Текст книги "Катастрофа. Том I"

Автор книги: Н. Тасин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

XV

Наступил май.

Весна была в полном разгаре. В буйном пароксизме творчества природа расцветила деревья на парижских бульварах, пышно одела сады, разостлала по окрестным полям и холмам тысячи разноцветных ковров, дарила людей волшебно-красивыми зорями. Высоко ушло ярко-синее небо, но оно казалось ближе и роднее, чем угрюмое, нахмурившееся серыми тучами зимнее небо.

И еще острее стала жажда жизни, словно весна вливала в жилы новую горячую, буйно, переливающуюся кровь. Безумно, страстно хотелось жить, упиваться сладким, как нектар, весенним воздухом, любоваться неустанно творимыми природой чудесами, впитывать глазами, ушами, каждым дыханием красоту возрождающейся жизни.

Но не жизнь, а смерть сторожила людей на каждом шагу. Она косила обильную жатву. Жестокая, неумолимая, холодная, она реяла над красавцем Парижем, и людям казалось, что они слышат зловещий шорох ее черных крыльев, видят мертвящий взгляд ее глазных впадин, осязают холод ее костлявых рук.

Смерть была повсюду. С высоты обрушивались зоотавры; вокруг города притаились одичавшие орды беженцев, которые все более плотным кольцом сдавливали несчастную столицу; улицы и площади оглашались стонами, проклятиями, скрежетом зубовным обезумевших от страха и тяжких лишений людей.

– Господи! Когда же наконец будет выстроен подземный город! – с тоской говорили они. – Прошло уже целых три недели с тех пор, как они начали его строить.

Три недели! Охваченным отчаянием людям они казались вечностью. Так много перестрадали они в эти три недели, каждый час, каждая минута были наполнены таким ужасом, что они старили больше, чем долгие годы.

– Господи! Скорей бы!

По городу стали циркулировать слухи, что строители, из каких-то корыстных соображений, умышленно медлят с окончанием работ.

– Еще бы! – говорили осведомленные люди. – Они основательно нагрели руки, и им нужно время, чтобы спрятать концы. Ведь как только все будет готово, им придется отдавать отчет!

Тщетно более благоразумные доказывали всю вздорность этих злостных толков, тщетно правительство обращалось к населению с горячими призывами о терпении и спокойствии. Толпа глухо волновалась. Подстрекаемая темными личностями, взвинчиваемая грязными намеками уличных листков, субсидируемых союзом «Друзей порядка», она скоро стала проявлять свое недовольство громким ропотом и враждебными возгласами по адресу правительства. Тысячи несчастных, в стремлении во что бы то ни стало свалить на кого-либо вину за свои страдания, устраивали демонстративные шествия по центру города, собирались перед правительственными зданиями, гневными криками требовали выдачи воображаемых виновников и ускорения работ.

– Вам надо беречься! – говорили Стефену и Кресби Гаррисону друзья. – Нет ничего безрассуднее и ужаснее несчастной толпы. Вас слишком хорошо знают, а популярность в такое время штука не совсем безопасная…

Стефен и Гаррисон не обращали внимания на предостережения друзей. Они решительно отказывались от услуг добровольных телохранителей, вызывавшихся сопровождать их, и по-прежнему продолжали разгуливать на земле и под землей.

В скорости оба они действительно подверглись, среди бела дня, на площади Магдалины, нападению. Они только собрались было спуститься под землю, как толпа в несколько сот человек решительно преградила им дорогу.

– Здравствуйте, господинь президент! – Здравствуйте, господин Гаррисон! – сурово бросил им стоящий впереди толпы рослый детина с мрачным, ничего хорошего не предвещавшим лицом. – Не торопитесь так, нам с вами поговорить желательно.

– Ах, голубчик, как это некстати! – ответил Стефен. – Работы по горло. Говорите скорей, в чем дело.

– А в том, – злобно крикнул детина, – что у вас там на работах мошенник на мошеннике сидит! Воры, казнокрады! Оттого-то они и подвигаются таким черепашьим шагом. Знаем мы эту механику!

Стефен растерялся и стал вытирать вдруг выступивший на лбу его пот.

– Что ты! Что ты! Что ты такое говоришь! Разве можно так!.. – бормотал он.

– А то и говорю, что все дело в руках мошенников. И не я один так говорю!

Потом, после короткой паузы, он медленно и раздельно, точно наслаждаясь каждым словом, в упор глядя на Сте-фена и Гаррисона, прибавил:

– Вы, я думаю, господа, тоже в накладе не остались? Не один миллиончик, небось, на этом деле заработали!…

Стефен широко раскрытыми от изумления глазами посмотрел на говорившего, и рука его с платком, который он хотел поднести ко лбу, так и застыла в воздухе.

В то же мгновение Гаррисон, вдруг побледневший, как полотно, со стиснутыми зубами, подскочил к оскорбителю и схватил его рукой за горло.

– Как ты смеешь, негодяй! Я тебя задушу, как гадину! – крикнул он.

И, с бешеной силой раскачав его несколько раз, он оттолкнул его так, что тот упал.

Стоявшая за ним толпа попятилась назад. Детина, с искаженным от бешенства лицом, быстро вскочил на ноги, и в руке его блеснул длинный нож. Но Гаррисон не дал ему времени поднять его: в то же мгновение он выхватил из кармана револьвер. Раздался выстрел, и детина упал, обливаясь кровью.

Толпа еще больше подалась назад. Многие бросились бежать.

– Так будет со всяким, кто вздумает становиться на нашей дороге! – крикнул Гаррисон оставшимся, спокойно пряча в карман револьвер. – Такие негодяи только мешают нам работать.

– Вернитесь лучше к работе и не слушайте клеветников! – прибавил Стефен. – Вам рассказывают всякий вздор, а вы и уши развесите. Я, президент Стефен, говорю вам, что все это грязная клевета. Работы идут полным ходом, поскольку это позволяют наличные силы. Одна улица под землей уже почти проложена, и на днях будет приступлено к постройке домов. Такое грандиозное дело не делается в три дня; вам бы следовало понять это, а вместо того вы оскорбляете таких людей, как мой друг Гаррисон, который совершенно бескорыстно, не покладая рук, работает для вас же. Нехорошо, друзья мои!

Настроение толпы резко изменилось.

– Да мы, господин президент, ничего… – послышались смущенные голоса. – Мы видим, что вы стараетесь… Да и господин Гаррисон тоже. Конечно, разное болтают, а глупые люди и повторяют…

Когда, несколько минут спустя, Стефен и Гаррисон стали спускаться под землю, толпа провожала их криками:

– Да здравствует Стефен!

– Да здравствует Гаррисон!

Инцидент был исчерпан, но атмосфера продолжала оставаться сгущенной.

Скоро стали распространяться слухи, что в первую очередь будут поселены в подземном городе члены правительства, депутаты, чиновники, а затем те, которые в состоянии будут платить установленную, довольно высокую плату.

И опять улица стала глухо волноваться.

– Ловко придумали! – говорили там и сям среди взволнованно комментировавших эти слухи групп. – Выходит, что мы бились и работали для других! Всякие там чиновники да богачи заживут себе припеваючи под землей, а мы тут в пищу зоотаврам останемся!

Осведомленные люди уверяли, что квартиры в домах подземного города уже заранее распределены. Они, де, собственными глазами видели списки.

– Заберутся себе туда, – прибавляли они, – и крышка! Запрут все входы вниз, и ничего ты с ними не поделаешь!

– Ничего, нас больше, – возражали им. – Мы штурмом на них пойдем!

– Не беспокойтесь, они все предусмотрели! – отвечали осведомленные люди. – Поставят внизу, у всех входов, тяжелую артиллерию да газометы – и будут жарить по нам. Очень просто! Тысячи будут перестреляны, а остальных зоотавры слопают.

Возбуждение улицы росло и грозило серьезными осложнениями.

На экстренном, длившемся всю ночь заседании совета министров снова раздались настойчивые голоса в пользу предоставления президенту Стефену диктаторских полномочий, которые развязали бы ему руки и дали возможность действовать по законам военного времени. Но он и на этот раз решительно отклонил предложение.

Сошлись на компромиссе. Был избран Комитет обороны из трех лиц: самого Стефена, военного министра и министра внутренних дел. С совещательным голосом вошли в него Кресби Гаррисон и еще кое-кто из главных руководителей работ по сооружению подземного города.

На первом же заседании Комитета обороны был декретирован, в качестве временной меры, роспуск парламента. Некоторые наиболее будоражившие улицу газеты, преимущественно из находившихся в услужении союза «Друзей порядка», были закрыты. Решено было также запретить всякие манифестации и уличные сборища.

Стефен энергично протестовал против этих мер.

– Господа! – говорил он горячо. – Да ведь это та же диктатура, только вместо одного диктатора у нас целых три.

– Называйте как хотите, – возражали ему коллеги, – но серьезность положения требует и серьезных мер. Если мы будем миндальничать, в Париже скоро начнет свирепствовать гражданская война со всеми ее ужасами и затормозит начатое нами дело. К тому же, все это не так страшно. Левое крыло парламента само ничего не имеет против его закрытия, центр тоже понимает целесообразность этой меры; одни только господчики из союза «Друзей порядка» на стены полезут, но с ними церемониться не приходится: их, собственно, давно уже следовало бы упрятать в тюрьму, точно так же, как и редакторов субсидируемых ими газет.

Стефен остался в меньшинстве и вынужден был подчиниться.

В тот же день, от имени Комитета обороны, выпущено было энергичное воззвание к населению. В нем категорически опровергались распространяемые по городу слухи относительно якобы предполагаемого кучкой привилегированных захвата подземного города.

«Это наглая клевета, пущенная в ход продажными негодяями! – говорилось в воззвании. – Подземный город воздвигается на средства народа и будет составлять его собственность. Члены правительства и высшие чины администрации спустятся в него последними. Никаких привилегий не будет. В интересах полной справедливости, город будет разбит на участки, причем вопрос о том, в каком порядке население этих участков будет переселяться в подземный город, решится жребием. Жеребьевка будет иметь место в здании министерства внутренних дел, под руководством особой комиссии, выбранной для этой цели самим населением. О дне жеребьевки и способе производства выборов население будет своевременно оповещено.

Граждане! – гласили заключительные строки воззвания. – Не слушайте клеветников. Переживаемый нами трагический момент требует крайнего напряжения всех сил, а это возможно только при полном единодушии в наших рядах. Тяжело работать в атмосфере недоверия и вечных подозрений. Верьте нам, помогайте нам по мере сил – и мы доведем начатое дело до конца. Не забывайте, что от успеха нашего опыта зависит спасение Парижа, Франции и, быть может, всего человечества».

Воззвание произвело благоприятное впечатление. В тот же день, в разных пунктах Парижа, были жестоко избиты некоторые осведомленные люди, которые пытались набросить тень на намерения правительства. Полиции стоило немалого труда вырвать их из рук рассвирепевшей толпы.

Несмотря на запрещение манифестаций, улицы Парижа в течение нескольких часов оглашались криками:

– Да здравствует Стефен!

– Да здравствует Комитет обороны!

– Долой союз «Друзей порядка»!

– Смерть клеветникам!

XVI

Несколько дней спустя, а именно 16 мая, произошли события, которые снова обострили положение и имели трагические последствия.

Солнце недавно только зашло. Невидимая рука стирала с небосклона багрянец и пурпур, которыми разукрасило его перед уходом на покой дневное светило. Потянуло вечерней прохладой. Небо с каждой минутой темнело, словно спешило спрятать к приходу ночи лучезарную улыбку, которой оно проводило солнце: хмурая ночь, такая строгая и серьезная, не любила улыбок, чересчур ярких красок и бликов, и с суровым презрением смахивала их концом своего черного плаща. На восточной стороне небосклона показались неясные контуры молодого месяца. Там и сям замигали, словно высланные вперед лазутчики, первые звездочки. Земля, с бешеной силой мчась по предначертанному ей пути, собиралась войти в длинный темный туннель и зажигала фонари, чтоб хоть немного осветить мрак его.

– Для зоотавров еще рано! – говорили парижане, глядя на небо.

Но крылатые чудовища на этот раз явились раньше обычного.

Еще не все звезды зажглись на небе, еще бледен был месяц, а их черные громады уже нависли, словно зловещие тучи, над городом. Подобно гигантским воздушным кораблям, они плавно реяли на высоте, медленно описывали круги и, казалось, высматривали добычу, прежде чем опуститься на землю.

Число их с каждой минутой становилось все больше. Казалось, что они покрывают все небо. Обыкновенно они появлялись небольшими группами, и только раза два их налетел сразу целый десяток. Но в эту роковую ночь парижане насчитали до сорока зоотавров.

Сорок зоотавров! Сорок чудовищ, каждое из которых могло бы превратить в развалины целый квартал, убить и искалечить тысячи людей, нагнать панику на целый город.

Сердца сжались в мучительном предчувствии. Люди в отчаянии ломали руки и, как безумные, метались из стороны в сторону. Женщины голосили, словно заранее оплакивая покойников, плакали испуганные общей тревогой дети, ревел охваченный темным предчувствием надвигающейся опасности домашний скот.

Вдруг с разных сторон раздались крики:

– В подземный город! Надо спасаться в подземный город!

Крики эти перекатывались из квартала в квартал, из улицы в улицу, росли, крепли, становились все настойчивее.

И со всех сторон тысячами бежали люди к спускам в подземелье. Бежали в одиночку и целыми семьями, старые и молодые, мужчины и женщины, часто с малыми детьми на руках. Задыхались от быстрого бега, спотыкались, падали, поднимались и еще быстрее бежали дальше, точно за каждым из них уже гнались зоотавры.

– Скорей! Скорей! В подземный город!

По мере приближения к спускам толпа росла, разбухала, превращалась в бурный, все сметающий на своем пути поток.

– Скорей! Скорей!

Бежали по телам упавших, безжалостно давя их насмерть ногами. С разгона разбивались в кровь о фонарные столбы, о стены домов, о киоски.

– Скорей! Скорей! Спасайся кто может!

Комитет обороны, узнав о повальном бегстве населения к подземному городу, пришел в ужас.

– Боже мой! Боже мой! – кричал, хватаясь за голову, Стефен. – Они все дело погубят!

– Надо остановить этих безумцев! Надо преградить им дорогу! – взволнованно настаивал Кресби Гаррисон.

Военным властям Парижа по телефону отдан был приказ тотчас же, не медля ни минуты, заградить всеми наличными воинскими силами доступы к подземному городу.

– Если толпа будет упорствовать, пустить в ход оружие!

– приказывал по телефону военный министр. – Будьте жестоки, беспощадны, если нужно! Осыпайте толпу смертоносным огнем, но не допускайте ее к подземному городу!

Комитет обороны бросился на улицу, чтоб лично руководить делом. Стефен и Гаррисон, без шляп, задыхаясь от быстрого бега, мчались вперед, как если б они собственными силами могли остановить бурно несущийся поток человеческий. На первом же перекрестке они столкнулись с огромной толпой, которая бежала, как испуганное ножом мясника стадо баранов.

– Остановитесь, безумцы! – изо всех сил кричали они.

– Вы сами погибнете и все дело погубите!

Но голоса их были заглушены топотом тысяч ног и тяжелым дыханием толпы. Бурный человеческий поток промчался мимо, чуть не смяв их в своем стремительном беге.

Такими же бурными потоками были залиты все другие улицы и площади, по которым пробегали Стефен и Гаррисон.

Между тем, зоотавры, один за другим, тяжелыми черными массами падали на город. Воздух огласился треском разрушаемых домов. Казалось, что их сотни, тысячи, что целая рать этих неведомых чудовищ обрушилась на Париж, чтоб разрушить его до основания, не оставить в нем камня на камне. Не верилось, что их всего три-четыре десятка, – до того ошеломляющим, чудовищным было впечатление от производимого ими разгрома.

Их гигантские прожекторы ослепительным зловещим светом освещали картину великого разрушения. Эти прожекторы то и дело меняли направление, широкими световыми столбами упирались в небо, ложились на улицы и крыши домов, скрещивались.

Часто какой-нибудь из них падал на бегущую толпу, словно заревом грандиозного пожара выхватывая ее из мрака, и тогда люди еще более безумели от ужаса, точно этот столб света нес с собой тысячи ядов и каждым атомом своим мог поразить насмерть. Люди испытывали мучительное, неодолимое желание исчезнуть, провалиться сквозь землю, только бы уйти из этого адского, чудовищного, непонятного, нагоняющего мистический ужас света.

Бежать, бежать, бежать! И они бежали вперед, ничего не видя перед собой, со стонами и проклятьями, разбиваясь о встречаемые на пути препятствия, безжалостно давя упавших. Люди бежали, а нестерпимо яркий, ослепительный столб света бежал за ними, гнался за ними по пятам, не оставлял их ни на одно мгновение и, казалось, разил их тысячами смертоносных жал.

Случалось, что на ту или иную толпу, вслед за столбом света, обрушивался, как коршун на стаю цыплят, один из крылатых монстров. Тяжелой массой врезывался он в самую гущу толпы, расшвыривал ее, насмерть давил сотни, когтями <хватал> десятки других и взмывал со своей добычей вверх, к испуганно мерцавшим звездам. Многие, оставшиеся невредимыми, тут же испускали дух от неведомого еще смертного ужаса, который останавливал биение сердца и леденил кровь в жилах.

Между тем, у входов в подземный город разыгрывались тяжелые, кровавые сцены. Оцепившие их войска бессильны были справиться с мощным напором тысячных толп.

– Стойте, ни шагу дальше, или мы откроем огонь! – до хрипоты кричали офицеры.

Солдаты стояли бледные, хмурые, озлобленные. Они сами бились в цепких когтях страха, который в эту ночь властно царил над Парижем. Они сами испытывали страстное желание бежать, куда глаза глядят, а между тем им приходилось стоять тут, под открытым небом, ежеминутно рискуя жизнью, и силой сдерживать толпу, чувства и мысли которой им были так понятны. Железная дисциплина, привычка повиноваться, были сильнее страха, и они покорно стояли на указанных им местах, готовые выместить все нараставшую в них злобу на беспрерывно напиравших со всех сторон людях.

Особенно силен был напор толпы на площади Республики, где находился один из центральных спусков в подземный город. Огромная площадь залита была народом, который ежеминутно прибывал из десятков улиц этого плотно населенного квартала. Скопление здесь было тем сильнее, что всего лишь четверть часа тому назад три зоотавра произвели страшный разгром на находившейся по соседству площади Бастилии, вызвав паническое бегство окрестного населения.

Новые толпы напирали на прежде пришедших, с силой толкая их к плотной цепи солдат, которые защищали спуск в подземный город. Положение с каждой минутой становилось все более угрожающим и власти теряли голову. Офицеры и солдаты чувствовали себя так, как если бы они стояли лицом к лицу с шедшей на них в атаку неприятельской армией.

– Остановитесь, говорят вам! – надрываясь, кричали офицеры. – Мы получили приказ никого не пропускать, хотя бы для этого пришлось пустить в ход оружие. Вы слышите?

Их слышали только передние ряды; дальше, в гущу толпы, их предостерегающие голоса не доходили. Задние ряды продолжали напирать на передние, так что скоро между толпой и войсками оставалось всего лишь несколько шагов. Солдаты отступили немного.

– Ни шагу дальше! – с отчаянием в голосе кричали офицеры. – Иначе мы будем стрелять!

В эту минуту послышались крики:

– Президент! Дорогу президенту!

Толпа слегка потеснилась и пропустила вперед, к цепи солдат, Стефена.

Он тяжело дышал, лицо его было покрыто грязью, смешанной с потом, на лбу виднелся сгусток крови, седые волосы были растрепаны, сюртук изорван и висел клочьями.

– Что с вами, господин президент? – участливо, с тревогой в голосе спросил, подойдя к нему, командовавший тут генерал.

Стефен сделал пренебрежительный жест: не стоит, дескать, говорить о таких пустяках! Потом он быстро, с ловкостью юноши, взобрался на находившуюся поблизости широкую каменную балюстраду и во всю силу легких закричал, обращаясь к толпе:

– Граждане! Я, президент Стефен, заклинаю вас образумиться. Безумная попытка проникновения в подземный город может стоить многих тысяч жизней. Вырыт только небольшой участок, и если в него станут беспорядочно бросаться со всех сторон, верхние задавят тех, которые спустились до них и сами будут задавлены вновь напирающей сверху массой. Не говоря уже об огромном количестве жертв, это может вызвать страшные обвалы и надолго затормозить, а то и совершенно парализовать сооружение подземного города. Граждане! Во имя спасения Парижа и Франции, во имя вашего собственного спасения, я призываю вас к благоразумию. Приняты решительные меры для удержания толпы. Войска ни перед чем не остановятся и в крайнем случае прибегнут к оружию. Не доводите же до кровопролития! Пожалейте себя, пожалейте солдат и не заставляйте их проливать братскую кровь! Я, старый Стефен…

В это мгновение гигантский сноп света, упав с высоты, стал шарить по толпе. Словно зыбкий световой мост протянулся между небом и землей. Он попеременно выхватывал из мрака то фигуру возвышавшегося над толпой Стефена с развевающимися волосами и с умоляюще протянутыми вперед руками, то хмурых, плотной серой стеной стоящих солдат, то ту или иную часть толпы. Грозный противник, казалось, исследовал позицию.

– Граждане! – кричал и молил Стефен. – Не теряйте хладнокровия!

Но его не слушали. Животный ужас был сильнее горячих призывов к благоразумию, делал людей слепыми и глухими ко всему другому. Толпа стала шарахаться, сначала в стороны, потом, под давлением бешеного напора сзади, вперед. Солдаты дрогнули и отступили еще на несколько шагов.

– Назад – или мы откроем огонь! – осипшими голосами кричали командиры, упираясь руками в грудь передних из толпы.

Минуту спустя заиграл рожок. Вызывающе, буйно и задорно звенящими звуками, он кричал на всю огромную площадь, что вот-вот прольется горячая, алая кровь. Потом, после минутного перерыва, рожок заиграл во второй раз.

– Ради Бога! Назад! Сейчас стрелять будем!

Но обезумевшая толпа продолжала напирать. Несколько человек прорвали цепь и смешались с солдатами. Как вода в прорвавшуюся вдруг плотину, хлынул человеческий поток в образовавшиеся бреши.

Все смешалось в дикой свалке. Где-то в стороне заиграл в третий раз рожок. Мгновение спустя сухо протрещали несколько одиночных выстрелов. Больше и чаще. Точно сухой горох просыпался над всей площадью.

И горячими, алыми струями пролилась давно уже просившаяся наружу кровь.

А на сравнительно небольшой высоте, точно любуясь происходящим внизу зрелищем, плавно реял гигантский зоотавр. Он не торопился. Он как бы умышленно медлил, чтобы дать сердцам окоченеть от ужаса, чтобы люди до конца испили чашу предсмертной тоски. И когда этот момент наступил, когда, казалось, пройдены были уже все ступени мук человеческих, когда ужас уже спирал дыхание и цепкими когтями вонзился в самую глубину сердец, чудовище всей своей громадой ринулось вниз и врезалось в толпу.

Началось что-то невообразимое. Солдаты, побросав ружья, смешались с мятущейся в панике толпой в один гигантский клубок человеческих тел, который извивался, корчился, как раненая насмерть змея, метался из стороны в сторону. Ноги ступали по раздавленным телам, хруст костей смешивался со стонами. Зоотавр все глубже врезывался в гущу толпы, крошил ее, точно огромной силы таран, каждым своим движением, каждым поворотом тела убивая и калеча всех, кто попадался на его пути. Он оставлял за собой широкую борозду, наполненную окровавленными человеческими телами и напоминавшую побитую градом полосу хлебного поля.

Тысячи, десятки тысяч людей успели добежать до спуска в подземный город. Он оставался теперь незащищенным. В одну минуту балюстрады были сломаны, запертая массивная чугунная дверь уступила под всесокрушающим напором человеческой лавины, и люди, тесня и давя друг друга, бросились по каменной лестнице вниз. Ничего не видя перед собой, они, запыхавшись, неслись вперед, все сильнее подталкиваемые сзади. Страх быть раздавленными побуждал их бежать все дальше и дальше, со ступеньки на ступеньку, в зияющую мраком бездну. Те, которым изменяли силы, падали и через минуту тысячи ног обращали их тела в бесформенную кровавую кашу. Многие из находившихся впереди, потеряв сознание, но подталкиваемые сзади, летели вниз, ударяясь головой о каменные ступени и оставляя на каждой из них несколько капель своей крови. И по мере того, как толпа спускалась, ступени становились все более скользкими от налипшей на них крови и ноги все чаще ступали по человеческим телам.

Лестница казалась бесконечной, и все труднее и труднее было подвигаться вперед из-за все нараставшей груды тел. А сзади все напирали и напирали новые толпы: сверху, точно из гигантского вулкана, приливала все новая человеческая лава. Люди делали отчаянные усилия пробиться вперед; задыхаясь от недостатка воздуха, с проклятиями и скрежетом зубовным, пытались они прочистить себе путь через груду тел, отталкивали их руками и ногами, напирали на них всей массой, теряли последние силы, часто сами тут же падали на груду костей и мяса и после нескольких судорожных конвульсий умирали.

Груда росла, становилась все выше и шире, доходила до серых наклонных каменных сводов, заполняла собой малейший клочок свободного пространства. Скоро образовалось нечто вроде сплошной плотной, непроницаемой пробки. Теперь уж не было никакой человеческой возможности пробиться вперед хотя бы на один шаг.

Тогда те, которые были впереди, стали делать отчаянные попытки выбраться из этого ада. Пусть там, вверху, витает смерть, пусть там ждет их неминуемая гибель, – все же это казалось легче, чем умереть в этом ужасном склепе, задохнуться среди груды скрюченных изуродованных тел.

– Назад! Ради Бога! Вперед больше нельзя! – слышались сдавленные крики.

Но те, которые еще находились выше, не знали о происходящих внизу ужасах и упорно пробивались вперед, сами подталкиваемые сзади все новыми напиравшими толпами. При всем желании они не могли повернуть назад и продолжали спускаться, идя навстречу верной смерти.

– Назад! Внизу смерть! – кричали снизу.

– Вперед! Скорей же, черт возьми! – кричали сверху.

Четверть часа спустя весь спуск в подземный город, до глубины в 470 метров, сплошь, сверху донизу, был наполнен мертвыми телами. Успели спастись только самые задние ряды, еще находившиеся у самого выхода.

Толпа, содрогаясь от ужаса, отхлынула и бросилась искать более надежного убежища.

То же, или почти то же, происходило и у всех других спусков в подземный город. Везде обезумевшая толпа, подгоняемая животным страхом, сама шла на почти верную гибель. У здания Оперы, перед Палатой депутатов, на площади Согласия, на Итальянском бульваре, в Латинском квартале, в Бельвилле, на Монмартре десятки тысяч людей погибли от пуль, от зоотавров, но неизмеримо больше жертв полегло на каменных ступенях, ведущих в подземный город, который на этот раз вместо спасения уготовил парижанам гибель.

Всю ночь, вплоть до самого рассвета, зоотавры громили город, нагромождая на его улицах и площадях новые груды развалин. И вплоть до рассвета волшебно-красивая майская ночь оглашалась стонами умирающих и искалеченных.

Бледный свет зари осветил картину чудовищного разрушения. Париж походил на поле битвы, на котором всю ночь бушевал убийственный огонь многочисленных тяжелых орудий.

А с первыми лучами солнца в него со всех сторон беспорядочными ордами стали врываться десятки тысяч беженцев из окрестностей. В эту ужасную ночь солдаты, охранявшие входы, частью погибли, частью разбежались, и двери, ведущие в столицу, были настежь открыты.

Беспрерывными потоками текли в нее беженцы, хмурые, оборванные, потерявшие человеческий облик, напоминаю-щия первобытных людей. Прикрытые мешками и всякой рванью, часто полунагие, с толстыми суковатыми палками в руках, они казались детьми каменного века. Проникнув в город и убедившись, что он весь как бы вымер, они, как голодные звери, прежде всего бросились искать пищу. Толпами набрасывались они на пекарни, трактиры, магазины и склады, взламывали замки и двери и спокойно, в угрюмом молчании, грабили все, что попадалось под руку. Потом, отойдя в сторонку, торопливо насыщались и напивались, напяливали на себя награбленное платье и часто тут же засыпали тяжелым сном сытых и пьяных дикарей.

Привлеченные шумом парижане робко смотрели на эти орды из полуоткрытых окон и дверей. Многие испуганно крестились и шептали молитвы.

– Господи! Еще этого не хватало! – слышались там и сям придушенные возгласы.

И никому в голову не приходило предпринять что-либо против этого нашествия новых варваров, которые с каждой минутой все более заливали Париж, устраивались в нем, как в завоеванном городе, и предавали его потоку и разграблению.