Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль(изд.1966)"
Автор книги: Н. Кальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Из Парижа вернулись взволнованные Фабьен и Арлетт.
– Ваша "адская машина" подняла на ноги всех бошей и полицию. Вчера, оказывается, обнаружили одну такую штуку на крыше медицинского факультета. Теперь обшаривают все высокие здания, хотят найти другие. Подняты на ноги шпики. Кажется, боши обещали вознаграждение за поимку изобретателей машины. На Бульмише арестовали старика, который, по слепоте, никак не мог прочитать листовку и держал ее на самом виду, в руках. Словом, Гюстав велел на некоторое время прекратить ваши вылазки. Пускай полиция немного успокоится. Гюстав считает, что продолжать сейчас было бы опасно для всех нас.
Даня и Павел понурились: только что они вышли "в свет", занялись настоящим делом, и вот надо все бросать. Все прошлые дни они были счастливы: еще бы, риск, опасность этой работы, дерзкие вылазки на самые высокие здания – универмаг "О прентан", универмаг "Отель де Виль", крыша Центрального рынка, дом на бульваре Сен-Мишель, наконец, лихое "восхождение" на крышу медицинского факультета… И вдруг все кончено! Что ж, опять сидеть в подвале?
Андре – тот бушевал:
– Уж этот Гюстав! Он так осторожен, что это уже смахивает на трусость!
– Замолчи, молокосос! – прикрикнул на сына Жан-Пьер. – Ты что, умнее всех хочешь быть? Какой смельчак выискался! Рисковать своей шкурой – тут не надо большого ума! Изволь-ка подчиняться дисциплине, а то тебе ничего больше не станут поручать. Если Гюстав приказал, – значит, так тому и быть! Надо выполнять, не рассуждая, как в армии. Ты ведь тоже солдат Сопротивления.
Андре притих. Между тем Фабьен развязывала мешочек, который был глубоко запрятан в кармане ее широкой юбки.
– Вот, Гюстав прислал кое-что для вас! – сказала она приунывшим Дане и Павлу. – Он сказал, что это письмо написал один очень храбрый русский военный. Кажется, этот русский бежал из тюрьмы где-то в районе Арраса.
– Русское письмо!
Павел начал читать вслух:
– "Дорогие товарищи коммунисты, партизаны! Хочу рассказать вам об одном случае, который произошел со мной после выполнения боевой задачи партизанской группой.
Продвигаясь с товарищами через большую шоссейную дорогу, мы набрели на семь фашистских бандитов. Один фашист крикнул: "Стой!" Выстрелами товарища Кондратюка Степы три фашиста были убиты, остальные в панике разбежались. После этого мне пришлось возвратиться назад, забрать остальных товарищей, передвинуться в другое место и остановиться там на ночлег. Фашисты на рассвете окружили квартал. Нас было трое, вооружены мы были одним автоматом и одним пистолетом. Я скомандовал к бою и открыл огонь из автомата. Несколько фашистов свалились на землю, остальные разбежались.
Последним патроном я подстрелил еще одну гитлеровскую собаку и в эту минуту был ранен фашистской пулей.
Я решил вырваться от фашистов. При перебежке в другое место фашисты открыли огонь по мне, и я снова был ранен. Фашисты стреляли со всех концов, я, не обращая внимания ни на что, вскочил в один дом и очутился на крыше. Гитлеровские бандиты искали меня, но не нашли. Только благодаря одной "хорошей" женщине, которая фашистам указала на меня, фашисты моментально открыли огонь, и я снова получил три пули и свалился с крыши. Бандиты боялись ко мне подходить, подъехали автомашиной, наставили на меня автоматы и бросили меня в машину.
Затащили меня в фашистский военный госпиталь "на лечение", рассмотрели меня через рентген и очень были рады, что у меня остались пули в ноге, руке и плечах. После этого отнесли меня на четвертый этаж, положили за решетку да еще приковали к койке; кроме того, возле двери поставили одного своего бандита. Не прошло и десяти минут, как начальник гестапо с другими собаками пришли "лечить" меня. Собаки прекрасно меня знали по материалам, которые были им поданы после моего побега из лагеря, и задали мне такие вопросы: "Коммунист, специально присланный для коммунистической работы?" Я отвечал: "Да, коммунист, присланный для работы". Второй вопрос был задан: "Террорист?" Я ответил: "Нет, я советский патриот". За это я получил больше пятидесяти железных "пилюль", а позже трудно сосчитать, сколько я получил таких "пилюль", потому что я им ничего больше не сказал. Хотя они прекрасно знали про мою коммунистическую и партизанскую работу.
Ночью я разломал фашистский замок, но не удалось разломать решетки в окне, и на другой день снова пришли собаки катувать меня, еще больше получил я "пилюль" за то, что разломал замок.
Ночью меня привезли в тюрьму, назвали меня русским бандитом и бросили в камеру номер один. Камера представляла собой два метра длины, полтора метра ширины. В маленьком окошке больше железа, чем стекла. В камере было немного соломы, одеяло, наверное, с прошлого столетия, кроме того, полметра сора и несколько миллионов вшей и один фашистский бандит возле железных дверей.
Просидел я седьмую ночь, ночи были тихие, и хорошо было слышно, как вскрикивали люди и гремели выстрелы. Надежды на побег из тюрьмы никакой не было: кроме проклятой камеры, тюрьма была обнесена двумя мурами семь-восемь метров высоты да еще фашисты с собаками минута в минуту кругом ходят.
По словам старшего гестапо, жить мне всего осталось два дня. Я решил погибнуть в схватке с фашистами. Итак, ночью мне удалось вытащить гвоздь из окна длиной семь – девять сантиметров. При помощи гвоздя я расковал себе здоровую руку и после того лежал и кричал фашисту, который стоял возле дверей, чтобы он мне дал воды. Он не обращал внимания. Раны загноились и очень болели. Я бросался и кричал все: "Дай воды!" Фашистская морда раздобрилась и зашла ко мне в камеру. Собака метра два высоты, да еще кинжал на боку. Он поинтересовался моей раной на ноге и пригнулся посмотреть. Я моментально гвоздем ударил бандита в голову, закрыл ему рот, его кинжалом я перерезал ему глотку и моментально его положил на свое место и накрыл одеялом, после того закрыл дверь на ключ и перешел в другую камеру. Другие фашистские собаки смотрели через щель моей камеры и всё думали, что русский бандит спит, а я гвоздем и кинжалом уже продолбил себе в стене щель для побега.
Вопрос с камерой был решен. Второй вопрос был форсировать два высоких мура. Где та сила и воля брались, не могу представить себе, но за две-три минуты я оторвал железо, загнул крючок, порвал рубаху, кальсоны, одеяло, посвязал все это, и вот был инструмент готов. Начал я вылезать из камеры, щель была узкая и длинная. Вся кожа на мне была ободрана, кровь лила со всего. Я моментально забросил крючок на первый мур и очутился наверху. Внизу я заметил трех фашистов с собаками. Я притаился на муре и ждал, когда фашисты зайдут за угол. Ночь была холодная, я в трусах спустился с первого мура и забросил крючок на другой и моментально очутился на другом муре. Когда я спускался с другого мура, у меня случилась авария: одеяло оборвалось, и мне пришлось метров шесть-семь лететь донизу. Если бы я попал на камень, так убился бы, а так "большое спасибо" гитлеровским убийцам, подставили под меня яму метров сто двадцать ширины и метров сто длины с расстрелянными безвинными людьми… Мне сразу стало понятно, что были за крики и выстрелы каждой ночью, и я видел, что места для меня тоже хватало там.
Я помыслил слова погибшим товарищам, пролез еще возле одного фашиста, который стоял на посту, и двинулся в незнакомую местность. По пути принимал все виды маскировки, потому что не был похож на человека, и фашистские собаки шныряли за мною. За полтора дня я добрался до своих. Сколько было радости, какая забота обо мне французских товарищей! Моментально я был направлен в госпиталь и оперирован. Я был всем доволен, только тем нет, что не мог сразу же начать работу, не мог гитлеровцам отомстить за товарища, который героически погиб в борьбе с бандитами, за те издевательства, которые они проделывали на нашей Родине и которые они проделывают здесь". Подписано "Василий". – Павел перевел дух и, потрясенный, взглянул на Даню. – Ну, что ты об этом скажешь, Данька?
– Да это же чистый украинец писал! – воскликнул Даня. – И слова украинские: "муры" – это стены, "катувать" – по-украински "пытать". Да и все обороты украинские. Может, этот Василий из наших мест? Чувствуется, что его ридна мова, родной язык, – украинский.
– Да я вовсе не о том спрашиваю! – нетерпеливо прервал его Павел. Что мне за дело, украинец он или русский, грузин или чуваш… Парень-то какой мировой! Орел! Ведь это понимать надо! Я тоже бегал из карцера, из лагерей, знаю, с чем это едят, но это такого класса герой! С таким командиром ничего в жизни не страшно! И что это за Василий такой? Разыскать его надо, чего бы это нам ни стоило! Давай, Данька, а?
Но Даня и сам уже тормошил Фабьен, забрасывал ее вопросами: что она знает об авторе письма, откуда Гюстав получил письмо? Где можно увидеть этого таинственного "товарища Василя"?
– Кажется, он лейтенант Красной Армии и сейчас сражается снова в партизанском отряде, – отвечала Фабьен. – Гюстав знал, что вы оба будете расспрашивать, но ему самому ничего больше не известно. Известно только, что письмо это привез тоже ваш, русский.
– Русский?!
– Да. И Гюстав сказал, чтоб вы оба завтра в шесть вечера пришли в сад Тюильри. Там, на третьей скамейке слева от круглого фонтана, вас будет ждать человек. На нем будет серая куртка и серый с синими полосами шарф. Дени должен подойти к нему и спросить: "Простите, мсье, не знаете ли, как пройти на площадь Шатле?" Человек этот должен ответить: "Мсье, я сам приехал с севера и в Париже впервые". Ну-ка, Дени, повтори, – потребовала Фабьен.
– Ох, Фабьен, что же вы до сих пор молчали? – застонал Даня. – Ведь мы так давно ждем этого свидания!
– Так я же и передаю то, что велел Гюстав, – невозмутимо отозвалась Фабьен. – Дени, ты должен заучить все слово в слово. Это пароль.
Даня послушно повторил все, что он должен сказать незнакомцу в серой куртке и полосатом серо-синем шарфе.
– Я должен сказать это по-русски?
– Да нет же, по-французски.
– Но зачем же, если этот человек, как вы говорите, русский? И кто он такой? – продолжал спрашивать Даня.
Фабьен пожала плечами.
– Мне это неизвестно. Знают те, кто его послал.
Вмешался взволнованный Павел:
– Ну как же ты, Данька, до сих пор не можешь понять? Ведь это сам Василий и есть! Да-да, тот, который прислал письмо! Наверно, для того и писал, чтоб мы заранее знали, с кем дело будем иметь!
Даня покачал головой:
– Сомневаюсь. Василий пишет, что его встретили французские товарищи, партизаны. Если он сейчас на свободе, то, наверно, сражается в партизанском отряде.
– Ничего подобного. Он наверняка здесь, в Париже! – стоял на своем Павел.
Однако спорить об этом было бесполезно: никто из них не знал наверное, где находится автор письма – герой и смельчак Василь. Надо было запастись терпением до завтрашнего дня.
7. ЧЕЛОВЕК В ПОЛОСАТОМ ШАРФЕВот он, пустынный двор Лувра, по которому со скучающим видом слоняются несколько немецких солдат. Вот они, запущенные коврики газонов (их теперь некому стричь и выпалывать), вот он, широко разлегшийся просторный вход в Тюильри. Вечернее солнце чуть тронуло желтым кроны деревьев, лимонным окрасило воды Сены и мост Руайяль. На дорожках выстроились детские колясочки, в которых спали не знающие ни о войне, ни о фашистах, ни об опасностях счастливые младенцы. Сквозь арку Карусель, как сквозь оптический прицел, насквозь проглядывалась перспектива Конкорд с обелиском, ровный пробор Елисейских полей и там, далеко, Триумфальная арка, все еще освещенная солнцем. Ворота входили в ворота, арка – в арку, точно на крокетной площадке. Старухи в черном, похожие на ворон, сидели на скамейках. Одни вязали, другие смотрели вдаль выцветшими глазами.
Андре, проводивший на всякий случай двух друзей до луврского двора, напряженно вытягивал шею. Даня и Павел вошли в сад. Медленно, точно прогуливаясь, идут по главной аллее. Издали у них вид студентов, вырвавшихся с лекций, чтобы побродить вольными пташками по летнему Парижу. Вон, вон Дени даже беспечно размахивает книжками! Ага, замедлили шаги. Всматриваются. Кто-то, кого не видит Андре, сидит на скамейке. Так и есть, третья от фонтана.
На третьей левой скамейке сидел совсем еще молодой широкоплечий человек, которого Даня и Павел могли бы счесть своим ровесником, если бы не седые виски. Он читал книгу, и друзьям был виден его четко обозначенный профиль и широкие темные брови. Глаз еще не было видно, но Даня уже при первом взгляде на него совершенно уверился, что он русский. Рядом с ним на скамейке никого не было.
– Простите, мсье, не знаете ли, как пройти на площадь Шатле?
Человек вскинул глаза – они были светлые, с голубизной.
– Увы, мсье, я сам приехал с севера и в Париже впервые.
"Никакого акцента. Говорит, как француз", – успел отметить про себя Даня и в тот же миг увидел все лицо человека – чисто выбритое, даже до блеска на скулах, очень бледное, с усталым и хмурым взглядом.
Он в свою очередь, не улыбаясь и даже не стараясь казаться приветливым, оглядел обоих ребят.
– Давайте уходить отсюда, – сказал он уже по-русски, чуть-чуть окая, и эти первые его слова, услышанные ребятами, радостно их поразили. (Русская речь! Русское оканье! Как давно они этого не слышали!) – Мне вон те двое фрицев не нравятся. Сюда уставились, глаз не сводят. Пройдемте в глубь сада, там устроимся – поговорим.
Они тем же медленным, прогулочным шагом двинулись по главной аллее по направлению к Конкорд. Даня на всякий случай несколько раз оглядывался не идут ли солдаты. Нет, никто их не преследовал. Уселись на боковую скамейку под темнолистым густым каштаном.
– Здесь, в центре, меньше рискуешь попасться шпионам, – сказал русский. – Ну, а теперь, ребята, давайте знакомиться. – Он протянул руку. – Я с Волги, из Куйбышева. Капитан Красной Армии. Коммунист. До войны был студентом пединститута, на третьем курсе. В Париж прислан действительно с севера Франции организацией советских военнопленных. Зовут меня Сергей.
– Как – Сергей! – вырвалось у Пашки. – Почему Сергей? Разве не Василий?
– Василий? – удивился в свою очередь тот, кто назвался Сергеем. Почему именно Василий? – Внезапно он понял: – А, теперь все ясно: вы прочитали письмо Василя Порика, нашего героя лейтенанта, и думали, что он сам сюда приехал за вами, так? Нет, ребята, придется вас разочаровать: Василь Порик далеко отсюда, он уже опять сражается в партизанском отряде и приехать сюда не может…
– Вот видишь, Пашка, я тебе говорил! – не выдержал Даня. Он обратился к Сергею: – Вы сказали – его фамилия Порик? Он украинец? Полтавчанин?
– Украинец, но не полтавчанин, а, кажется, откуда-то из-под Винницы, – отвечал Сергей. – Совсем еще мальчик, но воля и смелость удивительные!
– Эх, повидать бы его! – вырвалось у Павла.
– А можно еще вопрос? – продолжал Даня.
– Хоть сто.
– Вот вы, товарищ Сергей, сказали, что вас послала сюда организация советских военнопленных. Что это за организация, кто в нее входит, чего она добивается?
Сергей кивнул:
– Нужный вопрос. Правильный. Имеете право это знать. Так вот, ребята, вам, наверно, известно, что человек, которого вы зовете Гюстав (это его подпольная кличка), – член компартии Франции. Компартия поручила ему вести работу среди советских людей, которые очутились здесь, во Франции. Скоро, наверно, будет создан Центральный Комитет советских военнопленных, куда войдут самые энергичные и отважные наши люди. Это будет нечто вроде штаба, который станет формировать здесь советские партизанские отряды и руководить их боевыми делами. Уже сейчас мы стараемся организовать во всех лагерях подпольные комитеты, руководить саботажем на шахтах, в рудниках и на военных заводах немцев. Еще скажу вам, ребята, что задумана у нас подпольная газета "Советский патриот".
Даня и Павел переглянулись.
– Ничего этого мы не знали, – угрюмо начал Павел. – Нас, покуда мы укрывались в подвале, дочка нашего хозяина приняла за крыс. Видно, крысы мы и есть. Наши люди вон какие дела заворачивают, а мы сидим здесь, как глухонемые какие, занимаемся всякими мелочами. Разве это дело?!
– Да, да, мы вас просим, товарищ Сергей, мы вас очень просим, помогите нам пробраться в какой-нибудь партизанский отряд. – Даня говорил "просим", но звучало оно, как "требуем". – Мы так больше не можем! Дайте нам оружие, мы хотим стать солдатами, сражаться…
Сергей знаком остановил его.
– Погодите, ребята, не горячитесь прежде времени, – сказал он успокоительно. – О вас уже знают в организации, о вас помнят, можете не беспокоиться. Когда будет нужно, вам дадут команду. Сейчас вы нужнее здесь, в Париже. Гюстав очень хвалит вас обоих. Говорит, вы инициативные и смелые ребята. И ему, да и мне показалось очень ловкой ваша выдумка с "адской машиной". Это помогает нам оберегать людей от ненужного риска. Я уже рекомендовал этот способ товарищам у нас на севере и в некоторых других департаментах. Возможно, вам придется поехать куда-нибудь с этой вашей машинкой, показать товарищам, как ее устанавливать, где. У вас уже есть опыт. И помните, ребята, Париж сейчас – тоже фронт. И сражения здесь, в подполье, не менее важны, чем в лесах.
Он посмотрел на большие старомодные часы у запястья.
– Мне скоро уходить. Я о вас обоих уже знаю от товарищей. Но хочу все же услышать от вас самих, кто вы такие, как сюда попали. Знаю, что в Красной Армии не были, слишком для этого молоды…
И в центре Парижа, в саду Тюильри, пахнущем травой, летней пылью, нагретым за день песком, два русских комсомольца начали выкладывать первому на чужбине земляку всю сложную и тяжкую историю своего "угона" из Советского Союза, каторжной работы у фашистов, неволи, бегства и, наконец, подполья здесь, в Париже.
Сергей слушал молча, иногда знаком останавливал, задавал беглый и, казалось, несущественный вопрос, но каждый раз оказывалось, что именно этот вопрос помогал выяснить что-то важное в рассказе ребят. Все это время он не переставал наблюдать за садовыми дорожками и однажды прервал Пашку, который как раз описывал свой побег из лагеря (кажется, третий), чтобы предложить перейти подальше, на другую скамейку: здесь они сидят уже давно, на них могли обратить внимание. Они пересели подальше, в тень другого каштана.
Сергей вынул из кармана черную прокуренную трубочку, тщательно выскреб из карманов крошки табака, набил ее, раскурил.
– А вы не курите, ребята? Нет? Видно, не воевали вы под Москвой в сорокаградусный мороз, когда трубка согревала сердце. – Он улыбнулся, показал широкие крепкие зубы и как-то сразу подомашнел; что-то в нем развязалось, он стал уже не строгим экзаменатором, а товарищем. – Меня там, близ Москвы, под Ржевом, и подшибли. Трое суток не приходил в себя, а потом очнулся уже у них…
– Бежали? – быстро спросил Павел.
Сергей кивнул.
– Само собой. Только и до этого и после немало было всего. Когда-нибудь, когда будет время, расскажу.
– Когда придет победа? – немного насмешливо спросил Павел.
Сергей зорко глянул на него:
– А ты что, Павел, не веришь в нашу победу?
– Почем я знаю, – пожал плечами Павел. – По лондонскому радио Келлер слушал сводки. Сводки победные, а фрицы остаются хозяевами. Вон сколько они по всему миру земель захватили.
– Победа и от тебя зависит, и от меня, и от Данилы, – невозмутимо сказал Сергей. – Тут твой скептицизм, твоя усмешечка, Павел, не у места. Да ты знаешь ли, сколько мы сейчас подбили и подожгли немецких самолетов, какую силу фашистов уничтожили у Ржева и Вязьмы весной, когда они вознамерились снова наступать на Москву? Вы здесь оторваны, вы многого не знаете, я понимаю, а наши вот сейчас, в эти дни, когда мы с вами говорим, бьются под Курском, побеждают фашистов, гонят их… А знаете ли вы, сколько наших людей сражаются во всем мире и даже здесь, во Франции? Вот погодите, через месяц-два здесь так все накалится, такое подымется, что оккупантам жизни не будет. Наши, русские, и здесь себя покажут!
– Мы еще никого из русских не видели. Вы первый, – поспешно вставил Даня. – Мы так хотим встретиться с нашими!
– Встретитесь, скоро встретитесь, – пообещал Сергей. – Только помните, ребята, что здесь, во Франции, русские бывают всякие. Не попадитесь…
И тут впервые в жизни Даня и Павел услышали о советском генерале Власове и его предательстве. Власов в разгар войны передался Гитлеру и обманом привел в стан врагов своих бойцов. Бойцы верили генералу и пошли за ним, не подозревая о предательстве.
– Как! Наши, советские люди?! – ахнул Даня.
– Наши. Советские, – кивнул Сергей. – Теперь у них выхода нет, они и подбивают других, честных людей, чтобы поступали, как они, работали и воевали на Гитлера. Пугают наших людей: за то, что военные попали в плен, их, мол, на родине будут преследовать… Зато многие из тех, кого мы в Союзе звали беляками и белоэмигрантами, вдруг сейчас почувствовали себя по-настоящему русскими, вошли в Сопротивление и помогают всем, чем могут, сражаться с фашизмом.
– Белоэмигранты?! – опять ахнул Даня. – Да ведь это же все бывшие помещики, аристократы, разные князья, которые ненавидели Советскую власть! Мне отец рассказывал, как они драпали за границу.
– Это не совсем так. Среди них были не одни аристократы. Были и честные работяги, которые просто поддались панике, – покачал головой Сергей. – Теперь многие из них стали настоящими патриотами, прячут у себя бежавших наших бойцов, отдают им последнее, чтобы только приобщиться к Родине. – Сергей еще раз посмотрел на часы. – Ну, мне пора. Слушай мою команду, ребята! Держаться с большой осторожностью, зря не рисковать ни собой, ни другими. Работать по указаниям Гюстава тройками. В тройку связными входят, кроме вас двоих, сынишка Келлера, или его жена, или Николь Лавинь. Бывать в книжной лавке у площади Этуаль как можно реже, чтоб не навлечь подозрения. Без разрешения Гюстава самим ничего не предпринимать. С листовками и вашей "адской машиной" сейчас переждите. Я дам сигнал, когда можно будет возобновить работу. Связь со мной будете держать тоже через Гюстава.
Он посмотрел на ребят, увидел, как погрустнели у обоих глаза: сейчас, сию минуту уйдет от них свой человек, часть Родины, часть их далекой жизни. Сергей понял, дружески потрепал Даню по плечу:
– Не унывать! Скоро увидимся.
