Текст книги "Перед разгромом"

Автор книги: Н. Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Ты, может быть, и прав, – заметила графиня.

– Мне кажется, что лучше всего было бы оставить это дело до поры до времени в том положении, в котором оно находится, и что, если не вмешиваться в него, оно само собою распадется. Аратов опасен для нас по многим причинам, из которых его намерение похитить нашу Юльянию – далеко не самая важная. В случае надобности всегда можно будет справиться с обезумевшей от пагубной страсти молодой женщиной; чтобы удержать ее на краю гибели, у нас существуют монастыри, и наша ясновельможная пани слишком хорошо известна в стране своими добродетелями и широкою благотворительностью, чтобы всевелебные настоятельницы не сочли за честь и за счастье оказать ей услугу.

– Но чем же Аратов, по-твоему, еще опасен нам?

– О моя пани! Вам это известно лучше меня! Сердце каждого истинного сына церкви содрогается при мысли об опасности, грозящей католицизму в нашей несчастной стране! Не дай Боже, чтобы намерение русского правительства осуществилось! – продолжал аббатик, в экстазе поднимая глаза к небу и всплескивая руками. – Его коварное требование равенства прав для диссидентов с католиками – не что иное, как ловушка для недальновидных и равнодушных, не желающих понимать, что это равенство влечет за собою неминуемое унижение, а затем разложение нашей святой веры в этом крае. Если мы не сплотимся во имя нашего Господа и Его представителя на земле, святого отца, если мы дружно не выступим на борьбу против схизматиков, не докажем им своего отчуждения и отвращения, – гибель наша неминуема! Наступает торжественная минута для Речи Посполитой… торжественная и роковая! Всем детям святой церкви надо сплотиться, забыть на время до благоприятной минуты, когда нам можно будет жить для личных целей и выгод, нам теперь необходимо помнить только свой долг перед родиной. Я не от себя говорю, а только позволяю себе повторять сердечные желания всех истинных патриотов, – поспешил он оговориться, заметив саркастическую усмешку на губах своей слушательницы.

– С Чарторыскими во главе? – язвительно спросила она.

– «Фамилия» во имя общего блага помирилась с Масальскими, – скромно опуская глаза, заметил аббатик.

– Не слишком ли часто переписываешься ты с руководителем совести княгини Изабеллы? Это отнимает у тебя память. Мы, кажется, говорили про Аратова, – надменно дала ему заметить Потоцкая, что он забывается.

– Он – москаль, моя пани, и этим словом все сказано. К счастью, мне удалось напасть на след его тайны, а это поможет вырвать у змеи ядовитое жало.

– Ты все еще подозреваешь его в преступлении?

– Больше прежнего!

– У тебя новые данные на это? Какие?

– Умоляю ясновельможную дозволить мне не отвечать на этот вопрос. От этого отчасти зависит успех дела. Попрошу также мою пани быть ко мне милостивой до конца и не отказать мне во всепочтитель-нейшей просьбе.

– Что такое? Говори!

– Я позволил себе обещать нашей кающейся Магдалине, что ясновельможная пришлет за нею завтра утром. Она так наказана, что доводить ее до отчаяния было бы опасно.

– Хорошо, я пошлю за нею. Но по твоим глазам я вижу, что это не все и что тебе хотелось бы, чтобы я не напоминала ей о том, что произошло сегодня между нами? Да?

– О моя пани, какое счастье, что наши мысли сходятся! – воскликнул аббатик, в порыве восторга опускаясь перед нею на колени и припадая к ее рукам. – Как это было бы прекрасно, как душеспасительно, какая это была бы заслуга перед святою церковью, если б нам удалось спасти от гибели нашу Розальскую и одновременно выпутать нашего доброго графа из сетей москалей, открыв ему глаза на преступление Аратова! Какой это был бы удар для русского посла и всей русской партии!

– А если он не совершил преступления, в котором ты подозреваешь его? Если ты ошибаешься?

– Я не ошибаюсь, моя пани! Я не могу ошибаться в вопросе, от которого зависит спасение души моего благодетеля. Он должен быть преступником! – произнес аббат Джорджио с такою уверенностью, что, глядя на него, пани Анна с изумлением спрашивала себя: неужели это – тот наивный, неопытный юноша, которым все в замке привыкли забавляться, как игрушкой, всех смешивший своеобразными и остроумными выходками?

Странное бесполое существо в черной ряске, он ни в ком не возбуждал подозрения; никому в голову не приходило придавать значения его наблюдательности, все были с ним откровенны. Ни за что не поверила бы она до этой минуты, что этот ласковый котеночек, которому ради шутки она дозволяет причесывать себя, румянить, налеплять мушки на ее лицо, которого она принимает даже в дезабилье, явится вдруг перед нею осторожным, проницательным политиком, в совершенстве владеющим талантом все выспросить, сам ничего не высказывая, и еще более опасным даром заставлять людей смотреть на все его глазами и отыскивать в тайнике чужой души сокровеннейшие чувства и слабости!

Но еще больше надо было удивляться проницательности, с которой он угадал сомнения, только что начинавшие зарождаться в ее сердце относительно представителей и представительниц оппозиции против короля. Она ненавидела этих людей и презирала их от всей души, но не могла не сознаваться, что они, может быть, имеют больше прав, чем она, называть себя истинными патриотами и верными сынами церкви. Опасность русских требований, кажущихся справедливыми таким верхоглядам, как его супруг и его клиенты, всегда была ясна для нее, и не раз она задумывалась над неприятным вопросом: имеет ли она право из-за личных неприязненных чувств мешать тем, которые готовятся жертвовать собою для ограждения прав церкви, всегда игравшей первенствующую роль в Польше?

Да, аббатик удачно выбрал минуту для первого натиска на эту гордую, самостоятельную душу, томившуюся бездействием и смутными вожделениями выступить вместе с другими на борьбу за целостность и возрождение родины. До сих пор удерживал ее от этого здравый смысл и недоверие к вожакам заговора, но, если эти люди так решительно идут на всякие жертвы, не останавливаясь ни пред разорением, ни перед смертью, можно ли сказать наверняка, что их ждет поражение?

– Во всяком случае первого шага я не сделаю, – проговорила Потоцкая задумчиво, как бы бессознательно отвечая на мысль, завертевшуюся в ее уме.

– О моя пани! Они только и ждут позволения сделать этот шаг! – воскликнул аббатик, подхватывая на лету вырвавшееся признание. – Всюду, во всех дворцах, только и речи, что о счастье заручиться симпатией киевского воеводы и его супруги! Но это счастье кажется так недостижимо, что на многих начинает нападать отчаяние. По приезде в Варшаву моя пани убедится в справедливости моих слов и в том, что настроение умов мне хорошо известно. Да иначе не может быть: только при вашем содействии верным сынам церкви можно рассчитывать на успех в борьбе против схизматиков. Эту мысль прекрасно выразил епископ Солтык на последнем совещании у коронного гетмана, а княгиня Адамова сказала на это: «Если б надо было на коленях вымолить это содействие, я не остановилась бы перед этим».

– Княгиня Адамова сказала это? – спросила ясновельможная, не спуская испытующего взгляда с агента прелата Фаста.

– О моя пани! Да разве я смел бы передать вам то, чего не было? Разве же я могу лгать моей благодетельнице, той, которой я обязан больше, чем жизнью! Что было бы со мною без ясновельможной? Прозябал бы я в какой-нибудь трущобе без образования, без духовного развития, как последний хлоп, отличающийся от животного только даром слова.

Голос аббатика прервался, и он прижал платок к глазам.

Думая, что он плачет от сердечного умиления при воспоминании о ее благодеяниях, ясновельможная сама расчувствовалась и стала утешать и успокаивать его.

– Я верю тебе, сын мой, и докажу тебе это: можешь передать тому, от кого ты слышал такое лестное мнение о моем влиянии, что мне известно про желание «фамилии» привлечь меня к начатому ею делу. Ничего больше! – поспешила она прибавить. – Понимаешь? На первый раз и этого довольно; время покажет, как нам поступать дальше. А теперь дай мне руку, чтобы помочь дойти до моей спальни. Я очень устала от вынесенных сегодня нравственных потрясений и рано лягу в постель, – прибавила она, поднимаясь с места, и, опираясь на плечо аббатика, вошла в покои.

XVIII

Проводив ясновельможную до дверей ее спальни и передав ее с рук на руки выбежавшим к ней навстречу дворским девицам и резиденткам, аббатик отправился во флигель, где жил дворский маршал Држевецкий, и нашел его в самом разгаре приготовлений к отъезду в Варшаву. Увидав его, Држевецкий поспешил выслать помогавшую ему укладываться челядь и с любезной улыбкой спросил, чем он может служить.

Аббатик вынул из кармана приготовленное письмо и подал его с просьбой передать в собственные руки его всевелебности прелату Фасту.

– С величайшим удовольствием, с величайшим удовольствием! – с живостью ответил маршал, опуская письмо в портфель с бумагами. Как видите, ваше письмо поедет в столицу в знатной компании – с письмами ясновельможной к супругу, к графине Поцей, Оссолинской и к другим пани из самого высшего общества и будет передано лично мною по назначению.

– Очень буду благодарен пану маршалу…

– Это я должен быть благодарен ксендзу аббату за доверие.

– Пан маршал не должен сомневаться в моей преданности.

– Обоюдно, обоюдно, ксенже аббате. Большего счастья для меня не может быть, как иметь возможность лишний раз повидаться с такой персоной, как прелат Фаст, умнейшей, образованнейшей и любезнейшей во всей Европе.

– Ксенже прелат тоже высокого мнения о дворском маршале киевского воеводы.

Обмен приятных слов был прерван появлением резидентки Младо-новичевой с поручением от ясновельможной. Заставить ждать такую влиятельную личность было невозможно, и, рассыпаясь в новых извинениях перед своим первым посетителем, маршал попросил у него позволения узнать, что нужно от него ясновельможной.

– Идите, идите, мой пане, я тут подожду, – поспешил заявить прелатик, отступая в темный угол обширного покоя, заставленного чемоданами и приготовленными к укладке вещами.

После обычных церемоний, приветствий и извинений со стороны хозяина и жеманных уверений, что ей бесконечно совестно беспокоить глубокочтимого пана маршала в такой поздний час, панна Младоновичева приступила к изложению данного ей поручения.

– Наша ласковая пани просит пана маршала распорядиться, чтобы комнаты рядом с ее спальней, а именно зеленая, красная и обе следующие, были приготовлены для пани Розальской.

– Пани Розальская будет жить не у себя, а во дворце? – не без удивления спросил маршал.

– Да. По крайней мере графиня желает этого, и вряд ли пани Розальская решится не повиноваться ей в этом. Графиня просила пана маршала переговорить с декоратором и вынуть из кладовых зеркала, мебель, бронзу, драпировки, все, что нужно, чтобы помещение было убрано богато и со вкусом. Может быть, пани Розальская пожелает взять некоторые вещи из своего дома.

– О, надеюсь так сделать, что ей и в голову не придет даже вспомнить об обстановке своего дома! Передайте ясновельможной, что ее желание будет исполнено, – прибавил он с низким поклоном, на который панна резидентка ответила грациозным реверансом, сказав при этом:

– Желаю доброго пути пану маршалу! Еще раз прошу извинения за беспокойство!

– Кроме удовольствия, посещение панны резидентки никогда ничего не может мне причинить; жалею только, что должен был ее принять в такой обстановке.

– Ах, пожалуйста, не думайте об этом! Разве же я не знаю, что значит собираться в дальний путь!

Наконец, пан Држевецкий выпроводил посетительницу и, весело потирая руки, вернулся к аббатику.

– Я счастлив сообщить моему графу приятную весть. Его светлость так беспокоят натянутые отношения между пани Розальской и его супругой, что даже в последнем своем деловом письме он спрашивает: «Часто ли бывает Розальская в замке?»

– Пан маршал может успокоить на этот счет своего ясновельможного господина. Розальская поняла свои заблуждения, раскаялась в них и ничего так не желает, как заслужить прощение своих благодетелей.

– Очень буду рад передать ваши слова графу, тем более что после истории, случившейся сегодня утром на мызе и приведшей нашу пани в такое расстройство, я был бы в большом затруднении отвечать на вопросы, которыми меня встретят в Варшаве.

– Как видите, все забыто, ясновельможная готовит помещение своей любимице во дворце.

– Правда, правда. А я слышал, будто Розальская объявила нашей пани, что ни за кого не выйдет замуж, кроме Аратова.

– Мало ли что говорится в минуты экзальтации, мой пане! Да и кто это слышал? Скажите тем, кто будет передавать вам эти сплетни, что при свидании ясновельможной с пани Розальской присутствовал только аббат Джорджио, который утверждает, что ничего особенного не произошло, – произнес с большим апломбом аббатик.

– Отлично, отлично, так и буду всем говорить. Усерднейше благодарю за доверие!

Но всему наступает конец, и, обменявшись несколькими любезностями, приятели расстались.

Было уже поздно, когда аббатик вернулся в свою каморку, но он был так взволнован событиями этого достопамятного для него дня, что спать ему не хотелось, и, вскарабкавшись на подоконник, он стал мечтать, вглядываясь в ночные тени, сгущавшиеся особенно в парке, из которого ветерок доносил до него шуршание таинственных шагов и глухие, одним только разгоряченным воображением уловимые звуки говора, стонов и ликования никогда не умолкающей природы.

Аббатик находился именно в настроении понимать эти звуки и слышать в них то, чем полна была его душа. Не его ли победу прославляет ночь? Не дивятся ли вместе с ним бесчисленные духи земли и неба блестящим результатом его красноречия и таланта угадывать чужие чувства и мысли?

А подивиться есть чему. Мог ли он надеяться так быстро и ловко овладеть душой Юльянии и из ее собственных уст услыхать подтверждение его подозрений насчет ее возлюбленного? Как ловко воспользовался он этим признанием! В каком смущении, страхе и волнении она теперь! И кому же, как не ему, поверит она свои душевные мучения? От кого может она ждать помощи, поддержки и утешения, кроме как от него? Ни от кого на свете… Но что значит эта победа в сравнении с той, что одержана им над душой пани Анны! Смел ли он когда-нибудь мечтать о такой победе?

Чем больше углублялся он в смысл происходившей между ними беседы, тем знаменательнее и чреватее последствиями казалось ему каждое слово. Разве они не договорились до условий примирения с патриотами. Разве она не выслушала его терпеливо до конца? А восклицание самодовольствия, вырвавшееся у нее о княгине Адамовой? Разве это не есть целое откровение? О да, семя, брошенное им, попало в хорошую землю и принесет плод, достойный цели прелата Фаста, который умеет ценить заслуги! Этот день не может не ознаменоваться для аббата Джор-джио поворотом фортуны в его пользу, и – кто знает? – он, может быть, уже вступил на первую ступень лестницы, ведущей все выше и выше, до таких высот, что голова кружилась заглядывать туда, а сердце сладко билось от опьянения мечтами, к осуществлению которых он вдруг шагнул так близко, что аббатик видел себя таким, каким надеялся сделаться в далеком будущем.

Хорошо, что человеку, даже самому ловкому и умному, не дано провидеть, иначе как в мечтах, не только будущее, но и скрытое от него настоящее; будь это иначе, живо протрезвел бы наш аббатик от своего блаженного упоения, увидав то, что делается на той самой мызе, о которой он вспоминал с восхищением и самодовольством. Там в эту самую ночь и в той самой комнате, где Юльяния, покоренная его проницательностью и красноречием, на коленях молила его о помощи и поддержке, она теперь, забыв все на свете, наслаждалась любовью в объятьях Аратова. Одним своим появлением, первым своим поцелуем уничтожил «проклятый москаль» все победы аббатика. После первых излияний счастья и изумления, когда первый порыв страсти затих, и Юльяния могла собраться с мыслями настолько, чтобы передать ему некоторые подробности того, что произошло за несколько часов до его появления, Аратов громко расхохотался.

– Так этот мозгляк вступил в роль руководителя твоей совести? Недурно! Я вижу, однако, что опасно оставлять тебя надолго одну, и буду это помнить. Впрочем, таких помех уже больше не будет, жены умирают не каждый день… Ну-ну, прошу не смотреть на меня такими глупыми глазами! Я запретил тебе думать об этом, и ты должна повиноваться мне! Ты не знала моей жены, и жалеть о ней тебе нет смысла, а что я – не поляк и враг всякой сентиментальности, это тоже тебе должно быть лучше, чем кому-либо, известно. Меня гримасами, даже самыми хорошенькими, не проведешь, – прибавил он, покрывая поцелуями испуганное личико Розальской.

Однако, немного переждав, она снова вернулась к мучившему ее вопросу.

– Как это случилось?

– Что я к тебе приехал? Очень просто: соскучился, и по дороге в Варшаву свернул сюда. Что тут удивительного! Не в первый раз. Помнишь, какой я тебе сделал сюрприз после бала?

Юльяния так хорошо помнила это, что это напоминание придало ей смелости повторить вопрос, на который он так настойчиво уклонялся ответить.

– Я хочу знать про нее… про ту, которая умерла… Ты представить себе не можешь, как всех удивила эта внезапная смерть!

– Что ты хочешь сказать? Меня считают убийцей? – вымолвил Аратов, сдвигая брови. – Ну и пусть! Тебе-то что до этого? Ведь ты знаешь, что это – неправда?

– Неправда! – радостно повторила Юльяния.

– А ты в этом сомневалась? – произнес Аратов угрюмо. – Ну, видно, мне надо как следует допросить тебя! От кого слышала ты эту клевету? Мне надо все знать, все! Врагов у меня здесь слишком много, чтобы я мог оставаться в неведении, и, если ты меня любишь, ты сама должна это понимать.

Если она его любит! Да у нее в сердце других чувств не осталось, кроме любви к нему. На все готова она, чтобы доказать это, – не только на смерть, но и на погибель души своей.

Юльяния все рассказала Аратову без утайки, начиная от подробностей своей размолвки с пани Анной и кончая признанием, которое вымучил у нее аббатик. Аратов перестал смеяться, а хмурился все больше и больше.

– Хорошо, что я вздумал навестить тебя именно сегодня и что ничто не помешало мне сделать это, – начал он после довольно продолжительного раздумья, которое она, затаив дыхание, не позволила себе нарушить даже вздохом, ожидая с замирающим сердцем последствий своей исповеди. – Вижу, что ты нисколько не понимаешь твоего положения как женщины, которую я полюбил и хочу сделать своей женой. Не плачь, – отрывисто продолжал он, увидав катившиеся по ее побледневшим щекам крупные слезы. – Ты чуть было не погубила меня. Но я не сержусь на тебя за это; вины твоей в этом нет, всему причиной твое фальшивое воспитание… Я сделаю из тебя настоящего человека. Слушай же: прежде всего мне надо, чтобы ты была в наилучших отношениях с твоей пани. Понимаешь?

– А если она захочет, чтобы я в Варшаве жила у нее, а не в своем доме? – спросила Юльяния дрогнувшим голосом.

– Прекрасно! Живи там, где она хочет. Поступай во всем по ее желанию и доказывай ей свою преданность и любовь при каждом удобном случае.

– Она хочет, чтобы я отказалась от тебя.

– И откажись! Что ж из этого? Я же отказываюсь, когда это нужно, от удовольствия видеть тебя, ну и ты выучись терпеть и ждать счастья, ни о чем не рассуждая и во всем полагаясь на меня. Очень просто.

– Где же мы будем видеться?

– Уж это, милочка, совсем глупый вопрос, на который не стоит и отвечать. Повторяю тебе еще раз: положись во всем на меня, я все устрою.

– Но если я не сумею притворяться?

– Вздор! Нет такой женщины, которая не умела бы притворяться. И ты умеешь… может быть, хуже других, но от тебя зависит довести это полезное искусство до совершенства. У меня с вашим графом затеяны большие дела государственной важности; черт знает, как будет досадно, если из-за тебя наши комбинации расстроятся! Никогда не прощу я тебе этого. Ну теперь про аббатика. С этим гусем нужна большая осторожность… Он зол, хитер и воображает себя представителем папы в Варшаве, как сам папа воображает себе представителем Бога на земле. Можно представить себе, каких турусов на колесах нагородил он тебе, чтобы одурманить тебя, напугать и лишить последнего разума! Всех вас здесь, баб, ксендзы так опутали, что мужьям ни до души вашей, ни до ума не добраться. Я этого не желаю и делиться с попом своими правами над женой никогда не соглашусь. Так и знай! Выбирай между мной и твоим аббатиком и выбирай немедля, – продолжал он, пронизывая ее повелительным взглядом. – Ты мне мила, и сдается мне, что любить я тебя буду долго, но все же не умру, если б нам пришлось теперь навсегда расстаться, и с ума от несчастной любви не сойду, а займусь делом да стану другую женку себе приискивать; авось и найду, свет не клином сошелся. Ну, решай же! Скоро засветает, мне надо еще сегодня поспеть к Млодзинскому на хутор, у него собираются приверженцы твоего графа, надо с ними кое о чем важном перетолковать, прежде чем с воеводой видеться.

Не успели последние слова сорваться с губ Аратова, как Юльяния очутилась в его объятиях и, крепко обнимая, клялась всеми святыми, что он ей милее всех на свете, что она всюду последует за ним и будет во всем беспрекословно повиноваться ему.