Текст книги "Переулок Мидак (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

2

Она окинула себя в зеркало некритичным взором, или, другими словами, ища в себе предмет восхищения и довольства, и в зеркале отразились её тонкое продолговатое лицо; косметика творила чудеса с её щеками, бровями, глазами и губами. Она поворачивалась вправо и влево, заплетая пальцами косу и почти неслышно шепча: «Неплохо, красиво, клянусь Аллахом, красиво!» Это лицо, по правде говоря, уже примерно пятьдесят лет, как глядело на мир, но природа в течение полвека не может не затронуть ни одного лица.

Тело её было худым, или высохшим, как описывали его женщины из переулка Мидак, а грудь – плоской, хотя красивое платье скрывало её. Это была госпожа Сания Афифи, хозяйка второго дома в переулке, где на первом этаже проживал доктор Буши. В этот день она приготовилась нанести визит в среднюю квартиру, в которой жила мать Хамиды. Не в её привычках было часто посещать кого-либо из жильцов, и возможно, единственный раз, когда она входила сюда, было первое число каждого месяца, – день, когда она получала арендную плату. В душу её глубоко закралась новая причина, делавшая визит к матери Хамиды важной обязанностью.

Таким образом, она вышла из своей квартиры и спустилась по лестнице, бормоча в надежде: «О Аллах, воплоти мои чаяния», и тощей рукой постучала в дверь. Хамида открыла ей, встретив её с притворно радостной улыбкой на губах и проводила в гостиную, после чего пошла звать мать. Комната была маленькой, в ней имелось два старых дивана, стоявших друг напротив друга, а в центре – бледный столик с пепельницей. Пол же был покрыт циновкой. Ожидание женщины не затянулось: вскоре к ней быстрым шагом вошла мать Хамиды, едва успев сменить на себе джильбаб. Обе они тепло поприветствовали друг друга и обменялись двумя поцелуями, а затем уселись рядом, и мать Хамиды сказала:

– Добро пожаловать, добро пожаловать… К нам пожаловал сам Пророк, госпожа Сания.

Мать Хамиды была среднего роста, полноватой женщиной за шестьдесят, однако сильной и пышущей здоровьем. Глаза её были навыкат, на щеках – оспинки, а голос – низкий и грубоватый. Когда она разговаривала, казалось, будто она рычит. Голос был её первым орудием, используемым в боях с соседками. Естественно, её не радовал этот визит, ибо визит владелицы дома мог принести неприятные последствия и предупреждал об угрозе. Однако она приучила себя на каждый случай облекаться в соответствующий ему наряд – и быть готовой ко всему – и к добру, и ко злу. По своим занятиям она была свахой и банщицей, и обладала зорким глазом и болтливым языком. Более того, язык её был невоздержанным и безудержным, от него почти не ускользало ни старое, ни новое, что творилось в квартале и в каждом из его домов. Так что она была своего рода историком и передатчиком плохих известий, и больше всего – словарём-сборником всего непристойного. По привычке ей захотелось поразвлечь гостью разговорами, и потому она принялась приветствовать её и изливаться в похвале. Она рассказала ей понемногу что нового в Мидаке, а также вести из соседних с ним улиц. Знаете ли вы о новом скандале у Кирши?… Он точно такой же, как и все предыдущие, и связан с его женой: она подралась с ним и разорвала его кафтан-джуббу. Вот пекарша Хусния позавчера так побила мужа, что по лбу его струилась кровь. А господин Ридван Аль-Хусейни – благочестивый и набожный врач – как он кричал на свою жену! Почему он так обходится с ней, ведь он же добрый человек? Да ведь она же мерзкая злыдня!.. Доктор Буши прикоснулся в бомбоубежище к маленькой девочке во время последней воздушной атаки, и один уважаемый человек избил его за это. Супруга Аль-Маварди-торговца древесиной – убежала вместе со своим слугой, и её отец сообщил об этом в полицейский участок. Табуна Аль-Кафрави в тайне продаёт хлеб, испечённый из муки без примесей, и так далее, и так прочее.

Госпожа Сания Афифи слушала её без внимания, всецело поглощённая тем делом, ради которого она, собственно, и пришла. Истинным замыслом её было, как бы ни было тяжело, но непременно затронуть тему, которую она уже давно вынашивала в себе. Она старалась перехватить у этой женщины нить разговора, едва только представится удобная возможность. И такая возможность представилась ей, как только мать Хамиды спросила:

– А как вы поживаете, госпожа Сания?

Она немного нахмурилась и ответила:

– По правде говоря, я устала, Умм Хамида.

Будто и впрямь обеспокоенная этими словами, мать Хамиды вскинула брови:

– Устали?!… Боже сохрани!

Госпожа Сания замолкла в тот момент, когда Хамида вошла в комнату с кофейным подносом, поставив его на столик, и вновь вышла, и затем негодующе сказала:

– Да, устала, госпожа Умм Хамида. Разве не утомительное это занятие – собирать арендную плату с лавок?… Представьте только себе – такая женщина как я, что стоит перед посторонним мужчиной, требуя с него аренду.

Сердце матери Хамиды учащённо забилось при упоминании об арендной плате, однако она произнесла с нотками сожаления в голосе:

– Вы правы, госпожа моя… Да будет Аллах вам в помощь.

От матери Хамиды не скрылась одна важная вещь, которую она заметила, и потому она задалась вопросом: «Почему это она столько жалуется?…», и вспомнила, что уже слышала это от неё много раз!… Более того, это был второй или даже третий случай, когда она навещала её не как обычно в начале месяца! Тут в голову ей пришла одна странная мысль, которой она удивилась – а не было ли этой связано с её профессией, – на подобного рода вещи у неё был особый нюх и неподражаемая проницательность, и потому она решила подойти издалека и коварно спросила:

– Это одно из зол одиночества. Вы же одинокая женщина, госпожа Сания. Вы одна в доме, одна на улице, и одна в постели. Разве не ужасно это одиночество?

Госпожа Сания обрадовалась таким словам женщины, которые словно перекликались с её собственными мыслями, и скрывая радость, она сказала:

– А что я могу поделать?… У моих родных свои семьи, а мне самой спокойно лишь у себя дома. И хвала Аллаху, который избавил меня от необходимости во всех людях.

Умм Хамида хитро наблюдала за ней, и открывая свою последнюю лазейку, сказала:

– Да, тысячу раз хвала Аллаху, однако скажите-ка мне, почему вы так долго обрекали себя на одинокую жизнь?!

Тут сердце госпожи Сании забилось сильнее, и она очутилась лицом к лицу со своей мечтой, однако вздохнула и, отнекиваясь, сказала с напускной досадой:

– Мне достаточно той горечи брака, которую я уже испробовала..!

В молодости госпожа Сания Афифи была замужем за владельцем парфюмерной лавки, но брак был неудачным: муж плохо обращался с ней, сделав её жизнь несчастной и отняв весь капитал, и спустя десять лет покинул, сделав вдовой. Все эти годы она оставалась вдовой только потому, что – по её собственным словам – она ненавидела жизнь замужней женщины.

Сказанное ею не было ложью, маскирующей отсутствие у мужского пола внимания к ней, – она на самом деле ненавидела семейную жизнь и обрадовалась, получив обратно свою свободу и покой. С отвращением к браку и довольством свободой она провела долгие годы, но с течением времени позабыла это чувство, и не колеблясь готова была снова пережить свой опыт ещё раз, попроси кто-нибудь её руки. Время от времени её охватывала надежда, но всё затянулось, и в конце концов на смену пришло отчаяние. Она перестала лелеять ложную надежду и свыклась с той жизнью, которую вела.

Когда есть необходимость в том, чтобы в жизни человека было что-то, с чем связаны все его надежды, это придаёт ценность его жизни, пусть даже это что-то иллюзорное и незначительное, ведь он обретает предмет своих исканий. По счастливой случайности у неё не было ничего такого, что могло бы очернить образ одинокой женщины вроде неё – её развлечением были кофе и сигареты, а также накопление всё новых и новых денежных купюр. На самом деле её в некоторой степени можно было назвать жадной, она была одним из старых клиентов сберегательной кассы, и новое увлечение только ещё больше усилило и укрепило это её стремление к деньгам. Свои купюры она хранила в маленькой шкатулке из слоновьей кости, которую прятала в недрах гардероба, распределив по стопкам пятёрки и десятки, и развлекаясь тем, что рассматривала их, вновь и вновь подсчитывала и рассортировывала. Поскольку в отличие от металлических монет банкноты были немыми, она была в безопасности, и про них не знал никто из проворных жителей переулка Мидак, несмотря на всю их проницательность. Так что по части финансов она нашла в жизни утешение и придумывала отговорки по части своего одиночества. Она говорила себе, что любой другой муж способен так же разграбить её капитал, как и покойный супруг, и потратить в мгновение ока плоды всех этих долгих лет. Но при всём том одна мысль, внушённая ей, незаметно пустила корни в её сердце – мысль о браке. Из-за этого она старалась забыть все отговорки и опасения.

На матери Хамиды вольно-невольно лежала ответственность за такое странное преображение госпожи Сании Афифи, ведь она однажды рассказала ей о том, как выдала замуж престарелую вдову, и теперь та начала думать, что всё возможно. Её очень скоро захватила сама идея о замужестве, которой она всецело подчинилась, не обращая внимания больше ни на что. Однажды она забыла о браке, и тут вдруг вступление в брак стало её заветным желанием, и ни кофе, ни сигаретам, ни новеньким купюрам не разубедить её в том. В тревоге она задавалась вопросом: как же могли напрасно пропасть эти годы?.. Как она провела десять лет в одиночестве, и теперь ей уже под пятьдесят?!…Она сказала себе, что всё это просто безумие, и возложила ответственность за него на своего покойного супруга, решив по возможности до наступления завтрашнего дня загладить это.

Сваха презрительно и без особого интереса слушала её напускную досаду и отметила про себя: «Тебе никогда не удастся меня провести», а затем обратилась к ней тоном упрёка:

– Не преувеличивайте, госпожа Сания. Если даже в первый раз вам не улыбнулась удача, всё равно – от запада до востока столько счастливых браков!

Поблагодарив за кофе и поставив на поднос свою чашку, госпожа Сания сказала:

– Умному человеку не стоит идти против своей судьбы, если та была с ним сурова.

Мать Хамиды возразила:

– Ну что вы такое говорите, вы же умнейшая из женщин!… Хватит уже вам быть одной, хватит.

Женщина стукнула себя в плоскую грудь ладонью правой руки и с деланным недоверием воскликнула:

– Что ещё за новость?.. Неужто вы хотите, чтобы люди заклеймили меня как сумасшедшую?!

– Каких людей вы имеете в виду?.. Есть и постарше вас, что каждый день выходят замуж.

Поёжившись от фразы «постарше вас», госпожа Сания приглушённым голосом сказала:

– Я не такая уж старая, как вы полагаете… Да проклянёт Аллах саму эту идею!

– Я не имела это в виду, госпожа Сания, и нисколько не сомневаюсь, что вы ещё в расцвете молодости, однако вы укрываетесь за предлогом, который сами себе добровольно избрали.

Госпожа Сания испытала от этих слов удовлетворение, однако по-прежнему продолжала играть роль человека, которого подводят к принятию идеи о браке, при этом не имеющего ни особой тяги, ни намерения это делать. После некоторых колебаний она спросила:

– А не опозорит ли меня такой шаг – вступление в брак после столь долгой холостяцкой жизни?

Мать Хамиды подумала про себя: «А тогда зачем ещё ты пришла ко мне, женщина?», затем обратилась к даме:

– Как может опозорить то, что законно и правильно?!.. Вы умная, благородная дама, и кто угодно готов засвидетельствовать это. А вступление в брак – это половина веры, моя дорогая госпожа. Господь наш своей мудростью узаконил его, да и Пророк наш, да будет над ним мир и приветствие, велел нам поступать так же.

Госпожа Сания в религиозном порыве произнесла:

– Да будет над ним мир и приветствие Аллаха.

– А как же иначе, моя дорогая госпожа?!.. И Господь наш, и Пророк арабов оба любят верных и праведных людей!

Лицо госпожи Сании покраснело под маской из румян, а сердце её захмелело от радости. Вытащив две сигареты из портсигара, она сказала:

– Кто же захочет жениться на мне?

Согнув свой правый указательный палец и прижав его к брови жестом неодобрения, мать Хамиды сказала:

– Тысяча и один мужчина.

Госпожа Сания от всего сердца расхохоталась и ответила:

– Хватит и одного мужчины…

Мать Хамиды уверенно сказала:

– Все мужчины в глубине сердца своего любят брак, и жалуются на брак лишь те, что уже женаты. Сколько холостяков желают жениться! Стоит мне только произнести: «У меня есть для вас невеста!», как в глазах у них появляется интерес и на губах расцветает улыбка, и они с нетерпением спрашивают меня: «Правда?… И кто же это?.. Кто?» Мужчина хочет женщину, даже если его одолело бессилие, и в том мудрость нашего Господа.

Госпожа Сания удовлетворённо покачала головой и сказала:

– Велика мудрость Его!

– Да, госпожа моя Сания, поэтому-то и сотворил Аллах этот мир. Он мог наполнить его одними только мужчинами, или наоборот, только женщинами, однако Аллах сотворил и мужчину, и женщину, и наделил нас разумом, чтобы мы могли понять замысел Его. Брака нельзя избежать.

Госпожа Афифи улыбнулась и мягко произнесла:

– Ваши слова, госпожа Умм Хамида, словно сахар!

– Да сделает Аллах вашу жизнь сладкой, и осчастливит ваше сердце полноценным браком!

Дама приободрилась и сказала:

– Да будет на то воля Аллаха, да ещё и при вашем содействии.

– Слава Богу, я женщина везучая. Все браки, которым я содействовала, не распадаются. Все они вместе живут, народили детей, и сердца их счастливы. Так уповайте же на Аллаха и на меня.

– Никакие деньги не смогут вознаградить вас за заслуги.

Тут мать Хамиды сказала про себя: «Нет, нет, женщина… Ты вознаградишь меня именно деньгами, и очень большими деньгами. Поспешишь к сберегательной кассе и выдашь мне, не поскупясь». Затем невозмутимо серьёзным тоном, словно бизнесмен, закончивший вступление, перешла к делу:

– Полагаю, вы предпочитаете пожилого человека?!

Женщина не знала, что и ответить. Ей, конечно, не хотелось выходить замуж за юнца, ведь юноша не годился ей в мужья, но и «пожилой человек» тоже её не устраивал. Продвижение разговора немного сблизило её с матерью Хамиды, и засмеявшись, чтобы скрыть своё смущение, она сказала ей:

– Так значит, после моего поста мне придётся разговляться луком?

Мать Хамиды громко рассмеялась своим трескучим неприятным смехом, и ещё больше уверилась в ценности той сделки, что намеревалась заключить, и коварно произнесла:

– Вы правы, госпожа. По правде говоря, мой опыт убедил меня в том, что самые счастливые браки – те, в которых жена старше мужа, и потому вам подходит мужчина лет тридцати или немного постарше.

Женщина в смятении спросила:

– И он согласится?

– Согласится, конечно!.. Вы красивая и богатая дама!

– Да минует вас всяческое зло!

На лицо, покрытое оспинками матери Хамиды, легла маска серьёзности и внимания:

– Я расскажу ему, что вы – дама средних лет, без детей и без матери, воспитанная и совершенная во всех отношениях, а также владеете двумя лавками в Аль-Хамзави и двухэтажным домом в Мидаке.

Посчитав, что необходимо исправить оплошность, допущенную матерью Хамиды, дама улыбнулась и сказала:

– Нет, трёхэтажным.

Однако мать Хамиды возразила:

– Только двухэтажным, потому как с третьего этажа, где живу я, вы не будете требовать арендную плату, пока я жива!

Госпожа Сания с радостью ответила:

– Даю своё слово, госпожа Умм Хамида!

– Принято. Да сделает Господь наш всё к лучшему.

Госпожа Сания словно в удивлении покачала головой и сказала:

– Удивительно!.. Я пришла сюда, чтобы просто навестить, и вот поглядите-ка, чем закончился наш разговор!… И теперь я ухожу отсюда словно замужняя женщина!!

Умм Хамида засмеялась вместе с ней, словно и она была удивлена таким обстоятельством, хотя про себя заметила: «Ох, женщина, постеснялась бы ты! неужели ты думала, что твоя уловка со мной пройдёт?!», затем вслух сказала:

– Такова уж воля Господа нашего!.. Разве не по Его воле всё происходит?!

Госпожа Сания Афифи вернулась в свою квартиру радостная и весёлая, однако подумала: «Освобождение от арендной платы на всю жизнь! Какая же она алчная женщина».

3

После того, как госпожа Сания ушла, Хамида вошла в комнату. Она расчёсывала свои чёрные волосы, от которых пахло керосином. Мать поглядела на её блестящие тёмные как смоль волосы, кончики которых доходили до колен, и с сожалением сказала:

– Увы! Как жаль, что в таких прелестных волосах завелись вши!

В чёрных подведённых сурьмой глазах, обрамлённых длинными ресницами и густыми бровями, блеснул решительный пронзительный взгляд, и девушка гневно возразила:

– Вши?!.. Клянусь Пророком, моя расчёска смогла отыскать всего только двух вшей!

– Ты разве забыла, как я причёсывала тебя на прошлой неделе и вычесала целых двадцать вшей?

Девушка равнодушно заметила:

– Я два месяца не мыла голову.

Тут она принялась ещё яростнее работать расчёской и уселась рядом с матерью. Она была девушкой примерно двадцати лет, среднего роста, хрупкого телосложения, с кожей бронзового оттенка, несколько вытянутым чистым и прелестным лицом. Больше всего на лице её выделялись красивые тёмные глаза, изумительные своей чернотой. Когда же она сжимала тонкие губы и щурила взгляд, это придавало ей сильный и решительный, совсем не женский вид. Гнев её даже в переулке Мидак никто и никогда не мог не заметить.

Её мать, также прослывшая женщиной сильной, и та остерегалась его, насколько могла. Однажды, когда они повздорили, она сказала дочери: «Аллах никогда не даст такой растрёпе, как ты, мужа: какой мужчина захочет прижать к себе горящую головню?!»

Она много раз повторяла, что её дочь, вне сомнения, безумна – она заражается безумием, когда злится, и потому звала её хамсин – по названию известного ветра пустыни. Но вместе с тем она очень любила её, даже будучи приёмной матерью. Настоящая мать девушки была её компаньонкой в торговле вареньем, из-за своей бедности вынужденная жить вместе с ней в одной квартире в Мидаке, и в конце концов она умерла, оставив ей дочь, совсем крошку. Умм Хамида удочерила ребёнка и вверила кормилице – жене Кирши-владельца кафе, у которых рос сын – Хусейн Кирша, ставший девочке молочным братом.

Девушка продолжала чесать свои смоляные волосы, по обычаю ожидая, когда мать начнёт комментировать визитёршу и цель её визита. Когда же молчание матери и ожидание девушки затянулось, она спросила первой:

– О чём вы говорили всё это долгое время?

Мать язвительно усмехнулась и пробормотала:

– Догадайся!

Девушка с возросшим интересом сказала:

– Она хотела повысить арендную плату?

– Если бы она того хотела, то её бы вынесли отсюда работники Скорой помощи. Нет, она хочет снизить плату.

Хамида воскликнула:

– Ты с ума сошла?

– Да, я сошла с ума, но всё-таки догадайся…

Девушка вздохнула и сказала:

– Ты утомила меня!

Брови женщины вздрогнули, и подмигнув, она ответила:

– Наша квартирная хозяйка желает выйти замуж!

Девушку охватило изумление и она прошептала:

– Замуж!

– Ну да. И хочет за молодого. Как же мне жаль тебя, несчастную, ты никак не найдёшь себе того, кто попросит твоей руки!

Девушка искоса поглядела на неё, и заплетая волосы, молвила:

– Да нет, я многих ещё найду, однако это ты неудачливая сваха, просто желаешь скрыть свой провал.

– А что не так со мной?

– Ну, как я уже сказала, ты неудачница, что лишь подтверждает поговорку: «В доме у плотника и дверь покосилась».

Мать Хамиды улыбнулась и сказала:

– Если выйдет замуж госпожа Сания Афифи, то не стоит отчаиваться ни одной незамужней женщине…

Однако девушка бросила на неё свирепый взгляд и процедила:

– Я не гонюсь за целью выйти замуж, это замужество гонится за мной, я ещё многих отвергну…

– Конечно! Такая принцесса, как ты, особа королевских кровей!

Девушка проигнорировала сарказм матери и тем же строгим тоном продолжала:

– Если ли здесь, в Мидаке, кто-то, кто заслуживает того, чтобы считаться кандидатом?

По правде говоря, мать не беспокоилась за будущее дочери, её не охватывал страх по поводу того, что та засидится в девках, и в красоте её также не было никаких сомнений. Её больше волновало самолюбование и надменность той. Она с тревогой в голосе сказала:

– Не оскорбляй языком своим этот переулок, ведь тут живут лучшие в мире люди!

– Это ты лучшая в мире. А они все – ничто, разве что один, у которого есть жизненная искра, но и он стал моим братом!

Этими словами она намекала на Хусейна Киршу – своего молочного брата, чем напугала мать, и та критическим тоном в волнении сказала:

– Как ты можешь так говорить?! Я не сделала его твоим братом, никто не может сделать вас братом и сестрой, он твой молочный брат, как повелел Аллах…

Но дух безумия завладел девушкой, и ради забавы она сказала:

– А разве не могло быть так, что он всегда сосал молоко из одной груди, а я – из другой?

Мать пнула её в спину и закричала:

– Да разразит тебя Аллах!..

Девушка с презрением процедила:

– Пустой переулок!

– А тебе подавай высокопоставленного чиновника?!

Хамида вспылила:

– А чиновник это Господь Бог?

Мать только вздохнула:

– Ох, если бы ты умерила своё тщеславие..!

Дочь ответила ей тем же тоном:

– Ох, если бы ты хоть раз в жизни поступила разумно..!

– Ты ешь и пьёшь за мой счёт и такая неблагодарная! Ты помнишь, как ты развязала свой язык по поводу того джильбаба?!

Хамида изумлённо ответила:

– А джильбаб разве ничего не значит?!.. Да грош цена всему этому миру без новой одежды! Ты считаешь, что первую красавицу, у которой нечего надеть и ничем украситься, следует заживо хоронить?!

Затем голос её наполнился сожалением, и она добавила:

– Ох, если бы ты только видела тех евреек-работниц на фабрике! Все они щеголяют в такой красивой одежде. Да, грош цена тогда этому миру, если мы не можем носить то, что нам нравится!

Мать обидчиво ответила ей:

– Эти работницы лишили тебя самоконтроля, а еврейки ещё и разума. Ох, если бы ты успокоилась…

Хамида не обратила внимания на её слова: она продолжала заплетать волосы, и вытащила из кармана маленькое зеркало и установила его на спинку дивана, затем встала напротив него, немного склонившись, чтобы видеть своё лицо, и удивлённо пробормотала:

– Как жаль, Хамида! Почему ты здесь, в Мидаке? И почему твоей матерью является женщина, не отличающая обычную пыль от золотой?!

Затем она скользнула к единственному окну в комнате, выходившему на переулок Мидак, и протянула руки к открытым ставням, потянув их на себя, пока между ними не осталось всего нескольких дюймов. Она оперлась локтями на окно и кинула взгляд на переулок, переводя его с места на место, и язвительно заметила, будто говоря сама с собой:

– Здравствуй, переулок нашего Господа и счастья! Долгих лет жизни тебе и твоим славным жителям. Какой же тут прекрасный вид, какие же замечательные эти люди! Что же я вижу?! Вот Хусния-пекарша сидит на пороге у печки, словно мешок, одним глазом глядя на лепёшки, а другим – на Джаду, мужа своего. Он же работает из страха перед её кулаками и пинками. А вон там – учитель Кирша, владелец кофейни, склонил голову, будто спит, однако он совсем не спит. А дядюшка Камил погрузился в сон, пока мухи своевольно пляшут на подносе с басбусой. Ах, опять этот Аббас Аль-Хулв пялится в моё окно, красуясь и флиртуя. Он даже не питает сомнений, что такой взгляд бросит меня к его ногам, пленённой любовью к нему. Ох, поймёте вы меня, прежде чем погибнуть! А вот и господин Салим Алван, владелец конторы, только что напялил очки, поглядел, и снял их, затем вновь надел. В первый раз этот взгляд был случайностью, скажем так, но второй-то, Салим-бек? О господи, каков этот его второй взгляд! Чего тебе надо, мужик, чего надо, бессовестный старикашка?!… Такая случайность происходит каждый день примерно в одно и то же время! Если бы ты не был мужем и отцом, я бы обменивалась с тобой взглядами и приветствовала бы тебя. Вот и всё, вот он – переулок. Так зачем же Хамида так запустила свои волосы, что в них завелись вши?!.. Ух… Вот и шейх Дервиш идёт, стуча по земле своими деревянными башмаками…

– Шейх Дервиш больше всех вправе стать твоим мужем!

Девушка не обернулась к матери, но пошевелив бёдрами, словно пританцовывая, сказала:

– Какой же могущественный он человек! Говорят, он потратил сто тысяч из любви к нашей госпоже, святой Зейнаб, так неужели он поскупится ради меня десятью тысячами?

Тут она внезапно отошла от окна, словно ей наскучило наблюдение за улицей, и снова вернулась к зеркалу, бросив на себя изучающий взгляд. Вздохнув, произнесла:

– Как жаль, Хамида, как жаль…