Текст книги "Пансионат «Мирамар»"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

И все же после этого вечера я стал совершать прогулки в районе Мухаррам-бека, где находилась ее школа. Вскоре мои попытки встретить учительницу увенчались успехом: как-то после полудня я увидел ее на автобусной остановке. Я вышел из машины и пригласил ее сесть. Она немного поколебалась, но, посмотрев на небо, затянутое мрачными тучами, все же решилась воспользоваться моим предложением. Я довез ее до дому, жалуясь по дороге на свое одиночество в Александрии и рассказывая о своем проекте.

– Мне думается, нам нужно встретиться еще раз, – сказал я, прощаясь с ней.

– Пожалуйста! Можете навестить нас, – приветливо ответила она.

Действительно, Фрикико, мой возраст и богатство делают меня достойным кандидатом в мужья. Поэтому мне надо быть осторожным, когда я завязываю дружбу с учительницей, врачом, дикторшей или с кем-нибудь в этом роде. Если я хочу расширить свое жизненное пространство, я должен обманывать алчущие взоры женщин обручальным кольцом.

Чтобы как-нибудь заполнить остаток дня, я отправился к бандерше-мальтийке из района Клеопатры и потребовал собрать как можно больше девиц. Мы устроили такую разгульную вечеринку, какой не знала история со времен нашего халифа Гаруна ар-Рашида.

* * *

– Он никогда не видел своей матери, а отец бросил его, когда ему было шесть лет… поэтому надо быть к нему снисходительным.

Он говорил тихо и спокойно, а мой брат кипел от злости.

* * *

Никак не привыкну к этому клоуну от журналистики. Один вид его меня раздражает, а он еще без конца лезет ко мне со своими дурацкими советами.

Талаба Марзук поинтересовался, как продвигаются мои дела. Я потянул носом воздух – в холле чем-то очень сильно пахло.

Талаба-бек рассмеялся:

– Это все мадам. Посмотри – вон она ходит по комнатам с кадильницей.

– Значит, вы любите Умм Кальсум и неравнодушны к фимиаму, – заметил я ей, когда она вернулась в холл.

На губах ее расцвела улыбка, но она не ответила мне, прислушиваясь к греческой песенке, передававшейся по радио.

– Мне нужно найти какого-нибудь иностранца, который уезжает и хочет продать свое заведение, – обратился я к Талаба-беку.

– Хорошая мысль, что ты скажешь, Марианна?

– Да подожди, мне кажется, хозяин «Мирамара» подумывает об этом… – проговорила она, не отрываясь от радиоприемника.

– О чем эта песня? – спросил я.

– Про девушку на выданье, – мадам кокетливо посмотрела на меня. – Она отвечает на расспросы матери и перечисляет качества, которыми должен обладать ее жених!

Мадам бросила взгляд на портреты, висящие в холле, и вздохнула:

– А ведь я до сих пор могла бы оставаться госпожой…

– Бы и сейчас настоящая госпожа.

– Я имею в виду – госпожой во дворце Ибрагимия! – возразила она.

Клоун от журналистики повернулся ко мне:

– Не трать время попусту.

Я обругал его про себя. Вечер был тихий и холодный. У меня было назначено свидание с итало-сирийкой в доме сводни из Сиди Габера. Фрикико… не упрекай меня!

* * *

За завтраком я узнал о визите сестры Зухры с мужем.

– Она твердо решила остаться с нами, – с удовлетворением сообщила мадам.

– Нужно благодарить аллаха, – заметил я, – что встреча закончилась миром. Я хочу сказать – без покушения на убийство!

Затем, обращаясь к Сархану аль-Бухейри, насмешливо произнес:

– Кажется, Бухейра сдала.

– Сдала?!

– Говорят, ее близость к Александрии значительно ослабила кровожадность сельских традиций.

– Это значит, – отпарировал он звенящим горделивым голосом, – что она гораздо более культурна, чем остальные сельские районы!

* * *

Я посадил Талаба-бека в машину, чтобы довезти до отеля «Виндзор», где он должен был встретиться со своим старым другом. Талаба-бек – единственный человек, к которому я испытываю чувства дружбы и уважения. Он представляется мне памятником монархического строя: проходят времена, сменяются правительства, но он сохраняет свою самобытность.

– А не лучше ли было бы феллашке уехать со своими родными? – спросил я его со скрытым коварством.

Он усмехнулся:

– Для нее прежде всего было бы лучше не убегать из деревни.

– Наверно, существует немало причин, которые мешают ей вернуться, даже если б она очень этого хотела!

– Ты имеешь в виду этого парня, Бухейри?

– Не совсем, но и он – одна из причин, во всяком случае!

– Вполне вероятно, – засмеялся Талаба-бек. – Конечно, может, он и ни при чем и совсем другой был виновен в том, что ей пришлось бежать из деревни, но…

Мое подозрение возросло, когда спустя несколько дней я узнал об отказе Зухры выйти замуж за Махмуда Абуль Аббаса – продавца газет. Махмуд, прежде чем пойти к мадам просить руки девушки, советовался по этому поводу со мной, как со своим старым клиентом. На следующий день после неудачного сватовства я остановился перед лавочкой Махмуда в полной уверенности, что предстоит дискуссия по этому вопросу, и приготовился к ней. Махмуд казался возмущенным и расстроенным. Мы обменялись с ним понимающими взглядами.

– Вот тебе пример нынешних девиц, – сказал я сочувственно.

– Пусть поищет других дураков.

– Аллах наградит тебя более достойной, и если хочешь знать правду, то пансионат – не самое подходящее место для выбора невесты.

– Я думал, она порядочная девушка…

– Я не говорил, что она не порядочная, но…

– Но что? – встрепенулся он.

– Да сейчас тебе это уж совсем ни к чему.

– Нет, скажи, чтоб сердце успокоилось.

– А оно успокоится, если я скажу, что Зухра любит Сархана аль-Бухейри?

– Сумасшедшая! Разве господин Сархан женится на ней?

– Я говорил о любви, а не о женитьбе! – заметил я, прощаясь.

Сархана я не выносил с первого дня. Правда, моя антипатия к нему снизилась до нуля, когда он открыл мне свое сердце, но это продолжалось недолго. И вовсе не Зухра была тому причиной. Может быть, его никому не нужная откровенность, а может быть, настойчивое прославление революции к месту и не к месту. И я вынужден был либо поддакивать ему, либо молчать. Однажды чаша терпения моего переполнилась и я сказал:

– Мы приветствуем революцию, мы верны ей, однако ведь и до нее не было пустоты.

– Была пустота, – решительно возразил Сархан.

– До революции была и набережная и Александрийский университет!

– Ни набережная, ни университет не принадлежали народу, – отрезал он. Затем спросил насмешливо: – А скажи мне, почему ты один владеешь ста федданами земли, в то время как вся моя семья владеет только десятью?

– А почему она владеет десятью, – огрызнулся я, – в то время как миллионы феллахов не имеют ни карата?

Во всяком случае, вскоре я узнал приятное известие о драке между Махмудом Абуль Аббасом и Сарханом аль-Бухейри. Я не заговаривал с Сарханом об этом, и он молчал. Как-то, встретившись с ним в холле, я рассказал ему о своем проекте, и вдруг он, с большим вниманием выслушав меня, сказал:

– Брось думать о кафе и тому подобном, ты человек из народа и должен выбирать соответствующее дело…

– Какое, например?

– Я скажу тебе. Например, разведение скота. Это приносит большой доход… – Затем, немного подумав, добавил: – Можно также арендовать участок земли в разрешенном районе. Я мог бы посодействовать тебе, использовать свой опыт и связи, а может быть, даже войти с тобой в компанию, если позволят обстоятельства.

* * *

Мне наскучила та Александрия, которую я видел из окон машины. Я проносился по ней как ветер. День сменялся ночью с тупым упрямством, но ничего, абсолютно ничего не происходило. Только погода вела себя словно клоун – невозможно было предсказать, что выкинет в следующий момент, да женщины меняли цвета и фасоны нарядов. Кроме этого, ничего не происходило.

Я вспомнил про казино «Жанфуаз». Расположенное на набережной, оно противостояло морю и непогоде. Вход в него находился в узеньком переулке. В казино была эстрада, а в центре зала – площадка для танцев. Зал напоминал логовище духов: потолок и стены бледно-красного цвета, светильники – из красного стекла. Правда, при взгляде на посетителей, особенно на женщин, охватывало сомнение – не публичный ли это дом.

В казино я увидел девушку Сархана аль-Бухейри. Она исполняла вульгарный народный танец. Я пригласил ее к своему столику. Вначале она не узнала меня, потом стала извиняться за свое поведение в день знакомства. Мы разговорились, и она призналась мне, что уже давно ждала моего прихода. Я сослался на недостаток времени и занятость. Она сказала, что ее зовут Сафия Баракат, но, я думаю, лишь аллах знает ее настоящее имя. Она красивее учительницы, портит ее лишь склонность к полноте да профессиональное выражение лица.

Я много выпил, чуть не до потери сознания. Потом пригласил Сафию в машину и повез домой – на улицу Лидо. Я уже собирался зайти к ней, но вдруг передумал, извинился и вернулся в пансионат – пьяный и в паршивом настроении.

Подходя к своей комнате, я встретил Зухру, выходившую из ванной в ночной рубашке. Я преградил ей путь, раскрыв объятия. Она остановилась, напряженно глядя на меня. Я подошел к ней ближе.

– Отойди… – решительно сказала она.

Я молча указал пальцем на свою комнату.

– Отойди! Уйди лучше!

Опьяненный желанием и вином, я бросился на нее. Она больно ударила меня в грудь. Я никак этого не ожидал. Обезумев от злости, я кинулся на нее с кулаками – я решил разделаться с ней до конца. Вдруг чья-то рука легла мне на плечо, и задыхающийся голос Сархана произнес:

– Хусни… ты сошел с ума?!

Я попытался оттолкнуть его, но он еще крепче сжал мне плечо:

– Иди в ванную и сунь палец в рот…

Я развернулся и двинул ему что было силы. Он отступил, рыча, и ответил мне тем же. В это время появилась мадам.

– Что случилось? Что случилось? – встревоженной спрашивала она.

Встав между мной и Сарханом, она закричала:

– Это безобразие! Я этого не потерплю!

* * *

По потолку плавали или танцевали ангелы. Дождь выбивал какую-то мелодию на окнах. Рокот волн отдавался в ушах, словно отзвук жаркого сражения. Под атаками головной боли я вновь закрыл глаза, охая и проклиная все на свете. Утром я обнаружил, что спал в костюме, плаще и ботинках. Я вспомнил прошедший вечер и опять проклял все на свете.

Постучавшись, вошла мадам. Остановилась, глядя на меня, а я тяжело, с трудом приподнялся, опершись о спинку кровати.

– Вот она расплата за пьянство. – Мадам опустилась в кресло. Наши глаза встретились, и она улыбнулась: – Ты довольно сильный, но для выпивки слабоват…

Я поднял глаза к потолку, расписанному ангелами.

– Я сожалею, – пробормотал я и, помолчав, добавил: – Нужно извиниться перед Зухрой. Извинитесь за меня, а потом я сам это сделаю.

– Хорошо, но обещай мне вести себя как следует.

Через некоторое время Зухра простила меня.

Но всякая связь между мной и Сарханом прекратилась. Не буду отрицать, это было мне неприятно. Теперь уж и вовсе не с кем было поговорить. Что касается Майсура Бахи, то я его почти не знал. Наше общение ограничивалось лишь несколькими ничего не значащими словами, которыми мы обменивались за завтраком. Я презирал его замкнутость, тщеславие, изнеженность и дешевую внешнюю благопристойность. Как-то я слышал его по радио. Его голос показался мне таким же фальшивым, как он сам. Примечательно, что у него ни с кем, кроме клоуна от журналистики, не установилось дружеских отношений – факт, укрепивший меня в мысли, что старый холостяк – бывший педераст.

* * *

Лучше мне не выходить из комнаты! Однако там что-то происходит. В комнате Бухейри?! Точно. Перебранка… нет, ссора… даже драка… между Ромео Бухейри и Джульеттой Бухейри. Что же это значит? Может, она требует, чтобы он исправил свою ошибку? Или он хотел ускользнуть, как уже проделал это с Сафией? Дело становится интересным, однако все же лучше не выходить. Фрикико, будь внимательным и пользуйся чудесным мгновением.

Послышался звенящий голос:

– Я свободен!.. Женюсь на ком хочу… женюсь на Алие!

– Что? Алия! Учительница! Ты уже успел побывать у них в доме? Переметнулся от ученицы к учительнице?

Слушай, Фрикико. Какой чудесный день для Александрии! За здравствует революция! Да здравствуют июльские декреты! О, еще голоса: мадам… а вот и доблестный диктор – наконец-то он снизошел до суетных дел. Он, без сомнения, найдет решение этой деревенской проблемы. Да здравствуют сражения! Фрикико, надо двигать туда. Как бы не упустить момент.

Второй раз я услышал о происшедшем в изложении мадам.

– Я выгнала его, – сказала она в заключение. – Не следовало ему жить среди нас ни дня!

Я похвалил ее за решительность и спросил про Зухру.

– Заперлась в своей комнате и лежит, – сказала она вздохнув.

Да, старая история, но повторяющаяся, как времена года. Ну что ж, поздравим Бухейри с изгнанием. Получил повышение на пятый этаж. Никто не знает, где он закончит свой путь.

Мадам сказала мне:

– Хозяин «Мирамара» серьезно думает продать его…

– Я готов переговорить с ним, – ответил я и вышел из пансионата с горячим желанием прочесать Александрию вдоль и поперек.

Фрикико… не упрекай меня.

* * *

Я впервые видел ее такой подавленной. Поникли яркие краски, потеряли блеск и красоту медовые глаза. Она принесла мне чай и хотела сразу уйти. Я попросил ее остаться. Ветер бушевал за окном. В комнате было мрачно.

– Зухра, в мире полно подлости, по немало и хорошего…

По ее виду было непонятно, слушает ли она меня.

– Вот посмотри, например, как было со мной. Когда мне стало тошно жить у моих родных в Танте, я сбежал в Александрию.

На ее лице не отразилось ни проблеска интереса.

– Я говорю тебе, что ни грусть, ни радость не может длиться вечно. Человек должен найти свой путь. А если судьба заведет его в тупик…

– У меня все в порядке. Я не жалею ни о чем.

– Но ты грустишь, Зухра. Я тебя понимаю. Только нельзя все время думать об этом. Давай поговорим о твоем будущем.

Ей было очень трудно сдерживать рыдания.

– Слушай меня внимательно, Зухра. У меня есть к тебе предложение. Не решай ничего сразу сейчас, подумай не спеша. – Подождав немного, я продолжал: – В скором времени у меня будет свое дело, и тогда, если ты захочешь, я смогу дать тебе приличную должность!

В ее глазах промелькнуло недоверие.

– Здесь неподходящее для тебя место. Порядочная девушка среди всевозможных любителей поразвлечься. Разве не так?

Она не слышала ни слова из всего, что я ей сказал. Это было совершенно очевидно.

– У меня ты будешь в безопасности. Работа честная, жизнь прекрасная.

Она что-то пробормотала, взяла поднос и ушла.

Меня охватила досада – я злился и на нее и на самого себя.

* * *

Я провел вечер среди бледно-красных стен «Жанфуаза». Сафия пригласила меня провести ночь у нее, и я согласился – к этому времени я был уже достаточно пьян. Я поведал ей о своих заботах. Когда я стал рассказывать о своем проекте, она вдруг воскликнула:

– Тебе везет! – и, зажигая сигарету, пояснила: – «Жанфуаз». Хозяин хочет продать его.

– Но это казино уж очень убого, – я еле ворочал языком.

– А ты подумай, в каком прекрасном месте оно расположено. Можно организовать всякие увеселения, хорошую кухню.

Она убедила меня, что казино приносит значительный доход даже в таком состоянии, и предсказала ему большой успех в будущем, если его подновить.

– Ты из народа, – говорила она, – и полиция примет это в расчет, а у меня есть большой опыт. Летний сезон будет нам обеспечен, остальная часть года также будет прибыльна за счет ливийцев: они столько денег получают за свою нефть, что им их девать некуда.

– Подготовь мне встречу с хозяином.

– При первом же удобном случае я займусь подбором девушек.

– Договорились.

Она поцеловала меня и спросила:

– А почему бы тебе не перейти жить ко мне?

– Это мысль, но ты должна узнать меня, как следует, в интересах плодотворного сотрудничества. Учти, я не понимаю этой штуки, которая называется любовью.

* * *

Около десяти утра я вернулся в пансионат. Внизу, у лифта, встретил Сархана. Мы оба сделали вид, что не заметили друг друга. Вероятно, Сархан пришел, чтобы нанести визит семье невесты. Неожиданно он повернулся ко мне и сказал:

– А ведь это ты виноват в стычке между мной и Махмудом Абуль Аббасом.

Я не проронил ни звука.

– Он сам сказал мне об этом…

Я молчал. Он начал нервничать.

– Во всяком случае, ты поступил недостойно, не по-мужски.

Я с негодованием повернулся к нему:

– Замолчи, сукин сын!

Через секунду мы уже сцепились. Но тут подоспел привратник с приятелями, и нас разняли. Драка прекратилась, но мы продолжали осыпать друг друга бранью.

– Я научу тебя, как себя вести…

– Погоди у меня! – кричал он.

– Иди сюда, я тебя избавлю от твоей грязной жизни… – не оставался я в долгу.

* * *

В холле, возле радиоприемника, сидели мадам и Талаба-бек.

– Присоединяйся к нам, – сказала мадам, – мы думаем, как лучше провести новогодний вечер. Талаба-бек считает, что нужно пойти в казино «Монсиньор», а Амер-бек предпочитает провести его здесь.

– А где Амер-бек?

– Не выходит из комнаты, ему холодно…

– Ну и пусть сидит, а мы пойдем в «Монсиньор». Надо повеселиться как следует, до утра!

Немного помолчав, я сообщил ей:

– Наконец-то мой проект осуществляется!

Она внимательно выслушала меня, и на ее лице отразилось явное разочарование.

– Не торопись… подумай…

– Хватит мне уже думать.

– Кафе «Мирамар» лучше, – сказала она и, поколебавшись, добавила: – Я серьезно намерена войти к тебе в долю.

Я говорил с ней о «Мирамаре», о «Жанфуазе», а думал о том, как веселее, приятнее провести новогоднюю ночь.

В тот же вечер я познакомился с хозяином «Жанфуаза». Мы встретились в его кабинете и довольно быстро пришли к принципиальному соглашению о купле-продаже казино. Он пригласил меня к себе домой на вечеринку после закрытия заведения. Придя туда, я встретил Сафию. Речь зашла о новогодней ночи, и мы договорились провести ее вместе в «Жанфуазе». Я поздравил себя с тем, что избавился от необходимости встречать новый год со стариками…

Войдя наутро в столовую, я увидел там лишь мадам и Талаба-бека. По их мрачным лицам я догадался, что произошло что-то очень неприятное.

– Ты знаешь новость? – встретил меня вопросом Талаба-бек. Сархана аль-Бухейри нашли бездыханным на дороге в «Пальму».

Несколько мгновений я оставался в оцепенении. Потом мною овладели тревога, волнение, жалость, вполне естественные перед лицом внезапной, непонятной и все же неотвратимой смерти.

– Мертвым? – спросил я.

– Убитым.

– Но…

– Читай газету, – перебила меня мадам, – ужасное известие. Сердце подсказывает мне, что нас ждут неприятности…

Я вспомнил последнюю стычку возле лифта и подумал, что неприятности, которые предрекала мадам, распространятся и на меня.

– А кто убийца? – задал я вопрос, чувствуя его нелепость.

– Ну, этим… – начала мадам.

– Надо выяснить, были ли у него враги, – перебил ее Талаба Марзук.

– По правде говоря, – заметил я, – у него не было среди нас друзей.

– Но может, у него были враги?..

– Рано или поздно мы все узнаем… А что Зухра?

– В своей комнате, в скверном состоянии, – ответила мадам.

Идя в столовую, я хотел сообщить мадам о том, что намерен уйти из пансионата, но теперь решил повременить. Когда я уже собрался уходить, Талаба-бек сказал мне:

– Возможно, нас пригласят для допроса.

– Пусть допрашивает кто хочет.

Я решил освежить голову поездкой по Александрии. В небе громоздились низкие белые облака, дул легкий колючий ветерок. Это был последний день года. Мое желание провести безумную новогоднюю ночь удвоилось. Пусть умирают, кому суждено умереть, а живые пусть живут.

Я включил зажигание и подмигнул своему отражению в стекле.

Фрикико… не упрекай меня…

Мансур Бахи

Меня приговорили к «тюремному заключению» в Александрии. Так я сказал своему брату при расставании. Прибыв туда, я сразу же направился в пансионат «Мирамар». Дверь мне открыла старая женщина, стройная и изящная, несмотря на возраст. Я спросил ее:

– Мадам Марианна?

– Да…

– Мансур Бахи…

– Проходи, пожалуйста, – приветливо сказала она. – Твой брат звонил мне… чувствуй себя как дома.

Она подождала у дверей, пока привратник внес мои чемоданы, затем пригласила меня присесть в холле. Сама она уселась на канапе под статуей святой девы.

– Твой брат жил у меня, пока не женился. Вот ведь, почти всю жизнь прожил в Александрии, а теперь переехал в Каир…

Мы обменялись дружескими улыбками, и она внимательно оглядела меня.

– Ты жил вместе с ним?

– Да.

– Студент?.. Чиновник?..

– Диктор на радиостанции в Александрии.

– Но ты ведь каирец?

– Да.

– Чувствуй себя как дома и не говори мне о плате.

Я засмеялся и замотал головой.

– Благодарю. Я буду платить за комнату как все постояльцы.

– Сколько времени ты проживешь у меня?

– Думаю, что долго.

– Мы договоримся о приемлемой плате, и я не буду брать с тебя больше за летний сезон… Ты не женат? – перевела она разговор на другую тему.

– Нет.

– А когда думаешь жениться?

– Не теперь, во всяком случае.

– О чем же ты в таком случае думаешь? – засмеялась она. У двери позвонили. Мадам поднялась. Появилась девушка с сумками, набитыми продуктами, и прошла во внутренние комнаты. Очевидно, служанка, и довольно красивая. Впоследствии я узнал, что ее зовут Зухра. По возрасту она могла бы быть студенткой.

Мадам провела меня в комнату, выходящую окнами на море.

– Эта сторона не очень удобна в зимнее время, – сказала она, – но у меня больше нет свободных комнат.

– Я люблю зиму, – беззаботно ответил я.

* * *

Я вышел на балкон. Внизу простиралось море, отливающее изумительно чистой голубизной, тихие волны играли под лучами солнца. По небу плыли редкие облака. Легкий ветерок ласково овевал меня. Мною овладела грусть… Я услышал в комнате легкое движение и, повернувшись, увидел Зухру – она застилала кровать. Она работала старательно, не глядя в мою сторону. Я украдкой любовался ее изумительной деревенской красотой. Мне захотелось, чтоб мы с ней стали друзьями.

– Спасибо тебе, Зухра, – сказал я.

Она улыбнулась.

– А можно мне чашечку кофе?

Через несколько минут она принесла чашку.

– Подожди, пока я его выпью, – попросил я.

Поставив блюдечко на перила балкона, я не спеша отхлебывал кофе. Она подошла к порогу и стала смотреть на море.

– Ты любишь природу? – спросил я.

Она не ответила, как будто не слышала меня. Кто знает, чем была занята ее голова?

– У меня в большом чемодане книги, но здесь нет для них шкафа.

Она окинула взглядом комнату и простодушно сказала:

– Оставь их в чемодане.

Я улыбнулся.

– Ты давно здесь работаешь?

– Нет.

Тебя устраивает это место?

– Да.

– А мужчины не беспокоят тебя?

Она пожала плечами.

– Иногда их надо опасаться, не так ли?

Она взяла чашку и, направляясь к двери, обронила:

– Я ничего не боюсь.

Удивительная вера в себя… Я принялся размышлять, что за существо человек и каким ему надлежит быть. И вновь меня посетила грусть.

Я произвел осмотр мебели и решил приобрести небольшой книжный шкаф. Круглый стол, стоявший в комнате, вполне мог служить и письменным.

* * *

Я задержался на радиостанции на несколько часов для записи еженедельной программы, потом пообедал в закусочной на улице Сафии Заглул. После этого пошел в кафе «Как вам угодно». Сидя у окна за чашкой кофе, любовался площадью, покрытой, словно зонтом, пеленой туч. Вдруг я вздрогнул, сердце трепетно забилось: мимо окна прошел человек. Фавзи! Я наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть его, и чуть не стукнулся лбом о стекло. Нет, не Фавзи, однако удивительно похож. И Дария. Она возникла в моем воображении потому, что была неотделима от Фавзи. Итак, Дария. А что, если бы это был действительно Фавзи? Ведь если бы я встретил закадычного друга, я должен был бы обнять его. Нужно было бы пригласить его выпить чашку кофе, показать ему, что я очень рад его видеть…

– Здравствуй, здравствуй… что привело тебя в Александрию в это время года?

– Решил навестить родных!

Значит, он приехал по делам, но, по своему обыкновению, скрывает их от меня. Однако я говорю:

– Желаю тебе приятно провести время.

– Мы не видели тебя уже два года, точнее, с тех пор, как ты закончил учебу.

– Да, верно. Ведь я получил назначение на радиостанцию в Александрию, как тебе известно.

– Выходит, ты окончательно нас покинул?

– Да, всякие трудности… я хочу сказать, у меня возникли некоторые осложнения.

– Было бы разумнее, если бы человек не занимался делом, которое ему не подходит.

Слепая гордыня овладела мной.

– Так же как не следует заниматься делом, в которое не веришь.

Он выдержал паузу, чтобы придать больше веса своим словам:

– Говорят, твой брат…

– Я не младенец, – возмущенно прервал я его.

– Я рассердил тебя? Извини, – засмеялся он…

Нервы мои напряглись. Дария… Посыпал дождик.

Хоть бы хлынул ливень и разогнал всех с площади. Дорогая моя, не верь. Как-то один мудрец сказал, что мы можем иногда солгать, чтобы убедить других в том, что мы искренни… Я вновь вернулся к разговору со своим другом-врагом.

– Ты больше ничем не интересуешься? – спросил он меня.

– Пока я жив, я всегда буду чем-нибудь интересоваться.

– Чем, например?

– Разве не видишь, что я теперь умею хорошо бриться и завязывать галстук?

– А еще? – настаивал он.

– Ты видел новый фильм в «Метро»?

– Идея. Пойдем посмотрим, что новенького нам покажут империалисты.

* * *

Мадам Марианна любезно навестила меня в моей комнате.

– Может, тебе не хватает чего-нибудь? Что еще нужно? Говори, не стесняйся. Твой брат никогда не стеснялся – он был настоящий мужчина, сильный и храбрый. Ты хоть изящный и стройный, но тоже сильный. Считай пансионат своим домом, а меня – своим другом.

Однако в действительности она пришла не из любезности, вернее, любезность была только ширмой. Она пришла излить душу: рассказать о своей любви, о первом муже – английском капитане, о втором муже – короле икры, о дворце в Ибрагимии, затем о периоде упадка. Однако о каком упадке она говорила? Ведь пансионат ее – для господ, для пашей и беков.

Она пыталась вызвать и меня на откровенность Град вопросов. Странная женщина, веселая и назойливая, женщина на закате. Я не видел ее царицей салонов – я узнал ее лишь тогда, когда она превратилась в обломок прошлого, цепляющийся за подножку жизни, – но легко мог представить в окружении облеченных властью господ и таких же, как она, обольстительных женщин.

* * *

За завтраком я познакомился с другими обитателями пансионата. Довольно пестрая компания. Меня всегда подмывает подшутить над людьми. Если бы я умел сдерживать себя, то мог бы найти даже среди постояльцев приятеля или друга. А почему бы и нет? Оставим в стороне Амера Вагди и Талаба Марзука – они уже старики. Но что можно сказать о Сархане аль-Бухейри и Хусни Аляме? Сархан, по-моему, внешне довольно привлекателен, дружелюбен, несмотря на свой грубый голос. Но каковы его интересы? А что другой, Хусни Алям? Он действует на нервы. Таково, по крайней мере, мое первое впечатление. Чванливое молчание, сдержанность… Меня раздражает его крепкое сложение, высоко поднятая крупная голова и манера восседать на стуле – не сидеть, а именно восседать, словно на троне. Он, видно, мнит себя королем, несмотря на то, что все его владения – ничтожно малый клочок земли, а подданных и вовсе нет.

Я не раз убеждал себя: тот, кто хочет покинуть монастырь, должен принять все мирское. Но несмотря на это, всегда, когда я имею дело с незнакомыми людьми, я замыкаюсь в себе. Для меня важно, что люди скажут обо мне, что подумают. Наверно, потому мне и не везет в жизни.

* * *

Я был удивлен, увидев Сархана аль-Бухейри, входящего ко мне в радиостудию. Лицо его сияло. Он горячо пожал мне руку:

– Проходил мимо и решил заглянуть к тебе на чашку кофе!

Я предложил ему стул и заказал кофе.

– Как-нибудь я попрошу, чтобы ты познакомил меня с секретами работы на радио, – заявил он.

– С удовольствием, – ответил я.

Он рассказал мне вкратце о своей службе, о том, что он – член административного совета и учредительной комиссии.

– Мы должны принимать участие в построении нового мира, – сказал он.

– Ты веришь в социализм, достигнутый путем революции?

– Я уверен, что только революционным путем его и можно достигнуть.

Мне хотелось поспорить с ним на эту тему, но я подавил свое желание. Разговор зашел о пансионате.

– Любопытная семейка, – сказал он. – С ними не соскучишься.

– А что ты думаешь о Хусни Аляме? – спросил я, немного поколебавшись.

– Интересный парень.

– Немного загадочный.

– Да ну, напускает на себя, но интересный. Всегда готов покуролесить.

Мы рассмеялись.

– Он из знатной семьи, без должности и, можно сказать, без специальности, – сказал Сархан и продолжал назидательным тоном: – У него сто федданов земли, и он считает, что может выдвинуться, даже не имея аттестата об образовании… Так что делай выводы сам.

– Почему же он поселился в Александрии, а не в Каире?

– Он малый неглупый, хочет приобрести выгодное торговое предприятие. Здесь это легче сделать.

– Ему нужно побороть свою спесь, иначе сбегут все его клиенты.

Я спросил Сархана, почему он сам живет в пансионате, хотя уже в Александрии давно. Подумав немного, он сказал:

– Мне веселее в пансионате – там я среди людей, а что в городской квартире – все один да один.

* * *

Вечер песен Умм Кальсум. Вечер вина и веселья. В это время сбрасывается покрывало с тайников души. Сархану аль-Бухейри принадлежит значительная доля заслуг в оживлении вечера и, пожалуй, меньшая доля расходов. Я поглядывал украдкой на Талаба Марзука. Меня поражала его покорность, вялое движение челюстей, манера сидеть на стуле с видом пай-мальчика; он вынужден был выказывать симпатию к революции, хотя принадлежал к тем, чья крепость была создана на костях и крови, – теперь ему пришлось надеть маску. Что же касается Хусни, то он похож на обессилевшего орла. Правда, орел этот еще продолжает махать крыльями; возможно, он и взлетит когда-нибудь.

* * *

– Уверяю тебя, прежние противоречия полностью уничтожены.

– Вовсе нет… они лишь вытеснены новыми противоречиями. Ты вскоре убедишься в этом…

* * *

Сархан аль-Бухейри был душой нашей компании. Добросердечный, искренний, целеустремленный, он являлся живым воплощением революции.

Вскоре мне стало ясно, что Амер Вагди более всех присутствующих заслуживает симпатии и уважения. Я узнал, что именно его статьи я использовал при подготовке радиопрограммы «Поколение революции». Меня увлекли его прогрессивные, хотя и противоречивые, идеи. Очаровал меня и его стиль, отличающийся изысканностью и простотой. Старик был чрезвычайно обрадован тем, что я читал его статьи, – это говорит о том, как глубоко он переживает свой закат. Это обстоятельство невольно вселило грусть в мою душу. Он как бы уцепился за соломинку, которую я ему бросил, и часами рассказывал мне о непрерывной борьбе, о течениях, с которыми он сталкивался, о героях, которым был верен.

* * *

– А Саад Заглул? Прошлое поколение преклонялось перед ним…

– Какова ценность кумиров?! Этот человек нанес удар революции, когда она была еще в колыбели.