Текст книги "Современный египетский рассказ"

Автор книги: Нагиб Махфуз

Соавторы: Баба Тахир,Сулейман Файад,Яхья ат-Тахир Абдалла,Хейри Шалаби,Юсуф Куайид,Юсуф Идрис,Гамаль Гитани,Юсуф Шаруни,Мухаммед Мустагаб,Мухаммед Бусати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

II. Собрание мужчин

«Налет израильской авиации на гражданский завод и бомбардировка его напалмовыми бомбами представляют собой опасную эскалацию военных операций, объектами которых становятся гражданские сооружения и мирное население».

(Изофициального заявления)

Ночь шестого дня лунного месяца. Узкий бледный серп висит на темном небе у самого горизонта. Легкий ветер колышет деревья. Длинная полоса света из двери кофейни Салеба пересекает улицу, разрезая ее на две части. Прохожие, попадающие на освещенное место, словно выныривают из темноты, которая тут же снова проглатывает их.

В кофейне сегодня полно народу. В ночь на пятницу мужчины не расходятся раньше полуночи. Покуривают кальян, пуская дым до потолка. От кальяна сладко кружится голова, и взгляд начинает рассеянно блуждать, устремляясь вслед за голубыми клубами дыма к яркому свету фонаря под потолком. После третьей трубки нервы расслабляются, кости становятся невесомыми и человек перестает ощущать свое тело. Слова текут с языка непроизвольно. Комната покачивается перед глазами.

Гариб сидит среди мужчин. Хотя настоящее его имя Зейн аль-Абидин, жители деревни зовут его Гарибом [54]54
  Гариб – арабское имя, означающее «чужой», «посторонний».


[Закрыть]. Он из зоны канала. Бежал оттуда после 5 июня 1967 года и обосновался со своим семейством – жена, дети и старая мать – в ад-Дахрийе.

У Гариба тонкий голос и нездешний говор. Речь его звучит непривычно для слуха дахрийцев. Он приехал сюда два года назад и стал местным жителем. Но слиться с их средой он не может: в прошлом у него своя жизнь, свои воспоминания, своя деревня, тоска по которой гложет ему сердце.

В кофейне Салеба беседуют обо всем. Будничные, повседневные события и происшествия, нарушающие привычную монотонность деревенской жизни, – все обсуждается здесь. Вести беседы в кофейне стало излюбленной привычкой мужчин. Привычкой до такой степени, что каждый из них, идет ли он по деревенской улице, молится ли в мечети, работает ли в поле, непременно складывает в памяти увиденное и услышанное, чтобы обсудить все вечером с друзьями в кофейне.

Каждый вечер заходит разговор о кооперативе, об орошении, о ценах на скот. Пересказываются истории любви и вражды.

Делаются предположения о сроках примирения враждующих сторон. Все участвуют в беседе. Молчит лишь трубка, ходящая по кругу, от одного к другому. Из всей компании только она никак не выражает своего отношения к предмету разговора и ограничивается ролью слушателя.

– А где находится этот Абу Заабаль?

Услышав вопрос, один из присутствующих поднял руку к голове, почесал затылок, припоминая. Со дна памяти выплывали туманные картины: не то он бывал в этом городе, не то у него там родственники. Дахрийцам случалось покидать свою деревню, уезжать в города, работать на заводах. Там они сбривали усы, подстригали волосы, начинали робко заигрывать с несчастными девицами, стоящими на углах улиц, под фонарями, в холодные зимние вечера. В жизнь ад-Дахрийи вошли названия многих городов: Кяфр ад-Давр, Кяфр аз-Зайят, Даманхур, Александрия, Танта, знаменитая своей мечетью святого Ахмеда аль-Бадави, Дессук. Что же до этого Абу Заабаля…

– Так это же где желтый дом!

И тут все вспомнили. Давным-давно, а точнее, в тот год, когда хлопок продавали по пятьдесят фунтов за кантар, туда пришлось отправить жену деревенского шейха, у которой помутился рассудок. Говорили, что ей явилась русалка и позвала с собой, обещая показать пропавшего сына. Женщина пошла за ней ночью на берег Нила и уже собралась было кинуться в волны, но тут послышались голоса мужчин, проходивших неподалеку, и русалка исчезла, бросив женщину на берегу.

– Да нет, ее отвезли в аль-Ханику.

– Правда, я сам спрашивал шофера, который ее увозил.

В конце концов Гариб рассеял сомнения, сказав:

– Абу Заабаль находится на той же железнодорожной ветке, что и Хелуан.

Его слова подтвердил молодой парень из жителей деревни, которому довелось побывать в столичном городе Каире во время службы в армии. Вернулся он в деревню после трехлетнего отсутствия с часами на руке и с биноклем в кармане. Клялся, что бинокль из аль-Ариша и цена ему восемь египетских фунтов. А в сердце своем он привез воспоминание о какой-то необыкновенной любви и временами, работая в поле, далеко от деревни, разговаривал сам с собой на языке горожан, жителей Каира и Александрии.

Наступило молчание. Может быть, кому-то из крестьян и подумалось в этот момент, что столица, которую они называли Маср и которая по радио почему-то именовалась Каиром, – не более чем туманное пятно на карте их жизни. И то, что произошло в Абу Заабале, городе, находящемся где-то рядом, на дорогой египетской земле, им тоже трудно представить себе отчетливо. Они лишь чувствовали, что в жизнь их вошли новые слова, из той породы слов, что им случалось услышать от возвращающихся из городов, от школьников да от продавцов газет.

Один из сидящих поднялся с места и, встав как раз посреди кофейни, поднял руку, словно вознамерился произнести длинную речь. Кое-кто подумал, что он собрался домой в столь ранний час. Но вставший, обождав, пока на него не обратились все взгляды, вдруг начал громко клясться всеми клятвами: и троичным разводом, и святыми имамами Шафии, Маликом и Абу Ханифой, что в этом Абу Заабале есть огромная тюрьма, в тысячу раз больше главной тюрьмы провинции в Даманхуре, и что он ездил туда навестить осужденного родственника и своими глазами видел завод. Более того, он ясно помнит, как попросил прикурить у одного рабочего, потому что забыл спички, а потом сказал ему: «Спасибо, брат». На что рабочий ответил: «Не за что, деревня».

И тут каждый в глубине души подумал, что мир воистину широк и полон множества вещей, о которых они не имеют ни малейшего понятия. Однако после этого выступления атмосфера в кофейне заметно изменилась, все воодушевились, особенно когда один молодой парень вспомнил, что их земляк Ахмед Исмаил работает на этом заводе.

– Завод национальной компании металлических изделий.

– Это он и есть.

Кто-то пробормотал:

– Упокой Аллах его душу.

Но остальные накинулись на него:

– Не каркай!

И все стали вспоминать, когда кто последний раз видел Ахмеда Исмаила и разговаривал с ним. Один, поклявшись Кораном, рассказал, что Ахмед, когда последний раз приезжал в ад-Дахрийю, собирался строить здесь семейный склеп, не желая в случае смерти быть похороненным на чужбине. Он даже припомнил слова Ахмеда, якобы сказавшего, что хочет найти там – он указал рукой в сторону кладбища – последний приют, ибо ничто не вечно, кроме Аллаха.

Завязался спор. Каждый доказывал свое. Один из деревенских гафиров [55]55
  Гафир – стражник, охранник.


[Закрыть]утверждал, что Ахмед Исмаил работает на заводе в Шубре аль-Хайма, а Шубра аль-Хайма находится рядом с Бенхой.

– Бомбили-то завод «фантомы».

– Разрази их Аллах!

Все вспомнили, что над деревней каждый день пролетают два самолета, один – в полночь, другой – на рассвете. У многих мурашки пробежали по телу, когда они представили себе летящий высоко над головой самолет. Ведь каждый из них, едва заслышав его гул, запрокидывал голову и, опершись на мотыгу, долго вглядывался в синеву неба, провожая его взглядом. Для них не было ничего священнее неба. Всегда, а особенно в трудные времена, они вздевали к нему ладони и обращали слова, идущие от сердца. Они никак не могли уразуметь, что с неба, из этого спокойного голубого пространства, ниспосылающего добро и благодать, вдруг может обрушиться на них смерть. Чувствуя свое бессилие понять подобные вещи, крестьяне причмокивали губами, сокрушенно качали головами и бормотали: «Спаси нас, господь, в эту лихую годину».

Время приближается к полуночи. Гариб сидит в кругу собеседников, тихим голосом рассказывает им о налетах, разъясняет, что такое бомбардировка: как рушатся дома, как выворачиваются наизнанку их внутренности, то, что было когда-то спальней, кухней, как остаются стоять стены, еще сохранившие кое-где следы прошлой жизни, пятна сажи, надписи, нацарапанные ребятишками-школьниками, наивные рисунки. Он рассказывал, как умирают мужчины, как в мгновение ока гибнут женщины, старики и дети, как моментально после сирены, предупреждающей о начале налета, исчезает прежняя жизнь и вступают в силу законы страха: свет гаснет, все бегут, глаза расширены от ужаса, рвутся все узы, только что связывавшие людей, все ценности теряют былое значение, и каждый стремится спасти лишь собственную жизнь.

Рассказ Гариба подействовал на всех угнетающе, и, когда он кончил, заговорили о другом, чтобы избавиться от тягостного чувства. Салеб засуетился, предлагая желающим чаю и трубку.

В дневное время этот Салеб занимается чем придется: лудит посуду, чинит школьникам велосипеды, красит дома и расписывает их фасады красивыми узорами и надписями, которые сам же придумывает. Но едва лишь наступает вечер, он спешит зажечь фонарь в своей кофейне и начинает поджидать завсегдатаев. Жители деревни говорят, что кофейню он держит не столько ради наживы, сколько для собственного удовольствия. Сам он не из крестьян и любит поразвлечься. Салебу известны все деревенские истории и тайны. Он никогда не был женат, не помышляет о женитьбе и не обращает внимания на ходящие по деревне разговоры насчет причин его холостого состояния.

Гариб вышел из кофейни. Кругом царила ночь. Он перенесся мыслью далеко-далеко, в родную деревню, от которой сейчас отделяли его многие города и веси и голодные годы скитаний. Вспоминались ему учреждения по оказанию помощи беженцам, скудные вспомоществования, и его охватила нестерпимая тоска по родным краям, по морю, по рыбе с перченым рисом – любимому блюду его земляков, по теплому уюту ночных кофеен в холодные зимние ночи, по пару тамошнего чая и дыму тамошнего кальяна. Он явственно услышал стук костяшек домино и нард, шелест игральных карт. Каждый день у него в кармане бывали деньги от проданного улова, и каждый день он мог их тратить, мог позволить себе играть в кофейне хоть до двух часов ночи. Он ходил в море, ловил рыбу, возвращался в промокшей одежде, и все вокруг было пропитано запахом рыбы, а рыбья чешуя налипала даже на стекла окон. Здесь же, в ад-Дахрийе, он живет без дела, он сравнялся положением с собственной женой. Спит ночью в чужом, снимаемом им доме, чувствует себя неуютно среди не принадлежащих ему вещей: и стены, и пол, и потолок, и мебель – все это не его, между вещами и людьми отсутствует та незримая связь, которая устанавливается в собственном, обжитом доме. Утром он ждет, чтоб скорей наступил полдень, а с полудня начинает мучиться нетерпением в ожидании вечера. Вечером единственным – и то ненадежным – прибежищем от тоски становится постель. Вот и сегодня Гариб возвращается к себе, в дом на краю деревни, с чувством жгучей тоски по родным краям, с неотвязными воспоминаниями о прежней жизни.

Поздно ночью Салеб подсчитал выручку, вылил воду из кальяна, убрал чайные стаканы, потушил огонь. Все долгие разговоры, которые велись сегодня в кофейне: об Абу Заабале, о погибших, о высоком небе и самолетах – имели для него лишь один смысл, а именно тот, что нынче посетители кофейни выпили чаю больше, чем когда-либо. Только этим и запомнится ему сегодняшний вечер. Прежде чем отойти ко сну, он подсчитал еще раз все записанное за клиентами в долг и, удовлетворенно потянувшись, ощутил ломоту в пояснице. Подняв глаза к небу, он увидел, что ночь, долгая зимняя деревенская ночь, напоенная ароматом влажной, перебродившей земли, уже близится к концу.

III. Трубач играет похоронный марш

«Этот новый налет с полной очевидностью разоблачает в глазах рабочих всего мира истинные цели американского империализма».

(Иззаявления министра труда)

Месяц амшир, про который местные крестьяне говорят: «Амшир в гости – ломота в кости», окутывает холодом окрестности. К полуночи шейх Вахдан, начальник деревенских гафиров, как раз приближается к середине своего неизменного еженощного маршрута. Со скорбным сердцем шагает он, не замечая расстояний, весь во власти печальных дум. И всегда путь его пролегает через кладбище, мимо могилы дорогого человека, героя, погибшего в битве. Выходя с кладбища, он убыстряет шаг, в ушах его звучит траурная мелодия, слова соболезнования, а перед глазами стоит образ любимого брата.

О случившемся шейх узнал от телефониста в караульном помещении, где наблюдал за раздачей винтовок гафирам. Сообщив известие, телефонист добавил:

– Ужасно! Целый завод одним разом. Чем люди-то виноваты!

Он еще что-то говорил о налетах на глубинные районы, об их политических целях, что налеты – средство давления на Египет и что мы, конечно, ни в коем случае не оставим это дело без последствий.

Шейх не отозвался ни единым словом. Проверил караулы и пошел домой поужинать. Каждую ночь Вахдан обходит улицы деревни мягким, неслышным шагом, не уставая повторять гафирам, что им следует быть начеку: неизвестно, что несет с собой ночь.

Потом возвращается домой, где после работы в поле собирается вокруг таблийи вся семья. Вахдан глядит на сыновей. После смерти брата он полюбил их особенно сильно. Каждый ему дорог, о каждом он тревожится – не дай бог, кто-то из них заболеет или хотя бы застонет во сне.

«Каир. Дата. Военное министерство. Господину Вахдану Абд ас-Сами Абдаллаху. Ад-Дахрийя, районный центр Этай аль-Баруд, почтовое отделение ат-Тауфикийя, провинция аль-Бухейра».

Было раннее утро, когда ему сказали, что его спрашивают какие-то незнакомые люди. Он вышел, как был, в рубахе, надетой на голое тело – как раз собирался лечь спать, – с непокрытой головой, босой. Взглянул на незнакомцев с любопытством. Их было двое: офицер и с ним еще один.

– Просим прощения за беспокойство.

Вахдан поспешно вернулся в комнату одеться. Не иначе, его – требуют по какому-то официальному делу. Но офицер вошел следом за ним.

– Мы к вам по личному вопросу.

Снял фуражку, разулся, несмотря на уверения Вахдана, что это вовсе не обязательно, уселся на циновку. Вахдан кинулся искать ключ, открывать чистую горницу, отворять в ней окна, приглашая гостей пройти. В горнице стоял сырой и затхлый запах необожженного кирпича от стен и давно не метенного земляного пола.

– Добро пожаловать.

Офицер уселся.

– Как поживаете, шейх Вахдан?

Пустые, ничего не значащие слова, сказанные лишь для того, чтобы нарушить молчание, преодолеть скованность между людьми, видящими друг друга впервые.

– Мы пришли по поводу Фуада, вашего младшего брата.

В устремленных на офицера глазах Вахдана появилось выражение тревоги. Делая знак рукой в дверь, чтобы скорее несли чай, он проговорил:

– Надеюсь, ничего плохого.

– Все в воле Аллаха.

Офицер сообщил, что Фуад погиб, затем, поднявшись, достал из кармана пачечку денег и небольшой конверт. Он велел Вахдану расписаться на листке бумаги в получении означенной на нем суммы, а также извещения о гибели брата. Вахдан дважды кое-как нацарапал свое имя, сунул деньги в карман и сжал в руке конверт.

– Крепитесь, шейх Вахдан, пусть к вашей жизни прибавятся годы, которые не дожил ваш брат.

– Будьте вы здоровы. Все в воле Аллаха.

Слова офицера доносились до него откуда-то издалека, словно по телефону, и звучали еле слышно, хотя Вахдан и смотрел ему прямо в рот. Он говорил что-то о Египте, о том, что битва грядет, что единственный возможный ее исход – победа и что страна в это трудное время нуждается в своих сыновьях.

– Спасибо.

Он протянул им руку, проводил до угла улицы и там распрощался. Постоял с горькой улыбкой на губах, с конвертом, зажатым в руке, и побрел домой. Жена спросила:

– Зачем они приходили, Абу Фуад [56]56
  Абу Фуад – отец Фуада, обращение к мужчине, имеющему сына, в Данном случае младшего брата.


[Закрыть]?

Фуад был ему не сын, а младший брат. Но он любил его больше, чем сыновей. И сам Фуад называл его не иначе как отцом, потому что своего отца совсем не помнил. К этому моменту Вахдан уже осознал смысл случившегося. Стоя в дверях, перед женой и глядя на стайку ребятишек, собравшихся поглазеть на незнакомых людей, он тихо проговорил:

– Фуад погиб.

«Господин военный министр приветствует вас и извещает о том, что такого-то числа ваш брат пал смертью храбрых в бою у населенного пункта N… Просим вас явиться в управление по такому-то адресу для получения вещей, принадлежащих брату».

Он не слышал, что говорила жена. Ребятишки разбежались в разные стороны, спеша сообщить печальную новость родным.

Сейчас Вахдан ужинает. Сын рассказывает, что бомбили завод в Абу Заабале, погибло семьдесят рабочих. Отец слушает молча. Подняв глаза к небольшому отверстию в середине потолка, через которое виден кусочек неба, он размышляет о том, что эти погибшие встретятся с Фуадом. Они могли бы передать ему весточку, хотя бы одно слово. Но они ушли, умерли, даже не попрощавшись с родными и близкими. Умерли мгновенно, оставив позади себя слезы и страдания.

На следующий день после прихода офицера, приняв соболезнования и отерев слезы, Вахдан решил ехать в Каир. Может быть, Фуад где-то там. Может, произошла ошибка. Он уехал, влекомый маленькой искоркой надежды. Вернулся через два дня и никому не сказал, где был и что делал. Но в глубине души был твердо уверен, что в столичном городе Каире присутствовал на похоронах Фуада. Проводить его в последний путь вышел весь город. Был представитель президента, а может быть, в этом Вахдан не уверен, и сам президент. Гроб героя, покрытый национальным флагом, везли на лафете. Люди, объятые великой скорбью, медленно двигались в траурной процессии. И когда Вахдан спросил одного из идущих за гробом – он может поклясться в этом самому себе, – кого хоронят, тот взглянул на него с изумлением и ответил:

– Знать надо, деревня! Хоронят героя Фуада Абд ас-Сами Абдаллаха.

Тут трубачи заиграли похоронный марш, и по телу Вахдана пробежала дрожь. А люди кричали:

– Умрем за Египет!

Однажды утром, вскоре после возвращения из Каира, шейх Вахдан отправился к деревенскому каменщику, взял его с собой. Вместе они купили красного кирпича и песку. На следующий день он поехал в Кяфр аз-Зайят, привез оттуда цементу и извести. И построил на кладбище, на возвышенном месте, гробницу.

Когда люди спросили его, чья это гробница, он ответил, что она предназначена для покойного брата. Хотя Фуад и похоронен в Каире, ангелы непременно перенесут его сюда, он в этом уверен. Фуад – упокой Аллах его душу – сам являлся ему во сне и велел приготовить место. Ведь герои, погибшие в бою, полностью приравниваются к пророкам и святым Аллаха, да пребудет с ними мир и молитва.

Выкрасив гробницу в серый цвет, Вахдан написал на ней: «Все сущее на земле смертно. Вечен лишь великий Аллах. Здесь покоится герой». И оставил гробницу открытой.

По утрам в комнате, где стоит телефон, Вахдан лично наблюдает за сдачей гафирами винтовок. Потом он распределяет дежурство с омдой. Закончив дела, идет на кладбище, становится перед могилой Фуада, вздевает руки, громко читает Фатиху. Поцеловав ладони, проводит ими по лицу и груди, бормоча стихи из Корана. Заглядывает внутрь гробницы, убеждается, что она еще пуста, и возвращается в деревню.

Солнце еще не успевает прогреть холодный воздух, высушить росу на листве, когда Вахдан ложится спать. Он все представляет себе очень отчетливо, только не говорит об этом ни жене, ни сыновьям: ночью под звуки похоронного марша Фуад возвращается в ад-Дахрийю, несомый руками ангелов.

Его имя Фуад ас-Сами из ад-Дахрийи, что в провинции Бухейра. Вы не знаете, где это? Я укажу вам. Поезжайте по знаменитой «зеленой дороге» Каир – Александрия, что идет через Дельту. На 96-м километре, если ехать от Каира, сверните на проселок. Не ждите автобуса. Он здесь ходит редко, через шесть часов. Идите пешком. Вскоре вы увидите среди полей минарет мечети, пальмы, телефонные столбы, административное здание. Это и есть ад-Дахрийя. В доме Вахдана Абд ас-Сами, начальника деревенских гафиров, в маленькой, всегда запертой комнате, где стены покрыты паутиной, а предметы – слоем пыли, вы найдете ручные часы, обгоревшее удостоверение личности, немного денег, письма и желтый носовой платок с засохшими пятнами крови. Все это вещи Фуада Абд ас-Сами, хранимые его братом в комнате покойного.

А жизнь, с ее неясными мечтами, туманными надеждами, планами, которым не суждено сбыться, продолжается. Все на свете, даже надежды, теряет со временем свою свежесть и уступает место скуке, близкой к безнадежности.

В послеполуденное время, когда Вахдан отдыхает, лежа на спине у себя в поле, ему хочется взобраться на тутовое дерево, растущее на краю участка, возле сакии [57]57
  Сакия – оросительное колесо.


[Закрыть]. Взобраться и взглянуть с него на бескрайние зеленые поля, а потом погрузиться в эту бесконечность и раствориться в ней без остатка.

В этот вечер Вахдан несколько раз обошел деревню и всюду слышал разговоры о погибших в Абу Заабале. И тут его обожгло воспоминание, таившееся до сего времени в глубине памяти. Он вспомнил, что Фуад уехал последний раз в Каир, не повидавшись с ним, не попрощавшись. Он думал об этом все время, разговаривая с гафирами, проверяя караулы, и похоронный марш особенно громко звучал в его ушах, а образ брата виделся особенно ясно.

Сейчас ад-Дахрийя спит. А Вахдан сидит на длинной скамье с одним из гафиров, который интересуется мнением шейха по поводу случившегося. Повернувшись спиной к холодному ветру, Вахдан тихо говорит:

– Правительство должно что-то сделать. Сейчас они все заседают там, в Каире, изучают обстановку. Конечно, так этого дела не оставят. А те, кто погиб сегодня утром, попадут в рай. Их есть кому похоронить и оплакать.

– Ох и дела! Что-то с нами будет!

Утром следующего дня начинается праздник. Вахдан пойдет на кладбище, зажжет свечи на могиле, прочитает Фатиху. Он не купит ни жене, ни детям обнов. Сядет в комнате для гостей, окруженный домочадцами, и будет принимать соболезнования. Это первый праздник после смерти Фуада.