Текст книги "Книжная лавка близ площади Этуаль(изд.1966)"
Автор книги: Н. Кальма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
В Орли взорван поезд, груженный военным оборудованием фашистов. На двадцать четыре часа прекращено все движение по линии.
На авеню Симон Боливар подожжен немецкий гараж. Девять грузовиков выведены из строя. На вокзале Батиньоль разбит целый состав, сформированный для отправки в Германию.
Немецкий офицерский дом отдыха подожжен бутылкой с зажигательной смесью.
В фашистские офицерские рестораны на улице Каир, на улице Лафайетт, в кафе на бульваре Гаусманн, в морское министерство на площади Конкорд, в военный комиссариат в Нейи брошены бомбы. Множество убитых и раненых нацистов.
Возле метро Дюплекс в грузовик, полный неприятельских солдат, брошена граната. В тот же день гранаты были брошены и в колонну гитлеровцев, проходивших мимо Военной школы. Американский бар на площади Этуаль, предоставленный офицерам вермахта, был атакован франтирерами: гранаты летели прямо в окна.
Рано утром 7 мая 1943 года в парижском пригороде были взорваны столбы линии высокого напряжения. Множество заводов из тех, что работали на оккупантов, стали. Были потеряны тысячи рабочих часов. Фашисты бушевали, они бросили все силы на поимку "диверсантов", но франтиреры остались неуловимыми.
10 мая партизанский командир, известный под именем "полковника Жиля", напал у Одеона на группу эсэсовцев. Эсэсовцев забросали гранатами.
22 мая на бульваре Линне атакована немецкая машина. У фашистов множество потерь. Партизаны благополучно ускользнули.
5 июня на Итальянском бульваре, в самом центре Парижа, днем, у кафе, полного народа, убит полковник-гитлеровец. Франтирерам удалось скрыться.
15 июня перед вечером, тоже в центре Парижа, у церкви д'Отейль, франтиреры атаковали машину военных моряков и офицеров. При атаке уничтожено тридцать вражеских моряков.
29 сентября на улице Петрарки в машине был убит вице-президент комендатуры Парижа штандартенфюрер войск СС Юлиус Рейтер.
И опять в самые отдаленные районы Франции, за колючую проволоку лагерей, за решетки и стены тюрем летит весть: "В Париже снята большая шишка".
День за днем, час за часом заполняются страницы боевого дневника. За каждой строчкой – отвага, долгая, продуманная подготовка, воля, ненависть к фашизму, любовь к родине.
Тайная армия растет. В Париже действуют люди Лароша, Карро, Мисака Манушяна, Шарля Тийона, Ролле Танги, Ивана Трояна, Василия Таскина, Георгия Шибанова. Уже прославлен своими легендарными подвигами бывший булочник коммунист Пьер Жорж, ставший партизанским полковником Фабьеном. Все они в Сопротивлении, все – бойцы подпольной армии. И еще есть в Париже книжная лавка близ площади Этуаль и в ней – две девушки…
11. ТРЕВОЖНЫЕ НОЧИСреди ночи Жан-Пьер разбудил крепко уснувшую Фабьен.
– Послушай-ка, там, в подвале, какой-то шум… Или, может, мне кажется? Ведь я выпил на ночь этой твоей бурды, которую ты называешь кофе…
– Нет, не кажется, – прислушалась Фабьен. – В самом деле там ужасно шумят.
Проснулся и Андре на своей верхотуре. Спрыгнул, стал натягивать штаны.
– А вдруг боши? С обыском! Слышно много голосов!
– Наверно, это радио, – подала сонный голос Арлетт.
– Какое радио? У нас нет никакого радио. Ты что, бредишь?
– Ничуть. Вечером Филипп Греа дал мне для наших приемник. Он сам собирал больше месяца. Принимает Лондон и даже, кажется, дальше… Наверное, это Дени его наладил.
Андре не удержался, шлепнул сестру.
– Что за девчонка! Вы только ее послушайте: раздобыла приемник, который нужен нам как воздух, и ни слова не сказала! Ты что, и с нами конспирацией занимаешься?
– Да вы все уже легли. Не хотела вас беспокоить.
Андре недоверчиво фыркнул:
– Скажите пожалуйста, какая заботливая! Боялась нас разбудить? Скажи, просто хотела покрасоваться перед русскими, выставить себя героиней, главной благодетельницей!
– Тише вы, прекратите сейчас же! – потребовал отец. – Андре, давай-ка спустимся к нашим. Нужно все-таки выяснить, почему такой шум. На радио, по-моему, это не похоже.
Однако Келлеры не успели одеться, как оба русских, даже не постучав, ворвались к ним.
– Кричите "браво", "ура"! Все кричите! Хором! – потребовал запыхавшийся Даня. – Наши взяли Харьков! Мы сами, слышите – мы сами, своими ушами слышали передачу! Сообщение от Советского Информбюро! Вы понимаете, взят Харьков!
– О, Харьков – это, кажется, очень большой город? Кажется, четвертый или третий после Москвы и Ленинграда? В таком случае, это очень крупная победа! – Келлер потряс руки Дане и Павлу. – Мы поздравляем, мы горячо, от всей души поздравляем вас обоих!
– Большой! Огромный! – сиял Даня. – Кроме того, Харьков в какой-нибудь сотне километров от Полтавы! От моей Полтавы, вы понимаете? Три часа езды на поезде! Значит, дня через два-три наши освободят и Полтаву! Полтава будет свободна!
– И Данькину родню, значит, вот-вот освободят, – громко, точно глухим, объяснял кое-как по-французски, а больше жестами Павел. Понимаете, стали мы этот приемничек налаживать, я думал, он плевый, ничего путного не возьмет. И вдруг слышим – по-русски про Харьков передают. Я первый услыхал, а потом и Данька разобрался, что к чему. Мы с ним ведь еще и не ложились, все налаживали радио. Первый раз услышали нашу передачу, вот здорово!
– О, Дени, как это хорошо! Мы так рады за тебя, Дени, мы так тебя понимаем!
Все семейство Келлеров окружило Даню – кто в пижаме, кто в длинной, до пят, ночной сорочке, но сейчас никто об этом не думал, так все были взволнованы Даниной радостью.
Фабьен сказала тихо:
– Наверно, сегодня твоя мама думает о тебе, как и ты о ней, Дени. Ведь и она тоже, конечно, слушала радио и знает, что Харьков освобожден.
– Радио? Да что вы, Фабьен! Немцы у нас расстреливают людей, если находят у них приемник, – нахмурился Даня. – Еще в первые дни они велели всем сдать приемники. Не сдашь – расстрел.
Келлеры замолчали. Слово "расстрел" мгновенно точно выдуло радость из маленькой квартирки. Все невольно вспомнили, что сейчас глубокая ночь, что они среди врагов, не знают, кто ходит сейчас за окнами и скоро ли придет победа. Келлер осторожно отодвинул ставень, выглянул в окно. Фабьен и Арлетт стыдливо закутались в одеяла. И только Андре с Павлом еще пытались шутить и смеяться и требовать у Жан-Пьера бутылочку винца, чтобы вспрыснуть победу под Харьковом.
– Завтра вспрыснем, – сказал Келлер-старший. – А сейчас не забывайте, что вы в оккупированном городе и, если будете шуметь ночью, сюда нагрянут боши. Команда – всем спать!
– Всем спать! – повторил Павел и шутливо козырнул Келлерам.
Но еще долго в домике над сельской лавкой не спали, думали о далеком Харькове, о незнакомой Даниной матери. А когда Даня заснул, ему привиделись вишневые полтавские сады в белой кипени цветов и чье-то лицо, очень дорогое, но которое он так и не смог узнать.
Он горько стенал во сне, даже, кажется, плакал. Павел, слышавший все, не разбудил товарища. Он хорошо понимал, отчего плачет всегда такой сдержанный и скрытный Даня.
Все следующие дни оба русских были в непрерывном нервном волнении. Они то сидели у приемника – ждали новых сообщений из Советского Союза, то бегали наверх к Келлерам узнавать, нет ли распоряжений от Гюстава или Сергея. Обоим, и Павлу и Дане, теперь, когда они сами услышали о победах советских войск, было невыносимо сидеть без дела. Наконец как-то утром появилась Николь – опять с восковками.
– Надо отпечатать как можно больше экземпляров, – сказала она. Здесь написано о победе у Харькова и вообще о продвижении русских. Когда сделаете, сами же их и развезете. На этот раз вам дается район возле университета и вокзала Монпарнас.
– Ого, далеконько придется топать! – подал голос Павел. – Велосипед с собой не возьмешь, тем более что мы будем втроем.
– Гюстав строго-настрого приказал, чтоб не было никаких "адских машин", иначе наверняка засыплетесь, – продолжала Николь. – Есть сведения, что за всеми высокими зданиями, крышами и дворами полиция установила постоянную слежку. Вы таки устроили в Париже недурную шумиху! – Она смеющимися глазами посмотрела на Даню. – Зато теперь, дорогие изобретатели, вам придется вернуться к дедовскому способу. Банка с клейстером и кисть – вот ваши орудия, – насмешливо добавила она и тут же пожалела о своей насмешливости: увидела, как понурился Даня.
– Орудия каменного века, вот что ты нам рекомендуешь, – попробовал он отшутиться.
Однако ему было совсем не весело. Опять листовки, а настоящее дело когда же? Ведь Сергей обещал, что их позовут!
Николь тронула Даню за рукав – она как будто читала его мысли.
– Потерпи немного… Скоро все мы примемся за другое…
Даня нетерпеливо дернул плечом: утешает, как маленького! Павел тоже злился, рывком забрал восковки, кинул:
– Идем, Данька, будем опять вертеть нашу кофейную мельницу.
И все-таки листовки были отпечатаны, и на следующую ночь три тени бесшумно выскользнули из сельской лавочки в Виль-дю-Буа. Ночь была тихая, теплая, беззвездная. Им предстояло прошагать много километров сначала по предместью, потом по безлюдному в этот час шоссе и затем по Парижу. Первым, как всегда, шел Андре. При нем не было ни бумаг, ни документов ничего компрометирующего. Андре был дозорным, разведчиком. Условились: если заметит что-нибудь подозрительное, он тотчас останавливается, зажигает спичку и делает вид, что закуривает. Позади, метрах в тридцати, шагал Даня. Этот нес банку с клейстером и кисть. Последним двигался Павел с пачкой листовок под мышкой.
Тройка благополучно миновала Виль-дю-Буа, тихий спящий поселок, пустынное шоссе и вступила в город. Здесь надо было соблюдать особую осторожность – по парижским улицам то и дело ходили патрули. Но тройке везло. Квартал. Еще квартал. Еще. Вот уже и университетский район и вокзал Монпарнас. Андре беспечно шагает впереди. За ним Даня, который на ходу делает мазок кистью на стене или на какой-нибудь двери, а Павел, тоже на ходу, уже привычным движением пришлепывает листовку к мазку.
Но вот тройка расклеила весь свой запас листовок. Наутро студенты и пассажиры вокзала увидят сообщение о новой победе советских войск. Андре негромко свистнул: "Кончили. Возвращаемся домой". Но как раз в это мгновение из-за угла улицы Бургонь прямехонько на тройку вывернулись три велосипедиста. Полицейские. Андре даже не успел вытащить сигарету. "Коровы на колесах", как их звали, были уже перед ним. Однако мальчишка – слишком мелкая добыча. Их внимание сразу привлек Даня.
– Проверка. Ваши документы.
Кровь бросилась Дане в лицо. Непроизвольным жестом он размахнулся, швырнул в голову ближайшему полицейскому банку с клейстером и липкой кистью изо всей силы мазнул его по лицу. Мгновенно ослепший, задыхающийся полицейский протянул руку, чтоб схватить Даню, но тот ловко увернулся и бросился бежать по улице, идущей к Сене.
– Держи! – закричал отчаянным голосом полицейский.
Второй ажан рывком кинул свой велосипед на Павла, чтобы сбить его с ног, выхватил пистолет:
– Ага, от меня ты не уйдешь, негодяй!
Но Павел успел отскочить в сторону и тоже кинулся бежать. Он еще видел, как полицейский перепрыгнул через упавший велосипед, зацепился за него и на секунду задержался. Этой секунды было достаточно, чтобы вся тройка бесследно растворилась в темноте. Третий полицейский, как видно, не решился их преследовать.
В доме Келлеров в эту ночь никто не ложился. Не вернулись с "операции" Андре и оба русских. Когда рассвело, Келлер-старший решительно направился к двери.
– Поеду предупредить товарищей. Конечно, их забрали. Если придут за мной, скажите, что я уехал за товаром в город. А я, прежде чем вернуться, подошлю кого-нибудь проверить обстановку. Впрочем, я в наших парнях уверен: они не проговорятся.
Фабьен и Арлетт, обе бледные, взволнованные, молча помогали отцу собираться. В ту минуту, когда Жан-Пьер уже выводил из дверей лавки свой велосипед, раздался условный стук.
– Они! – вскрикнула Арлетт.
Это был один Андре, весь заляпанный известкой, бледный и растерянный. Келлеры бросились к нему:
– Наконец-то! Что случилось?! Куда вы все пропали?!
– Наши вернулись? – вместо ответа спросил Андре и, узнав, что нет ни Дани, ни Павла, встревоженно сказал: – Но я сам видел, как они оба удрали от "коров". Где же они? Неужто еще раз наткнулись на патруль, попались?!
Он рассказал о ночном приключении.
– Какой же несдержанный этот Дени! – покачал головой отец. – Ведь он мог всех подвести… Показал бы свой документ, все и обошлось бы.
– А про банку с клеем и кисть ты забыл? – вступился за друга Андре. Как, по-твоему, он стал бы объяснять полицейским свою прогулку по Парижу ночью с клейстером? Да стоило "коровам" свернуть за угол, они тотчас увидели бы нашу работу!
– Ты проверил, нет за тобой слежки? – спросил отец. – Вдруг привел за собой хвост?
– Ну, папа, ты меня совсем за маленького считаешь! – обиделся Андре. – Я потому и провел ночь в каком-то подъезде, чтобы уж совсем было безопасно. И разве я вернулся бы сюда, если бы заметил слежку?
– Но где же ты все-таки пропадал? – настаивал отец. – Должен же я рассказать обо всем товарищам…
– Почем я знаю! – отмахнулся Андре. – Забился в какой-то темный подъезд. Кажется, это было где-то около Шерш-Миди. Все время ждал, что вот-вот выползет из своей конурки консьержка или кто-нибудь из жильцов, заинтересуется, зачем и как я туда попал…
– Но ты все-таки выспался? – наивно спросила Арлетт.
Андре присвистнул.
– Еще бы! Спал, как заяц, за которым гонятся собаки. – Он нахмурился. – Но где же, черт возьми, Дени и Поль? Просто не верится, что их сцапали. Не такие это парни.
– Я все-таки поеду, предупрежу наших. – Жан-Пьер снова взялся за велосипед. – Это вам не шутки.
Андре остановил его:
– Погодим еще немного, папа. Скажем, до восьми утра. Сейчас шесть. Назначим контрольный срок два часа – согласен?
– Правда, Жан-Пьер, подожди, – вмешалась Фабьен. – Я тоже уверена, что они придут.
И, как бы в ответ на ее слова, снова раздался условный стук, и в дверях появился Даня.
– Браво! Нашелся! – завопила Арлетт и повисла на шее у Дани. – Я была уверена, что они удрали!
Даня, смеясь, обнял девочку.
– Тише ты, сестричка, всех соседей подымешь!
В противоположность Андре, Даня выглядел совершенно бодрым и свежим.
– Ба, ты, кажется, отлично провел ночь? В каком отеле? – немного досадливо осведомился Андре.
– Занимал номер люкс на Марсовом поле, – в тон ему отвечал Даня. Ванна, телефон, радио – все удобства…
– Ну, а если по-серьезному? – спросил Жан-Пьер.
– По-серьезному – схоронился за кустами на Марсовом поле, прямо за спиной постового полицейского. Так и проторчал там всю ночь, согнутый в три погибели.
Жан-Пьер крякнул:
– Ну и парень! Не знаю, пробирать тебя со всей строгостью или хвалить. Неизвестно, как еще посмотрят на все это наши. Тут Андре такое нарассказал о твоем подвиге! Как ты залепил клейстером всю морду "корове". Ведь это могло очень плохо кончиться. И не только для тебя!
– Сам не знаю, как это у меня вышло, – виноватым тоном сказал Даня. Уж очень поганая была рожа с пистолетом! Я себя не помнил от злости.
– Чего ты извиняешься! – завопил вдруг Андре. – Тебе орден надо дать, а ты извиняешься! У, был бы я командиром, я непременно наградил бы тебя.
– И я! И я! – подхватила Арлетт.
– Ну, пока вы еще не командиры, уймитесь, – остановил ребят отец. Арлетт, помоги матери с завтраком. Надо накормить наших героев. У них, наверно, после всех подвигов здорово животы подвело.
– А где Поль? Спит? – справился Даня.
– Еще не вернулся, – как можно непринужденнее сказал Жан-Пьер. – Ты не беспокойся, Андре видел, как он удрал и помчался вслед за тобой. Тоже где-нибудь отсиживается.
– Да-да, я сам видел, как полицейский зацепился накидкой за свой велосипед, а когда наконец отцепился и кинулся в погоню, Поля и след простыл, – с жаром подтвердил Андре. – Да ты не волнуйся, – прибавил он участливо. – Поль не таковский, чтоб попасться. Он скоро придет, будь уверен.
– Мы назначили контрольный срок, – кивнул Жан-Пьер. – Ждем до восьми утра. Если он не вернется, то…
Жан-Пьер не докончил. Впрочем, ему и самому было не очень-то ясно, что делать, если не вернется Поль.
Фабьен и Арлетт принялись готовить завтрак. На столе появился знаменитый дежурный топинамбур. Но и Андре и Даня так проголодались, что топинамбур показался им лучшей в мире едой. Между тем стрелка часов приближалась к восьми. Жан-Пьер принимался все чаще кряхтеть и задумчиво чесать переносицу, что было признаком тревоги.
Даня и Андре тоже то и дело смотрели на часы. И вот, когда до контрольного срока оставалось минут шесть-семь, кто-то тихонько поскребся у дверей. Условного стука не было, и все присутствующие уставились друг на друга.
– Кто это может быть? – шепотом спросила Фабьен.
За дверью вдруг нетерпеливо сказали:
– Есть кто-нибудь дома? Открывайте!
– Поль! – воскликнул Андре. – Это он!
Да, это был Павел, очень веселый, грудь колесом, независимый вид.
– Что ж ты не стучишь, как условлено? – набросился на него Даня. – Ты что, забыл?
Павел почесал затылок.
– Совсем из головы вон. Ну ладно, на первый раз прощается, так? – Он смеющимися глазами оглядел Келлеров. – Ага, все в сборе, значит? Ну и отлично! Неплохая была ночка, черт возьми!
– Да где ты пропадал столько времени? Что ты делал до сих пор, Поль? Мы здесь волнуемся, а он где-то разгуливает! – раздалось со всех сторон.
– Ночевал под мостом, удобное очень местечко, – подмигнул Поль.
Жан-Пьер и ему задал вопрос, не заметил ли он слежки за собой.
– Ничего такого не замечал, – твердо сказал Павел. – А вы здесь закусываете? – обрадовался он. – Может, и и меня, бродягу, покормите?
И, пока Фабьен стряпала его порцию топинамбура, Павел рассказал, что, петляя по улицам, добежал до Сены и притулился под одним из мостов. Вначале, когда бежал, слышал позади топот полицейского, но вскоре, видно, тот отстал.
– За мной не очень-то угонишься! – хвастливо прибавил Павел. – Я у нас на Плющихе первым бегуном был.
Он, как и два других беглеца, набросился на завтрак, выпил три чашки суррогатного кофе, причмокнул от удовольствия.
– А теперь и соснуть неплохо бы…
– Ты все-таки расскажи подробнее, как тебе удалось удрать от полицейского и под каким мостом ты прятался, – попросил Жан-Пьер. – Может быть, товарищи захотят узнать.
– Папаша Келлер, честное слово, все вам расскажу, вот только посплю часочек, глаза прямо не глядят, – потянулся на своем стуле Павел. И быстро кинул по-русски Дане: – Идем скорее к нам в подвал. Есть разговор.
12. ПАВЕЛ ВСТРЕЧАЕТ ЗЕМЛЯКАОн начал издалека:
– Данька, ты мне друг?
– Ну, допустим, друг, – отвечал заинтересованный Даня. – Что это ты на себя напустил такую таинственность? В чем дело?
– Нет, ты не "допустим", а по-настоящему скажи: друг ты мне или нет?
– Друг.
– Так вот, поклянись мне как настоящий друг, что никому, нигде и никогда не скажешь о том, что я тебе открою.
– Ух ты, какая тайна! Да в чем дело, Пашка?
– Клянешься или нет? Ты прямо говори!
– Ну ладно. Клянусь.
– Клянись отцовской жизнью.
– Павел, ты мне надоел!
– Не поклянешься, ни слова не скажу. А это и тебя касается. И всей нашей жизни тоже!
– Скажите пожалуйста, как серьезно! Ну хорошо. Клянусь жизнью отца.
Павел полез за пазуху. Глядя на Даню блестящими, напряженными глазами, вытянул что-то, открыл ладонь:
– На! Гляди!
На ладони лежал небольшой вороненый пистолет.
Даня задохнулся. Оружие! Мечта!
– Где достал?
Пашка торжествующе засмеялся:
– Где достал, там теперь нету.
– Нет, ты правду скажи.
– Ну, так и быть. Это мне подарок от одного человека.
– От какого человека? Что ты меня выматываешь, Павел?!
Пашка, поигрывая пистолетом, будто лаская его, присел на свою раскладушку.
– Мог бы я еще над тобой, Данька, поизгиляться, да уж не стану больше тебя томить. Слушай. Нынче ночью встретил я одного хорошего человека. Нашего, русского человека. И встретил-то просто чудом каким. Когда за мной этот сукин сын полицейский припустил, я стал, как заяц, петлять. Темно, ничего не видать, улиц я никаких не знаю, куда какая идет – тоже мне неизвестно. Соображаю только, что к Сене вон в ту сторону надо бежать. Помню, как-то Жан-Пьер говорил, что там по берегам пустынно теперь. Вот я и выбрал направление к реке. Остановлюсь на полсекунды, послушаю, бежит или не бежит за мной фараон, – слышу, топает, ну, значит, и мне надо дальше припускать. Раз пять так останавливался – слушал. Под конец слышу тихо все будто, никто меня не преследует. И тут гляжу – я уже у самой воды. Темно. Ни звезд, ни месяца, только на какой-то барже, что ли, крохотный синий огонек помаргивает. И река рядом под ногами булькает. Ну, отдышался я чуток, огляделся, вижу – мост поблизости. Я – к мосту. И тут в темноте споткнулся не то о крышку люка, не то о камень и больно так зашиб ногу. И дернуло меня выругаться по-русски. "У, дьявол, говорю, понабросали здесь, сволочи, камней!" И вдруг из темноты кто-то говорит тихонечко: "Здорово, земляк!" Я чуть не вскрикнул. "Кто это? Кто здесь?!" Слышу, подходит ко мне человек, чиркает спичкой. Сначала меня осветил, потом на себя свет направил. Гляжу – молодой, чуть постарше нас с тобой, усики темные, на француза смахивает, а нос картохой, наш нос, московский. И галстук бабочкой, как у пижона. Спичка погасла, он говорит: "Не будем вторую зажигать, ни к чему нам привлекать внимание. Мы и так уже познакомились. Чего это ты, говорит, так запыхался, земляк? Драпал, что ли, откуда?" Я говорю: "Не откуда-то, а от кого-то. От троих фараонов на велосипедах, а по-здешнему – "коров". Они меня с товарищами застукали, когда мы листовки расклеивали".
Даня невольно вскрикнул:
– Как! Ты вот так, первому встречному, все про нас выложил? Да ты в уме, Павел?!
– Какому же первому встречному? – возмутился Пашка. – Я же тебе говорю, он наш, русский, трижды моим земляком оказался. Во-первых русский, во-вторых – москвич, а в-третьих – тоже на Плющихе живет, как и я. Ведь это надо же такое совпадение! – Пашка в восторге шлепнул Даню по коленке. – Зовут Семен Куманьков, лейтенант нашей Красной Армий. Чего тебе еще нужно?
Но Даня не отставал:
– А кто он такой сейчас и как здесь оказался, это ты у него узнал, прежде чем нас выдавать?
– А чего узнавать – он мне все сам про себя сказал. Бежал, как и мы, из лагеря с фальшивым документом, был, как и мы, на севере Франции, занимается такими же делами, как и мы.
– Какими делами?
– С фашистами бьется, – уверенно отвечал Павел. – Он, как узнал про листовки, так обрадовался. "Мы, говорит, с тобой и твоими дружками одного поля ягоды".
– Сказать можно что угодно, Павел. Ты вспомни, о чем говорил нам Сергей. Может, этот Семен – власовец?
– Иди ты со своим Сергеем! – сердито отмахнулся Пашка. – Сергей этот сам сказал, что для солдат мы еще слишком молоды. И они все здесь нас за сосунков считают, ничего серьезного нам не поручают, дали в товарищи мальчишку с девчонкой, чтобы мы с ними нянчились. Да ты что, сам не видишь, что ли, мы здесь просто на затычку! – с досадой выкрикнул Павел. А Семен Куманьков сказал, что поставит нас на настоящие дела. Говоришь власовец? А он мне сказал, что его как раз наши советские послали к власовцам в Шербур агитировать, чтоб они, значит, бросили своего генерала, вернулись к советским войскам, присоединились к Сопротивлению. Вот что он делает! – с торжеством закончил Пашка.
– Он был в Шербуре? – хмуро повторил Даня. – Немцы в Шербуре строят Атлантический вал – большие укрепления, чтобы отразить наступление союзников, если они откроют второй фронт. Нам Гюстав говорил, что этот вал охраняют как раз части власовцев. Помнишь?
– Ну и что же? – не сдавался Пашка. – Я же тебе говорил, чем Семен там, в Шербуре, занимается. Да это такой человек – во! – Пашка выставил большой палец. – Он мне себя этой ночью хорошо показал! Тут же, на месте!
– Как показал?
– Я ему пожаловался, что оружия у нас нет. Он и говорит: "Это плевое дело – достать оружие. Хочешь, я тебе хоть сейчас добуду?" Я смеюсь. "Хочу", – говорю. Он пошарил по земле, нашел что-то, может, тот камень, о который я ногу ободрал, и говорит: "Идем, тут я полицейского одного на посту заприметил. Ты только следуй за мной, ничего не делай, а как я позову, – берись за работу, снимай с него оружие". Я ему, признаться, в ту пору не поверил. Однако пошел за ним. Вышли мы на набережную, темно кругом, но дома все-таки видны. Стал я различать какие-то ворота. Семен мне шепчет: "Ложись!" Я залег. Он впереди меня пополз, я – за ним. Ползем минуту, другую, вдруг он подымается, неслышно, как кошка, прыгает. Я слышу, что-то тяжелое упало. Он мне: "Павел, давай!" И прямо передо мной лежит, хрипит огромный детина – полицейский. "Забирай пистолет!" – шепчет Семен. Я еле перевернул детину, тяжелый, сукин сын. Боялся, что очнется. Семен мне ножик кинул, я срезал кобуру. "А теперь быстро давай уходить!" Тут мы оба – ходу. Я даже спасибо ему не успел сказать. Вот он, пистолет! – Павел опять нежно погладил вороненую сталь.
Он явно ждал Даниных восторгов, одобрения. Вместо этого Даня обрушился на него:
– "Спасибо" не успел сказать, а что ты успел?! Говори, что ты ему о нас выболтал! – гневно потребовал он.
– Ты что, очумел?! – вскипел Пашка. – Ты соображай, что говоришь! "Выболтал"! Ты что же, за предателя меня считаешь? Да как у тебя язык поворачивается такое говорить? Я тебе как другу доверился, рассказал о земляке, о нужном для всех нас человеке, а ты что? Сразу "власовец", "провокатор"! Человек жизнью своей, можно сказать, рисковал, чтоб мне оружие раздобыть, а ты говоришь "власовец"! И почему ты Куманькова подозреваешь? На каком основании? Почему, например, ты ничего такого не говорил про Сергея? А мы даже фамилии Сергея не знаем…
– Сергея знает Гюстав, – пробормотал Даня. – Это он устроил нашу встречу.
Даня колебался. В самом деле, какие у него основания вот так, ни с того ни с сего, подозревать неизвестного человека? Где-то в глубине души ему самому нравилась отвага этого неизвестного Куманькова, который ночью чуть ли не в центре Парижа "снял" полицейского только для того, чтобы дать земляку оружие, о котором тот мечтал. Вот он, пистолет. Лежит на столе рядом с обоймой, наполненной патронами. Лежит, черный, компактный, блестящий… Дане страстно захотелось подержать его в руках. Однако он сдержался. Надо было еще выяснить, что именно сказал Пашка. А что Пашка выболтал что-то Куманькову, Даня был уверен – уж слишком хорошо знал он бахвальство своего товарища, его желание покрасоваться, похвастать своими подвигами, показать, что "и мы не лыком шиты". Самое возмущение Павла тоже показалось Дане подозрительным: мог бы просто сказать, что ничего не говорил. А он вон как вскинулся.
Он спросил как можно спокойнее:
– Ну, а все-таки, что ты ему о нас говорил?
– Вот заладил "что да что"! – все еще сердито отозвался Павел. Ничего особенного не говорил. Только и было разговору про листовки да про то, что мы сами их печатаем. Ведь нужно же было объяснить, почему я бежал от полиции. Он сам меня спросил.
– И адрес наш в Виль-дю-Буа ты дал? – настаивал Даня.
– Адрес? – Пашка явно растерялся. – Да нет, собственно, адреса точного не давал. Сказал только, что обретаемся мы у одного лавочника в подвале, в окрестностях Парижа…
Он старался не смотреть на друга. Дане было не по себе. Пашка лжет, это ясно. Но что еще, кроме адреса, успел он выболтать неизвестному? И кто этот Куманьков?
– Слушай, надо рассказать об этой встрече Гюставу, – решительно сказал он. – Это очень важно.
– Что? А твоя клятва? – закричал изо всей мочи Павел. – Ты что ж, предать меня хочешь?!
Даня спохватился: в самом деле, он поклялся. Да еще жизнью отца… Ух! Что же делать?!
– Ладно, ладно! Не кричи. На чем же вы все-таки покончили с этим твоим героем? – Он старался держаться как можно непринужденнее. – Ты с ним еще увидишься?
– Ага, – кивнул Павел. – Конечно, если ты не нарушишь клятву и не подымешь историю там, у Гюстава. – Он криво усмехнулся. – Условились встретиться в Люксембургском саду послезавтра. Мне бы очень хотелось и тебя привести познакомить с ним, да он сказал, чтоб я пока приходил один. Обещал дать еще оружие и задание, – прибавил он гордо. – Только гляди, Данила, держи свою клятву.
Даня нехотя кивнул. Он был угрюм, смутен, взбудоражен. Не знал, на что решиться. Посоветоваться с Келлером, с Гюставом, с Николь? А клятва? И потом, не значит ли это предать Павла? Павла, который был его ближайшим товарищем, который делился с ним в побеге последним? Он думал и передумывал, а рядом, на раскладной кровати, уже давно мирно посапывал Павел.
