Текст книги "Переулок Мидак (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

32

Сама не своя, она воскликнула:

– Аббас?!..

Молодой человек еле переводил дух: он нёсся за экипажем порядочное расстояние – от самой Площади Оперы, бросившись вслед за ней, не обращая внимания ни на что, наталкиваясь на скопища людей, не пропуская ни одного толчка и не отворачиваясь от настигавших его проклятий и ругательств. Незадолго до этого он шёл под руку с Хусейном Киршей. Оба они пробирались наобум после выхода из бара Виты, пока не доплелись до Площади Оперы – там-то взгляд Хусейна и наткнулся на экипаж, который вёз Хамиду. Он увидел внутри пассажирку, но не узнал её, а лишь вскинул от восхищения брови, привлекая к ней внимание своего друга. Аббас поглядел на приближающийся к ним экипаж, что объезжал вокруг площади. Его взгляд был прикован к ней – той девушке, что скрылась из его мыслей, и он не мог отвести глаза: что-то в её лице приковало его какой-то магической силой. Да и в её фигуре тоже имелись похожие черты. Какое-то мягкое сходство ощущало его сердце, опережавшее глаза. Его суставы ощутили словно удар грома, после которого он очнулся от лёгкого опьянения и полностью протрезвел. Сердце его закричало: «Это она!» Её экипаж уже скрылся в направлении садов Узбакийи. Тогда Аббас пустился за ним бегом без всяких размышлений и обдумываний. Его друг кричал ему вслед, продираясь сквозь толпу. На миг ему помешало движение транспорта в начале улицы Фуада Первого, но глаза его не отрывались от её коляски. Затем он вновь побежал так быстро, насколько мог, но силы его понемногу начали сдавать, и вот настиг её, когда она собиралась уже войти в бар, и позвал её. Когда она обернулась к нему и воскликнула, все оставшиеся у него сомнения рухнули. Наконец-то органы чувств настигли опередившее их сердце. Он стоял перед ней, задыхаясь, с трудом переводя дыхание, не зная, верить ли своим глазам. Хамиду тоже поначалу охватило изумление и беспокойство. Затем из-за стеснения и страха перед любопытными она совладала со своими чувствами и сделала ему знак, сама же поспешно направилась в переулок перед баром. Он последовал за ней. Она зашла в первую дверь слева – то была цветочная лавка – и продавщица цветов поприветствовала её, так как знала уже благодаря тому, что Хамида была у неё частой клиенткой. Та ответила на приветствие и прошла в конец лавки, скрываясь от глаз посторонних. Продавщица поняла, что Хамида хотела бы остаться в лавке наедине со своим товарищем, и прошла на своё место у прилавка с цветами, и уселась, не обращая внимания ни на что, словно никто и не врывался в её лавку только что. Они стояли лицом к лицу; Аббас трясся всем телом от возбуждения и недоумения. Что же побудило его пуститься вслед своему смертельному врагу?! Чего он хотел от этой насильственной встречи с ней? В этот момент он оказался словно обнажённый, у которого нет никакого мнения и никаких планов. Худшие воспоминания сломили все его надежды, пока он преследовал её бегом, насыпая в глаза ему пыль и скрывая от него дорогу. Он бежал за ней без всяких мыслей и решений наперёд, подчиняясь слепому инстинкту, пока, наконец, не выкрикнул её имя. Он утратил остатки сознания, как только прошёл вслед за ней в лавку, больше напоминая лунатика. Но вскоре потихоньку начал приходить в себя после всех усилий и стресса. Глазами принялся изучать женщину, стоящую перед ним – в новой одежде, с причудливым макияжем, напрасно пытаясь отыскать в ней след девушки, которую любил. Немного отвёл взгляд; сердце его мучилось от спазма, словно по глоткам пило горький напиток. Оно не было наивным или глупым, чтобы не понять правды о том, что видело сейчас. Слухи, кружившие в Мидаке, заставили его поверить в худшее. Но даже эти самые слухи, без сомнения, не шли ни в какое сравнение с истиной, представшей перед его глазами. Удручённый, он испытывал чувство тщетности жизни. Но гнев, что денно и нощно полыхал в нём горячим пламенем, не взорвался – он вовсе не собирался ударить её или даже плюнуть в лицо. Хамида смущённо глядела на него и в сердце почувствовала страх перед этим следом из прошлого, которого она старалась избегать. Он не вызвал в ней ни единого отклика – ни симпатии, ни сожаления, а лишь презрение и ненависть. Хамида про себя кляла злосчастье, которое бросило его у неё на пути. Молчание стало действовать на нервы, и больше не в состоянии терпеть это, Аббас охрипришим, дрожащим голосом спросил:

– Хамида! Ты ли это?! Господи Боже, как мне поверить своим глазам?!… Как ты могла бросить дом и мать, и дойти до такого?!

Она смущённо, но бесстрашно ответила:

– Не спрашивай меня ни о чём. Мне нечего тебе сказать. Такова непреодолимая воля Аллаха.

Однако её смущение и слова покорности произвели эффект, обратный ожидаемому: они лишь спровоцировали его гнев и бешенство. Он повысил голос до рёва, заполнившего всю лавку:

– Бесстыжая обманщица! Тебя соблазнил прелюбодей, такой же, как ты сама, и ты убежала с ним. Ты оставила после себя в своём квартале худшие воспоминания. Неприкрытый разврат читается на твоём лице, ты позорно выставляешь себя напоказ…

Это лишь воспламенило в ней врождённую злобу, она рассвирепела, и теперь её смущение и страх стёрлись. Всё это прибавилось к перенесённому за день разочарованию и бешенству. От этого лицо её побледнело, и он в порыве безумия закричала:

– Заткнись!…Не кричи, словно сумасшедший! Или ты считаешь, что напугаешь меня своим криком?! Что ты хочешь от меня?… Ты не имеешь на меня никаких прав, убирайся прочь с глаз моих…

Его гнев утих ещё до того, как она сказала последние слова! Её гнев сломил его гнев, словно воспламенил воду, которую потушил огонь. Он растерянно посмотрел ей в лицо и дрожащим голосом пробормотал:

– Как ты можешь говорить подобные вещи?… Разве ты не… Разве ты не была моей невестой?

Его поражение стало её реваншем, и испытала удовлетворение вспышкой своего гнева в подходящее для того время. Она пробормотала:

– Какой толк вспоминать сейчас о прошлом? Всё прошло и закончилось…

Смущённым, многострадальным тоном он ответил ей:

– Да, прошло и закончилось. Но я в замешательстве из-за себя и тебя. Разве ты не приняла моё предложение тогда?… Разве я не уехал в далёкую страну, чтобы потом мы были счастливы вместе?!

Она больше не испытывала к нему ни смущения, ни неловкости. И нетерпеливо задалась вопросом: ну когда же он оставит разговоры на эту тему? Когда же поймёт? Когда уйдёт? Затем тоном, не лишённом ноток досады, сказала:

– Я хотела одного, но судьба распорядилась по-другому…

Её тревога не скрылась от него, и он с ещё большим упорством продолжил допрос:

– Что ты с собой сделала? Как ты вышла на этот чёрный путь?… Какой негодяй ослепил тебя?… И кто тот (тут он понизил голос) преступник, который похитил тебя из твоей чистой, непорочной жизни и бросил в навозную кучу разврата?

Лицо Хамиды помрачнело. Нетерпение её достигло предела, и скучающим тоном она произнесла:

– Это моя жизнь. Таков конец, которого не дано избежать. Теперь мы чужие и не знакомы друг с другом. Не в наших силах вернуться назад, и сколько бы ты ни говорил, ни насколько не можем изменить реальность. Будь осторожен в своих словах, я не в состоянии простить тебя, хотя и остаюсь слабой и иду своим путём, но не потерплю, чтобы кто-нибудь удваивал мои муки и гнев или сдерживал меня. Забудь меня, презирай меня, как хочешь делай, но только оставь в покое…

Что это за девушка, где в ней Хамида, которую он любил, и которая любила его? Как странно! Неужели она не любила его на самом деле? Разве она не целовала его на лестничной площадке? Разве не попрощалась в тот день, пообещав ему просить у святого Хусейна помощи и заступничества для него?… Тогда кто же эта девушка?! Неужели она не испытывает сожаления? Разве в ней не осталось следов былой привязанности? Он был готов снова рассердиться, если бы не испугался вспышки её гнева, и испустил вздох сломленной ярости:

– Ты ставишь меня в тупик. Чем больше я тебя слушаю, тем больше моё изумление. Я только вчера вернулся к тебе из Телль Аль-Кабир, и тут меня неожиданно застала эта чёрная весть. Знаешь ли ты, что меня толкнуло вернуться?!… (он вытащил и показал ей коробку с ожерельем)… Я вернулся с этим подарком для тебя. Я был намерен жениться на тебе, прежде чем опять уеду…

Она молча кинула взгляд на коробку, и в этот момент он заметил алмазный полумесяц и жемчужные серьги, и отдёрнул руку с коробкой обратно, положив его в карман. Вздохнув с сожалением, резко спросил её:

– Разве ты не сожалеешь о таком конце?!

В её глазах блеснула скрытая тревога, вселявшая неизбежную осторожность, и с напускной грустью она ответила:

– Ты не знаешь, насколько я несчастна.

Глаза Аббаса расширились от удивления и недоверия. В голосе его была слышна невообразимая боль:

– Как ужасно, Хамида!…Почему ты вняла зову шайтана? Почему ты презирала свою благородную жизнь в Мидаке?… Как же ты отвергла ту прекрасную жизнь и надежду ради (тут его голос захрипел) того бесстыдного преступника и шайтана, побиваемого камнями?!… Это непростительное преступление…

Жар по-прежнему не ослабевал, поглощая её ум, с сожалением она произнесла:

– Я расплачиваюсь за этой своей плотью и кровью…

Его удивление от этого только возросло, а мнимому несчастью Хамиды, в котором она созналась ему, подмешивались скрытое облегчение и радость. Но пыл её не спадал. Мысли её следовали друг за другом с безумной скоростью. Дьявольское вдохновение внушило ей идею использовать Аббаса против того человека, что раздробил её сердце на мелкие осколки так жестоко и насмешливо. Она надеялась сделать его орудием своей мести, а сама она будет в безопасности от любых мучительных последствий. Взгляд её глаз смягчился, и слабым голосом она заговорила с ним:

– Я просто несчастна, Аббас. Прости меня за мои слова. От горя я лишилась рассудка. Все они видят во мне проститутку, публичную женщину. А я на самом деле бедная и несчастная. Меня обманул проклятый шайтан, побиваемый камнями, как ты правильно заметил. Я не знаю, как доверилась ему. Но вместе с тем я не придумываю себе оправданий и не жажду просить тебя о прощении. Я знаю, что я грешница и сама расплачиваюсь за свои мерзкие деяния. Прости мой гнев, побудивший тебя сказать такие справедливые слова, ненавидь меня, презирай меня – как того захочет твоя благородная, чистая душа, злорадствуй – я не более чем дешёвая игрушка в руках того, кто не знает жалости. Он посылает меня на улицу и извлекает доход из моего бедственного положения, после того, как забирает самое дорогое, что у меня есть. Я ненавижу его всем сердцем за эти страдания и унижения, в которые он вверг меня. Но я вряд ли смогу убежать от него…

Его смутил и её рассказ и сетования на саму себя; взгляд, говоривший о страданиях и опускавший её глаза долу, потряс его. Он забыл ту женщину, что рассвирепев, словно тигрица, всего миг назад готова была наброситься на него. Его мужское достоинство призывало его разгневаться, однако он лишь заревел:

– О Хамида, какая же беда! Ты несчастна, и я тоже несчастен. Оба мы несчастны по вине этого преступника, и нас навечно с тобой разлучает то, что ты сделала. Оба мы страдаем из-за того человека, пока он наслаждается покоем и счастьем, словно наши мучения добавляют ему счастья. Но не будет мне жизни до тех пор, пока я не размозжу ему голову.

Хамиды почувствовала облегчение и опустила глаза, чтобы они не выдали её: то, с какой быстротой он проскользнул в расставленные ею сети, было превыше её мечтаний. Но особенно ей понравились его слова «и нас навечно с тобой разлучает то, что ты сделала» – после них её сердце успокоилось, узнав, что весь устроенный им шум дошёл до крайнего предела – прощения и попытки вернуть её, о чём она и мечтать даже не могла. Да, разве не об этом она мечтала? Разве Ал-Хулв не сказал мрачно:

– Я не найду покоя, пока не размозжу ему голову и не переломаю кости! Да, я не могу забыть ни того, что ты сбежала с ним, ни того, что все видели, как ты прогуливалась вместе с ним. Нет никакой надежды, что мы когда-нибудь будем с тобой снова вместе. Я навсегда потерял ту Хамиду, которую любил. Но этот негодяй должен страдать так же, как мы оба. Скажи мне, где его найти?

Мозг её стал соображать с лихорадочной скоростью, опережая язык:

– Сегодня у тебя не выйдет. В воскресенье в полдень, если хочешь, приходи: может быть, ты застанешь его в баре, что в начале этого переулка. Он единственный египтянин, который посещает его. Если ты его не узнаешь, я укажу тебе на него глазами… Но что ты собираешься с ним сделать?

Последнюю фразу она произнесла с некоторым страхом за Аббаса из-за последствий этого предприятия, но он в приступе безумного гнева и отчаяния воскликнул в ответ:

– Я разобью голову этому мерзкому сутенёру…

Пристально вглядываясь в его лицо, она задавалась вопросом: «Может ли Ал-Хулв убить его?!» Ответ на него подсказал ей её проницательный ум, хотя она надеялась, что вокруг этого дела поднимется скандал, который отдаст Фараджа в руки закона, и таким образом она отомстит за себя и освободится из его плена. Эта идея понравилась ей без всяких лишних размышлений и критического анализа, хотя в голову ей закралось одно искреннее желание – чтобы Ал-Хулв не рисковал и не причинил ему тяжкого вреда. Она положилась на бога, чтобы он помог Аббасу отомстить за неё своему сопернику, не став жертвой сам!… Потому предупредила:

– Только пусть тебе не приходит на ум желание отомстить ему, пренебрегая собственной жизнью! Просто побей его… Опозорь его… И тащи его в полицейский участок, а потом его будут судить за преступления…

Но он не слушал её, а казалось, говорил сам с собой:

– Так не годится – мы страдаем, а он не заплатит за это. С Хамидой покончено. С Аббасом тоже. Как этот сутенёр будет жить в безопасности и смеяться над нашим несчастьем? Я сломаю ему шею и задушу его (тут он громко спросил у неё):

– А ты, Хамида, что будешь делать со своей жизнью, если устранишь со своего пути этого дьявола?

Она испугалась этого вопроса, ибо он мог привести его к былым чувствам к ней, и потому с тихой решительностью ответила:

– Я разорву все связи со старым миром, продам свои драгоценности и найду благородную работу где-нибудь подальше отсюда…

Он надолго замолчал, погрузившись в грустные раздумья, отчего Хамида испытала целую гамму тревожных чувств, пока Аббас не склонил наконец голову и не сказал еле слышно:

– Моё сердце не может простить этого… Не может… Не может… Однако не спеши снова исчезать, пока не увидим, как закончится всё это дело…

В его тоне она обнаружила нотки прощения и капитуляции, и глаза её беспокойно блеснули. В глубине своей мятежной души она предпочитала, чтобы погибли оба – и Аббас, и его противник, нежели последний вернулся к ней с распростёртыми объятиями, хотя она и не могла открыть, что происходит в её душе. Скрыться ей будет не трудно, если она того захочет. А если свершится месть, которой она так жаждала, то можно будет отправиться в Александрию, о чём так много говорил Ибрахим Фарадж. Там её ждёт безмятежная жизнь на свободе без всяких оков и в безопасности от непрошенных гостей. Вот почему она таким нежным тоном сказала Аббасу:

– Как захочешь, Аббас…

Сердце его мучилось от горечи безнадёжности и готовилось отомстить, но при этом по-прежнему пребывало в замешательстве и питало к ней нежные чувства…

33

То был день радостного прощания. Сердца всех жителей Мидака прониклись единым чувством, ибо господин Ридван Аль-Хусейни занимал высокое положение среди всех без исключения. Он просил Аллаха избрать его для совершения паломничества в Мекку в этом году, и получил желаемое. Все знали, что отправится в путь в этот день после полудня по воле Милостивого прямиком к Суэцу для путешествия в Святые земли. Его дом был полон старыми друзьями и братьями-верующими, которые пришли попрощаться. Они окружили его, собравшись в старой скромной комнате, стены которой часто слышали их благочестивые приветливые речи по вечерам, повторявшиеся из года в год. Разговор их шёл о хадже и воспоминаниях о нём. Их речь доносилась со всех уголков комнаты вокруг дыма от жаровни с благовониями. Каждый рассказывал понемногу обо всём, связанным с хаджем как в нынешнюю эпоху, так и в прошлом. В качестве доводов они приводили много выдающихся хадисов и прелестных стихов на эту тему. Один обладатель мелодичного голоса читал нараспев некоторые из айатов Корана. Затем все стали слушать длинное красноречивое выступление господина Ридвана, в котором он передал всю нежность и доброту своего сердца:

– Счастливого вам путешествия и славного возвращения…

На лице господина Аль-Хусейни засияла непорочная улыбка, придававшая ему ещё больше красоты. Он ответил своим нежным голосом:

– Брат мой, не напоминай мне о возвращении. Ибо тот, кто намерен совершить паломничество в Дом Аллаха, и в сердце его тоска по родине, заслуживает лишь того, чтобы Аллах отменил ему Своё вознаграждение, не принял его мольбы и забрал его счастье. Я вспомню о возвращении на самом деле только тогда, когда покину колыбель божественного откровения на обратном пути в Египет. Я намереваюсь совершить паломничество и во второй раз, если Милостивый Господь разрешит мне это и поможет. Если бы я только мог провести оставшуюся жизнь в Пречистой земле, я бы и днём и ночью видел бы землю, по которой когда-то ходил сам Посланник Аллаха, воздух, разреженный от крыльев ангелов, внимавшую мелодии божественного откровения, ниспосылавшегося с небес на землю и снова восходящего к небесам с земли благодаря душам её обитателей. Там на ум приходят лишь воспоминания о вечности, а сердце облегчает лишь любовь к Богу. Там лекарство и исцеление. Брат мой… Я умираю от желания посмотреть на горизонт Мекки и увидеть небо над ней, слушать на каждом углу шёпоты и пройти по её холмам, уединиться в её святилищах, утолить жажду из Замзама, обратиться лицом к дороге, проложенной Посланником во время переселения в Медину, по которой люди следовали на протяжении тринадцати веков и продолжают делать это до сих пор. Я хочу остудить своё сердце посещением могилы Посланника Аллаха и молитвой в Святом саду. В моём сердце таится сильная жажда, которую я хочу поведать, если позволит время. У меня есть шанс попытаться снискать себе милости и счастья, которое не в состоянии представить разум. Братья мои, я вижу себя идущим по тропам Мекки и читающим нараспев айаты то в том виде, в каком они были ниспосланы изначально. Я как будто слушаю урок Всемогущего. Какая же радость!… Я вижу себя распростёртым ниц в саду, представляя лицо любимого Пророка, каким видел его во сне, какое же счастье! Я вижу, как благоговею перед встречей с Ним, прошу прощения. Какое же спокойствие! Я вижу, как приближаюсь к Замзаму насыщая раны страсти, взывая об исцелении – какой же мир! Брат мой, не напоминай мне о возвращении, моли Аллаха обо мне, чтобы исполнились мои чаяния!…

Друг сказал ему:

– Да исполнит Аллах ваши чаяния и дарует вам долгую жизнь и дарует вам долгую жизнь и крепкое здоровье!

Тут господин Ридван приложил свою раскрытую ладонь к бороде; глаза его блестели от радости и любви. Он снова заговорил:

– Благо в молитве. На самом деле моя любовь к загробной жизни не толкает меня к аскетизму в этом мире или недовольству этой жизнью, вы сами уже давно знаете о моей любви к жизни и её радостям. Как же иначе? Ведь жизнь – творение Милостивого! Её создал Аллах и наполнил слезами и радостями. Пусть тот, кто хочет, призадумается, тот, кто хочет, поблагодарит Его за это. Поэтому я люблю её. Я люблю её оттенки и звуки, ночь и день, веселье и печаль, начинания и окончания, всех тварей – и ползающих, и ходящих, и даже неодушевлённых. Это и есть чистое добро. А зло – не более, чем неспособность больных распознать добро среди скрытых его сторон. Немощные и больные строят предположения о мире Аллаха, вот почему я скажу вам – любовь к жизни – это одна половина веры, а другая её половина – это любовь к загробному миру. Поэтому меня страшит мир, обременённый слезами и стонами, недовольством и гневом, ненавистью и злобой, упрёки больных и немощных. Или они предпочитают, чтобы жизни вообще не было? Им бы понравилось не выходить из бытия? Неужели у них возникает мысль возражать божественной мудрости? Я не считаю себя безгрешным. Когда-то и меня самого снедала скорбь после потери самого дорогого моему сердцу, и в агонии боли и печали я спросил себя: почему Аллах не дал моему ребёнку насладиться своей долей жизни и счастья? Затем Господь захотел наставить меня на истинный путь, и я сказал себе: разве не Он, пресвятой и великий, – тот, кто создал его, моего ребёнка, и разве Он не вернёт его снова к жизни тогда, когда захочет?! Если бы Аллах желал ему жизни, то оставил бы в этом мире до тех пор, пока сочтёт нужным. Однако Он забрал его к себе по своей мудрости, предопределённой его же волей. Всё, что Он делает – исключительно мудро. Мудрость есть добро. Господь захотел добра и ему, и мне. Вскоре меня охватила радость от познания его мудрости, что превыше моей печали. Сердце моё сказало: «Господь мой, Ты подверг меня беде, чтобы испытать меня, и вот я выдержал это испытание с твёрдой верой, вдохновлённый твоей мудростью. Благодарю Тебя». У меня вошло в привычку, если постигает какая-то беда, то я всем сердцем благодарю Аллаха и выражаю своё довольство. А как же иначе, ведь Аллах почтил меня испытанием и вниманием? Каждый раз, как я прохожу испытание и выхожу на берег мира и веры, я всё больше понимаю, насколько же Он мудр, а следовательно, добр, и насколько заслуживает благодарности и радости. Так несчастья бесконечно связывают меня с Его мудростью. Вы представляете меня ребёнком, играющим в своём мире. Бог строго обращается с ним, чтобы сдержать, и пугает своей деланной суровостью, чтобы удвоить радость от настоящей, вечной доброты. Любящий подчас испытывает того, кого любит, с помощью препятствий, и если любимый знает, что такое препятствие – всего лишь уловка любящего его, то любовь и радость его лишь возрастают. По-моему, те, кому досталось много страданий в этом мире, есть самые любимые и приближённые к Аллаху. Он выделил их особой любовью и следит за ними невдалеке, чтобы проверить, достойны ли они Его любви и милосердия по-настоящему… Я премного благодарен Аллаху, ведь благодаря Ему я смог утешить тех, кто считал, что я сам нуждаюсь в утешении…

Он провёл рукой по своей широкой груди с радостью и удовольствием, испытывая в подобном самовыражении то же, что чувствует певец, опьянённый сладостью мелодии и потерявшийся из-за силы своего искусства. С тем же пылом и возбуждением он продолжил:

– Есть такие люди, которые считают, что трагедии, которые выпадают в жизни невинных, есть признак мстительного правосудия, мудрость которого не может быть постигнута большинством. Вы могли слышать, как они говорят, что если бы отец, потерявший своего ребёнка, задумался, к примеру, то обнаружил бы, что его потеря является воздаянием за грех, совершённый им или кем-то из его предков. Но клянусь своей жизнью, Аллах более справедлив и милосерден, чтобы наказывать невинного вместо грешника. Вы можете видеть, как эти люди приводят в качестве аргумента своей правоты описание, которое Аллах дал самому себе – Могущественный и Мстительный. Однако я скажу вам вот что, господа, поистине, Всемогущий Аллах не нуждается в мести, и если Он признал за собой это качество, то только за тем, чтобы побудить человека следовать ему. Он заявил прежде, что поступки, совершённые в этой жизни, определяются лишь вознаграждением и возмездием. Однако его всемогущими и славными качествами являются божественная мудрость и милосердие. Если бы я видел в потере детей заслуженное мной наказание, или обнаружил, что за их мёртвыми телами скрывается достойное возмездие, то согласился бы с этим и сдержался. Но всё равно душа моя оставалась бы подавленной, а в глазах стояли слёзы. Возможно, моё разбитое сердце кричало бы, что невинный ребёнок умер за грехи слабого взрослого, где же тут прощение и милосердие?!Где же в этой трагедии обнаружить мудрость, добро и радость?!

Его мнение вызвало многочисленные возражения: некоторые придерживались буквального текста Корана, другие же – толкований к нему. Отдельные гости относили месть к милости. Среди них многие были более сведущими и начитанными, чем господин Ридван, однако он сам не был готов к спорам. Он просто был открыт на выражение радости и любви в своём сердце, и невинно, по-детски улыбался с разрумянившимся лицом и блестящими глазами. Растроганным от любви голосом, словно ведя тайную беседу с возлюбленной, он сказал:

– Простите меня, господа, но я люблю жизнь, люблю и самого себя. Это частица сердца всего человечества, пульс жизни, порождение самого Создателя неизбежного конца, испытание божественной мудростью. Я люблю всех людей, даже безобразных преступников. Разве они не знаменуют собой болезненные страдания жизни в стремлении к совершенству?… Разве они – не мрак самой тёмной части ночи, встречающийся с блеском и красотой добра? Позвольте мне раскрыть вам одну потаённую тайну – знаете ли вы, что побудило меня совершить паломничество в этом году?

На миг господин Аль-Хусейни замолчал, и его ясные глаза сияли ликующим светом. И отвечая на знак вопроса застывший в их глазах, сказал:

– Не отрицаю, что совершить хадж было моим давним желанием, к которому так стремилось моё сердце, однако по воле Аллаха я откладывал его год за годом, пока не понял томление любящего по любимому им. Томление в поклонении Господу подобно совершению самого поклонения. Затем в нашем переулке случилось то, о чём вы все знаете: шайтан поймал в свои сети двух мужчин и одну девушку из числа наших соседей. Мужчин он заставил ограбить гробницу и покинул их в тюрьме. А девушку заманил в яму страстей и погрузил в тину порока. Это сотрясло моё сердце до основания. Не скрою от вас, господа, что внутри я испытываю чувство вины, на мне лежит грех за то, что один из тех двоих собирал крошки, и тем питался. Он разграбил могилу в надежде найти среди гнилых костей хороший кусок, словно бродячая собака, что добывает себе пропитание из кучи мусора. Я вспомнил благодаря его голоду о своём полном теле и румяном лице, меня охватил стыд и я прослезился и сказал, отчитывая и питая отвращение к самому себе: Что я сделал – ведь Аллах наделил мебя многими благами – для того, чтобы предотвратить его несчастье или хотя бы смягчить его? Неужели я позволю шайтану играть с моими соседями словно с игрушкой, а я так и останусь стоять в замешательстве в своём радостном покое? Может ли добрый человек стать по незнанию приспешником шайтана? Моя мучающаяся совесть откровенно сказала мне откликнуться на старый призыв и отправиться в страну покаяния, чтобы молить о прощении, пока сам Аллах не захочет, чтобы я вернулся с чистым сердцем. Своим сердцем, языком и руками я буду творить добро на просторах царства Божья…

Братья с искренней теплотой прочли молитву, благословляя его, а затем весело продолжили беседу.

* * *

Выйдя из дома, господин Ридван непременно хотел зайти в кафе Кирши, чтобы попрощаться. Подле него расположились учитель Кирша, дядюшка Камил, Шейх Дервиш, Аббас Ал-Хулв и Хусейн Кирша. Пришла сюда и пекарша Хуснийя – она поцеловала его руку, прося отдать дань уважения святым местам. Господин Ридван заговорил, обращаясь ко всем:

– Хадж является обязанностью для тех, кто может себе позволить совершить его как ради себя, так и ради тех из близких, кто не в силах это сделать.

Дядюшка Камил своим детским голосом заявил:

– Пусть с вами будут мир и безопасность в пути. Может быть, вы не забудете привезти для нас чётки из Светозарной Медины…

Господин Ридван улыбнулся:

– Я никогда не буду как тот, кто подарил вам саван, а потом просто посмеялся над вами.

Дядюшка Камил рассмеялся – он бы вернулся к этой старой теме, если бы не заметил угрюмого лица Аббаса Ал-Хулва, и не сдержался. Господин Ридван нарочно поднял эту тему в разговоре, чтобы мягко перейти к страдальцу-Аббасу. Он повернулся к нему и по-доброму заговорил:

– Аббас, выслушай меня, как следует парню, ум и доброту которого готовы подтвердить все жители переулка: возвращайся в Телль Аль-Кабир при первой же возможности, даже сегодня, если ты слушаешься меня и повинуешься. Выполняй любое порученное тебе там задание, копи деньги, чтобы начать новую жизнь с Божьей помощью. Смотри не загружай себе голову и не принимай всерьёз отчаяние и гнев. Не считай, что злой рок, что преследует тебя – это предрешённый конец. Тебе всего лишь слегка за двадцать, и тебе ещё повстречается боль в жизни – как и любому человеку в жизни. Ты преодолеешь это, как ребёнок, что переболел зубной болью или корью, и потом понял. Если проявишь смелость и стойкость, то будешь достойным мужчиной. Ты ещё будешь вспоминать об этом с улыбкой победителя и утешением верующего. Вперёд, вооружись терпением и прибеги к помощи веры. Зарабатывай себе на жизнь и наслаждайся радостью верующего, который знает, что Аллах избрал его из числа своих угодников в помощь страждущим.

Аббас не ответил ему, но когда заметил, что господин Аль-Хусейни не сводит с него глаз, выдавил из себя улыбку довольства и смирения, и почти бессознательно промямлил:

– Всё пройдёт, как будто и не было никогда!

Господин Ридван тоже улыбнулся и повернулся в сторону Хусейна Кирши:

– Приветствую самого разумного парня нашего переулка!… Я буду просить Аллаха направить тебя туда, где сбудутся твои молитвы. С Божьей помощью я увижу тебя на месте отца, как он сам того желает, когда вернусь сюда. Его желания – благо для тебя, и благо для нового, маленького «учителя» Кирши.

Тут Шейх Дервиш прервал своё молчание и сказал, потупив взор:

– Господин Ридван, вспомни обо мне, когда наденешь одежду паломника, и напомни святым из семейства Пророка, что тот, кто любит их, погиб, пленённый любовью к ним, потеряв всё то имущество, которым обладал. Его готовность любить совсем не принесла ему никакой пользы. Но больше всего я хочу пожаловаться им на обращение со мной Госпожи Всех Дам.

* * *

Ридван Аль-Хусейни покинул кафе в сопровождении нескольких своих родственников, которые присоединились к нему с намерением поехать вместе до самого Суэца. Господин Ридван свернул в сторону конторы, где обнаружил Салима Алвана, корпевшего над своими бухгалтерскими книгами. Он улыбнулся ему и сказал:

– Я уезжаю; позвольте мне обнять вас на прощание.

Салим Адван в изумлении поднял на него своё увядшее лицо: он знал о его отъезде, но не произвёл ни единого движения. Однако господин Ридван не обратил на его равнодушие никакого внимания – ему было известно о постигшем того несчастье, как и всем остальным в переулке, при этом он отказывался покинуть свой квартал прежде, чем попрощается с ним. Последний же словно почувствовал свою ошибку в этот момент, и в растерянности признал это. Господин Ридван заключил его в объятия, поцеловал и прочитал над ним длинную молитву-благословение. Пробыв у него ещё несколько мгновений, он поднялся и сказал: