Текст книги "Современный египетский рассказ"

Автор книги: Нагиб Махфуз

Соавторы: Баба Тахир,Сулейман Файад,Яхья ат-Тахир Абдалла,Хейри Шалаби,Юсуф Куайид,Юсуф Идрис,Гамаль Гитани,Юсуф Шаруни,Мухаммед Мустагаб,Мухаммед Бусати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Но Ребаб уже решилась. Она дорисовала автомат в руках солдата. Теперь солдат одним глазом смотрел в прорезь прицела, приклад автомата упирался в его правое плечо. Солдат подумал: «Раз уж у меня есть оружие, оно должно стрелять. И коли приказ запрещает использовать его против врагов, которые передо мной, направлю-ка я его против тех, кто у меня за спиной». В мгновение ока он обернулся и нажал спуск. Семь пуль впились в тело мальчика…

На суде Ребаб было предъявлено обвинение в том, что она нарисовала солдата, который не подчинился приказу о прекращении военных действий, пустил в ход оружие и убил подростка. Единственным смягчающим вину обстоятельством было то, что подросток этот мечтал стать офицером, а кому нужны офицеры, только и говорящие что об освобождении арабских земель и изгнании с них оккупантов!

Тогда Ребаб встала и заявила, что она сознательно и добровольно отказывается от рисования. Карандаши она поломала, краски выбросила, а бумагу порвала. Воображение и фантазию загнала в бутылку, которую спрячет в ящик, а ящик закопает глубоко в землю.

Судья обрадовался и велел секретарю подать девочке бумагу, чтобы она своей рукой написала на ней, что с сего дня навсегда бросает рисовать.

Секретарь протянул Ребаб бумагу и перо и вдруг обнаружил, что у нее нет рук. Когда ее спросили, в чем дело, Ребаб объяснила, что руки ее были созданы для рисования, и ни для чего другого. Она отказалась от рисования – и руки исчезли. Но если она вновь решит рисовать и захочет изобразить солдата, который сумеет разобраться, в кого надо стрелять, руки у нее вырастут. Сейчас же она публично заявляет о своем отказе от рисования, и никаких других обязательств тут не надо.

Разлука

Пер. Г. Ковтунович

Уста [60]60
  Уста – мастер, обращение к человеку, занимающемуся каким-нибудь ремеслом.


[Закрыть]Джабер был не только деревенским портным, он еще был и единственным на всю деревню человеком, писавшим письма для тех, кто сам не мог этого сделать, превращая в строчки слова приходящих к нему людей. Он писал письма тем, кто жил вдали от родных, в чужой стороне. Этим он занимался днем, а под покровом ночи забирался в самую дальнюю комнату своего дома и при свете десятилинейной керосиновой лампы писал жалобы по просьбе своих односельчан. Сначала он называл их жалобами обездоленных, но так как жаловались почти все и очень многие люди стали приходить к нему темной ночью, он стал называть их просто людскими жалобами. Уста Джабер писал их левой рукой, чтобы ни одна душа в ответственных инстанциях не узнала бы обладателя этого почерка.

В то утро к нему пришла девушка по имени Шамаа. Эта несчастная жила совсем одна и к тому же была нема от рождения. Ее единственный брат уехал в какую-то арабскую страну после того, как его положение здесь, в деревне, стало совершенно безвыходным.

Девушка держала в одной руке скомканную бумажку в четверть фунта и химический карандаш, отточенный с обеих сторон, а в другой – белый, линованный лист бумаги, вырванный из тетрадки по чистописанию для учеников начальной школы. С той стороны, где он был вырван из тетради, торчали неровные зубцы. Все это она выложила перед устой Джабером. Тот прекрасно знал, что Шамаа не умеет говорить, поэтому, обращаясь сам к себе, он сказал: «Понятно».

Уста Джабер уже понял, что от него требуется написать письмо ее брату Абд аль-Ванису. В голове у него завертелись разные слова: «Сынок наш дорогой, Абд аль-Ванис!» Нет, нельзя писать «сынок». Мать, а за ней и отец его умерли. Брат уехал, и Шамаа осталась одна. Напишем лучше так: «Дорогой брат!» Нет, одного слово «брат» недостаточно. Может быть, так: «О ты, единственный, кто остался у меня в этом мире!» Опять не то, этой немой не подходят такие напыщенные слова. Тогда скажем так: «О мой отец, о мой дорогой брат Абд аль-Ванис!» Такое начало для письма усте Джаберу понравилось. Он взял у девушки четверть фунта, с трудом развернул скомканную бумажку и возвратил ее девушке.

Он с улыбкой посмотрел на лист линованной бумаги, на химический карандаш, отточенный с обеих сторон, и все это также вернул ей. Уста Джабер поглядел на девушку изучающим взглядом и жестом пригласил войти в комнату. Там он достал ручку, чернильницу, чистую линованную бумагу, предназначенную именно для писем. На сей раз он не стал доставать руководство по составлению писем, как делал это обычно, потому что тема этого письма была ему ясна и понятна. Про себя он подумал: «Наверное, Шамаа хочет потребовать от брата денег, а может, просто хочет поприветствовать его и справиться о его делах. Тревога, видно, закралась к ней в сердце, и она захотела узнать, почему со дня отъезда от него не пришло ни одного письма».

Тут размышления усты Джабера прервались, потому что он вспомнил, что Шамаа ни разу не приходила к нему с просьбой прочитать письмо от Абд аль-Ваниса. Он же делает это бесплатно, только за написание писем он берет деньги, а за чтение ответов на эти письма не берет ни миллима, и все это знают.

Прошел уже год, как уехал Ванис, так его звали в деревне, и с тех пор от него не слышно ни доброго, ни худого слова. Не кто иной, как уста Джабер, выправил ему необходимые документы, сделал в главном управлении паспорт. Кстати, Ванис остался должен ему, обещав вернуть долг, когда вернется. А Шамаа так ни разу и не пришла к нему с письмом от брата. «Может, ей приходили письма, но она не к нему ходила их читать, а к ученикам из школы, которых стало так много в деревне в последнее время», – подумал уста Джабер. Но он отогнал эти мысли и решил спросить сам Шамаа, что она хочет от него.

Уста Джабер положил перед собой лист бумаги, рядом поставил чернильницу, положил ручку и повернулся к девушке, пытаясь дать ей понять, что не понимает, чего она от него хочет. Он занес руку над листом бумаги, помахал ею в воздухе и взглянул на девушку, но она не поняла его. Говорят, что немые молчат, потому что очень умны. Где же этот ум у Шамаа? Тогда он решил спросить, почему она решила написать брату.

Он протянул левую руку, коснулся ею правой и потряс обеими руками как бы в рукопожатии, при этом он мимикой старался спросить, то ли это, что она хочет. Девушка не ответила. Уста Джабер достал из кармана несколько монеток и стал перекладывать их из руки в руку. Стертые монеты собрались у него в правой руке, он сжал их в кулак и снова положил в карман, пытаясь выяснить, не хочет ли она получить от Ваниса деньги. Шамаа опять не ответила.

Уста Джабер сделал еще одну попытку понять, что ей надо: он изобразил на своем лице радость и удивление, которые испытывает человек, когда встречает любимого после долгой разлуки. Потом изобразил, что целует и обнимает кого-то. Шамаа по-прежнему молчала. Уста Джабер заметил все же по ее лицу, что она взволнована, и подумал, что на этот раз он угадал.

Он взял конверт, закрыл его, потом опять открыл, достал из него белый лист бумаги и начал писать. Исписав половину листа, он остановился, губы его беззвучно шевелились, он что-то спросил у девушки, она промолчала. Он положил перед ней конверт и бумагу и снова взглянул на нее. Опять что-то неуловимое промелькнуло в ее чертах, но она по-прежнему молчала. Волнение уже исчезло с ее лица.

Уста Джабер почувствовал, что смертельно устал от своих усилий – из-под шерстяной такии, которая покрывала его голову, текли струи пота. Ему легче было написать десять писем, чем играть в эту игру. Но он тут же сказал себе: «Эта девушка одна-одинешенька на свете, у нее ни ветвей, ни корней. Что с ней поделаешь? Аллах вознаградит мои старания. Хвала Аллаху!»

Он помахал рукой в пространстве. Чего же она все-таки хочет? Он показал на свою голову, пытаясь дать ей понять, что устал, потом снял каплю пота со лба и протянул мокрый палец к ее глазам, чуть не коснувшись ее ресниц. Девушка молчала. Уста Джабер набрал в рот воздуха, надул щеки и с шумом выпустил воздух изо рта. Потом он указал ей на свою швейную машину и на материал, лежащий на столе, – его ножницы не работали с самого утра. И вдруг, в приступе негодования, он указал ей на открытую дверь и громко крикнул: «Уходи, дверь открыта так широко, что и сто верблюдов пройдут в нее!»

Он еще не кончил говорить, как на глазах девушки появились слезы. Кто сказал про нее – источник слез в ее глазах пересох?! Шамаа всхлипнула, и усте Джаберу показалось, будто дом затрепетал вместе с ней. Грудь ее судорожно вздрагивала. Она прерывисто вздохнула и разразилась громким плачем. Слеза закапали из ее глаз и потекли по щекам двумя дорожками. Уста Джабер хорошо видел эти две дорожки от слез на ее лице потому, что было утро и комната освещалась ярким светом с улицы. Утренняя тишина окружала деревню со всех сторон, и в этой тишине уста Джабер ясно услышал, как девушка перестает плакать. Он поднял руку, пытаясь утешить ее. Неожиданно ему пришла мысль, что всхлипывания – это первые звуки, которые он услышал от Шамаа.

Он наконец взялся за ручку и начал письмо к Ванису так: «О дорогой мой брат!» После этого вступления он остановился – что же написать дальше? Посмотрел на Шамаа. Она уже перестала плакать, но следы слез еще оставались на ее щеках. Краснота ее глаз стала особенно заметной, причем каждый глаз ее смотрел в свою сторону. Уста Джабер написал: «Сынок, вся наша деревня недоумевает, почему плачет Шамаа. Спаси ее или хотя бы напиши ей. Разлука затянулась, а она ведь совсем одна».

Еще уста Джабер написал о том, как плохо живется его сестре, о том, что желудок ее требует пищи, о теле, которое постепенно разрушается, и о душе, у которой нет ни одного родного человека, кроме брата. Написал и о том, что их старый, заброшенный дом слишком велик для нее одной, о том, как ужасно молчание ночи, как страшен свист зимних ветров и стоячий, раскаленный воздух лета. А он, единственный родной ей человек, так далеко, в какой-то чужой стране, и никто даже не знает, где он сейчас находится.

Уста Джабер сложил листок, вложил его в конверт и передал девушке. Адреса он не знал. Неожиданно он почувствовал гнетущую усталость от испытанных переживаний. Чтобы скорее отделаться от своей посетительницы, он показал ей рукой на дорогу, ведущую к почте. Шамаа вообразила, что вся эта история с письмом закончилась благополучно и осталось лишь пойти на почту и отправить письмо. А потом… что ей делать потом?.. Ходить на почту и спрашивать, не пришел ли ответ от брата? Слезы все еще лились из ее глаз, но грудь уже стала дышать ровнее. Она думала о четверти фунта, которую удалось сохранить, о письме к брату, о сладости ожидания. Она представила, как будет ходить каждый день на почту и сидеть на лавочке перед входом, дожидаясь почты из районного центра, и слезы ее сразу высохли, в глазах появился блеск, такой ее мог бы полюбить каждый, кто взглянет на нее.

Ну а что уста Джабер? Он сидел на своем месте у швейной машинки, перед ним лежала груда материалов. День еще только начался, клиенты ждут, когда он сошьет им одежду, но руки не слушались его, он чувствовал себя разбитым. «Отрежьте немому ногу, – вспомнил он народную поговорку, – и он заговорит».

«Шамаа может только плакать… – думал уста Джабер. – Она знает, что брат ее уехал, и все… Может быть, Шамаа заговорит от горя разлуки? Кто знает!» Бог даст – впредь ему будет хватать заработка от его шитья и не придется копаться в заботах и бедах людей, которых день ото дня становится все больше и больше.

Что делать? Ну не знает он адреса Ваниса, и Шамаа не знает. Ванис уехал, уехал в какую-то арабскую страну. Когда он уезжал, он еще не знал, где остановится, обещал сообщить адрес, когда найдет работу и крышу над головой. Перед отъездом он поделился с устой Джабером своими финансовыми планами. Сколько будет получать, сколько тратить, сколько откладывать, чтобы начать жизнь по-новому здесь, в деревне. Сказал так и уехал. И со дня его отъезда о нем ни слуху ни духу. Прошел год, потом другой, а Ванис так и не прислал своего адреса. Уста Джабер все никак не мог понять этой истории с адресом, а Шамаа и подавно ничего не понимала. «Может быть, если б я спросил ее об адресе, она бы поняла, в чем дело, и заговорила», – с грустью подумал уста Джабер.

Вопрос его повис в прозрачном воздухе утра… А у дверей почты одиноко сидела Шамаа.

Пресс-конференция блаженной Мубараки

Пер. Г. Ковтунович

Приезжего в деревне видно сразу: его походка, движения, одежда, запах – все говорит, что он – чужак. Ну а если таких целая группа, и у всех светлые волосы, голубые глаза и белая румяная кожа, и вышли они из автобуса с дымчатыми стеклами, и автобус этот распространяет приятный незнакомый запах, тут уж всем ясно: приезжие – иностранцы.

Они приехали в деревню как раз в рыночный день, в четверг. Говорят, что четверг, день, предшествующий пятнице, когда все отдыхают, выбрали рыночным днем не зря. Ведь в этот день продают и покупают, а потом едят и насыщаются больше обычного. А от сытости плоть начинает играть. Уж беднякам-то это хорошо известно.

Выйдя из автобуса, иностранцы очутились на рыночной площади. Деревенские сразу обступили их.

– Иностранцы?! – сказал один из тех, кто просто так, без дела, шатаются по рынку, глазея на женщин и рассматривая товары. Другой, недоучившийся студент, поправил его:

– Путешественники!

Но здесь вмешался третий:

– Это – туристы!

И разгорелся жаркий спор – как правильней их назвать: иностранцы, путешественники или туристы.

С появлением иностранцев рыночная площадь притихла. Руки торговцев и покупателей перестали ощупывать, перебирать и отбирать товар. Смолкли просьбы об отсрочке платы или о выплате по частям. Никто уже не клялся, что в данный момент карманы его пусты – даже ржавого миллима нет, – но придет долгожданный, благословенный день и появятся деньги, сомнения ни к чему – Аллах милостив!

В толпе иностранцев был один человек со смуглой кожей – араб. В руках он держал короткую палку, которой отстранял любопытных, расчищая дорогу туристам. Его вид удивлял людей, потому что он двигался так, будто его била дрожь. Он разговаривал с деревенскими по-арабски, а с иностранцами – на каком-то чужом, непонятном языке.

Студент-недоучка показал на него и сказал:

– Египтянин, как и мы?

А кто-то добавил:

– Похоже, что у него во рту несколько языков, а не один.

Смуглый господин показал на рыночную площадь, на народ и что-то сказал, ни один из деревенских не понял, что именно.

Студент-недоучка решил объяснить:

– Он – гид.

А один из праздношатающихся опять его поправил:

– Переводчик.

Но вот иностранцы вынули из сумок фото– и кинокамеры. Фотография для деревенских – святое дело. Поэтому вся площадь затаила дыхание, только щелкали затворы да загорались яркие вспышки фотоаппаратов. Люди стояли, не шелохнувшись, боясь вымолвить хоть слово. Рыночный маклер прервал молчание вопросом:

– А где Мубарака? Ее фотография – лучший сувенир.

В каждой египетской деревне есть своя блаженная. Никто не знает, откуда и когда она появилась. Просто однажды возникла из небытия и с тех пор каждый четверг приходит на рыночную площадь еще до рассвета и исчезает с закрытием рынка. Никто из деревенских не знал, где она живет, что ест. Никто никогда не расспрашивал ее ни о чем. И Мубарака превратилась в одичавшее животное, люди стали избегать ее. Она приходила и уходила в молчании. Когда кто-нибудь пытался с ней заговорить, то быстро убеждался, что это бесполезно – она словно потеряла дар речи. В рыночный день у Мубараки было одно-единственное занятие, которое всем давно известно: явиться на площадь с жаровенкой в руках. Она подбрасывала в огонь благовония из сумки, висевшей у нее через правое плечо. Время от времени она дула на угли, чтобы разжечь пламя. Подходя к каждому торговцу, она окуривала его товар. Продавец, как бы в благодарность за ее внимание, давал ей малую толику своего товара. Поэтому к концу дня в сумке у Мубараки можно было найти все, чем торговали на рынке: лепешку, кусок мяса, кукурузу, помидоры, листья салата, кусок материи размером в ладонь…

Волосы ее были вечно растрепаны и висели, как толстые, замасленные веревки, на губах – пена, лицо жирно блестело от липкого пота, глаза были красными, воспаленными от того, что она почти никогда не спала.

Когда туристы начали фотографировать, деревенские стали оглядываться по сторонам, ища Мубараку, но ее не было видно. После съемок между гидом и туристами завязался разговор, они спрашивали, он отвечал. В вопросах звучали удивление и недоверие. Ответы переводчика были длинными, обстоятельными. Кто-то в толпе сказал, что за каждое слово переводчик получает по семь пиастров, поэтому, чем больше он говорит, тем больше его зарплата. А студент-недоучка решил все объяснить:

– Этот переводчик или, как его там, гид не учил иностранного языка специально, в школе, нет у него свидетельства никакого, просто он знает этот язык от отца, а тот от деда. Отец его целый день стоит около пирамид и дает напрокат иностранцам не то верблюдов, не то ослов. Так он и выучился языку, но ему трудно говорить правильно, поэтому и получаются у него фразы длинные и пространные.

Иностранцы ходили по рынку, все рассматривали, изучали, а деревенские, в свою очередь, рассматривали их. Всеобщее внимание привлекли ноги туристок с накрашенными ногтями. Странно было смотреть, как эти чистые, ухоженные ноги в открытых туфлях ступали по навозу, по помоям, вспугивая тучи мух. Изумленными взглядами иностранцы мерили горы зеленого лука, глазели на деревенский сыр «миш», на зерно, на продавца сурьмы и всяких бутылочек с маслом для окраски волос. Иногда они останавливались у прилавков, протягивая вперед пальцы с длинными ногтями, указывали ими на тот или другой предмет и что-то спрашивали.

Переводчик старался изо всех сил, отвечал на каждый их вопрос, объяснял долго и терпеливо: это – продавец тканей, это – продавец молодого сыра, этот сыр делают только в этой местности. Некоторые достали блокноты, ручки и стали записывать незнакомые названия. Таким образом процессия двигалась все дальше и дальше по рыночной площади. В очередной раз они остановились около продавца таамии [61]61
  Таамия – египетское национальное кушанье – шарики из зеленой фасоли, поджаренные в кипящем растительном масле.


[Закрыть], заглянули в чан, где булькало черное от долгого кипения масло. Туристы долго стояли около чана, наблюдали, как арабы покупали таамию, заворачивали ее в лепешки, но сами медлили покупать. Наконец решились, осторожно положили по кусочку в лепешки и стали есть.

А в это время на краю рыночной площади разгорелся спор между бедняком и богачом. Бедняк был худ, но красив, а богач – толст и зол, потому что только что он снял своего осла с ослицы, принадлежавшей этому бедняку.

Туристы заинтересовались сценой, и переводчик старался добросовестно объяснить им суть происходящего. Ослица бедняка захотела самца и заявляла об этом так буйно, что житья от нее не стало. Тогда бедняк дождался рыночного дня, привел свою ослицу на площадь и привязал рядом с ослом одного из богачей. Осел не заставил себя долго ждать и тут же покрыл самку. В это время пришел хозяин осла, увидел это безобразие и страшно разгневался. Известно ведь, что от частых случек ухудшаются верховые качества животного! Ведь его осел – это не какой-то там простой осел, который возит навоз и работает в поле. Это унизительно для него, хозяина, и, разгневавшись, богач снял осла с ослицы.

Переводчик закончил уже рассказ, а ссора все еще продолжалась. Один из туристов приблизился к своей спутнице и что-то прошептал ей на ухо. Никто из стоящих вокруг ничего не услышал, но по тому, как женщина засмеялась, сразу стал понятен смысл сказанных слов. Студент готов был поклясться, что иностранец ей сказал: «Дорогая, это происшествие поможет нам сегодня – мы проведем прекрасную ночь».

Тут процессия остановилась около лавки мясника. Вдруг студент-недоучка воскликнул:

– Мубарака! – и показал в ее сторону.

Помешанная сидела на земле среди отбросов, навоза, крови, кожи и костей забитых животных. Она встала и подошла к иностранцам:

– Добрый день, господа.

Это было невероятно. Первый раз за долгое время она заговорила. Ни один из тех, кто пытался ее разговорить, не мог добиться от нее ни слова, а тут она сама сказала: «Добрый день, господа» – и стала ходить со своей кадильницей между туристами. Тот же иностранец опять приблизился к своей спутнице и опять что-то ей прошептал, и снова она залилась порочным смехом. Туристы стали снимать Мубараку, защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки. Маклер поставил ее на самое удобное место и велел улыбаться иностранцам. Она постаралась изобразить на своем лице глупую улыбку, причем глаза ее смотрели в разные стороны. В этот момент все поняли, что она еще и косая. Стоя в толпе иностранцев, под любопытными взглядами, Мубарака протянула руку вперед, надеясь, что кто-нибудь что-нибудь ей даст, но рука оставалась пустой, тогда она опять глупо улыбнулась и стала прислушиваться к незнакомой речи, которую раньше никогда не слышала.

Одна туристка подошла к переводчику и что-то ему сказала. Люди, конечно, слов не поняли, но по жестам решили, что она хочет сфотографировать Мубараку около висящей на крюке туши. Переводчик сначала немного смутился, а потом обратился к студенту-недоучке, который подошел к Мубараке и отобрал у нее кадильницу. Сделать это было очень трудно, так как она вцепилась в нее невероятно крепко. Потом он поставил ее рядом с тушей и стал поправлять ей платье, чтобы не видны были дырки, но туристка запротестовала, потребовав, чтобы Мубарака была такой, как она есть, и вернула ей кадильницу. Обратясь к переводчику, она объяснила, что надеется сейчас сделать лучшую фотографию всей поездки. Она лепетала что-то о восточном колорите – Мубарака, сырое мясо, дым благовоний, мясник с огромными усами и массивным подбородком, свешивающимся до груди, вокруг него толпа народу!.. Мубараку поставили слева от туши, справа встал мясник. Студент-недоучка подкинул в кадильницу благовоний из сумки Мубараки, и тут же густой туман окутал всю толпу. Люди немного расступились, а иностранцы все щелкали затворами фотоаппаратов. Одна туристка произнесла какие-то слова, разумеется никому из деревенских не понятные, но студент опять решил, что он понял ее высказывание, наверное, она сказала что-нибудь вроде: «Египтянка по имени Мубарака!»

Чтобы снять крупный план, туристы попросили женщину придвинуться поближе к туше. Морщинистая щека Мубараки вплотную прикоснулась к мясу, и тут же капля крови потекла по ее лицу. Мубарака почувствовала запах свежего мяса. У нее потекли слюнки, и ей пришлось сделать несколько глотательных движений. На Мубараку напала слабость, ноги и руки ее задрожали, и она еще ближе придвинулась к туше, погрузив в мясо чуть ли не половину лица. Вокруг послышались возгласы одобрения. Правым глазом, которым она еще могла что-то видеть, Мубарака разглядывала белые и красные куски туши.

Мубарака редко видела мясо, не говоря уже о том, чтобы есть его. Она брала мясо у мясника как милостыню в рыночный день и продавала его тем, кто не мог пойти к мяснику, за кусок кукурузной лепешки.

И вот теперь, под светом вспышек на рыночной площади, Мубарака вдруг начала думать. Да, может, впервые за много лет она пыталась думать – пыталась вспомнить, когда она в последний раз ела мясо. Иногда ей давали вареное мясо в богатых домах. О том, как оно выглядит в сыром виде и как оно приготавливается, она, конечно, и понятия не имела.

Туристы тесным кольцом окружили блаженную, мясника и тушу. Они фотографировали эту сцену со всех сторон, да еще снизу и сверху, изощряясь в выборе наиболее удачного угла съемки. Одна из туристок так близко подошла к Мубараке, что ее фотоаппарат задел лицо блаженной.

Но вот оживление туристов стало проходить, похоже было, что они уже насытились фотографированием. Мясник понял это и отодвинулся от туши. Он был просто счастлив оказаться в центре всеобщего внимания. Теперь он все думал, как бы заполучить одну из этих фотографий. Единственное, что его смущало, так это то, что он был снят рядом с Мубаракой. Он оглянулся на нее. Мубарака все стояла около туши, не двигаясь. Мясник жестом показал ей, чтобы она уходила, потому что Мубарака – существо, не заслуживающее разговоров. Она не шевельнулась. Наверное, не поняла, что от нее хотят. Мясник толкнул ее, но она осталась неподвижной. В это время в лавку пришел покупатель и попросил полкило мяса и четверть кило костей. Мясник взял большой нож, подошел к туше и занес руку над мясом, надеясь, что Мубарака, увидев страшный нож, нависший над ней, испугается и отойдет от туши, но женщина даже не обратила на него внимания. Он стал кричать на нее, ругать, требуя, чтобы она ушла. У Мубараки был вид человека, не понимающего, чего от него хотят, она тупо уставилась в одну точку. Мяснику ничего не оставалось, как отложить нож. Он подошел к Мубараке и стал ее разглядывать – кожа на ее лице стала цвета мяса, казалось даже, что оно – часть этой туши. Он пытался объяснить женщине, что она поступает неправильно, что она снижает его доход, потому что покупателей в эти дни и так мало. В последние дни он вынужден был продавать мясо по сниженным ценам, а ведь по отношению к ней он никогда не был скупым, он любит ее, как дочь. Мубарака же только сильнее прижалась лицом к мясу и вонзила в него зубы. Она наслаждалась поеданием сырого мяса, из которого брызгала кровь. Вошедшему в лавку покупателю это зрелище не понравилось, он отказался от покупки и ушел. По дороге домой он каждому встречному рассказывал, что видел в лавке у мясника. Люди вновь собрались вокруг Мубараки и мясной туши. Мясник пытался оттащить ее силой, но безуспешно.

Кто-то в толпе высказал предположение, что Мубарака приросла к туше и стала ее частью. Каждый, кто входил в лавку, считал своим долгом попробовать оттащить женщину от туши, но все терпели неудачу. Мясник опять было занес над ней нож, но люди остановили его: ведь это может быть опасным для Мубараки, он может ранить ее. И хотя внешне она сильно смахивает на деревянное изваяние, все же блаженная – живое существо. Мясник опустил нож и отступил, и в этот момент кто-то в толпе сказал:

– Позовите старосту.

Тем временем переводчик пригласил своих подопечных пойти полюбоваться блеском воды в каналах и зеленью в полях. Все направились к ближайшему полю. К переводчику подошел маклер:

– Мы хотим познакомиться. Кто это с тобой и зачем они приехали сюда?

Переводчик отвечал ему, что он – представитель фирмы «Богатства Египта», это объединенная туристская американо-египетская фирма. Цель ее – поиск скрытых богатств Египта, даже тех, о которых не знают сами египтяне, сыновья Египта. Америка бескорыстно помогает Египту в работе этой фирмы, которая была создана в рамках новой экономической политики открытых дверей. А эти люди – американские туристы, они приехали сюда, в деревню, чтобы продемонстрировать стремление к сотрудничеству между нашими народами. Египет – страна открытых дверей, поэтому надо во что бы то ни стало поддерживать туристское движение, что поможет Египту решить все экономические, политические, социальные и даже идеологические проблемы. Впервые в истории XX века в Египте появился новый вид туризма. Тут переводчик помолчал и со значением сказал:

– Сельский туризм.

И продолжал:

– Этот вид туризма скоро станет самым главным видом туризма. В Америке, стране, откуда приехали туристы, есть небоскребы до облаков, ракеты, летавшие на Луну, самые современные средства шпионажа, роботы, которые делают то, что им приказывают, но у них нет таких деревень, как эта. Все, что есть здесь, в этой деревне, и создает самобытность Египта в сегодняшнем фальшивом мире. Я вот спросил, есть ли у них такой рынок, как этот, есть ли у них навоз, есть ли у них бедность и нищета, есть ли у них таамия и есть ли хотя бы в одном из американских штатов такая Мубарака. О, они очарованы Мубаракой. Мы должны показывать туристам то, чем наша страна отличается от той, откуда они приехали.

Разговаривая таким образом, переводчик, маклер и туристы дошли до поля.

А в это время в деревне мясник рассказывал старосте историю с Мубаракой и тушей. Но и староста не знал, что предпринять. Он послал одного из стражников, приказав ему оторвать Мубараку от туши, но тот вскоре вернулся, так и не сумев выполнить приказания. С таким же результатом вернулся и старейшина, посланный с тем же заданием. Староста посылал в мясную лавку и начальника стражников, и заместителя старейшины, но, увы, все они возвращались ни с чем.

Время рынка подходило к концу. Туша уже обветрилась и приобрела несвежий вид. Убыток мясника был очевидным. Старосте ничего не оставалось делать, как пойти и самому попытаться навести порядок. Сначала он пытался уговорить Мубараку отойти от туши, потом применил угрозы, но ничто не помогало. Староста вышел из себя, он размахивал ножом, палкой, горящим факелом, угрожал изгнать ее из деревни, указывал на небо, напоминая, что ей не избежать наказания Аллаха. Но его усилия не достигали цели. Староста так старался, что весь покрылся потом, а шея его распухла и пылала. Такое было с ним впервые: чтобы он, староста, и не мог разрешить такое пустячное дело, да еще на виду у всей деревни!

Вдруг студенту-недоучке пришла в голову мысль:

– Наверное, Мубарака тронулась.

Стоящий здесь же, в толпе, санитар из общества «Здоровье» продолжал его мысль:

– Да, да, на ее лице видны явные признаки помешательства.

– Что же тогда нам делать?

– Надо пойти в районную больницу и сказать им, чтобы ее забрали в сумасшедший дом.

Начальник стражников тоже решил вставить свое слово:

– Мубарака теперь просто опасна.

Карета «скорой помощи» приехала довольно быстро, из нее вышли санитары и вынесли носилки. Все вместе они попытались оторвать женщину от туши, но тут же поняли, что это бесполезно. Тогда они ударили ее, но она только сильнее впилась зубами и пальцами в мясо. После недолгого обсуждения санитары решили отрезать от туши тот кусок, к которому приросла Мубарака. Такую тактику они избрали главным образом для того, чтобы спасти мяснику хоть какую-то часть мяса. Санитары принялись за дело, мясник им помогал. Зрелище было мучительное, а студент-недоучка больше всех страдал от того, что ни один из туристов не снял эту страшную сцену. Лицо Мубараки стало частью куска мяса. Струйки крови смешивались с ее слезами. Лицо от мяса отличить было невозможно.

Принесли смирительную рубашку и сказали ей так:

– Мубарака, вот галабея, сшитая специально для тебя, примерь ее.

Эти слова отвлекли блаженную, хотя на лице ее читалось недоверие. Она оторвалась от туши и сунула руки в рукава смирительной рубахи. И тут же заволновалась, занервничала, но прежде, чем успела опомниться, ее обхватили руки санитаров и почти вынесли из лавки на улицу.