Текст книги "Современный египетский рассказ"

Автор книги: Нагиб Махфуз

Соавторы: Баба Тахир,Сулейман Файад,Яхья ат-Тахир Абдалла,Хейри Шалаби,Юсуф Куайид,Юсуф Идрис,Гамаль Гитани,Юсуф Шаруни,Мухаммед Мустагаб,Мухаммед Бусати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Офицер стал расспрашивать меня о фидаинах. И я рассказал ему все, как сейчас рассказываю тебе. Но он даже не глядел на меня, курил, уставясь в окно. А когда я кончил, сказал:

– Знаю я вас, сукиных детей. С вами по-хорошему нельзя.

Я стал клясться, что говорил истинную правду, но он приказал охраннику:

– Сводите его полюбоваться, а потом приведите назад.

Да… С того дня я и страдаю диабетом. Они сволокли меня вниз по лестнице, а поскольку я не переставал клясться в своей невиновности, стукнули меня один раз по лицу, другой – по голове, сказав, что, если я еще открою рот, мне будет плохо. Потом остановились перед закрытой дверью, и один из них сказал, что было бы надежнее заткнуть мне рот кляпом, что они и сделали, несмотря на мои обещания молчать. Открыли дверь, впихнули меня. Не помню всего, что я там увидел. Помню лишь кое-что. Прежде всего троих парней, которые были подвешены за ноги друг подле друга, как туши в мясной лавке. Головы их почти касались земли, тела слегка раскачивались, а из глоток вырывался хрип, словно у прирезанных баранов. Представляешь? Потом помню молодого человека, совершенно голого, распятого на деревянной перекладине. Рядом стоял тюремщик и держал на железной цепочке собаку вот таких размеров, клянусь, не меньше теленка. Время от времени он ослаблял поводок, пес кидался на распятого и грыз ему ноги. По ногам текла кровь, распятый стонал и дергал головой. Но не кричал. Палач говорил собаке: «Хватит, хватит, Мизо». А собака продолжала рвать живое тело, пока ее не оттаскивали силой.

Потом я заметил еще одного человека. Он стоял неподалеку, и по его лицу тек обильный пот. Когда собаку отводили, он приближался к юноше, поднимал его упавшую на грудь голову и кричал: «Говори! Говори, негодяй!» Но юноша молчал. Возможно, он был без сознания. Он только стонал. Потный человек отпускал его голову, и голова снова падала на грудь. Он обернулся ко мне и произнес с коротким смешком: «Привет. Надеюсь, завтра ты нас осчастливишь. Пусть Мизо познакомится с тобой». Другой ослабил повод, собака устремилась ко мне и начала обнюхивать меня своей окровавленной мордой… Я уцепился за своего конвойного, а собака тянула меня за брюки. Тюремщики смеялись. Я плакал, но кляп во рту не позволял мне кричать. Наконец тюремщик оттащил собаку, говоря: «Это только первое знакомство, Мизо. Завтра, завтра вы станете друзьями». При этом он похлопывал пса по холке.

Что еще я там видел, сударь? Нет нужды пересказывать. Да я и не видел больше ничего, так как потерял сознание…

Очнулся я ночью в камере. Чувствую сильнейшую жажду и сухость во рту. Это было начало диабета. Я стал кричать, требуя воды, но никто не отозвался. Вставая на ноги, я ударился головой о стену, и это было для меня милостью господа, потому что я снова потерял сознание и пришел в себя лишь утром, когда тюремщик открыл дверь в мою камеру. Я не мог подняться. Губы у меня распухли, а язык одеревенел. Тюремщик схватил меня под мышки и потащил на допрос. Увидев офицера, сидящего за столом, я вдруг вырвался из рук тащившего меня – не знаю, откуда взялась во мне такая сила, – бросился на живот перед офицером, ухватил его за ноги и стал целовать сапоги. Офицер испуганно вскочил, стараясь высвободить ноги, но я держал его крепко. Вся моя жизнь была в этих сапогах. Ты удивляешься? Не приведи тебе господи, сынок, увидеть этакое. Смотри, прошло уже двадцать лет, а я весь в поту при одном воспоминании обо всем этом. Пощупай руку. Это ты виноват, заставил меня рассказывать такие вещи. Я никогда об этом не говорю. Почему? Когда тюремщику удалось оторвать мои руки от сапог, офицер спросил: «Ты зачем это сделал, хаджи? Ни к чему это. Я ведь позвал тебя, чтобы сказать, что есть приказ о твоем освобождении». Приказ об освобождении! Сколько дней я пробыл в тюрьме? Один день. Одну ночь. Но клянусь тебе, эти часы равны всей моей жизни.

Выйдя, я узнал, как все получилось. Моя жена уплатила кругленькую сумму одному влиятельному лицу в правительстве, и он по телефону приказал меня освободить. Она заплатила почти все, что у нас было. А оставшееся я истратил на лечение. Как бы то ни было, слава Аллаху. А ты говоришь, дом. Какой дом, сударь? Пропади пропадом и дом и деньги, если бы можно было вернуть здоровье. По правде говоря, этот дом мне уже не принадлежит. Сыновья отобрали. Ну и пусть себе владеют. Мне ведь ничего не надо. Так с чего мы начали разговор? Видишь, как одно слово тянет за собой другое. А, вспомнил… Я говорил, что не люблю иметь дело с полицией. Конечно, это давняя история. Сейчас у нас, слава Аллаху, свобода. Но я ничего не могу с собой поделать. Не люблю ходить в полицейский участок, и все тут. Адвокат говорит, у меня психологический комплекс. Бессовестно грабит меня и говорит – комплекс. Прости его господи. Что поделаешь! Ведь с того дня, как всевышний вызволил меня из беды, я и шагу не ступлю без адвоката… Не куплю, не продам без него. Пальцем не шевельну без его разрешения. Каждым моим шагом он руководит. И слава богу, все идет хорошо, если не считать того, что он меня обирает без зазрения совести. Пусть обирает, сударь, зато я не знаю дороги в полицейский участок. А ты хочешь затащить меня в полицию. Нет. Не выйдет. Дом этот мне не принадлежит. Он записан на имя моих сыновей. Договаривайся с ними, как хочешь. Меня это не касается. Только смотри, сынок, не наживи неприятностей. Я своих сыновей знаю. Они и отца родного не пожалеют. Я могу тебе помочь. У нас есть другой дом, тоже не на мое имя, но я хочу тебе услужить. Там однокомнатная квартира со всеми удобствами и стоит недорого. Что ты скажешь? Сними ее и уезжай из этого дома. Зачем тебе эти жалобы? Мы друзья и расстанемся друзьями. А?

4. Агроном-актер наносит мне неожиданный визит и произносит заключительную проповедь

Сегодня мне с утра не везет. Сначала с режиссером поругался, потом хозяина встретил. Режиссер еще куда ни шло, но хозяин… Скажи, что ты ему сделал? Он злой как черт. Никогда его таким не видел. Правда, что ты добился вызова его и его сыновей в участок и там их заставили дать расписку в том, что они тебя не тронут? Ну и дела! Ты думаешь, их расписка тебе поможет? Лучше установи в своей квартире пушки. А еще лучше, съезжай. Порви свою жалобу и наплюй на все лифты и водопроводы в мире. Дай сюда жалобу. Я хочу вычеркнуть свою подпись.

Если хочешь быть героем, геройствуй один. Меня это не касается. Хватит с меня того, что было. Не втягивай меня в истории. Прошлый раз, когда ты ушел, я всю ночь глаз не сомкнул – совсем замучился. Все думал, неужели я трус? Я должен подписаться, как и все жильцы. Так и не заснул, пока не пришел к тебе и не поставил свою подпись. Зачем?! Будь проклята эта совесть! Будь проклято благородство! Вот и сегодня оно меня погубило. Я потребовал у режиссера роль со словами. Он отказал. Я стал настаивать. Тогда он совсем отобрал у меня роль и пригрозил, что пожалуется дирекции телевидения и меня уволят. Теперь нужно просить кого-нибудь замолвить за меня словечко и перед дирекцией. Вот тебе и смелость, черт возьми. Придется питаться одним благородством.

И ведь что особенного я сделал? Вот послушай, как все было, и суди сам. В программе для учащихся нас одевают в исторические костюмы, и мы изображаем беседу короля с министром. Я, король, сижу на большом троне. На голове у меня огромная чалма (должна быть, конечно, корона, но они невежды). Министр делает доклад, я слушаю, улыбаюсь и киваю головой. Мы репетировали миллион раз – министр говорит, я киваю. Ну скажи, разве есть на свете такие короли? Я выучил наизусть все слова министра лучше, чем он сам, и предложил режиссеру, чтобы зритель не соскучился, разбить длинный монолог министра на диалог между им и мной. Причем ничего не меняя в тексте. По-твоему, это ересь? Лучше, чтобы один актер бубнил весь текст и изводил публику? Что, мои слова подрывают телевидение? Ведь я выучил наизусть весь текст, а почему-то должен молчать!

Дай-ка мне твою жалобу. Я вычеркну свою подпись.

Совет разумного молодого человека

Пер. Е. Буниной

Старик гнался за ним, когда он переходил улицу Талаат Харб у кинотеатра «Радио», и во весь голос орал: «Господин Адиль!» Послышался резкий скрип тормозов автомашины, а потом голос шофера, осыпающего проклятиями людей, которые лезут под колеса. Старик нагнал своего знакомца прежде, чем тот достиг тротуара, и ухватился за его рукав худыми, цепкими пальцами. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, потом Адиль высвободил свой рукав из пальцев старика и спросил, что ему нужно.

– Это я, господин Адиль, я. Разве ты не узнаешь меня? Ведь ты покупал у меня каждое утро газету «Аль-Ахрам» и каждую неделю – журнал «Аль-Кавакиб». Я торговал на углу вашей улицы. Халиль мое имя, дядя Халиль.

– Да-а? – протянул Адиль. – А ты разве не помнишь? Мы с тобой уже встречались на этом самом месте. Примерно неделю назад. И я дал тебе совет. Не помнишь? Видно, совет не пошел впрок.

Адиль неторопливо зашагал дальше, а старик поплелся за ним на расстоянии шага, то и дело хватая его за рукав и без умолку говоря: «Господин бей, господин бей, я помню, я все помню, но ты же не знаешь, я, слава Аллаху, теперь совсем переменился. Прошу, послушай, я переменился, клянусь Аллахом, я забыл, что такое опиум, не знаю ни цвета его, ни запаха, чтоб он сгорел совсем!»

Адиль снова остановился и обернулся к старику. Тощий, маленький человечек смотрел на него мутными, затянутыми бельмами глазами, из которых безостановочно катились мелкие слезы. Старик не замечал их и все время облизывал языком губы.

– Прошлый раз ты мне все это уже рассказывал, говорил, что покончил с опиумом и хочешь работать. Так что ж ты не работаешь?

Старик низко склонил голову с редкими седыми волосенками – она казалась странно маленькой над широкими плечами слишком просторного ему серого засаленного пиджака, – но тут же вновь вскинул глаза на Адиля и спросил:

– Как поживает хаджи, ваш батюшка? Как его здоровье?

– Прекрасно, – усмехнулся Адиль и опять двинулся вперед.

– Благородный человек, – бормотал старик, шагая следом за ним. Потом он надолго замолчал и, лишь пройдя некоторое расстояние, жалобным голосом заговорил:

– Ты хочешь знать правду, господин бей? Ведь я лечусь. Опиум, будь он проклят, отравил мне грудь. Ты этого не знал, бей. Помнишь, каким был дядя Халиль когда-то? Ей-богу, кроме работы и дома, ни о чем не думал. Чашку кофе не позволял себе выпить, каждый пиастр нес домой. Во всем люди виноваты, они надо мной посмеялись, сказали, что опиум вылечивает от ревматизма. Вот я к нему и привязался, а от этого пошли все несчастья. Да еще от забот – дом, дети, пятеро детей, бей, да их мать, а в кармане пусто. Тяжко приходилось дяде Халилю. Ведь ты знаешь, бей, когда человеку тяжко… Но, слава Аллаху, все это позади. Было и прошло. Аллах уберег меня, и я снова буду работать – вот только грудь вылечу. Прошу тебя, бей, помоги. Я верну, когда… когда…

Он вдруг остановился и закашлялся. Закрывая рукой рот, он пытался унять кашель и не мог. Адиль слегка замедлил шаг, обернувшись, взглянул на старика, сотрясаемого кашлем, и пошел дальше. Толпа прохожих скрыла дядю Халиля. Но он не успел далеко отойти, старик нагнал его и хриплым, прерывающимся голосом сказал:

– Нет, не могу работать, пока не вылечусь. Помоги хоть немного, совсем немного. Я верну.

Не оборачиваясь, Адиль спокойно возразил:

– Все ты врешь, дядя Халиль. Не хочешь ты лечить свою грудь и вообще ничего не хочешь, кроме как купить себе зелья. Сколько раз я тебе советовал перестать! Прошлый раз, помнишь, я дал тебе десять пиастров? Что ты с ними сделал? На кейф потратил, ведь так?

– Десять пиастров! – запротестовал Халиль. – Что на них купишь? Я тебе сказал, бей, с кейфом все кончено, клянусь. Если хочешь, бей, пойдем со мной…

Молодой человек остановился и решительным, показывающим, что терпение его истощилось, тоном заявил:

– Послушай, последний раз тебе говорю: ты должен лечиться. Ложись в больницу. Если нужно содействие, у меня есть друг доктор, он может…

Старик, вновь ухватив Адиля за рукав, торопливо проговорил:

– Пойдем, пойдем сейчас же. Аллах тебя вознаградит. Пойдем к твоему другу доктору…

Адиль растерянно уставился на трясущегося старика, продолжавшего держать его за рукав. Он не знал, что ему сказать, но дядя Халиль опередил его и заговорил сам:

– Только сначала я должен зайти домой, взглянуть на детей, бей. Надо о них позаботиться, о бедных. Что они будут есть, если я лягу в больницу? Вот вопрос. Значит, прошу прощения, матери их останется только себя продавать? Тебе бы это понравилось, бей? А? Я… я не сказал тебе, ведь я уже был в больнице, уже лечился. Я уже здоров, слава Аллаху. Просто немного грудь болит и кашляю. Пойдем к доктору, пусть он посмотрит мне грудь, пусть просветит. Помоги мне, бей. Дай только на врача.

Они стояли возле кинотеатра «Майами», на очень людном месте, и прохожие постоянно толкали их. Адиль вдруг обнаружил, что стоит лицом к афише и не отрывает глаз от изображенной на ней прекрасной героини, которая лежит на кровати, с распущенными волосами, в платье, открывающем ее ноги; одна нога закинута на другую. Он не слышал почти ничего из того, что говорил ему дядя Халиль. Очнувшись, он выдернул у него свою руку и сказал:

– Словом, все! И не пытайся больше.

Он зашагал дальше, а старик, хихикая и качая головой, как человек, открывший наконец секрет, крикнул ему вдогонку:

– Я понял, бей! Ты сердит на меня. Ты сердит на дядю Халиля. Но я ведь сказал, что нашел работу. Я открою газетный киоск, я снова стану каким был раньше, даже лучше, клянусь Аллахом! – и добавил тихо: – Все дело в том, что сейчас в доме корки хлеба нет. Помоги, если можешь. Хоть детей накормить.

– Это ты-то заботишься о детях?! – вышел из себя Адиль. – Да тебе, кроме этой дряни – опиума, ничего не нужно.

– Хоть я и наркоман, бей, но тоже человек и люблю своих детей.

– Нет, неправда, – возразил Адиль. – Человек, который бросает работу и дом ради… Сколько раз я тебе говорил, бери пример с меня. Я инженер, работаю день и ночь, и на государственной службе, и в компании. Сил не жалею ради лишнего пиастра. Почему? Ведь я даже машины себе не купил, чтобы не мучиться на этом проклятом городском транспорте! Все потому, что хочу скопить побольше, обеспечить будущее сына. Он еще маленький, ходит в детский сад, да, но человек должен думать о будущем, дядя Халиль. Кто знает, что случится завтра. Сначала человек должен обеспечить будущее, а потом уже думать об удовольствиях. Почему ты не внемлешь доводам разума, дядя Халиль? Посмотри на людей вокруг. Посмотри на меня.

Старик слушал слова юноши, согласно кивая головой, но бегающий взгляд его свидетельствовал о том, что он не следит за их смыслом. Когда инженер наконец замолчал, Халиль сказал:

– Все правильно, эфенди, все так. Я ведь уже говорил тебе, что господь наш исцелил меня (при этих словах он коротко засмеялся). Ты был вот такой маленький, когда приходил ко мне купить газету для папы. «Дядя Халиль, дай „Аль-Ахрам”!» Помнишь?

Он снова, уже который раз, схватил инженера за руку.

– Пожалей меня, бей. Целую твои руки.

Инженер отдернул руку, резко сказал:

– Ну, хватит, я сыт по горло твоими разговорами!

Он пошел быстрым шагом. Старик почти бежал за ним, повторяя:

– Ну хоть что-нибудь, бей, самую малость.

– Возвращайся к своим детям да образумься!

– Я образумлюсь, бей, обязательно. Я сделаю все, что ты говоришь, ей-богу. Ты хочешь, чтобы я отдал детей в детский сад, да? Сделаю, честное слово, сделаю. Но мне нужно помочь…

Протянув руку, старик ухватился за инженера и чуть ли не силой остановил его. Слезы непрерывно текли из его глаз, а лицо подергивалось в судороге. Приблизив к молодому человеку свое лицо, старик прошептал:

– Слушай, не надо смеяться друг над другом. Не стесняйся дяди Халиля. Ты молодой, я буду рад тебе услужить. Слушай меня и молчи. Никому ни слова. Я знаю одну женщину, прекрасную, что твоя роза. Шш-ш, молчи. Пользуйся своей молодостью и плюй на все. Как роза, клянусь. Тут совсем недалеко, я сейчас добегу. Молчи, молчи. Дядя Халиль хочет тебе услужить.

– Ты что, рехнулся? – спросил инженер.

– Послушай, я тебя знаю. Ты же не упустишь своего счастья. Я не раз видел тебя с девушками и никому не проговорился. Дядя Халиль умеет молчать.

Он приложил палец ко рту, потом вытер глаза тыльной стороной руки – впалые щеки его оставались мокрыми – и, хихикая, продолжал шептать:

– Я зря не болтаю и люблю молодцов. Мне от тебя ничего не надо. Только на такси, доехать до нее и привезти ее к тебе. Ты, правда, не сказал дяде Халилю ни одного ласкового слова, но это неважно. Ты мне все равно как сын. Ни для кого другого я не стал бы этого делать. Но если ты хочешь помочь дяде Халилю… Только на такси. Не веришь? Тогда возьми мой документ, держи у себя, пока я не вернусь.

Дрожащей рукой он начал шарить во внутреннем кармане пиджака. Слезы с новой силой потекли из его глаз. Инженер вздохнул:

– До чего ты докатился! Смерть и то лучше.

На этот раз он почти бежал от старика. Старик, которому удалось наконец извлечь из кармана свое удостоверение личности, теперь размахивал им, крича:

– Вернись, бей! Ты не понял меня! Ты не понял!

Он увидел, что Адиль переходит улицу, и кинулся за ним. Заскрежетали тормоза, и что-то тяжелое навалилось на дядю Халиля. Старик упал на землю, но поднялся во весь рост, громко охнул и снова упал. Он лежал, раскинув руки, из которых выпало удостоверение.

Солнце уже зашло, наступили сумерки. Водитель вышел из машины, с ужасом уставился на седого человека, лежавшего недвижимо, с открытыми глазами. Вокруг белой машины собралась толпа любопытных. Кто-то сказал: «Я видел, как он только что разговаривал с человеком». Другой подтвердил: «Да, с молодым, я видел, как он потом пошел через улицу». Но, поглядев вокруг, они не обнаружили никакого молодого человека.

Адиль видел все происшедшее и кинулся было взглянуть, что случилось со стариком. Но затем остановился, подумав, что его обязательно возьмут в свидетели, и он потеряет много времени, а он и так уже опаздывает в компанию. Он быстро завернул в первый попавшийся переулок и, отойдя на приличное расстояние, вновь остановился. Подумал, что все же надо бы вернуться, потом рассудил: если старик ранен, его вылечат и, может быть, он даже получит компенсацию за увечье. А если он мертв, то что толку возвращаться. Во всяком случае, компенсацию могут получить дети. Сердце Адиля колотилось, но он решительно зашагал вперед, не оглядываясь.

Один из собравшихся у места происшествия заметил на земле удостоверение старика и подобрал его. Прочел его имя, имена детей и протянул документ полицейскому, который молча слушал объяснения водителя. Водитель размахивал руками, тыча пальцем то себе в грудь, то в сторону мертвого, но ни разу не осмелился взглянуть на тело.

МУХАММЕД АЛЬ-БУСАТИ

Мой дядя и я

Пер. Т. Сухиной

Когда дядя приходит к нам, все в доме замирает в страхе. Мои младшие братишки толпятся у двери комнаты, в которой сидит дядя, и ждут, когда им будет разрешено войти; мать, нервно сжимая руки, шепчет мне на ухо:

– Пойди умойся – дядя уже пришел.

Даже гудок паровоза, кажется, должен звучать глуше, чем обычно, чтобы, упаси бог, не проникнуть сквозь стены кухни и не побеспокоить дядю.

Обычно он приходит к нам раз в месяц. И если случается, что дверь ему открываю я, он всякий раз ошеломляет меня вопросом:

– Это ты?

Как старший из братьев я провожаю его в гостиную. Едва отдышавшись, он начинает зло брюзжать:

– Ты совсем испорченный парень… грязная собака… с тех пор как умер твой отец… твое поведение… ты думаешь, мне ничего не известно… если бы ты был моим сыном, я бы уши тебе оторвал!

Потом он вытирает с лица пот и кричит:

– Прочь с моих глаз! И позови мать!

Не знаю, почему он, а за ним и многие другие упорно считают, что после смерти отца я изменился, стал вспыльчивым и грубым. Вот и наш сосед Ибрагим-эфенди сказал мне, что я веду себя строптиво и что мне следует вновь стать таким, каким я был при жизни отца.

Но ведь я же не изменился! А они постоянно твердят об этом. Если я ударю одного из их сынков, – значит, я хулиган. А если они пытаются отлупить моих братишек и я прихожу на защиту, то, конечно, я – самый настоящий преступник!.. Даже мать порой смотрит на меня в растерянности, словно не узнавая.

У нас в школе есть один старый учитель, который напоминает мне моего дедушку. Как-то раз, положив руку мне на голову, он сказал:

– Махмуд… ты славный мальчик…

Потом улыбнулся и с каким-то удивлением взглянул мне в лицо.

А однажды он сказал мне:

– Хоть ты и озорник, в тебе есть что-то благородное.

Мне очень понравились эти слова, и я решил повторить их своему надменному дяде, когда он снова придет к нам.

– Дядя, – обратился я к нему, – устаз Митвалли сказал, что во мне есть что-то благородное!

Мне казалось, этого достаточно, чтобы он тоже поверил в мое благородство. Но дядя, отхлебнув глоток кофе, спросил:

– А кто такой этот Митвалли?

– Учитель арифметики… он похож на моего дедушку, – ответил я.

– Дурак этот Митвалли! – перебил дядя.

При этих словах его жена, затем моя мать и, наконец, он сам громко засмеялись.

Я обиделся:

– Он не дурак!

– А ты-то откуда знаешь? – равнодушно спросил дядя.

Сердце у меня в груди заколотилось.

– Мне не нравится, что ты обзываешь моего учителя.

– Махмуд, – прикрикнула на меня мать, – веди себя прилично… ты разговариваешь со своим дядей!

Дядя секунду удивленно смотрел на меня, потом снял очки, протер их платком и спокойно произнес:

– Подойди сюда, парень.

Я подошел, он взял меня за ухо и сказал:

– Первым делом ты должен научиться вести себя как следует… понятно?

Что он себе воображает, этот дядя? Ведь я могу схватить обоих его сыновей сразу и так отколошматить… Он думает, что я все еще маленький. Он забывает, что я старший в семье, и мои братья слушаются меня так же, как слушались отца. И после этого он считает меня маленьким! Мне захотелось отомстить ему за оплеухи.

Однажды дядя пришел к нам вместе со своим старшим сыном, и тут я придумал, как ему отомстить. Я подошел к сыну дяди и прошептал ему на ухо:

– У меня в другой комнате есть журнал с картинками… пойдем со мной? Я его подарю тебе. Пойдешь?

Но вредный мальчишка посмотрел на меня с подозрением и, как будто прочтя мои мысли, заныл испуганно, вцепившись в руку отца: «Папа!»

Дядя повернулся и сердито крикнул мне:

– Ты что его трогаешь?

– Я его не трогаю.

– Так отойди от него.

– А почему я должен отойти?

– Да потому, что он воспитанный мальчик, не то, что ты, паршивец. Понял?

– Я лучше его, – заявил я.

– Ну-ка подойди сюда, парень… подойди сюда, – спокойно позвал меня дядя.

Я знал, что он собирается сделать со мной, и убежал в другую комнату. В этот момент я мечтал только об одном: как бы треснуть его сына хотя бы разочек!

Но кто еще больше злил меня, так это моя мать. Как-то я сказал ей:

– Не люблю я дядю… Что он все ходит к нам?

– А кто же тогда будет давать нам деньги? – тихо ответила она. – И кто заплатит за твое обучение?

– Ах… так вот в чем дело, – поразился я. – Знаешь что, я больше не пойду в школу… я пойду работать и буду приносить тебе деньги… и мы прогоним его!

Укладывая белье в шкафу, так же спокойно мать сказала:

– Хорошо… хорошо, сынок… На все воля Аллаха.

Это ее безразличие не понравилось мне, и я сердито закричал:

– Я уже не маленький, мама! Я буду работать и принесу денег.

Она подняла голову и улыбнулась:

– Я знаю, что ты уже большой… Но… я хочу, чтобы ты вел себя вежливо с твоим дядей.

– Но я вежлив с ним, мама.

– Он – твой дядя, – добавила она. – Он, и никто другой, содержит тебя, и ты должен уважать его, как своего отца.

Я взглянул на мать. Она продолжала возиться с одеждой в шкафу. Какое-то время я стоял молча, разглядывая ее тонкую шею и маленькие уши. Да, мама, знаю. Знаю, что он приходит раз в месяц, дает тебе деньги на хозяйство и по два пиастра каждому из моих братишек. А мне так целых пять пиастров. Но… мне не нравится, как он вручает мне эти деньги.

– Пойди сюда, Махмуд, – говорит он.

Я подхожу, он протягивает мне деньги, дает подзатыльник и говорит:

– Истрать их на что-нибудь полезное… и научись быть вежливым со мной…

Мне действительно нравится получать эти пиастры, но не нравятся дядины подзатыльники. И как-то я сказал ему об этом:

– Дядя, мне не нравится, что ты меня бьешь.

Мгновение он удивленно смотрел на меня, затем прошептал:

– Иди-ка сюда, Махмуд.

На этот раз он сдавил мне плечо, пододвинул меня к себе так близко, что я почувствовал, как его дыхание обожгло мне лицо:

– Ты все еще маленький… а я – твой дядя… значит, я тебе вместо отца Мне не нравится бить тебя, но хочется, чтобы ты был воспитанным… Ну, что скажешь?

Признаться, эти слова запали мне в душу, и я почти всю ночь не сомкнул глаз. В конце концов я разбудил мать и сказал:

– Мама, когда дядя еще раз побьет меня, я ничего ему не скажу… Это его порадует?

– Да… да, – зашептала она, – спи.

Однако, когда он снова пришел, я уже не мог допустить, чтобы он меня ударил. И, получив свои пять пиастров, я увернулся от его руки, которая повисла в воздухе.

Однажды я был занят тем, что пытался разрушить мышиную нору в туалете. Проклятая мышь спряталась хорошо. В это время я услышал голос матери:

– Махмуд… ты где?

– Я здесь, мама.

– Ты что там делаешь?

– Мышь… я поймаю ее…

– Иди сюда… брось ее.

– Ну, мама! Она откусит мне палец, когда я буду спать.

– Сказала тебе, пойди сюда… Сегодня придет твой дядя.

– Уф! А я-то здесь при чем?

– Будь с ним вежлив… Слышишь?.. Иди сюда.

– Подожди немного, мама… сейчас я ее убью.

Я втолкнул проволоку в нору и почувствовал, что она коснулась чего-то мягкого.

– Ха! Я поймал ее, мама! Вот она, проклятая… она чуть не откусила мне полпальца!

И вдруг перед собой я увидел ноги матери. Я поднял голову.

Она сердито смотрела на меня.

– Что ты здесь делаешь?

– Я убил ее… взгляни.

И я показал ей кончик проволоки. Она молча посмотрела на меня и сказала:

– Ты знаешь, что будет с тобой?

– Нет… а что будет?

– Ночью придет отец этой мышки и отомстит тебе за нее.

Я хмыкнул и сказал:

– Откуда ты знаешь, может, как раз отца-то я и убил.

– Тогда придет сын.

– А я буду спать в другом месте… Что, он и туда придет?

Она покачала головой и добавила:

– Пойди переоденься… вот-вот придет дядя.

– Но на мне чистая одежда.

– Нет, ты весь вымок и вымазался в грязи.

Мне вдруг стало тошно. Переодеваться только ради дяди! Пусть мои братишки переодеваются к его приходу, неужели еще и я должен это делать? Мне не нравятся его визиты. Когда он уходит, мать какое-то время сидит молча, в ее глазах печаль, а иногда я вижу в них слезы. В эти мгновения у меня появляется желание обнять ее. Этот дядя, конечно, и ей надоел. Мать молча перекладывает деньги из одной руки в другую, отворачивается от меня и смотрит в сторону…

… В дверь позвонили. Вошел дядя. Очки его блестели, а дряблое жирное лицо лоснилось от пота. За ним вошла его жена, высокая тощая женщина с каким-то вечно вздутым животом и грубым, как у мужчины, голосом. Не успев как следует отдышаться, дядя крикнул:

– Эй ты, собака! Махмуд… Иди сюда!

«Опять сейчас примется за свое», – подумал я.

Несколько мгновений он молча глядел на меня. Я стоял, переступая с ноги на ногу. Но со мной он разговаривать не стал, а обратился к матери:

– Как я тебе и говорил, он парень испорченный и ни на что не годится.

Я знал, что ответит ему мать.

– Как ты скажешь, Хильми, – тихо сказала она. – Во всяком случае, он тебе ведь как сын.

– Ты знаешь, что произошло?

– Что случилось? – воскликнула мать.

Дядя напыжился, почесал за ухом и сказал:

– Десять дней назад я получил письмо из школы… – и тут он умолк.

Я пытался сделать вид, что это меня нисколько не интересует. Подняв глаза к потолку, я стал внимательно рассматривать длинные извилистые, как змеи, трещины, а сам ловил каждое слово дяди, обращенное к матери. Мне было не очень-то весело, и, чтоб успокоиться, я стал считать про себя: один, два, три… Нет, ты не сможешь выгнать меня из школы… Провались ты со своими деньгами… Кто тебя просил заботиться обо мне?.. Не знаю, почему мать всегда соглашается с тобой…

И вдруг я услышал, как он закричал:

– Слушай, что тебе говорят!

Я повернулся к нему.

– Ты избил своего одноклассника и поранил ему голову?

– Так он же… он первый полез драться, – ответил я.

– Ага, ты сразу признался! – Он с недоумением покачал головой и снял очки, чтобы протереть их. – Этот пес не вел себя так, когда был жив его отец… не знаю, что с ним стряслось?.. Ты думаешь, я уже не могу наказать тебя?

– Не можешь, – сказал я, ощущая спиной пристальный взгляд матери.

Дядя удивленно уставился на меня, и я увидел, как его глаза зло сверкают за стеклами очков. Я знал, что скажет моя мать, и не ошибся.

– Махмуд… Ты что, сошел с ума? Ведь это твой дядя.

Ах, мама, что я мог сказать? Бросив на меня злобный взгляд, вмешалась дядина жена:

– Оставь его, Хильми… не утруждай себя.

– Оставить его, – сердито закричал дядя, – чтобы он размозжил голову кому-нибудь еще… Я плачу за его обучение для того, чтобы он головы разбивал?! Ну-ка подойди сюда… подойди… я вправлю тебе мозги… Я уже достаточно намучился с тобой… Зачем только ваш отец оставил вас на меня?.. Иди сюда… ты должен понять… мне некогда возиться с тобой… у меня есть свои дети… твое поведение должно быть безупречным… тогда я не буду бить тебя.

Он и раньше часто говорил мне эти слова, но потом все равно меня бил. Меня даже забавляли эти его беседы, и вдруг на какое-то мгновение мне захотелось рассмеяться. Наши взгляды встретились. Не понимаю, как ему удалось прочесть мои мысли. Оттолкнув меня, он сказал:

– Убирайся с моих глаз! – но тут же снова схватил и несколько раз ударил меня по щекам. Я весь задрожал и едва смог сдержать слезы. Я повернулся к матери, но она смотрела в землю. Внутри меня происходило что-то странное. Я не мог уже больше сдерживать слезы и почувствовал, как теплые струйки побежали по моим щекам. Внезапно все замолчали, и в нависшей тишине я ясно услышал собственные рыдания, потом увидел, как дядя поднимается, его лицо приближается ко мне, а губы что-то шепчут. Я почувствовал, как его руки схватили меня и сильно встряхнули. Он заорал:

– Что ты сказал? Так тебе не нравится… хе… тебе не нравится, что я бью тебя… не нравится, что я прихожу сюда… ну хорошо же… на тебе… на, получай.

Я уже больше ничего не слышал. Я только видел, как его рука поднимается и опускается на мое тело. Но ударов я не чувствовал. Я дрожал от страха. Весь его вид вызывал ужас: его голова ходила ходуном, лицо исказила страшная гримаса. Я попытался вырваться, но он как клещами вцепился в меня и продолжал избивать. Внезапно я вскрикнул от боли, чувствуя, что все мое тело горит, и еще раз сделал попытку освободиться. Я увидел, как его очки упали на землю… Уже не в силах сопротивляться, я понял, что он будет продолжать бить меня и не оставит в покое. Вдруг он наклонился за очками. Его рука все еще цепко держала меня, и я заметил, как на ней вздулись вены. Я молил Аллаха, чтобы с очками ничего не случилось. Дядя уже не бил меня и внимательно осматривал свои очки. Тяжело дыша, он сказал: