355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Н. Лихарев » СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный] » Текст книги (страница 4)
СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 16:01

Текст книги "СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ [Василий II Темный]"


Автор книги: Н. Лихарев


Соавторы: О. Гладышева,Борис Дедюхин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Нынче великий князь решил молиться перед дорогой в церкви Симонова монастыря.

Накануне он приехал сюда во всём великолепии. В большие наряды, отделанные золотом, серебром, многоценными камнями, оделись и все его ближние родственники во главе с Софьей Внтовтовной. Семью великого князя сопровождали главные бояре, облачённые по особому случаю в шитые золотом ферязи [44]44
  Ферязь – 1) мужское длинное платье с длинными рукавами, без воротника и перехвата; 2) женское платье, застёгнутое донизу.


[Закрыть]
.

Прослушали вечерню, а в самый день праздника явились на утреню ещё затемно. Часам к шести засинели продолговатые окна барабана, затем солнечный свет стал заполнять подкупольное пространство, солею, алтарь, всю громаду собора, устремлённую ввысь.

Владыка Иона и весь клир вели службу с душевным подъёмом, торжественно, ликующе: «В Рождестве девство сохранила еси, во Успении мира не оставила еси. Богородице».

Ребёнком Василий не понимал, почему успение, то есть смерть, когда люди предаются горю, слезам, тоске по ушедшему из жизни, почему это – церковный праздник, даже ещё и из двунадесятых? И сам собор Успенский своим жизнерадостным великолепием не настраивает на уныние и скорбь.

Митрополит Фотий – царство ему небесное! – терпеливо объяснял ему, несмышлёному, что успение означает не смерть в мирском её понимания, а мирную кончину, подобную сну, умерший уподобляется уснувшему. Смерть в православии – таинство: происходит таинственное отделение души от тела, временное их разлучение. Потому-то кончину Богородицы окружает не печаль, но радость, смерть её – лишь краткий сон, за которым следует Воскресение и Вознесение. После литургии начался молебен с колокольным звоном о направляющихся в дальнее путешествие.

– О еже помиловати раба Твоего великого князя Василия и прости ему всякое прегрешение, вольное же и невольное, и благословити путешествие его, Господу помолимся, – рокотал диакон, а владыка Иона покропил всех отъезжающих святою водой.

Иона, будучи епископом Рязани, после смерти святителя Фотия сначала назначен был для управления делами русской митрополии, а затем избран и наречён в первосвятительский сан. Однако послать его в Царьград для посвящения всё было недосуг – межкняжеские распря и народные бедствия, связанные с болезнями и неурожаями, были главными заботами в духовенства, и боярского совета. Но все решительно признавали за Ионой право на высший иерархический чин, епископы и священники настаивали, чтобы он служил литургия, всенощные, молебны в митрополичьей мантии, в белом клобуке. Иона отговаривался, уверял, что ему ловчее и привычнее с епископскими скрижалями, в чёрном клобуке.

Особой любовью пользовался Иона у монахов и клира именно Симонова монастыря. Здесь с двенадцатилетнего возраста подвизался он в непрестанных трудах: потщениях, молитвах, чтении слова Божия, иноческих послушаниях. Однажды митрополит Фотий приехал обозревать монастырь. Вместе со славными старцами обители: экономом Варфоломеем, иконником Игнатом и Иоанном Златым, – зашёл он в пекарню, где в то время проходил послушание Иона, и застал его спящим после трудов у жарко натопленной печи. Монастырские старцы хотели скорее пробудить его, Варфоломей стал тянуть Иону за подрясник, но митрополит остановил их: «Смотрите, как у него персты правой руки сложены!» Старцы сказал, что Иона, видно, молился да и уснул, но Фотий возразил! «Нет, он сложил пальцы во сне как бы для иерейского благословения. Быть ему великим Святителем!» Прозорливым оказалось око Фотия, не ошибся он, увидев в простом послушнике будущего пастыря Русской Церкви. Василий Васильевич, принимая благословение Ионы, поклялся про себя «Если Бог даст вернуться из Орды с великим княжением, сразу же пошлю владыку на посвящение в Царьград».

Иона наложил ему руку на голову:

– Ныне, Преблаже, ангела мирна рабом Твоим нами Тебе молящимся поели, во еже наставити их на всякое Дело благое и избавити от враг видимых и невидимых от всякого злого обстояния; здраво же, мирно и благополучно к славе Твоей возвратити усердно молим Ти ся, услыши и помилуй!

После молебна весь церковный причт, монахи и знатные гости, во главе с владыкой с крестом, хоругвями и иконами, обойдя церковь, направились к Москве-реке, где заранее сооружена была иордань [45]45
  Иордань – место для водоосвящения в дни храмовых праздников перед литургией; также, например, иордань – крещенская прорубь, вырубаемая во льду для освящения воды в праздник Крещения, (от названия реки Иордан – самой большой реки в Палестине; в Иордане был крещён Иисус Христос).


[Закрыть]
на мелководье из деревянного ограждения, украшенного цветами, колосьями ржи и ячменя.

Владыка освятил воду. Первым погрузился в неё великий князь, которому помогали его мовники [46]46
  Мовник – мыльщик, парщик.


[Закрыть]
– окольничий Василий Фёдорович Кутузов, потомок слуги Александра Невского, и молодой, расторопный боярин Фёдор Басенок, только-только ещё входивший в доверие и благорасположение.

Вода была уже прохладной. Известно, ещё на Ильин день олень копытце замочил, воду пригорчил, но день Успения нынче выдался солнечным, тихим, так что купель только взбодрила.

Кутузов поставил на глиняном взгорке столец с подножием, Басенок держал наготове великокняжескую стряпню – одежду, шапку, сапоги, посох.

И Софья Витовтовна погрузилась в купель, а затем и служилые князья, бояре, воеводы в порядке знатности и старшинства.

Тут же, в левобережной пойме, на широком лугу, игумен монастыря приготовил трапезу. На сколоченных из свежеструганых досок столах проворные послушники расставляли чаши, братьяницы, кубки. Два особо отряженных инока принесли с монастырского поля ржаной сноп. Уборка была уже закончена, даже были испечены хлебы из муки нового урожая. Но на самой тучной ниве оставлен был небольшой клин на один сноп, последний сноп на Госпожинки [47]47
  Госпожинки – так в просторечии именуется Успенский пост.


[Закрыть]
как знак завершения страды. К концу трапезы подгадал пришедший из Кремля обоз; повозки, осёдланные и заводные [48]48
  Заводные лошади – запасные верховые лошади.


[Закрыть]
лошади.

В ярком свете полуденного солнца жарко горели золотые купола кремлёвских храмов – Успенского, Благовещенского, Архангельского, Спаса-на-Бору. Доведётся ли увидеть их снова? Когда владыка Иона в храме благословлял великого князя, Василий сумел скрыть подступившие к горлу слёзы, а сейчас дал им волю, плакал, не стесняясь…

Лица матери, владыки, боярина Всеволожского были сурово-спокойны; Это отрезвило Василия. И когда обоз двинулся по Ордынской дороге, он только жадно смотрел по сторонам на разверзающиеся дали: хлопотливая, извилистая речка, раменный [49]49
  Раменный лес– 1) лес, соседний с полями, пашней; 2) (кост., ряз.) смешанное чернолесье; 3) густой тёмный лес, глушь лесная без дорог.


[Закрыть]
лес на её берегах, луговая пойма, чернозёмная пашня, а за ней в сиреневой дымке перелески, холмы. Одно слово – Русь! Душа летит и тонет в её просторах.

Где-то там, в толпе провожающих, осталось промельком лицо Настеньки – не посмела подойти при всех проститься, только глаза в чёрных окружьях пылали отчаянием. «Не забуду, не забуду, никогда тебя не забуду, даже и в смертный час, – твердил про себя Василий, – и смех твой серебряный, и шум ночного орешника, мокрого от росы, где прятались вдвоём на берегу Сорочки, и ножки твои белые, в топи прибрежной испачканные…»

А в каждом придорожном селе, в каждой деревне шло веселье: везде украшали именинный сноп, рассаживались вокруг него и праздновали Успенщину с пирогами из муки первого помола, с братским пивом из ячменя нынешнего урожая.

Пропадая в опустелых полях, доносилась девичья песня: Жнивка, жнивка, отдай мою силу на пест на мешок, на колотило, на молотило да на новое веретено… «Вернусь ли, увижу ли и услышу всё это вновь? – думал Василий. – Одно утешение: уезжаю на Большую Пречистую, а князь Юрий отправится на Воздвижение Креста Господня, в день строгого поста».

4

Не раз спешили русские князья в Ордынскую ставку на суд хана, и почти всегда чаша весов татарского правосудия склонялась в пользу того или иного спорщика под тяжестью даров, а не закона и права. Юрию Дмитриевичу это было ведомо слишком хорошо. Столь же ясно видел он, что по части даров ему с великим князем Москвы тягаться невмочь. Й не был он простосердечен, как бывают молодые, жаждущие ярлыка князья, когда пытаются обнадёжить татар, побуждая их к преданности, намекая и даже клятвенно заверяя, что усилия их со временем не останутся без щедрого вознаграждения: как только соберутся вместе с ярлыком в их руках всё богатства русские, как только получат они право собирать для Орды дань со всех княжеств… Нет, татары на слово не верят, в долг не дают. Свои надежды на успех связывал князь Юрий с той неразберихой и смутой, что поразила сейчас Орду, да ещё с личной дружбой влиятельного татарского вельможи Тегнни, с которым не раз встречался и пил кумыс в прежние годы.

С самого начала, однако не повезло. Тегини в улусе не оказалось. Решил Юрий Дмитриевич идти напрямую к Улу-Махмету [50]50
  Улу-Махмет (?-1445), хан Золотой Орды, основатель Казанского ханства, внук Тохтамыша. Совершил рад походов на Русь.


[Закрыть]
, но то ли неудовлетворённый подарками, то ли уже пообещавший ярлык Василию хан не принял его челобитья. Тёмники направили его к князьям Айдару и Минбулату, но и те долго кочевряжились. Юрий Дмитриевич несколько дней не мог проникнуть в юрту ни того, ни другого князька, а когда, наконец попал и Айдару, то получил ответ, ужаснувший его своей прямотой:

– Опоздал, канязь… Хан отдаёт ярлык нашему даруге Василию, царю русскому.

– Может, толмач небрежно перевёл слова Айдара, может, Юрий Дмитриевич был в столь сильном огорчении, что слово отдаёт, принял за отдал, но решил он, что вправду опоздал. Что ж оставалось делать? Во второй раз уплывала власть из рук. Смириться? Такова его судьба второго сына, а не старшего. Только привыкнуть к этому невозможно. Разве он не опытнее, не умнее юнца-племянника? Разве не мудро бы правил? Разве не более приличествует сидеть на престоле шестидесятилетнему, нежели шестнадцатилетнему, у которого лишь девки да охота на уме? Разве не было, наконец, завещания отцовского, которое брат переиначил и сыну своему теперь престол назначает? Смолоду терзало Юрия Дмитриевича соперничество, искание чести. Неуж теперь отступить? И навсегда? Кто ему докажет, кто убедит, что совершается справедливость, а не преступление?… Затаиться надо, о, затаиться! А потом – своё взять! Нет, силой вырвать! Орда слабеет на глазах. Изгрызли её козни и розни междоусобные. Подумаешь, ярлык! Надолго ли? Не довольно ли будет ярлыками татарскими кичиться? Ты сам докажи, каков ты есть князь: велиий или меньшой!

Василий Васильевич занимал со своей свитой две богатые юрты и самом центре стойбища. Ожидал Юрий Дмитриевич, что будет Василий теперь ласков я покоен, пожалуй, ещё, по праву победителя, проявит великодушие, но тот принял его недружелюбно, с порога огрел вопросом:

– Зачем пожаловал? Ты торжественно клялся быть моим младшим братом, крест целовал, а сам?

– Ты силой меня принудил, – только и нашёл, что ответить сломленный неудачей Юрий Дмитриевич.

Из глубины юрты, не поднявшись с ковра, боярин Всеволожский бросил насмешливо:

– Можно принудить силой коня пойти на водопой, но принудить силой воду пить нельзя.

– Возможно, ли насильно крест целовать? – обернулся Василий к своему походному попу Феоктисту.

Поп, конечно, в одну дуду с князем своим:

– Мал крест, да сила его велика. Если целовал его подневольно, способен ли ты на поступки чистосердечные?

Тоже молоденький попишка, бородёнка жидкая вразлёт, зенки угодливые. Раздавить такого, как таракана запечного! С кем так разговаривают, щенки! Поуча-ают!.. Но не стая препираться Юрий Дмитриевич, только спросил устало:

– Когда в обратный путь?

– Когда хан приедет и дело с ярлыком окончательно решит.

Всеволожский на своём месте недовольно завозился: поспешил Василий с ответом. Но поздно. Слово не воробей– вылетело!

Юрию Дмитриевичу сначала показалось, что он ослышался. Решит? Сердце у него вспрыгнуло. Значит, не решено ещё? Только обнадёжили Василия? Может, не всё ещё потеряно? Теперь он приступил к делу обстоятельнее, без суеты.

Велел боярину своему вечером отвезти Айдару сундук, наполненный рухлядью – лисьими, беличьими и соболиными шкурками. Айдар подношение оценил, велел утром предстать пред светлыми очами его.

Ночевал Юрий Дмитриевич со своими людьми опять прямо в степи в привезённых с собой рогожных скиниях [51]51
  Скиния – шатёр.


[Закрыть]
. Наутро шёл к Айдару приободрённый. Однако стражник у входа в юрту велел обождать:

– У него другой русский.

– Кто такой? – обеспокоился Юрий Дмитриевич.

Но стражник то ли сам не знал, то ли отвечать ему было запрещено. Глядел, молча мимо глазами-щёлками. Вскоре откинулся полог и вышел из юрты боярин Всеволожский.

Юрий Дмитриевич заподозрил неладное, и предчувствие не обмануло его.

Поначалу, правда, ничто не настораживало. Айдар велел виночерпию налить в серебряные чаши кумысу, подав одну из них гостю, спросил с прищуром:

– Чёрное молоко пьёшь?

Юрий Дмитриевич с благодарностью взял чашу обеими руками, пил кислое, с признаками винного брожения кобылье молоко и радовался про себя: – это добрый знак, знак дружбы.

– Карош кумыз! – коверкая слова на татарский лад, сказал Юрий Дмитриевич, полагая, что так будет понятнее и приятнее Айдару.

Но тот пропустил мимо слуха простенькую лесть:

– Что это, канязь тарагой, у вас, русских, земля то зелёный, то чёрный такой, что ни коню, ни барану ущипнуть нечего?

Дурака валяет или в самом деле дурак?

– У нас не вся земля под пастбищами, много распашной. Поля мы засеваем сначала рожью, потом овсом или гречей, а на третий год отдыхает нива.

– Ага, – сказал Айдар, думая о чём-то другом.

– А скажи, в Литве тоже отдыхает?

– И в Литве. А что?

– Так, как у вас?

– Также.

– Ага. Верна. Как тебе не знать, ты ведь побратим Свидригайлы [52]52
  Свидригайло (?-1452) – великий князь Литвы в 1430–1432 гг. Младший брат Ягайло.


[Закрыть]
, который вместо Витовта теперь, да?

Юрию Дмитриевичу всё стало ясно. Лиса Всеволожский не зря нырял сюда утром. Весной Айдар воевал литовскую землю: пришёл под Мценск, простоял три неделя, города не взял, а затем был разбит Свидригайлом. Да, считался Свидригайло свояком Юрию Дмитриевичу: оба были женаты на дочерях смоленского князя. Однако после того как Витовт заключил жену Свидригайло в темницу, тот женился вторым браком на дочери тверского князя. Какое уж теперь свойство?

– Мы были побратимы, но теперь нет. – Юрий Дмитриевич сам себя презирал за то, что перешёл на унизительный тон оправдания. Но слова его в одно ухо татарину вошли, в другое вышли. Он своё ладил:

– Когда жёны– сёстры, это у нас большое родство. – И вдруг закончил разговор: – Даруга русский царь Василий шибка надоел мне своими подарками, я бы от себя ему что-нибудь подарил, лишь бы отвязаться. Но ярлык не у меня. Вот приедет Улу-Махмет. Жди.

Ничего другого и не оставалось делать. А пока Юрия Дмитриевича и его спутников по распоряжению Айдара поселили в старой, и бедной юрте на окраине стойбища, где держали верблюдов, овец, лошадей и где жили только слуги да рабы.

5

В поездке Василия сопровождали князь Семён Иванович Оболенский, бояре Иван Дмитриевич Всеволожский, Василий Фёдорович Кутузов, Андрей Фёдорович Плещеев, Семён Иванович Филимонов – все мужи разумные, о пользе великого князя радеющие. Все не раз бывали в Степи, знали её людей и умели обходиться с ними. А того важнее, что не только они знали Степь, но и Степь знала их почти всех, хотя в Орде постоянно менялись властелины и шла нескончаемая резня и смута. Ханы и их окружение были памятливы, приглядчивы, хитры, и как раз эти качества помогали им ловко сталкивать русских князей между собой и Русь целиком с западными её соседями. Помнили здесь очень хороша и очень уважительно Александра Невского и его соратников, приходивших с ним в Орду, а потому Василию Кутузову – честь и место. Того больше почёта Андрею Плещееву, правнуку младшего брата митрополита Алексия: ведь Алексий приезжал в Орду в бытность Дмитрия Донского и излечил ханшу Тайдулу [53]53
  …Алексий приезжал в Орду… и излечил ханшу Тайдулу. См комм. к стр.16


[Закрыть]
, которой ни один западный лекарь не сумел помочь. Князь Семей Иванович Оболенский – один из шести сыновей Ивана Константиновича, потомка Михаила Черниговского, которого на Руси называют святым, а в Орде его именем пугают детей.

Чаще же всех бывал в Орде главный боярин Всеволожский. Он тут как дома: идёт между юрт – мурзу поприветствует, перед муэдзином раскланяется, с тёмником словом-другим на татарском перебросится. В распоряжении Ивана Дмитриевича-всё серебро, все русские и ордынские деньги. Он их отсыпал то горстями, то щепоткой, а то выделял один-единственный дирхем-знал, кому и сколько дать, но не обделял решительно никого, всех подкупал, начиная от служки и кончая князьями. Для хана подарки были заготовлены в отдельной повозке.

– Неужто нету здесь людей чести? – дивился Василий Васильевич.

– Днём с огнём не найдёшь, – улыбка, заиграла под усами Всеволожского.

– Что, все только и думают, как бы серебро от тебя получить?

– Все до единого, государь, поверь. Растленны и лукавы ордынцы, вырождаются совсем.

– И ханы вырождаются?

– Рыба, известно, с головы тухнет. Сам посуди. У нас на Руси всё идёт степенно, по старине: был великий князь Иван Калита [54]54
  …был великий князь Иван Калита, потом Симеон Гордый, за ним Иван Второй Красный… – Иоанн I Данилович Калита (? – 1340), князь Московский с 1325 г., великий князь Владимирский с 1328 г. Заложил основу экономического и политического могущества Москвы. При нём резиденция русского митрополита перенесена из Владимира в Москву. Симеон Гордый (?-1353), старший сын Калиты Симеон Иоаннович; отличался строгим характером. За повелительное отношение прозван Гордым. К его княжению относится начало Троицкой лавры. Княжил с 1340 г. Умер бездетным от морового поветрия. Иоанн Красный – Иван II Иванович Красный, или Кроткий (1326–1359), великий князь Владимирский и Московский с 1353 г.; второй сын Ивана Калиты, брат Симеона Гордого.
  Далее в книге назван Дмитрий Донской, но если придерживаться точной хронологии правления князей, то нужно назвать перед ним и Дмитрия Константиновича Суздальского (1323 или 24–1383), волею хана назначенного в преемники Иоанну II Красному. После нескольких лет неудачной борьбы с Москвою уступил престол юному Дмитрию Иоанновичу (будущему Донскому), которому московские бояре выхлопотали в Орде ярлык на великое княжение.


[Закрыть]
, потом Симеон Гордый, за ним Иван Второй Красный, Дмитрий Донской, Василий Первый, теперь ты – Василий Второй, – все полный срок, отведённый Господом, на великокняжеском престоле сидят. А у них? Мамая, убили свои же в Таврии, Тамерлан помер от белой горячки из-за винопития, Тохтамыша убил Шадибек, а уж, сколько тут отцов – сыновья, отцы – сыновей, брат – брата, дядя – племянника порезали, потравили в землю живьём закопали, чтобы только в мурзы или князья выбиться, не сосчитать, не упомнить.

– Да как ты Улу-Махмету будешь побор вручать?

Опять Всеволожский снисходительно и уверенно улыбнулся:

– Сначала один сундук. Мало погодя, второй…

– Потом третий?

– Потом будем с тобой, княже, внушать ему исподволь, но твёрдо, как истину непреложную, что на великое княжение только ты имеешь право.

– А как? Вот придём к нему и что?

– Я грохнусь к его ногам и забожусь: «Ля ил ляхе иль алля Мухаммед Расул Улла».

– Что за божба?

– Это по-ихнему: «Нет Бога, кроме Бога, а Магомет [55]55
  Магомет – устаревшая транскрипция имени основателя ислама Мухаммеда.


[Закрыть]
пророк его».

– Да ты что, как можно!

– Ничего, ничего, княже, я это только для него скажу, а про себя сразу же трижды повторю: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуя мя, грешного!»

Василий Васильевич озадаченно помолчал, но не стал испытывать недоверием боярина, у которого уж и борода в серебре, спросил только: – А он что же в ответ?

– А он скажет: «Якши! Бик якши!» – значит: «Хорошо. Очень хорошо».

– А как мне быть? Тоже про пророка Магомета? Я не смогу…

– И не надо. Ты будь, как пращур твой Александр Невский. Когда татары потребовали от него поклонения огню и идолам, он им ответил: «Я христианин, и мне не подобает кланяться твари. Я поклоняюсь Отцу и Сыну, и Святому Духу, Богу единому, в Троице славимому, создавшему небо и землю».

– Почему же они его не казнили за это, как Михаила Черниговского?

– А потому что был Александр Невский великим князем не только по званию. Умён и мудр был, ходатайствуя за свою землю, не посчитал для себя зазорным преклониться перед ханом. И ты будь по виду покорным улусником, они таких любят. И веру чужую уважают, боятся богов не только своих, но и чужих.

Как говорил Иван Дмитриевич, так и получилось. Выслушал Улу-Махмет просьбу Василия Васильевича и сказал: «Бик якши!»

В юрте, где жил великий князь всея Руси, было после этого ликование, отчинили на радостях бочонок стоялого мёду. Верилось, заветный ярлык не сегодня завтра Улу-Махмет выдаст, так что удастся до наступления зимы и домой вернуться.

6

Рано поутру в ставке Улу-Махмета поднялся переполох: гортанные крики, топот конских копыт, лай встревоженных собак.

Иван Дмитриевич выскочил из юрты, остановил знакомого тёмника [56]56
  Тёмник – военачальник над большим войском, тмо-начальник, десятитысячник.


[Закрыть]
:

– Что стряслось?

– Сам не знаю.

Спросил муэдзина, торопившегося в мечеть. Ответ тот же.

Проскакали намётом вооружённые всадники. Только-только пыль улеглась, ещё два верхоконных: один смуглый в богатых доспехах – знатный татарин, должно быть; а на плечах второго такое знакомое тёмно-зелёное корзно [57]57
  Корзно – верхняя одежда, зипун.


[Закрыть]
… Ба-ба-ба, да это же князь Юрий Дмитриевич!

Завидев Всеволожского, придержал коня, на лице– довольная ухмылочка. «Тегиня прибыл» – догадался Всеволожский.

Как всё сразу изменилось в улусе! Спесивые князья Айдар и Минбулат вокруг Тегини вьются, в глаза угодливо заглядывают, а сам Тегиня с князем Юрием Дмитриевичем прямиком к Золотой ханской юрте направляется. В чём сила Тегини и что за дружба у него с Юрием Дмитриевичем? Это не ведомо даже пролазчивому и всезнающему Всеволожскому.

Вдруг от хана посыльный – зовут Василия Васильевича и ближних его бояр к Улу-Махмету.

Тегиня в Золотой юрте рядом с ханом восседает, на самом почётном месте. Скользнул взглядом по вошедшим, выделил Василия Васильевича и брезгливо скривившись, повернулся к Улу-Махмету:

– И этому малаю, недостойному и коня подвести даруге нашему Юрию, ты хочешь ярлык отдать? Обижаешь!

Тегиня держал себя с ханом высокомерно, с неприкрытым вызовом. Улу-Махмет как-то сразу поскучнел, однако встретил слова вельможи улыбкой– привычной, сделанной. За улыбкой этой прятал он страх от сознания внутренней немощи своего ханства, когда приходится бояться, что вот этот выскочка Тегиня может легко порвать зависимость от тебя и податься в стан твоих врагов, мнящих себя наследниками Чингисхана. Объявляются они повсюду: и в рассветной стороне, в степях Каракорумских, и в закатной – в Таврии, и в стране полуночной – в Булгарии, в Литве.

Но и себе знал цену Улу-Махмет, не мог опуститься до перебранки с вельможей, как бы знатен он ни был, с кем бы из его врагов ни знался.

Улу-Махмет неторопливо поднялся с золочёного кресла. Оказалось, что он велик ростом и не по годам строен.

Перестал улыбаться, и лицо его, до этого морщинистое, как кора старого дуба, разгладилось и словно бы высветилось, утратив желтизну. Неторопливо поласкал длинную клинообразную бороду– гордость и украшение лица мусульманина. Когда же обратился хан к Тегине, в глазах его замерцали опасные огоньки, словно тронутые ветром угли в залёгшем костре, хотя речь его была негромкой, витиеватой и внушительной:

– Хвала Тегине, устраняющему все препятствие, умеющему во всём достичь успехов и переправиться через океаны трудностей! И даругу канязя Юрия охранит устремляющийся ввысь покрытый шафраном хобот Устранителя препятствий! И не думаю я, ставший, по воле всемилостивейшего Аллаха, ханом Золотой Орды, что могу менять свои решения, и думаю, что никто из нас не думает так, потому что невозможно так думать.

Сколь дерзок был Тегиня, столь же разумен и сметлив да осмотрителен. Понял сразу же, что какое-либо возражение сейчас не только бесполезно, но и губительно. Глубоко запрятав гнев и мстительность, он склонился перед ханом в нарочитом поклоне, а Юрию сказал негромко:

– Айда!

Оба вышли из юрты.

Всеволожский повалился к изножью ханского трона.

Улу-Махмет с удовольствием посмотрел на согнутую спину русского боярина и обратился к Василию, который стоял, преклонив одно колено:

– Покоряя земли, мы покоряем и сердца людей, живущих на этих землях.

Но дальше напыщенных слов хан не шёл, речи о ярлыке не вёл. Больше того, узнав, что Тегиня увёз с собой Юрия Дмитриевича на зимовку в Таврию, сказал:

– Подождём их возвращения. Куда нам торопиться? Василий Васильевич загрустил. Получалось, что ждать надо до весны, а покидать улус опасно; придётся зимовать в постылой Степи, где нет не только церкви но и малой часовни – батюшка Феоктист служит всенощные и литургии в полотняном шатре перед складным дорожным иконостасом.

7

Василий проснулся среди ночи. Лежал на ковре навзничь и рассматривал через дымовое отверстие юрты ночное небо и звёзды, которые за долгую зиму заучил на память: шесть светил Небесного Трона – престола Божьего… от него начинается Млечный Путь, как бы лестница, соединяющая землю с небом, человека с Творцом… Но вдруг враз исчезли все до одной звёзды. Тучи набежали нешто? Не должны бы, ночь ясная.

Василий вышел наружу– небо чистое. Куда же звезды над головой подевались?… Вспомнилось, отец ещё рассказывал, как мальчишкой сидел в плену в Сарае и однажды весной увидел перелёт птиц. Летело их на родину, в Залесскую землю такое многое множество, что всё небо собой закрыли и дневной свет потемнел.

Василий прислушался. В степной тишине отчётливо доносился сверху скрежет маховых перьев, редкие и разнообразные голоса птиц. В их неостановимом движении, в плотности полёта была какая-то могучая вечная сила. Где теперь отец, где буду я, матушка, Настенька? Куда мы уйдём? Туда, где живут ещё не родившиеся? А птицы, степь будут всегда. Для них ничего не изменится, пройдёт хоть тысяча лет.

Он стоял, задрав голову, и ему хотелось крикнуть: я тоже с вами, в землю Залесскую!.. Влажно пахло прелой полынью, хрустели под ногами прошлогодние бустылья, ветерок, долетавший с солончаковых озёр, горчил на губах. И всё-таки воздух был душисто-сладок, и ночное безмолвие столь полно, что казалось, ты один в мире и мир для тебя одного: звёздный ковёр неба с летящими стаями, отдалённое ржание коней, неслышные усилия трав, прокалывающих землю зелёными иглами. Всё таило в себе важный неведомый смысл. Стоит только понять его – и ты начнёшь жить по-иному, в простоте и спокойствии, зная высшую правду Божьего устроения мира… Да, отец говорил, что летели тогда все птицы вместе – большие и маленькие, летели дружно, ликующе, на разные голоса, вторя друг другу: весна, весна, весна!

Снег сошёл к Благовещению [58]58
  Благовещение Пресвятой Богородицы – один из великих богородичных праздников христианской церкви, приходящийся на 25 марта (7 апреля). Входит в число двунадесятых непереходящих праздников. Вербное Воскресение, или Вход Господень в Иерусалим, двунадесятый переходящий праздник на шестой неделе Великого поста – в память входа Господня, начавшегося с Елеонской горы в Иерусалим, где вскоре после воскрешения Лазаря сестра его Мария помазала ноги Иисуса миром и отёрла их своими волосами.


[Закрыть]
. Проклюнулась из оттаявшей земли трава, а уже к Вербному Воскресению покрылась степь многоцветным ковром тюльпанов.

Юрий Дмитриевич вернулся из Таврии в сопровождении Тегини и ещё нескольких монгольских вельмож. Держался спокойно, уверенно и дружелюбно. Сам пришёл в юрту к Василию Васильевичу. Тот бледный и худой, изнурённый Великим постом и тяготами непривычной жизни, сидел на ковре, поджав под себя ноги.

– Что это ты такой скучный, как воробей в ненастье? – пошутил вместо приветствия Юрии Дмитриевич.

– Да ну!.. Даже заходов тут нету, – кисло сказал Василий. – А у меня живот болит от здешней воды.

– Нашёл об, чем печалиться! – засмеялся дядя, – И здесь, и в Таврии ордынцы нужду справляют-не прячутся, и большую, и малую. Народ вольный, кочевой. Зачем в степи заходы? Привыкай. Сейчас вот получу я ярлык на великое княжение, а когда приберёт меня Господь, ты старшим в роду станешь, придётся тебе сызнова сюда ехать на поклон.

– Не буду я с тобой лаяться сейчас, – вяло сказал Василий. – Студёно тут, и неможется мне. Садись вон на подушки.

– Когда мне сидеть с тобой? – возразил Юрий Дмитриевич. – Даруга Тегиня ждёт. Скоро обед, а мы ещё кумызу не напились. – Он опять засмеялся. Видно, настроение было у него хорошее. – Значит, помёрзли вы тут зимой-то? А в Таврии хорошо. Но тоже морозно. Вино в бочках замерзало, приходилось мечом наковыривать в кубки.

Юрий Дмитриевич уж не знал, чем и похвастаться. Всеволожский, молча слушал всё это и про себя усмехался: не ведомо князю, как дела-то на самом деле обстоят, Но посвящать его ни во что, разумеется, не стал, только обронил словно бы невзначай:

– Боярская спесь на самом сердце нарастает, а княжеская ум мутит.

Юрию Дмитриевичу скоро предстояло убедиться в этом.

Всеволожский всё долгое зимовье время зря не терял. Продолжал одаривать ордынцев, не уставая внушать им исподволь, но твёрдо, что если Тегиня добьётся ярлыка для князя Юрия, то влияние и сила Тегини при ханском дворе станут так велики, что ему ничего не будет стоить расправиться с любым, с кем захочется. Айдар и Минбулат, подумавши, трухнули – а ведь русский-то может оказаться прав! – и окончательно склонили Улу-Махмета на сторону Василия Васильевича.

Но и Тегиня был не простак. Уезжая в Таврию, он оставил в Орде своих верных людей, которые, не подглядывая, всё видали и, не подслушивая, всё слыхали. Один из них, братинич его, постельничий Усеин передал по возвращении такие слова, будто бы сказанные Улу-Махметом: «Если Тегиня будет говорить за князя Юрия о великом княжении, то повелю его убить». Тегиня, хоть и не знал, что Усеина подкупил и научил этим словам проныра Всеволожский, однако всё равно не поверил грозному предупреждению: ордынцам хорошо была известна нерешительность Улу-Махмета. Так что Тегиня продолжал оставаться на стороне Юрия Дмитриевича и, сидя с ним за кумысом, сильно обнадёживал его по-прежнему. Разбирательство было на этот раз долгим и, ожесточённым. Чаща весов перевешивала то в одну, то в другую сторону.

Василий Васильевич иская великого княжения по отчеству и по дедовству, наследовал престол отца и деда. Это Улу-Махмету правилось:

– Якши, так и у нас заведено.

Но Юрий Дмитриевич опирался на духовную грамоту своего отца, заявляя, что власть должна передаваться старшему в роду, а он таковым как раз и является.

Тут вступился Тегиня:

– Якши, так всегда в русском улусе делалось. И дед канязя Юрия получил от нас великое княжение потому именно, что умер его старший брат. Вот как у канязя Юрия сейчас умер брат Василий.

– Дед Юрия Дмитриевича стал великим князем, потому что умер его старший брат, это правда, но чёрная смерть прибрала Симеона Ивановича вместе с детьми, и наследников у него не осталось, – вовремя вмешался Всеволожский. – У нас с Василием Васильевичем совсем другое дело! Батюшка его за два года до преставления написал в завещании: «А даст Бог сыну моему великое княжение, ино и аз сына своего благословляю». Покойный великий князь на престол сына своего благословил, а не брата!

Это было убедительно. Но Юрий Дмитриевич предвидел такой поворот и свой ответ заготовил:

– Это, «если даст Бог»… А если не даст? Потому так писал мой брат, что помнил духовную отца нашего, а в ней говорилось: «А отымет Бог сына моего старейшего Василья, а хто будет под тем сын мой, и тому сыну моему стол Васильев, великое княжение». Вот я и есть тот сын, который под Василием был, а других завещаний отец не писал.

Дело запуталось вконец. Улу-Махмет пригласил обе враждующие стороны на перемирие за общим котлом.

Все расселись на ковре, подогнув под себя ноги, брали руками из котла плавающие в жире куски баранины. Выпили хмельной архи, которую ханский виночерпий нацеживал в серебряные пиалы из бурдюка.

Пока ели-пили, обдумывали про себя дальнейший разговор.

Первым возобновил его Улу-Махмет:

– Скажи, канязь Юрий, что ты хочешь на старость лет делать с великим княжением?

Не чуя подвоха, Юрий Дмитриевич простосердечно ответил (эх, если бы некрепкая арха!):

– Четыре сына у меня взрослых, два Димитрия, Иван и Василий, удел же мал, тесно нам. А скоро, глядишь, внуки подрастут.

– Так великий князь тебе может выделить какой-нибудь выморок, Дмитров вон, а Иван твой в монастырь постригся, ему ничего не надо, – живо влез с советом вездесущий Всеволожский.

Но хан не обратил внимания на его слова, вкрадчиво, источая масло из глаз, повернулся опять к Юрию Дмитриевичу:

– А скажи, канязь, почему сразу два у тебя Дмитрия, а Василий один?

И опять не почувствовал края соискатель великого стола:

– В честь своего великого батюшки назвал я их.

– Димитрия Ивановича? Это которого же? Который Мамаю побоище учинил? – уличающе допрашивал хан и с упрёком перевёл вдруг ставший жёстким взгляд на Тегиню: – Так, может, и твой даруга замыслил отцову дерзость продолжать? Он тоже батыр-урус?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю