Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль(изд.1966)"
Автор книги: Н. Кальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
В темноте чуть краснели со всех сторон огоньки. Это шахтеры, усевшись на корточки, ели свой сухой обед, запивая его молоком или дешевым вином из плоских фляжек.
Люди так уставали уже за первые часы работы, что не могли заставить себя добраться до более просторного помещения в галерее и оставались здесь же, в тесной, сдавленной со всех сторон креплениями норе.
В углу, на сваленных кое-как досках, примостились "хозяева" забоя: пожилой горбоносый, с умными, насмешливыми глазами Абель Куссо и его друг Флоден – маленький и костистый. Третьим в неразлучной троице был Стась Ганчевский.
Завидев приближающихся, оба француза принялись махать руками и что-то выкрикивать.
– Что такое? Чего это они? Давай, Данька, узнай! – затеребил товарища Павел.
– Победа! Победа! Ваши русские разбили бошей! Разбили наголову! Взяли в плен их фельдмаршала! Расколошматили целую армию! Браво, браво, русские! – В возбуждении шахтеры встали и принялись изо всех сил хлопать по спине и плечам обоих юношей. – Вот уж теперь-то американцы и англичане возьмутся за ум, откроют второй фронт!
– Что случилось? Что они говорят?! Да переведи же мне! – торопил Павел Даню.
– Говорят, наши дали немцам жизни! Разбили в пух целую армию! – Даня был вне себя. – Абель, Абель, расскажите же толком, где это было! Знаете вы подробности? И вообще, от кого вы это узнали? Можно ли этому верить?
– От кого узнал? – Абель сделал смешную гримасу и вдруг завел тоненьким голосом: – "Ти-ти-ти… Говорит Лондон. Говорит Лондон… Ти-ти-ти… Французы обращаются к французам…"
– Вы слушали лондонское радио? – догадался Даня. – Когда? И разве за это… – Он осекся.
– Верно, малыш, за это немцы грозят всеми карами, – кивнул Флоден. Да люди на это плюют. Как покажут стрелки часов десять двадцать вечера, все прилипают к приемникам…
– Даже анекдот такой ходит, – перебил его Абель. – Кто-то рассказывает: "Знаете, что произошло вчера вечером возле Люксембургского дворца? Было десять двадцать на часах. Какой-то мусульманин убил фашиста, потом вскрыл его и съел его сердце.
– Трижды вранье! – перебивает его другой. – Во-первых, у фашиста нет сердца, во-вторых, мусульмане не едят свинину, а в-третьих, в десять двадцать все слушают английское радио".
Флоден одобрительно засмеялся. Однако Ганчевский заметил нетерпение Дани.
– Послушай, Абель, парням не до анекдотов, – сказал он. – Лучше расскажи, что именно ты слышал вчера вечером.
– Знаешь, я просто не мог дождаться утра, чтоб вам обоим это рассказать. Ваши разбили немцев под Сталинградом. Ты бывал там? Нет? Ну, это все равно. Все равно ты должен радоваться такой победе. А победа потрясающая, небывалая. Еще никто и нигде так не разбивал гитлеровцев. Ваши русские это сделали первые. Честь им и слава!
– Ближе, ближе к делу! – опять заторопил Абеля Флоден.
– Дай же и мне порадоваться, – отмахнулся Абель. – Так вот, армией под Сталинградом командовал один из любимых полководцев Гитлера – маршал Паулюс. И Гитлер приказал ему во что бы то ни стало, любой ценой взять город. Даже чуть ли не накануне пожаловал его званием фельдмаршала. А тут вдруг новоиспеченный фельдмаршал Паулюс взял да и сдался вместе со всем своим штабом и генералитетом советским бойцам. Видно, ваши его там здорово допекли. Радио называет Сталинградскую битву невиданной и небывалой в истории войны.
– Сталинград! – воскликнул Павел. – Сталинград! Я все понял, можешь не переводить, Данька! Их отогнали от Сталинграда, взяли в плен ихнего фельдмаршала, разбили в дым! Ох, как здорово, Данька! Праздник, праздник-то какой! А мы тут сидим, гнием…
– Да, да, ты все верно понял! – радостно отозвался Даня. – Счастье какое! Они забрали фельдмаршала Паулюса со всем его штабом! Абель, постарайтесь вспомнить, может, вы или ваши ребята слышали еще какие-нибудь подробности? – возбужденно обратился он к шахтеру. – Ведь это так важно для нас!
– А для нас, думаешь, не важно, малыш? – Абель опять ударил его по плечу. – Да ведь от продвижения вашей армии зависит и второй фронт, и весь ход войны. Чем скорее ваша армия прогонит немцев, тем скорее освободимся от них и мы, и вся Европа. Мы выуживаем из передач все, что мало-мальски касается советских дел. Не беспокойся, сегодня опять будем слушать радио. Все вам перескажем.
Даня взглянул на него блестящими даже в темноте глазами:
– Абель, вы понимаете, как нам теперь невтерпеж? Нам нужно что-то делать, участвовать в войне! А мы здесь похоронены заживо. Возим вагонетки, изматываемся, тратим нашу жизнь, наши силы – и на что?! – Он скрипнул зубами. – Если вы нам не поможете, мы сами что-нибудь придумаем. Но здесь не останемся!
– Не горячись, мальчик. – Абель успокоительно погладил его по руке. Мы все понимаем. Обещаю, что поговорю о вас с нашими.
Абель уже много раз говорил это таинственное "наши". "Наши сказали", "наши распорядились". И говорил это с таким выражением, что Даня невольно начинал верить в могущество этих невидимых "наших".
Абель между тем о чем-то тихо переговаривался с Флоденом. Тот поманил к себе Даню:
– Послушай, Дени, попроси-ка своего дружка, пусть расскажет, когда и из какого лагеря он бежал. Кажется, он говорил, что бежал трижды?
Даня перевел вопрос Павлу. Тот мгновенно вскипел:
– О черт! Опять допрашивать?! Мало, что ли, было у меня этих дознаний?
– Отвечай им, я тебе после все объясню, – торопливо уговаривал его Даня. – Они хотят знать все точно: даты, названия лагерей, все подробности. Постарайся припомнить.
– Ишь ты, какие любопытные, всё им в подробностях знать нужно! насмешливо бросил Пашка. – Ну да ладно! За то, что носят харчи, так и быть, все скажу, как было. Переведи ты им, что сперва драпанул я из лагеря под городом Резекне. Было это в сентябре сорок первого года. Скитался я по хуторам, голодовал, подмерзать начал и попался тут полицаям. Ну, полицаи меня сдали прежней лагерной команде, а та меня в наказание отослала в Германию, в шталаг под Штетином… Стал я остарбайтером. Оттуда я два раза удирал. В январе сорок второго года, как повезли нас в вагоне на работы, я перемахнул на ходу через борт и повис на руках. Очень страшно было на ходу прыгать. Все-таки я оттолкнулся посильнее и прыгнул. Свалился под откос, ногу ушиб сильно. Так ушиб, что и подняться не могу. Охранники вслед мне стали стрелять из автоматов, но поезд не остановили, думали, что я погиб. А я тем временем отполз в кусты и там схоронился. Конечно, они послали за мной собак и снова меня поймали. Избили до полусмерти, бросили в карцер, а я, как зажили мои рубцы да как выпустили меня из карцера, опять решил: "Уйду, чего бы это мне ни стоило!" Улучил подходящий момент – и давай деру! И все у меня поначалу шло удачно, я уже и до города добрался, да напоролся на лагерного конвойного. Он меня сразу узнал, – наверно, морда у меня приметная, что ли, – и уж после этого меня, как неисправимого, сюда заслали. Считают, отсюда уж не убегу. Только шалишь, и отсюда можно удрать, но на этот раз умненько все организовать… Послушай, Данька, прервал вдруг свой рассказ Павел, – а с чего это им все знать нужно? Что за цель у этих шахтеров?
– После поговорим, – опять бросил Даня и принялся переводить на французский то, о чем рассказал Павел и что он вкратце уже слышал раньше.
– Коммунист? – спросил Абель, подразумевая, очевидно, Павла.
– Комсомолец, – отвечал на этот раз уже сам Павел. Для этого слова переводчика не потребовалось.
Потом Павел сказал удивленно:
– Данька, это почему же они таким вопросом интересуются? Может, и сами они коммунисты?
– Может быть. Очень возможно, – задумчиво проронил Даня.
Шахтеры между тем продолжали "допрос":
– А теперь ты, Дени, расскажи, каким образом тебе доставляли на немецкий военный завод толченое стекло.
И Даня, которого можно было резать на части там, у следователя, и он не вымолвил бы ни слова, здесь, в шахте, с полным доверием рассказал трем шахтерам о том, как ему помогал немецкий рабочий и где и когда передавал стеклянный порошок для того, чтобы выводить из строя немецкие станки.
4. ДРУЗЬЯДаня и сам не понимал, почему он так откровенен с двумя французами и поляком, которых знал едва несколько недель. Но что-то ему говорило, что здесь, в шахте, он нашел настоящих друзей, которые никому и никогда его не выдадут и помогут в беде.
В самом деле, с тех пор как под землей появились два русских паренька, совсем еще зеленые, молодые, замученные голодовкой и фашистскими лагерями, три шахтера взяли их под свое покровительство. Флоден сам воевал с немцами и знал, что такое наци. Стась, как поляк, сочувствовал "братьям". У Абеля на войне пропал без вести сын, ровесник Дани и даже, как уверял шахтер, похожий на него лицом. Это заставляло Абеля особенно заботливо относиться к "маленькому русскому". А уж ради Дани он принимал под свое крыло и Павла, хотя, по правде говоря, Павел ему не очень нравился. "Сам не знаю, что я против него имею, а вот не лежит у меня сердце к этому кудрявому", – признавался он друзьям.
Шахтеры начали с того, что принесли в своих сумках – мюзеттах лишнюю порцию еды для русских ребят. Время было тяжелое, и лишняя порция означала очень много для шахтерской семьи. И Стась, и Абель, и Флоден выслушивали у себя дома немало горьких слов, вроде: "От семьи отрываешь", "Тащишь чужим еду, когда дома свои голодают". Но Абель не мог смотреть без щемящего чувства на впалые щеки Дани, на синие тени под его глазами. "А вдруг и мой Клод где-то в лагере голодает?" – говорил он себе и все подкладывал и подкладывал еду отощавшим русским.
О себе Даня еще в первые дни знакомства рассказал новым друзьям. Шахтерам было известно, что Дени уже около двух лет в неволе, ничего не знает ни о матери и названой сестре, ни об отце, который с самого начала войны ушел добровольцем на фронт и не смог прислать ни одной весточки, потому что Украину очень скоро заняли немцы.
– Чума проклятая! Всю Европу захватили, негодяи! И когда только мир избавится от этой чумы! – с яростью повторял Абель.
– Никогда не избавится, если все люди не возьмутся за оружие, возразил ему как-то Даня. – Я еще там, на заводе в Германии, слышал, что у нас в Союзе, в оккупированных областях, люди ушли в леса, начали партизанскую войну, что почти всюду в русских городах есть подпольные организации. Почему же французы спокойно смотрят на немцев в своих городах, работают на них, выполняют все приказы врагов?! Почему французы не берутся за оружие?
– Гм… Так, по-твоему, мы спокойно наблюдаем, как нацисты здесь хозяйничают? – переспросил Абель. – Ох, милый, сказал бы я тебе словечко…
Больше Абель ничего не прибавил, только выразительно посмотрел на присмиревшего Даню. А Даню в тот миг пронзила внезапная догадка: так ли уж спокойно живут-поживают друзья шахтеры? Нет ли у них второй "специальности" там, наверху, после того как кончается их смена? Зачем им понадобилось расспрашивать его и Павла, узнавать, правду ли они сказали о себе, о побегах из лагерей?
Шахтеры часто говорят между собой о каком-то Шарле: "Шарль приказал", "Шарль направил". И Абеля слушаются не только потому, что Абель здесь старший по возрасту. Нет, и Стась и Флоден беспрекословно ему подчиняются, выполняют все, что он приказывает, а приказывать Абель, как видно, умел: уверенная, спокойная сила исходит от этого большого насмешливого человека. Чувствовалось – Абель прирожденный командир.
Иной раз Дане казалось, что он уже совсем у цели и не сегодня-завтра окончательно убедится, что среди шахтеров есть подпольщики.
Но наступал день, все шло, как всегда: уголь, бесконечные тачки, обеденный перерыв и ленивые фразы, которыми обменивались между собой уставшие люди, и Даня решал: "Нет, все это одна только моя фантазия. Никаких здесь нет подпольщиков. Как любил говорить папа: "Курице просо снится". Всюду я вижу партизан!" Но как узнать наверное, как заслужить доверие шахтеров, доказать, что советские ребята – свои, что никогда не выдадут шахтеров, не проговорятся?
Он пытался, как бы невзначай, задавать Абелю и Стасю "наводящие" вопросы. В ответ оба шахтера только посмеивались – добродушно и непроницаемо.
Но вот однажды (это было уже месяца через три после их знакомства), когда все они, съев свои скудные припасы, сидели в забое и ждали свистка, Абель вдруг обратился к Дане:
– Кажется, ты здесь как-то пожалел нас, сказал, что нет, мол, во Франции таких людей, как у вас в России? Сказал, что русские, как только началась война, пошли в партизаны, в леса, стали бить врага из подполья, а французы, по-твоему, только смотрят спокойненько, как наци всем здесь распоряжаются… Так? Говорил ты это?
– Что-то в этом роде говорил, – покраснел ужасно Даня. – Только ведь это я так, вообще…
Он окончательно запутался. Да и стыдно ему стало, что вот так, походя, он обидел французов. Обидел и весь народ, и вот этих замечательных ребят, которые сидят рядом и смотрят на него серьезно и ласково и делятся с ним и Пашкой последней едой.
Абель оглянулся на шахтеров, которые вдруг, как по команде, уставились на него.
– Должен тебя и твоего дружка успокоить, – промолвил он вполголоса. Мы здесь не только наблюдаем, мы действуем, и действуем, по-моему, довольно успешно. Как вам кажется, ребята, – обратился он к шахтерам, правда неплохо мы работаем?
Никто не отозвался. Абель порылся в нагрудном кармане своего комбинезона и вытащил крохотный листок папиросной бумаги. Осветил этот клочок шахтерской лампочкой.
– Вот здесь сказано, что за последние две недели партизаны нашего департамента пустили под откос три немецких эшелона, уничтожили тринадцать солдат и офицеров. Кроме того, подожгли немецкий склад.
– Партизаны?! – задохнулся Даня. – Значит, я догадался, здесь тоже есть партизаны?
– Есть. И даже, может быть, очень близко, – усмехнулся Абель.
– Абель! – окликнул его Флоден.
Абель покивал ему успокоительно:
– Не беспокойся, я знаю, что делаю. Шарль давно распорядился ввести этих ребят в курс дела, да я сам до поры до времени придерживал. Думаю, теперь самое время.
Негромкий хрипловатый голос Абеля Даня запомнил на всю жизнь. И голос этот и то, что Абель говорил тогда в шахте.
…Это было ровно за год до нападения гитлеровцев на Советский Союз. Тоже июнь, но 1940 года. Франция, испуганная, растерянная, отчаявшаяся, сгрудилась на дорогах.
Густые тучи пыли подымались над толпами, заволакивали солнце, мешали дышать. Самолеты со свастикой пикировали на беженцев и солдат, расстреливали бегущих. Кричали дети, потерявшие родителей, и родители, детей которых раздавили или застрелили у них на глазах. Грохот немецких танков нагонял бегущие толпы. Немцы рвались к Парижу. После шести недель боев французская армия перестала существовать. Солдаты и немногие офицеры бросились на юг. В этом бегстве терялись целые дивизии, никто не знал, где командование, где такая-то военная часть, куда идти. Боевые знамена валялись в пыли. Паника охватила даже самых отважных. На случайных привалах офицеры говорили солдатам: "Мы вами больше не командуем. Все смешалось. Франции больше нет. Армии – тоже. Старайтесь пробраться на юг, там, может быть, вам удастся как-то продержаться или переждать войну". Большинство подалось на юг, но некоторые (это были главным образом коммунисты) решили твердо: "Мы – в Париж". "Безумцы, – говорили им остальные, – ведь это верная гибель! Немцы вот-вот будут в Париже. Может, они уже там". Однако отговорить смельчаков не удалось.
И вот в Париж один за другим проникают те, кто не признает поражения, кто не хочет складывать оружие. В Париже у них есть товарищи, они находят друг друга, устанавливают связи, принимаются за работу. В Париже создан подпольный штаб Сопротивления. Штаб этот поручает верным людям организовать боевые группы. В каждом районе Парижа действует по нескольку таких групп. Гитлеровские ищейки сбиваются с ног, ищут главарей, ищут рядовых членов Сопротивления, а патриоты в глубоком подполье борются, сражаются, готовят врагам гибель. По всей Франции, на юге, на востоке, на западе и здесь, в Па-де-Кале, есть свои группы стрелков-подпольщиков, партизан Франции, – франтиреров или, как их называют сокращенно, ФТП.
Сложнейшая, напряженнейшая, полная тревог и опасностей, отваги и гордости, ненависти к врагам и преданности товарищам жизнь идет в городах и селениях, на фермах, почти в каждом честном доме. Жизнь, несущая фашистам гибель, постепенно подготовляющая их изгнание и свободу порабощенному народу. Изо дня в день за спинами врагов кипит работа. Студенты, врачи, крестьяне, рабочие, даже священники и монахи – все, кто ненавидит фашизм, идут в Сопротивление, помогают бойцам ФТП, становятся подпольщиками.
– А вы, Абель? А вы и ваши товарищи… – перебил вне себя от волнения Даня, – вы… тоже ФТП?
Абель гордо усмехнулся:
– Ха! Это только ты, малыш, мог думать, что мы здесь небо коптим! Слыхал ты о тайном саботаже, о том, что здесь, под землей, тоже можно бороться, вредить врагу? Знаешь, сколько недополучили немцы угля за эти месяцы? Знаешь, как бьются с нами, не понимают, почему так мало угля дают шахты, почему так часты аварии и систематически портятся механизмы, почему в прошлом месяце три шахты простояли несколько дней?
– О-о… понимаю. Понимаю.
У Дани сделалось такое напряженно-радостное лицо, что даже Пашка, безмятежно прикорнувший в углу, внезапно обратил внимание:
– Что это ты, Данька, не в себе будто? Опять случилось что? Чего этот длинный тебе наговорил?
Даня поспешно спросил:
– Могу я рассказать об этом моему товарищу?
Шахтеры кивнули.
Едва услышав о Сопротивлении, Павел подбросил вверх свой шлем и заорал во всю глотку:
– Подпольщики?! Правда?! Ух, шут их задери, здорово как! И коммунисты, говоришь?! Ну, Данька, теперь не теряй времени зря, надо нам с ними договариваться. Пускай они нам помогают. Тикать нам отсюда надо обязательно. Проберемся к своим, а коли не удастся к своим, то хоть в ихний какой-нибудь отряд запишемся. Согласен? Только бы гадов этих фашистских бить!
И в радости он бросился обнимать Абеля и других шахтеров, а те только смеялись и сочувственно кивали двум русским ребятам.
5. ГОТОВЯТСЯЯрко-зеленые куртки, неуклюжие, свисающие штаны, которые то и дело приходится подтягивать и подвертывать. Деревянные крестьянские сабо, натирающие до крови ноги. На куртке и штанах громадные черные буквы «СУ», означающие, что ты из Совьет Унион – Советского Союза, – значит, самый отверженный, преследуемый каждым конвойным, беззащитный перед любым фашистом.
Немцы одевали пленных в старье, оставшееся на военных складах еще со времен первой мировой войны. Так они в наказание обрядили и штрафников.
Даня и Павел давно притерпелись к своему нелепому виду, привыкли и не думали о нем. В лагерях зеркал не было, а если бы и нашлись, ни одному из лагерников не пришло бы в голову смотреться: не до того им было. И вдруг в один из дней, когда русские, по обыкновению, встретились с друзьями шахтерами, те учинили им форменный осмотр.
– Встаньте! Повернитесь! – командовал Абель, освещая поочередно то Даню, то Павла своей лампочкой. – Ох, ну и пугала! Ну-ну, не смущайтесь, прибавил он, заметив, как ошарашены этим осмотром юноши. – Вы же не виноваты. Это свиньи-боши так вас вырядили.
– Нет, в таком виде им нечего и думать бежать. Первый же встречный их задержит и отведет в комендатуру, – сказал Ганчевский.
Флоден насмешливо фыркнул:
– Первый встречный? Значит, и ты выдал бы их немцам?
– Обо мне речи нет. У меня старые счеты с фашистами, – нахмурился Стась. – Я повторяю: пускать их в такой одежде – гиблое дело.
– Послушайте, значит, вы решили что-то сделать, как-то нам помочь? решился спросить Даня.
До этой минуты он стоял, все еще не веря, что разговор идет об их бегстве. Волнение, радость, страх – все в нем смешалось.
Абель только кивнул в ответ. Он был сильно озабочен.
– Придется раздобыть другую одежду, как-то ухитриться пронести ее сюда, в шахту, и здесь переодеть ребят, – сказал он, о чем-то размышляя. Но дело не только в одежде…
– А в чем? Неужто Шарль не разрешает? – возмутился Флоден. – Да что ж он, не понимает, что ли, если мы не вызволим ребят, они вот-вот загнутся! Или ты ему не сказал?
– Не воюй раньше времени, Рауль, – усмехнулся Абель. – И с чего ты взял, что Шарль не разрешает? Он даже настаивает, чтобы мы как можно скорее снарядили ребят. Обсудил со мной всё, все мелочи.
– Они согласились помочь нам бежать, – скороговоркой пересказал Даня Павлу. – Ох, Абель, прошу вас, говорите, что вы там решили?
– Решили отправить вас не позже послезавтрашнего вечера, вернее, ночи, – обратился уже прямо к нему Абель. – Нужно, чтоб это было в нашу смену. Ведь вас приводят к шахтам раньше, чем приходим мы, и уводят уже после того, как мы кончили работу и поднялись на поверхность. Так?
– Так, так, – подтвердил Даня, наскоро переводя Павлу то, что говорил Абель.
– Значит, довели вас до шахты, пересчитали, как стадо, втолкнули в клеть, и до свиданья, до позднего вечера? – продолжал Абель.
– Да-да, именно так, – кивал Даня.
– Вот Шарль и считает: надо, чтобы вы ушли из шахты вместе с нами. Если мы вас переоденем в наше платье, дадим вам лампочки, шлемы, вы, пожалуй, сможете выбраться посреди нашей толкучки незамеченными.
– Правильно! Здорово придумано! – одобрил Павел. – Наверняка пройдем.
– А дальше как? – спросил Ганчевский. – Куда и как пойдут ребята?
– Дальше мы дадим им адреса наших людей, раздобудем для них карту. Компас у меня есть, – продолжал Абель. – Надо дать адреса таких людей, у которых они могли бы укрыться, если их будут преследовать или если они попадутся на глаза бошам по дороге. Всем известно: кордоны стоят не только на шоссе, но часто и на проселках. Наткнешься на такой кордон – пиши пропало. А в Аррасе, Сен-Кантене и других городах побольше – всюду немецкие комендатуры и гестапо… Шарль советует все это заранее хорошенько продумать, чтоб не подвести ребят. Ведь они штрафники. Если попадутся теперь – им гроб!
Флоден длинно и мучительно закашлялся – уголь так забил ему горло, что мешал говорить.
– Ребятам надо подаваться туда, где нет бошей, в неоккупированную зону, – прохрипел он наконец. – Мой совет тебе, Дени, пробираться быстрее к границе Швейцарии. Удастся вам перейти границу, – вы спасены. Сможете там отсидеться до конца войны.
– Да что вы говорите, Флоден! – возмутился Даня. – Разве мы для того бежим, чтобы где-то отсиживаться, пережидать войну? Наоборот, мы хотим как можно скорее попасть туда, где воюют. Мы хотим сражаться. Разве вы думаете, что мы меньше вас ненавидим фашизм?!
Он повернулся к Павлу:
– Понимаешь, Флоден предлагает, чтоб мы бежали в Швейцарию и там отсиживались до окончания войны!
– Пускай он такие свои идейки бросит, – сердито сказал Павел. – За кого он нас принимает, в конце концов? Что мы, дезертиры, что ли?!
Флоден засмеялся, увидев сердитые лица ребят: он и без перевода все понял.
– У, какие храбрые утята! – Он явно подтрунивал над двумя пареньками. – Ты слышишь, Абель, они непременно хотят воевать. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что одобряю ребят, – отозвался Абель. – Вот я кое-что принес вам обоим.
Он вынул из внутреннего кармана комбинезона листок бумаги. Бумага была потрепанная, сильно потертая на сгибах, как будто ее много раз развертывали и читали. А может, носили глубоко запрятанной под рубашкой…
Но все это пришло в голову Дане много позже. А в тот миг, в штольне, он увидел под светом шахтерской лампочки расплывшийся фиолетовый карандаш, и по глазам ему ударили давно не виденные русские буквы.
Павел с любопытством глянул через Данино плечо.
– Что за листочки? Ба, гляди, по-нашему написано! Дай-ка сюда!
Он выдернул листок из рук Дани. Медленно, запинаясь, с трудом разбирая расплывшиеся буквы, он прочел:
– "Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я одновременно обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на чьей земле я защищаю интересы своей Родины. Всеми силами я буду поддерживать моих братьев-французов в борьбе против нашего общего врага – немецких оккупантов". Все. – Павел поднял голову. – Ни подписи, ни числа нет. Что это такое, Данька, как ты думаешь? И кто это писал?
– По-моему, что-то вроде присяги, – неуверенно сказал Даня. Он обратился к шахтеру: – Где вы это взяли, Абель? И что это такое?
– Неужто не догадался? – Абель посмотрел на "маленького русского". Таких, как вы, немало сейчас у нас во Франции. Вот ваши люди и дают такое обещание, когда вступают в отряды франтиреров.
– Как, значит… – начал Даня. – Значит…
– Да, есть у нас ваши люди, – кивнул Абель. – Сам я, правда, с ними не встречался, но знаю, что они сражаются вместе с нашими. Кажется, Шарль встречал многих русских.
– Так ваш Шарль может… – Даня запнулся.
– Шарль считает, что вам надо пробираться в Париж, – решительно прервал его Абель. – Там есть нужные люди, вам помогут с ними связаться. В Париже вы получите указания и сможете войти в одну из групп.
– В Париж? – переспросил невольно Даня. – Неужто идти в Париж?
– Да. А теперь за дело! – И Абель опять вытащил что-то из внутреннего кармана своего бездонного комбинезона. На этот раз это была небольшая карта. – Благодарите Флодена, это он уломал сынишку отдать вам свою карту с календариком.
Флоден засмеялся:
– Ну, моего Пьера уговаривать не пришлось. Как только я напустил на себя таинственный вид и сказал, что мне нужна карта для двух русских товарищей, он сейчас же отдал ее мне.
Пять голов склонилось над картой. Черный палец Абеля медленно передвигался по красным и зеленым квадратам, и за ним внимательно следили четыре пары глаз. Абель немного нервничал: надо было объяснить ребятам все как можно подробнее и понятнее, а до конца смены оставалось около часа. К тому же с минуты на минуту мог появиться кто-нибудь из начальства.
– Выйдете отсюда боковыми улицами на южную дорогу. – Глухой голос Абеля стал еще глуше. – Компас я вам дам. Держитесь лесов и кустарников, а приблизитесь к городам, пробирайтесь окраинами или старайтесь их обойти. Главных магистралей избегайте, сельские проселки куда надежнее. Дорога ваша, я вам уже показал, идет на Аррас, Боме, Бапом. Оттуда двинетесь на Перонн, Сен-Кантен, Лаон.
– В Аррасе и Перонне и вообще во всех городках покрупнее непременно есть немецкие комендатуры и гестапо, – вмешался Флоден. – Там, если попадетесь, крышка!
– Да перестань ты пугать парней заранее! – досадливо кинул Стась.
– Я и не пугаю, а только предупреждаю.
– И предупреждать не надо. Дени сам все отлично понимает, а Поль так и вовсе тертый парень.
Абель сделал им знак замолчать.
– После Перонна пойдете по каналу Сомма – Уаза. Увидите местечко, где нет стражи, там и перейдете канал.
Флоден опять не выдержал:
– Легко сказать – найдете местечко! Я ездил на праздники к родственникам жены в Сен-Кантен, так там бошей, как блох, всюду понасыпано.
– Что ж, значит, им оставаться здесь? – подал насмешливый голос Стась.
– Говорю просто, чтоб знали.
– К югу от Сен-Кантена увидите громадное кладбище, – продолжал Абель. – Там похоронены те, кто погиб в первую мировую войну. Сейчас оно, говорят, совсем заброшено; некоторые наши смогли там передохнуть, провести ночь, даже, может, и не одну. Сами увидите, по обстановке. Дальше пойдете по тем адресам, которые вам дадут Стась и Флоден.
– Многое придется запомнить наизусть, – сказал Флоден. – Если вас схватят, при вас не должно быть ни одной сомнительной бумажки!
– Давайте я заучу, – тотчас вызвался Даня. – Память у меня была довольно приличная. Не знаю, как сейчас. Говорят, от голодовки она слабеет, – прибавил он неуверенно.
Павел затеребил его:
– Что он говорит? Что ты ему ответил?
Даня перевел.
– Ага, давай запоминай ты, – согласился Павел. – У меня эти французские названия в голове не держатся.
Стась вытащил из кармана блузы бумажку.
– Держи! – Он протянул бумажку Дане. – Туй вшицко свое людыны. Учь, учь! – И по-французски: – Даем вам три адреса на первый случай. Это всё верные люди, можете не опасаться. Поляки и французы. Они вам помогут и переправят дальше. Будут передавать, как по цепочке.
Даня кивнул, не отвечая. Он в эту минуту повторял про себя адреса. Повторял, как когда-то в школе. Три раза, четыре, пять раз. Ага, кажется, теперь крепко сидят в памяти.
Разбуди ночью – и то повторит без ошибки. Он вернул бумажку Стасю и еще раз вслух повторил адреса.
Стась кивнул: всё правильно. Он с невольным сожалением посмотрел на обоих русских:
– Значит, сегодня последний день. Славные вы ребята, честное слово, жаль мне расставаться с вами…
Абель повел своим крючковатым носом. Он о чем-то думал.
– Послушай, Дени, а может, вам все-таки уходить врозь? – спросил он вдруг, поглядывая то на Даню, то на Павла. – Все-таки меньше риска. И потом, уверен ты в своем дружке? Помни, Дени, в такой путь надо выбирать верных товарищей.
Даня вступился за приятеля:
– Вы ошибаетесь, Абель. Павел совсем не плохой парень. И очень смелый.
Он повернулся к Павлу:
– Абель советует нам бежать поодиночке.
– Нет, нет, мы вместе, мы только вместе! – замахал руками Павел. Вместе куда сподручнее. Скажи ему: в случае чего будем друг за друга стоять.
– Мы решили идти вместе, – твердо сказал Даня.
Абель пожал плечами:
– Ну, дело ваше. Я не возражаю. Тогда до завтра. А завтра… – Он помедлил. – Завтра – в путь.
