Текст книги "Переулок Мидак (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

13

Встреча с Аль-Азхаром стала новой главой в жизни Аббаса Аль-Хулва: любовь пламенем пылала в его сердце, ум был опьянён волшебством, нервы растворялись от страсти. Он был весел, горд, кичился собой, словно рыцарь, не знающий страха и упрёка, или пьяница, уверенно чувствующий себя в знакомом питейном заведении.

После того случая они встречались несколько раз, но об их будущем беседа никогда не заходила. Да, отныне это было единое будущее для двоих, и Хамида не отрицала этого – ни при нём, ни в его отсутствии! Однако она задавалась вопросом: а добьётся ли хоть одна из её товарок-работниц фабрики – нечто лучшего, чем у неё?… Потому-то она намеренно прохаживалась с ними аккурат в тот час, когда они выходили с работы, и украдкой подглядывала на их испытующие взгляды, словно получая удовольствие от того, какое впечатление производил на них он. Однажды они спросили её о том, кто этот юноша, которого они видели с ней, и она ответила:

– Мой жених… Владелец парикмахерского салона!

Себя же она спрашивала: которая из них считала бы себя счастливой, если бы её посватал официант в кафе или подмастерье кузнеца. Этот же был владельцем лавки, представителем среднего класса. И к тому же настоящим эфенди при костюме! Она постоянно была занята сравнением, выбором и взвешиванием. Но этот волшебный мир грёз, в котором она парила в небесах, не притягивал её. Лишь изредка она проникалась ими, и в такие моменты казалась по-настоящему влюблённой. В один из этих моментов ему захотелось поцеловать её, и она не ответила ему ни да, ни нет. Она хотела отведать вкус поцелуя, о котором так много слышала и так много воспевала. Он осторожно осмотрелся, нет ли рядом прохожих, и в вечерней темноте нащупал её рот. Затем он дрожа накрыл её губы своими губами, и её накрыло его распалённое дыхание, потёкшее потоком по её шее, и она закрыла глаза.

Затем, когда подошло ему время отправляться в путь, он задумался о том, чтобы сделать решительный шаг, и избрал доктора Буши, которому сама его профессия облегчала доступ во все дома в переулке, в качестве своего посла к матери Хамиды. Женщина была очень рада этому – она видела в нём единственного пригодного местного кандидата в мужья для её дочери. Она всегда считала его «хозяином парикмахерского салона и целого мира». Тем не менее, она боялась строптивости своей упрямицы и полагала, что ещё предстоит долго и тяжело бороться с ней. Каково же было её удивление, когда девушка восприняла новость с удовлетворением и даже смирением! Она покачала головой и сказала:

– Вот что произошло за окном позади меня!

Аль-Хулв поручил дядюшки Камилу приготовить целый поднос роскошной басбусы и отослать его матери Хамиды, и разрешил ему пойти к ней с ним вместе. Так он и пошёл к ней в сопровождении дядюшки Камила – своего товарища по дому и жизни. Дядюшке же Камилу пришлось очень туго, когда он поднимался по лестнице вверх: он останавливался через каждые две ступени, задыхаясь, и опирался на перила, пока не сказал Аббасу на первой же лестничной площадке:

– А почему ты не отложил свою помолвку, пока не вернёшься из армии?!

Мать Хамиды тепло приветствовала их. Все трое, обмениваясь любезностями, присели, и дядюшка Камил произнёс:

– Это Аббас Аль-Хулв, дитя нашего переулка, он сын и вам, и мне. Он просит руки вашей дочери.

Женщина при этом улыбнулась и ответила:

– Добро пожаловать, мы приветствуем Аль-Хулва, приятного человека[3]3
  Аль-Хулв по-арабски означает «приятный», «милый», «сладкий». Здесь имеется в виду игра слов.


[Закрыть]. Моя дочь будет принадлежать ему, но как будто и не покидала меня…

Дядюшка Камил поговорил об Аббасе и его милом характере, и о самой матери Хамиды и её приятном нраве, а затем сказал:

– Этот молодой человек покидает нас, до поможет ему Аллах и да улучшит его положение. Пусть дарует Всевышний Господь ему то, что он желает…

Умм Хамида прочитала молитву за него, а потом шутливо спросила дядюшку Камила:

– А как же вы сами, дядюшка Камил, когда вознамеритесь жениться и положиться в этом деле на Аллаха?

Тут дядюшка Камил расхохотался так, что лицо его стало похожим на спелый помидор. Потерев рукой свой огромный живот, он сказал:

– Вот эта цитадель стоит на моём пути…!

Вместе они прочли суру «Аль-Фатиха» в знак начала нового дела и принялись за напитки…

Через два дня после означенных событий на улице Аль-Азхар произошла последняя встреча двух молодых обручённых. Оба они шли безмолвно. Аббас чувствовал, как к сердцу подступают слёзы, готовые постучаться в него как во врата, ища путь к глазам. Она спросила его:

– Тебя долго не будет?

Тихим грустным голосом юноша ответил:

– Возможно, моя служба продлится год-два, но я ни за что не упущу удобного случая, чтобы приехать побыстрее…

В этот момент она ощутила к нему глубокую привязанность, и пробормотала:

– Как же долго!…

Сердце его ликовало, и несмотря на то, что в словах его было место озабоченности и страху, он возбуждённо произнёс:

– Это наше последнее свидание до моего отъезда. И только одному Аллаху известно, когда будет следующее. Хамида, я в замешательстве – мне и грустно, и весело одновременно. Грустно – потому что я буду далеко от тебя, а весело – оттого, что этот длинный путь, что я избрал для себя – единственный, который ведёт к тебе. Но я оставлю своё сердце здесь, в этом переулке. Представь себе мужчину, что уехал без сердца, и путь занёс его в далёкие края. Но сердце отказалось ехать с ним вместе. Завтра я уже буду в Телль Аль-Кабир, и каждое утро мне будет не хватать одного милого окошка, в котором я видел, как ты скрываешься от меня, или за створками которого ты причёсывала волосы. Едва ли я повстречаю хотя бы следы его. А что останется мне от наших прогулок по улицам Аль-Азхар и Муски? О, Хамида, это-то и разбивает моё сердце на мелкие части. Позволь мне взять с собой все те воспоминания, которые я могу унести. Положи свою ладонь в мою руку и пожми её так же крепко, как я сжимаю твою. Клянусь Аллахом, как же прекрасно твоё прикосновение! Оно просто сотрясает моё сердце. Сердце моё в твоих руках, дорогая моя, милая моя, душа моя, Хамида. Как же красиво твоё имя – Хамида – когда я произношу его, то как будто выжимаю сок из сахарного тростника…

Эти тёплые, разливающиеся потоком слова погрузили девушку в подобие дрёмы; взгляд её смягчился, и она пробормотала:

– Это ведь ты сам сделал такой выбор – уехать…

Словно причитая, он ответил ей:

– Причиной тому ты, Хамида. Ты, ты причина. Клянусь Аллахом, я люблю наш переулок и благодарен Богу за тот заработок, что получаю себе на пропитание. Я не хочу уезжать далеко от квартала Хусейна, с именем которого встаю и ложусь. Но увы, к сожалению, я не могу дать тебе ту жизнь, которую ты хотела бы, и потому мне ничего не остаётся, как уехать. Но Господь поможет мне – Он возьмёт меня за руку и поведёт к лучшему будущему…

Глубоко тронутая его словами, Хамида сказала:

– Я буду молиться за тебя, чтобы тебе сопутствовал успех. Я буду посещать могилу нашего святого господина Хусейна и просить его позаботиться о тебе и принести удачу. Терпение – это благо, а путешествие – это благословение…

Он глубоко вздохнул и ответил:

– Да, путешествие – это благословение. Но горе мне – я ведь буду так далеко от тебя, там не будет ни следа твоего, ничего…

– Не только ты один будешь так одинок…

Опьянённый её словами, он повернулся к ней и поднял её руку, так что та коснулась его сердца, прошептав:

– Правда?!

На губах её мелькнула нежная улыбка, которую его глаза различили в тусклом свете, исходящим от некоторых лавок. В этот момент для него не существовало ничего, кроме её любимого лица. Из уст его полились слова:

– До чего ты прекрасна, до чего нежна, до чего мила! Это и есть любовь, это приятнейшее удовольствие, Хамида, без которого целый мир и гроша ломаного не стоит…

Она не знала, что ей сказать в ответ, и потому хранила молчание. Его слова, сливавшиеся словно голоса в едином хоре, ласкали её слух и доводили до экстаза. Ей хотелось, чтобы он не умолкал никогда. Это пылкое чувство смутило Аббаса настолько, что он, не отдавая себе отчёта, сказал:

– Это любовь. Любовь – это всё, что у нас есть. Её достаточно и даже сверхдостаточно. Когда мы близки, мы радуемся, а вдали друг от друга – находим утешение. В жизни есть что-то, намного превосходящее саму жизнь…

Он на миг замолк, тяжело вздохнув, и продолжил:

– Я уезжаю во имя любви и вернусь, заработав много денег…

Не отдавая себе отчёта, она пролепетала:

– Много, Иншалла…

– По воле Божьей и с благословения Хусейна. Тебе будут завидовать все те девушки.

Она весело улыбнулась:

– О… Как было бы приятно!

Дорога закончилась, а они даже не почувствовали этого: вместе они весело смеялись. Также вместе они повернули назад. По дороге обратно Аббас вдруг ощутил, что их свидание также близится к концу, и к нему вернулись мысли о расставании и долгой разлуке. На душе его неприятно скребли кошки, то и дело наводя грусть. На полпути он пылко спросил её:

– Где мне проститься с тобой?

Она поняла, что он имеет в виду: губы её задрожали, и она спросила в ответ:

– Здесь?!

Однако он отверг эту идею:

– Я не могу проститься с тобой, словно вор…

– Тогда где ты хочешь?

– Возвращайся домой первая и подожди меня немного на лестнице…

Она ускорила шаги, а он стал возвращаться медленнее, пока не достиг переулка. Лавки были уже заперты. Аббас приблизился к дому госпожи Сании Афифи, не обращая ни на что внимания, и поднялся по лестнице, осторожно ступая в кромешной темноте, положив одну руку на перила, а другой наощупь прокладывая себе путь. На второй лестничной площадке кончики его пальцев дотронулись до её накидки, и сердце его заколотилось, выпуская наружу томившуюся в нём страсть. Он схватил её за руку и нежно притянул к себе, заключив в свои объятия, а затем с силой, исходящей из томящихся в нём нежности и желания, прижал к груди. Его рот бросился к ней, поймав сначала её нос, а затем опустился прямиком на губы, приветственно раскрывшиеся для него. На миг он забылся в любовном экстазе, но очнулся, когда она мягко высвободилась из его объятий и продолжила подниматься по лестнице. Он прошептал ей вслед: «До свидания».

Хамиду ещё никогда не настигало такое возбуждение, как в тот вечер на лестнице. На краткий миг вся её долгая жизнь наполнилась теплом и нежными эмоциями. Она поняла, что отныне навсегда связана с ним.

* * *

Тем же вечером Аббас Аль-Хулв зашёл к матери Хамиды попрощаться… Затем он отправился в кафе вместе со своим другом – Хусейном Киршей – провести там свою последнюю ночь перед отъездом. Хусейн казался весёлым и довольным оттого, что его мнение возымело действие на друга, и тоном некоего вызова, впрочем, небеспричинного, сказал Аббасу:

– Попрощайся теперь с этой вонючей жизнью здесь и наслаждайся истинной жизнью…

Аль-Хулв молча улыбнулся, скрывая от друга скорбь, рвущую его сердце из-за расставания с любимым переулком и девушкой, что сводила его с ума. Он сидел меж своих друзей, стараясь скрыть тоску, внимая их прощальным словам и напутственным обращениям. Господин Ридван Аль-Хусейни благословил его и долго-долго молился за него, сказав в качестве наставления:

– Экономь то жалованье, что будешь получать, остерегайся расточительства, а также алкоголя и свинины. Не забывай, что ты родом из переулка Мидак, и сюда же вернёшься…

Доктор Буши рассмеялся:

– Ты вернёшься к нам богатым, Иншалла. Непременно так и будет. И тогда нужно будет вырвать у тебя все испорченные зубы и заменить их на золотой протез, больше подходящий твоему статусу…

Аль-Хулв улыбнулся: он чувствовал признательность доктору, ибо именно он выступил «послом-посредником» между ним и Хамидой, а также именно он купил ему необходимое для его салона оборудование по неплохой цене, позволившей ему отправиться в путь. Дядюшка Камил сидел молчаливо и задумчиво, испытывая сердечную тоску от неминуемой разлуки с ним. Он не знал, как назавтра, после отъезда юноши, бок о бок с которым он жил долгие годы и которого любил, словно часть себя самого, воспримет своё одиночество и уныние… Всякий раз, как кто-нибудь принимался хвалить Аль-Хулва или выражать соболезнования из-за его разлуки с ним, глаза его наполнялись слезами, так что все потешались над ним.

Шейх Дервиш, благословляя юношу, прочитал айат «Аль-Курси» из священного Корана и сказал ему:

– Ты записался добровольцем в британскую армию, и если доблестно проявишь себя там, то есть вероятность, что английский король выделит для тебя небольшое королевство и назначит наместником над ним. По-английски это будет viceroy, а произносится как в – и – с – р – о – й…

* * *

Рано утром следующего дня Аль-Хулв покинул дом со свёртком одежды. Погода стояла холодная и сырая. Никто из обитателей переулка Мидак пока ещё не проснулся, за исключением пекарши и Санкара, официанта кафе. Юноша поднял голову на своё любимое окно и обнаружил его запертым. Он попрощался с ним, бросив на него такой нежный взгляд, от которого почти таяла роса на створках, и медленно, опустив голову, направился к своей лавке, на которую со вздохом посмотрел в последний раз. Взгляд его зацепился на вывеске, прибитой к двери, на которой крупным шрифтом было написано: «Сдаётся в аренду». Грудь его сжалась от грусти, а из глаз чуть было не полились слёзы…

Он ускорил шаг, словно убегая от преследовавших его эмоций, но как только переулок остался позади, почувствовал, что сердце его выскочило из груди и вернулось туда…

14

Пойти служить в британской армии убедил Аббаса Аль-Хулва Хусейн Кирша, и вот наконец юноша уехал в Телль Аль-Кабир и переулок опустел без него, а его лавку арендовал один старый парикмахер. Сам же Хусейн сходил с ума – его опустошал неистовый приступ ненависти и омерзения к переулку Мидак и его обитателям. Уже давно он открыто высказывал своё презрение к переулку и тем, кто его населял, с нетерпением ожидая начала новой жизни. Вместе с тем он не находил способа сделать это, и так и не принял подлинного решения, дабы осуществит свои мечты. Так что, когда Аль-Хулв уехал, он начал сходить с ума от одной только мысли, что Аль-Хулв начнёт для себя новую жизнь, а ему придётся остаться в этом грязном переулке, не зная, как от него избавиться. Он собрал всю свою волю и решительность, чтобы начать новую жизнь, чего бы это ему ни стоило. Со своей привычной грубоватостью приняв решение, он заявил однажды матери:

– Послушай меня, я принял бесповоротное решение: эта жизнь больше невыносима, и нет больше никакой нужды терпеть её.

Его мать уже привыкла к его недовольству, выслушивая ругательства в адрес переулка и всех его жителей, и считала, впрочем, равно как и его отец, что всё это бред, которому не стоит уделять внимания. Потому она лишь промолчала в ответ, пробормотав только:

– О Аллах, пощади меня, спаси от такой жизни!

Но Хусейн, из маленьких глаз которого сыпались искры, а смуглое лицо побледнело от гнева, продолжал:

– Эта жизнь невыносима, и начиная с завтрашнего дня я больше терпеть её не буду…

Она больше не могла уже хранить и так затянувшееся молчание, когда кто-то приходил в возбуждённое состояние, и потеряв терпение, закричала таким голосом, что сразу стало понятно, от кого он унаследовал свой голос:

– Что с тобой? Что, сучье отродье?

Юноша с презрением бросил в ответ:

– Нужно уехать из этого переулка.

Она гневно поглядела на него и окрикнула:

– Ты совсем спятил, как и твой отец?

Сплетя руки на груди, он ответил:

– Нет, наконец-то пришёл в себя после долгого безумия. Пойми меня правильно, я не бросаю слов на ветер, я отдаю себе отчёт в том, что говорю. Я сложил свои вещи в свёрток, и мне всего лишь осталось попрощаться с тобой и препоручить тебя Аллаху. Грязный дом, зловонный переулок, и люди в нём – скоты!

Она изучающе поглядела на него, чтобы прочитать выражение его глаз. Его бодрая решительность бесила её, и она закричала на него:

– Что ты такое говоришь?

Он снова повторил свои слова так, будто обращался к себе самому:

– Грязный дом, зловонный переулок, и люди в нём – скоты…

Мать саркастически вскинула голову:

– Вперёд, сын достопочтенных родителей! Сын Кирши-паши!

– Кирши-дёгтя, Кирши-посмешища! О-ох. Ты разве не знаешь, что вонь от нашего скандала ударила в нос всем?!… Куда бы я ни пошёл, мне подмигивают. Говорят, что моя сестра сбежала с одним типом, и отец тоже сбежит с ещё одним!

И он так сильно стукнул ногой по полу, что оконное стекло зазвенело, и яростно закричал:

– Что заставляет меня оставаться в живых? Я соберу вещи и уйду навсегда.

Женщина ударила себя в грудь:

– Ты спятил, ей-богу. Этот наркоман-куритель гашиша передал тебе по наследству своё безумие. Однако я позову его и заставлю вернуть тебе твой здравый смысл.

Хусейн с презрением воскликнул:

– Зови его… Позови моего отца… Позови даже самого святого Хусейна… Я ухожу… Ухожу… Ухожу…

Но когда женщина заметила, что он упрям и серьёзно настроен, пошла в его комнату и увидела там свёрток, набитый одеждой, как он и говорил. Её охватило отчаяние, и она решила привести его отца, каковы бы ни были последствия. Хусейн был её единственным утешением в жизни, и она и представить себе не могла, что он покинет дом и оставит её в одиночестве. Не в состоянии преодолеть своё отчаяние, она отправилась за мужем, оплакивая свою участь и крича: «К чему нам завидуют?… Нашим огромным неудачам?… Нашему позору?…Нашим бедам?…»

Вскоре пришёл Кирша, оскалив зубы, и окрикнул её:

– Чего тебе надо? Ещё одного скандала? Или ты видела, как я подношу чай новому клиенту?!

Вскинув руки, словно причитая, она ответила:

– Это твой сын устроил скандал! Догони его, пока он не оставил нас. Он не может нас больше выносить!

Кирша ударил себя по руке, и в знак протеста гневно затряс головой, закричал:

– И ради этого я должен покидать своё кафе?!… Ради этого я должен подниматься по ста ступеням?.. Сучьи дети! Почему правительство наказывает за убийство таких людей, как вы?!

Он обвёл взглядом сначала жену, потом сына, и наконец продолжил:

– Господь наш послал мне вас обоих на беду, чтобы покарать меня. О чём это говорит твоя мать?

Хусейн молчал. Его мать сама начала тихо говорить, пока у неё не иссяк запас терпения:

– Успокойся, в такой час от тебя требуется мудрость, а не гнев. Он сложил свою одежду в свёрток и намерен нас оставить…

Отец направил на сына взгляд, полный злости и гнева, то ли веря, то ли не веря своим ушам, и сказал, словно задавая вопрос:

– Ты спятил что ли, сын старой карги?!

Нервы матери были слишком напряжены, и не выдержав, она закричала:

– Я позвала тебя, чтобы ты вразумил его, а не чтобы поносил меня…

Он в ярости повернулся в её сторону и ответил:

– Если бы не то безумие, которое он унаследовал от тебя, твой сын не спятил бы…

– Да простит тебя Аллах. Я сумасшедшая и дочь сумасшедших, ну да ладно, лучше спроси его, что там засело ему в голову?!

Отец вперил в сына суровый взгляд и, брызгая повсюду слюной, скорее прорычал, чем спросил:

– Что это с тобой, сын старой карги, чего молчишь и не отвечаешь? Ты и впрямь желаешь нас оставить?

Обычно юноша остерегался столкновений с отцом и по возможности избегал их, разве что если ему и правда становилось невмоготу, однако на этот раз он по-настоящему решился оставить своё прошлое, чего бы это ему ни стоило. Потому он не отступил и не стал колебаться, в частности, с того момента, как стал считать вопрос о том, остаться ли ему дома или покинуть его своим истинным и неоспоримым правом. Тихо и одновременно решительно он ответил:

– Да, отец..!

Терпя душивший его гнев, отец спросил:

– И ради чего?

Юноша немного задумался и сказал:

– Я хочу жить иной жизнью…

Кирша схватился за подбородок и насмешливо покачал головой:

– А, я понял… понял. Ты хочешь жить другой жизнью, более подходящей тебе по статусу! Так, как все собаки, что растут в голоде и лишениях, а как только их карманы наполняются, они как от бешенства как с цепи срываются. И теперь, когда у тебя есть английские монеты, вполне естественно стремиться к новой жизни, более соответствующей твоему высокому положению, сын консула!

Хусейн подавил свою злобу и ответил:

– Я никогда не был голодной собакой, ибо я вырос в твоём доме, который никогда не знал голода, слава Богу. И всё, чего я хочу, это изменить свою жизнь, – на то у меня есть несомненное право. И совсем нет нужды в гневе и насмешке.

Кирша не понял, что он имел в виду: юноша обладал неограниченной свободой, и он не спрашивал у него, чем тот занимается. Но зачем ему жить в собственном доме? Несмотря на всю ругань, перебранки и ссоры между ними, учитель Кирша любил своего сына. Но эту любовь он никогда не выказывал – сама атмосфера не давала ему возможности даже передохнуть. Его постоянно посещали приступы гнева, злобы и желания ругаться. Уже давно он почти забыл, что любит своего единственного сына. И даже в этот час, когда сын предупредил о том, что покинет его, любовь и симпатия к нему исчезли под покровом ярости и злости, и данное дело представлялось ему провокацией и борьбой, вот почему он с горестной насмешкой спросил:

– Деньги в кармане у тебя есть, ты тратишь их как хочешь, ими пользуются алкоголики, наркоманы и сводники. А мы хоть раз просили у тебя хотя бы грош?

– Никогда… никогда. Я совершенно не имею никаких претензий, мне не на что жаловаться…

Тем же горестным тоном Кирша спросил его:

– Брала ли у тебя твоя мать, эта алчная женщина, глаза которой настолько завидущие, что её может насытить лишь сырая земля, хотя бы один грош?

Хусейна охватила досада:

– Я же сказал, что ни на что не жалуюсь. Всё дело в том, что я желаю жить иной жизнью. Многие из моих коллег проживают в домах, где есть электричество!

– Электричество? И ради этого ты покидаешь родной дом?!… Слава Богу, что твоя мать при всех устроенных ею скандалах хотя бы уберегла наш дом от электричества…

Тут женщина прервала своё молчание и завыла:

– Он и тут обижает меня, несчастную! О Господи, клянусь тем злом, что причинили святым Хасану и Хусейну!

Хусейн Кирша вновь заговорил:

– Всем моим товарищам нравится их новая жизнь. Все они стали джентльменами, как говорят англичане.

Учитель Кирша раскрыл рот, и за его толстыми губами показались золотые зубы:

– Что ты сказал?

Нахмурившись, Хусейн не отвечал.

– Джельмен?… Что это такое?… Новый сорт гашиша?

Уже недовольный, Хусейн сказал:

– Я имею в виду опрятных людей..!

– Но ты ведь сам грязный, и как же хочешь быть чистым и опрятным?… О, джельмен!

Хусейну стало неприятно выслушивать от отца подобные издёвки, и разгорячившись, он сказал:

– Отец, я всего-навсего хочу жить по-новому. И я женюсь на благородной девушке…

– Дочери джельмена?!

– Дочери благородных родителей.

– А почему бы тебе не жениться на дочери собаки, как сделал твой отец?!

Тут мать Хусейна возмущённо вздохнула:

– Да помилует тебя Аллах, отец мой, ты был почтенным богословом.

С мрачным лицом Кирша повернулся в её сторону со словами:

– Богословом?!… Да он читал за два гроша поминальную молитву у могил!

Она воскликнула оскорбленным тоном:

– Он знал наизусть весь Коран, и этого достаточно!

Кирша отошёл от неё и сделал на несколько шагов в сторону сына, так что оказался в нескольких метрах от него, и своим устрашающим голосом спросил:

– Ну что ж, своё слово мы сказали, и у меня нет времени слушать этих двух сумасшедших. Ты и впрямь хочешь оставить этот дом?!

Хусейн собрал всю свою смелость и лаконично сказал:

– Да.

Кирша долго смотрел на него; внезапно на него нашёл приступ ярости, и он ударил его по щеке. Юноша не смог удержаться от такого яростного удара и воспринял его с безумной злостью. Отойдя от отца, он заорал:

– Ты больше не ударишь меня, не прикоснёшься ко мне, и не увидишь меня, начиная с этого дня!

Тут отец набросился на него, но отчаянная женщина встала перед ним и защитила сына от ударов, подставив грудь и лицо, пока наконец её муж не перестал бить и заорал на сына:

– Убери свою чёрную рожу от меня подальше и никогда не возвращайся! Я буду считать, что ты мёртв и пребываешь в аду!

Юноша кинулся в свою комнату и схватил свёрток, затем вприпрыжку преодолел лестницу и пересёк весь переулок, не обращая ни на что внимания. Не дойдя до Санадикийи, он сплюнул на землю и закричал подрагивающим от гнева голосом:

– Да проклят будет этот переулок и все его обитатели!