавидел и презирал его, мечтая о том, как бы когда-нибудь забросить его в печь вместе с тестом и огнивом. По той же причине ему доставляло удовольствие в отсутствие этого скота посидеть рядышком с хозяйкой и немного поболтать с ней.

Он уселся и вытянул ноги, не обращая внимания на её негодование и удивление, и Хуснийя-пекарша со своей привычной задиристостью не преминула спросить его своим грубым голосом:

– Чего это ты так уселся?

Зайта про себя сказал: «О Господь, устрани свой гнев и недовольство нами», затем мягко и дружелюбно ответил ей:

– Я ваш гость, госпожа, а гостей не презирают.

Она с отвращением произнесла:

– И почему же ты не прячешься в свою нору и не даёшь мне отдохнуть от своей физиономии?

Обнажив своей мягкой улыбкой звериные клыки, Зайта сказал:

– Нельзя же проводить всю жизнь подле нищих, червяков и мусора. Неизбежно обращаешь взор и на более красивые виды, а также на более благородных людей.

Пекарша остановила его гневным окриком:

– То есть ты хочешь сказать, что неизбежно мучаешь других людей своим отвратным видом и жуткой вонью?!… Фу…Фу… Прячься в своей норе и запри за собой дверь!

Зайта коварно парировал:

– Однако вполне могут быть и более страшные виды, и ещё худшие запахи…

Хуснийя сообразила, что он намекает на её мужа Джааду. Лицо её омрачилось, и в голосе её послышались нотки угрозы:

– Что это ты имеешь в виду, червяк?!

Зайта, осмелев, сказал:

– Нашего благородного брата Джааду.

Она страшным голосом закричала:

– Ну берегись у меня, подлый ублюдок! Если я доберусь до тебя, то рассеку на две половины!

Не обратив никакого внимания на нависшую над ним угрозу, Зайта принялся лебезить и заискивать перед ней:

– Я же сказал, что я гость ваш, госпожа, а гостей не презирают. И потом – я не тыкал пальцем в Джааду, пока не удостоверился в том, что вы сами его презираете и колотите по любому малейшему поводу.

– Один ноготь Джаады стоит больше тебя самого.

Зайта принялся оправдываться:

– Один ваш ноготок и правда стоит больше всего меня с потрохами, но вот Джаада…

– Ты что это, считаешь, что ты лучше Джаады?!

На лице Зайты промелькнула тревога, от изумления он приоткрыл рот – не только потому, что по его расчётам он был лучше Джаады, но и потому, что считал что само сравнение его с ним было непростительным оскорблением: куда до него этой бессловесной скотине, откуда ему взять подобную могучую силу характера, как у Зайты, по праву считающего весь мир своим собственным!… Он с удивлением спросил её:

– А как вы сами считаете, госпожа?

Хуснийя с издёвкой и вызовом бросила:

– Я считаю, что ты не стоишь и одного его ногтя.

– Этого животного?…

Она грубо закричала на него:

– Он мужчина, каких мало, дьявольское отродье!

– И то создание, с которым вы обращаетесь так же, как с бродячими собаками, вы называете мужчиной?

В его словах она уловила бешенство и ревность, что не могло не понравиться ей, несмотря на весь её гнев, и она отказалась от мысли поколотить его, которая не давала ей дотоле покоя. Вместо этого она принялась с удвоенной силой вызывать его злобу и ревность:

– Тебе этого не понять. Ты скорее умрёшь в тоске по тем тумакам, что достаются ему.

Зайта возбуждённо ответил:

– Возможно, эти побои – такая честь, которая не доступна мне…

– Вот именно, честь, и даже не думай стремиться к ней, червяк.

Зайта ненадолго задумался: нравилось ли ей и впрямь жить вместе с этой скотиной?!… Он уже давно задавался этим вопросом, но отказывался верить в это. Жена ведь не вправе говорить о муже иначе, однако она что-то скрывает, это бесспорно. Он уставился огненными глазами на её крупное мясистое тело, и от этого его упрямство и надменность только усилились. Искусное воображение его оживилось до безумия, и будущее заиграло яркими красками. Пустое помещение внушало ему лихорадочные фантазии, в то время как глаза сверкали страшным блеском.

Сама же Хуснийя-пекарша находила удовольствие в его ревности: её не волновало то, что они наедине, благодаря уверенности в своих силах. Она саркастически сказала:

– А ты, пыль земная… иди-ка, смой с себя грязь сначала, а потом уже говори с людьми.

Женщина не гневалась. Если бы она на самом деле была в гневе, то не сдерживала бы ярость, и в порыве злости надавала бы ему пощёчин. Сейчас она просто подшучивала над ним, несомненно, и потому он просто не мог упустить такой шанс. Зайта отметил:

– Вы, госпожа, просто не умеете отличать пыль от золотого песка.

Женщина едко парировала:

– Ты ещё можешь отрицать, что ты сам – из грязи?

Он лишь равнодушно пожал плечами в ответ и просто сказал:

– Все мы из грязи.

Женщина издевалась над ним:

– Убирайся!… Ты сам – грязь на грязи, мусор на мусоре. Поэтому-то вся твоя работа – это калечить людей, словно ты побуждаешь в себе адское желание опустить всё человечества до своего грязного уровня.

Зайта засмеялся, услышав её слова, и надежда его возросла. Он сказал:

– Но я лучший из людей, а не худший. Разве вы не видите, что обычный нищий, без увечья, не стоит ни гроша, пока я не сделаю ему такое увечье, что принесёт ему золота, равное его собственному весу?!… Мужчиной считается тот, у кого есть ценность, а не приятный внешний вид. А вот наш брат Джаада не стоит ничего, да и внешне тоже не удался.

Женщина угрожающе закричала на него:

– Ты вновь возвращаешься к тому же разговору?!

Он сделал вид, что не услышал её угрозы и проигнорировал тему, которую сам же намеренно затронул. Тоном оратора он продолжил:

– И вместе с тем все мои клиенты – профессиональные нищие, и что вы хотите, чтобы я с ними делал?… Нарядил их и украсил, а затем выпустил на улицы вводить в заблуждение добродетельных прохожих?!

– Ну и дьявол же ты!.. Дьявольский язык и лицо дьявола.

Он громко вздохнул с самодовольным видом, словно выпрашивая сочувствия у неё:

– Однако когда-то я был королём.

Она саркастически пожала плечами и спросила:

– Королём злых духов?

Он тем же самодовольно-заискивающим тоном ответил:

– Нет, людей. Кого из нас поначалу не принимает этот мир с распростёртыми объятьями, как особу королевской крови, а потом бросает на откуп судьбе? Это величайшее надувательство жизни, и если бы нам показали её тайные помыслы в первый же миг, мы отказались бы покидать материнское чрево..!

– Вот здорово, сукин ты сын!

Зайта лишь с ещё большим энтузиазмом и радостью продолжал:

– Так и я когда-то был счастливым маленьким созданием, которого весело подбрасывали на руках и окружали заботой и милосердием. И после этого вы ещё сомневаетесь, что я был королём?

– Никогда, государь ты наш!

Их тёплая беседа опьянила его, также как и удовольствие, что дарила ему надежда. Он продолжил:

– Так что моё рождение было одновременно и счастьем и благоденствием для моих родителей. Это потому, что мои родители были профессиональными нищими и брали напрокат ребёнка, которого мать носила во время их скитаний. И когда Аллах послал ей меня, они больше не нуждались в чужих детях и очень обрадовались мне.

Хуснийя не удержалась и звонко засмеялась, отчего пыл и энтузиазм Зайты усилились. Он продолжал свою историю:

– О, воспоминания моего счастливого детства! Я всё-ещё помню своё излюбленное место отдыха на тротуаре: я полз на четвереньках, пока не достиг бордюра тротуара, выходящего на дорогу. На том месте в земле находилась яма, где скапливалась стоячая вода от дождя, полива или скота. На дне её собирался ил, а на поверхности возились мухи. По обе стороны её лежал мусор, падающий на дорогу. Вот было завораживающее, сказочное зрелище! Затянутая тиной вода канавы, и разноцветный мусор по обе стороны: кожура помидоров, стебли петрушки, грязь, ил и мухи, что носились над ней и садились на поверхность. Я поднимал веки, отяжелевшие из-за мух, и окидывал взором свой весёлый летний курорт. И весь мир не мог бы сделать меня счастливее.

Пекарша саркастическим тоном вздохнула:

– Ну и счастливчик… Ну и везунчик…

Её радость и то, как она слушала его историю, подарили ему удовольствие. Ещё более осмелев, он сказал:

– В этом весь секрет моей привязанности к тому, что вы несправедливо называете мусором. Человек способен привыкнуть к чему угодно, каким бы странным и аномальным это ни было, и поэтому боюсь я за вас, за то, что вы привыкнете к этому скоту.

– Ты вновь возвращаешься к этому?

Похоть ослепила и оглушила его:

– Конечно. Нельзя пренебрегать истиной.

– Кажется, ты стал аскетом.

– Однажды я попробовал вкус милосердия, как я уже говорил вам. Я ещё в колыбели был тогда.

Тут он указал рукой на навозную кучу, где квартировался, и добавил:

– И моё сердце отчего-то подсказывает мне, что мне повезёт и я отведаю его ещё раз вот в этом убежище.

И головой он кивнул в сторону своей комнаты, словно говоря ей: «Пойдём же». Женщина рассвирепела; его дерзость довела её до бешенства, и она закричала прямо ему в лицо:

– Ну берегись, дьявольское отродье!

Голос его задрожал:

– Как же может сын дьявола остерегаться соблазнов собственного отца?

– А если я сломаю тебе шею?

– Кто знает… Возможно, я обнаружу, что это тоже приятно.

Внезапно мужчина поднялся и немного попятился назад: он полагал, что достиг желаемого, и что пекарша будет покорна ему. Он был одержим безумием, что толкало его нарушить все нормы. Глазами он вперился в глаза женщины с каким-то оцепенением и зверством. Затем он неожиданно протянул руку к краю своего джильбаба и со сверхъестественной быстротой сдёрнул его, оставшись голым. Женщина какое-то мгновение пребывала в замешательстве, затем вытянула руку и схватила кувшин, что стоял неподалёку, швырнув его метким и сильным движением. Он попал прямо ему в живот, отчего из горла его вырвался рёв, и он упал, скрутившись, на землю.