Текст книги "Туннель времени (сборник)"

Автор книги: Мюррей Лейнстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Я еще не знаю точно, – слабым голосом начал Холден. – Нас послали сюда по личному заданию Хопкинса – одного из твоих боссов. У Хопкинса есть дочь. Она замужем за парнем по фамилии Дэбни. Он неврастеник. Он сделал великое научное открытие, которое никто не оценил по достоинству. Так что мы с тобой и твоей командой ручных ученых летим на Луну, чтобы спасти его рассудок.

– А зачем спасать его рассудок? – цинично спросил Кохрейн. – Если ему так нравится быть чокнутым…

– Ему не нравится, – перебил Холден, так и не открывая глаз, и судорожно икнул. – Твоя работа и огромная часть моей практики напрямую зависят от того, удастся ли нам спасти его от психушки. Мы будем отвечать за связи с общественностью, за передачу, а я стану следить, чтобы ничьи действия не повредили рассудок Дэбни. Иначе он будет расстроен.

– А мы все, значит, не расстроены? – спросил Кохрейн. – Да кем он себя возомнил? Большинство из нас хотят, чтобы нас оценили, но приходится радоваться, когда мы делаем свою работу и получаем за нее деньги! Мы… – Он ожесточенно выругался. Его оторвали от работы, на которую он потратил годы, чтобы научиться прилично выполнять ее, и все для того, чтобы потешить зятя одного из владельцев фирмы, на которую он работал. До чего же унизительно понять, что его считают простым лакеем, которому можно приказать оказывать личные услуги боссу, не заботясь о том, какой вред это нанесет работе, за которую он, Джед, отвечает на самом деле. Но гораздо унизительнее было знать, что он не может позволить себе отказаться.

Появилась Бэбс, явно в полном восторге, что ей удалось прогуляться в магнитных башмаках по стальным палубам космической платформы. Ее глаза сверкали.

– Мистер Кохрейн, а не сходить ли вам посмотреть на Землю через кварцевые окна?

– Зачем? – желчно спросил Кохрейн. – Почему я должен заниматься всякой чепухой для туристов?

– Ну, – сказала Бэбс, – чтобы потом вы могли сказать, что сценарист или художник–декоратор пытаются намухлевать в шоу о космической платформе.

Кохрейн поморщился.

– Вообще говоря, мне бы стоило это сделать. Но вы знаете, из–за чего весь сыр–бор? Я только что выяснил!

Когда Бэбс покачала головой, он сардонически сказал:

– Мы летим на Луну затем, чтобы из чистой жестокости сделать передачу. Нас наняли для того, чтобы мы вырвали счастливого человека из нирваны жалости к себе. Холден приказал нам спасти человека от помешательства!

Бэбс почти не слушала. Она был полностью поглощена неожиданным счастьем пребывания в таком месте, оказаться в котором никогда и мечтать бы не посмела.

– Я не хотел бы, чтобы меня лечили от помешательства, – брюзгливо заявил Кохрейн, – если бы я только мог позволить себе такую роскошь! Я бы…

– Вам надо поторапливаться, правда! – настойчиво сказала Бэбс. – Мне сказали, что все начнется через десять минут, так что я пришла за вами.

– Что начнется?

– Мы сейчас в затмении, – мечтательно проговорила Бэбс. – В тени Земли. Примерно через пять минут мы войдем в солнечный свет и увидим новую Землю!

– Дайте мне гарантию, что это действительно будет новая Земля, – мрачно буркнул Кохрейн, – и я приду. На старой я что–то не слишком процветал.

Но тем не менее он пошел за секретаршей, несмотря на то, что передвигаться в магнитных башмаках в условиях полного отсутствия силы тяжести было довольно затруднительно. Даже сделать первый шаг – нелегкая задача. Если Кохрейн неосмотрительно пытался просто сойти с места, ноги выскальзывали из–под него, и он оказывался навзничь лежащим в воздухе. Если же он пытался остановиться, не выставив для опоры ногу вперед, то после того, как его ноги останавливались, тело все еще продолжало двигаться, и он в полный рост растягивался лицом вниз. Оказалось, что абсолютно невозможно передвигаться, не совершая при этом ритмичных движений вверх–вниз, или за считанные секунды он обнаруживал, что его ноги безо всякой пользы взбивают пустоту.

Кохрейн попытался идти, потом раздраженно вцепился в поручень и, подтягиваясь вдоль него, направился вперед, а его ноги тащились за ним, точно русалочий хвост. Подумав об этом сходстве, он почему–то не ощутил прилива гордости за самого себя.

Через некоторое время Бэбс остановилась в металлическом вздутии во внешней обшивке платформы. Там нашлось круглое кварцевое окно, из которого виднелась внутренняя сторона ставен из листовой стали. Бэбс нажала кнопку, помеченную надписью «Ставни», и стальные створки раскрылись.

Кохрейн заморгал при виде открывшегося ему зрелища и на миг даже забыл о своем раздражении.

Он увидел бескрайние небеса, усыпанные бесчисленными звездами. Одни были ярче других, и все сияли невообразимо яркими цветами. Крошечные огненные вспышки – сквозь атмосферу земли они смешивались в слабое размытое свечение – появлялись так близко друг к другу, что, казалось, между ними нет никакого промежутка. Но сколь бы крошечным ни был просвет между двумя звездами, на миг вглядевшись в него, можно было заметить и в нем пятнышки цветных огней.

Каждая крошечная мерцающая точка была солнцем. Но дух у Кохрейна захватило не от этого.

Прямо перед его глазами раскинулась чудовищно огромное ничто. Круглое, громадное и близкое. Чернее черноты ада. Это была Земля, видимая из ее простиравшейся на восемь тысяч миль тени, которую не нарушал даже свет Луны. Ни один луч света не прорезал эту абсолютную тьму. Казалось, будто посередине сверкающего великолепия небес разверзлась трещина, сквозь которую проглядывало немыслимое ничто, давшее начало мирозданию. Пока зритель не осознавал, что смотрит всего лишь на темную сторону Земли, зрелище казалось нечеловечески ужасным.

Через минуту Кохрейн сказал нарочито спокойным голосом:

– Да, мое самое худшее мнение о Земле никогда не было столь черным, как это!

– Подождите, – уверенно сказала Бэбс.

Кохрейн принялся ждать. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что эта видимая бездна, эта пропасть абсолютной тьмы была лишь ночной Землей, какой она предстает взгляду из космоса.

Потом он заметил еле–еле видную цветную дугу на ее краю. Она быстро увеличивалась. За считанные секунды дуга превратилась в розоватую светящуюся полосу между бесчисленными звездами. Затем полоса стала красной. Очень, очень яркой. Потом дуга превратилась в полноценный полукруг. Это был солнечный свет, преломляющийся на краю мира.

За минуты, даже, казалось, за секунды, между звездами возник сияющий ореол. А потом из–за Земли в один миг появился рдеющий шар Солнца. Он был нестерпимо ярким, но его сияние не освещало небесный свод. Пылающее светило в мертвящей тишине проплывало между мириадами мириадов солнц, и протуберанцы, извиваясь, вспухали и вновь опадали на краях его диска. Кохрейн, ослепленный, крепко зажмурился.

– Это прекрасно! Ох, до чего же это прекрасно! – негромко воскликнула Бэбс.

Кохрейн, прикрыв ладонью глаза, взглянул на Землю, и его взгляду предстал новорожденный мир. Тонкая дуга света превратилась в арку, затем в полумесяц, и продолжала расти прямо на глазах. Под космической платформой начал свое победное шествие рассвет, и казалось, что моря, континенты и облака во всем великолепии своей красоты хлынули на диск из черноты.

Они стояли и смотрели, зачарованные, до тех пор, пока стальные ставни медленно не закрылись.

Бэбс с сожалением сказала:

– Приходится все время держать кнопку нажатой, чтобы ставни были открытыми. Иначе окна могут покрыться пылью.

– Ну и что с того, что я увидел это, Бэбс? – цинично спросил Кохрейн. – Как мы сможем сымитировать это в студии, и какую часть всего этого способен показать телеэкран?

Отвернувшись, он раздраженно добавил:

– Можете остаться и посмотреть, если хотите, Бэбс. Мое тщеславие уже и так разбито вдребезги. Если я снова это увижу, то разрыдаюсь от разочарования, что не могу сделать ничего, хотя бы на сотую долю похожего на это. Я предпочитаю обкромсать свои представления о космосе до терпимых размеров. Но вы посмотрите!

Он вернулся назад к Холдену. Тот из последних сил пытался дотащиться до ракеты. Кохрейн пошел с ним. Они вернулись, так и не чувствуя собственного веса, в свои контур–кресла. Кохрейн плюхнулся в свое и тупо уставился в стену над головой. Он уже и так хлебнул достаточно от одного из директоров рекламного агентства. Теперь он с негодованием осознал, что подвергся еще большему унижению со стороны самого космоса.

Через некоторое время вернулись остальные пассажиры, и лунолет вывели из шлюза в пустоту. Снова взревели ракетные двигатели, и опять навалилось ощущение невыносимой тяжести. Но все же оно было не столь ужасным, как при взлете с Земли.

Потекли девяносто шесть часов смертельной скуки. После первых рывков ускорения ракетные двигатели замолчали. Вес снова исчез. Ничто не нарушало тишину, кроме еле слышного гудения неутомимых электровентиляторов, беспрестанно перемешивающих воздух, чтобы излишнюю влажность от дыхания нескольких десятков пассажиров могли удалить влагопоглотители. Если бы воздух оставался спертым, они не перенесли бы путешествия. Смотреть было не на что, потому что пассажирам небезопасно смотреть в иллюминаторы, выходившие в космос. Обычные люди, не привыкшие удерживать свой разум в концентрации на технических деталях, могли потерять самообладание при виде вселенной.

Некоторые пассажиры приняли снотворное. Кохрейн не последовал их примеру. Снотворные таблетки, дававшие ощущение эйфории, благополучия, были запрещены законом. Считалось, что подобные удовольствия могут вызвать привыкание. Но если таблетка просто погружала человека в дремоту, заставляя его часами находиться между сном и бодрствованием, то это допустимо на взгляд закона. И все же на Земле множество людей зависели от таких таблеток. Многие не особенно рвались чувствовать себя хорошо. Они были вполне удовлетворены тем, что не чувствуют ничего вообще.

Кохрейн не мог воспользоваться этой лазейкой. Он лежал, пристегнутый, в своем кресле и уныло думал о множестве разных вещей. Внезапно он ощутил себя нечистым, как когда–то, в эру железных дорог, чувствовали себя люди, проведшие долгие дни в поезде. Невозможно принять ванну. Нельзя даже переодеться, потому что багаж летел отдельно, на автоматической грузовой ракете. Такие ракеты быстрее, они дешевле пассажирских, но убили бы любого, кто попытался бы лететь на них. Ускорение в пятнадцать–двадцать «же» помогало экономить топливо, а в шесть «же» – нет, но ни один человек не смог бы пережить старта при двадцати «же». Поэтому пассажиры оставались в той же одежде, в которой входили в ракету, а единственно возможная чистоплотность – одноразовое белье, которое можно было получить и сменить в уборной.

Бэбс Дин тоже не стала принимать снотворное, но Кохрейн остерегался проявлять к ней что–либо, кроме простого дружелюбия во внерабочее время. Не хотел давать ей повод хоть что–нибудь сказать. Ради собственного же ее блага, разумеется. Так что он любезно разговаривал и водил компанию лишь со своими мыслями. Но все же заметил, что секретарша выглядит восторженной и мечтательной даже в эти нескончаемо унылые часы свободного полета. Она мысленно следовала за лунолетом сквозь пустоту. По всей видимости, она точно знала, когда станут ясно видны континенты Земли, и пятна растительности на двух полушариях – Северном и Южном – и когда будут видны ледяные шапки на полюсах Земли, и почему.

Стюардесса появлялась в салоне не слишком часто. Она выглядела проворной, выдержанной и спокойной, но не слишком охотно приближалась к креслам, в которых сидели пассажиры. Через некоторое время Кохрейн пришел к определенному умозаключению и злобно подумал, какую шикарную рекламу можно было бы выпустить на эту тему. В ней стюардесса лунолета, в униформе, свеженькая и очаровательная, радостно сообщала бы, что, находясь в полете, может не мыться по несколько дней и не оскорблять ничьего обоняния потому, что пользуется лучшим в мире антишмоном от «Как–бишь–там–эту–фирму». А потом не без удовольствия представил, сколько голов полетит, если такая реклама на самом деле выйдет в эфир.

Но о передаче, ради которой его послали на Луну, он не думал. Психиатрия уже давно стала специализированной, как и вся остальная медицина. Бешено дорогой диагност, посланный на Луну проверять рефлексы Дэб–ни, со знанием дела признал невроз неудовлетворенности и предложил в качестве целительного воздействия молодого доктора Холдена. Неудовлетворенность была типичным неврозом богатых, а Билл Холден специализировался на таком лечении. Его главной надеждой была впечатляющая передача о пациенте – мера достаточно дорогостоящая и эффективная для того, чтобы принести ему быструю репутацию. Но он не мог сказать Кохрейну, что им потребуется. Пока не мог. Он знал болезнь, но не пациента. Он должен был лично познакомиться и поближе узнать Дэбни, прежде чем пустить в ход творческую группу профессионалов экстра–класса, которую тесть пациента так любезно предоставил ему из штата фирмы «Керстен, Кастен, Хопкинс и Фоллоуи».

Примерно через девяносто часов после вылета с космической платформы ракета начала торможение. Оно началось с половины «же» – об этом оповестил светящийся красный знак – и возросло сначала до одного «же», а потом и до двух. После нескольких дней невесомости два «же» были непереносимыми.

Кохрейн решился взглянуть на Бэбс. У нее было все то же восторженное выражение лица. Она погрузилась в фантазии о том, что происходит снаружи корабля. Должно быть, она представляла себе то, что довольно часто показывали по телевидению. По всей видимости, перед ее мысленным взором проплывало огромное рябое лицо Луны с бесчисленными кольцами гор и безбрежными открытыми морями застывшей лавы. Она должна была воображать постепенные изменения лунной поверхности по мере того, как корабль подлетал все ближе и ближе, так что можно было различить цвета. Издали Луна имела коричневато–песочный оттенок. Приближаясь, можно разглядеть рыжевато–красные и серые тона на горных утесах, а кое–где даже голубые и желтые, и повсюду царил пепельный, белесовато–коричневый цвет лунной пыли.

Глядя на лицо девушки, полное удовольствия, Кохрейн почувствовал твердую уверенность, что дай он ей хоть малейший повод, хоть полповода, она тут же бросилась бы объяснять, что перепады в сотни градусов между дневными и ночными температурами приводят к тому, – что горы раскалываются и растрескиваются так, что вещество, столь же мелкое, как тальк, покрывает любой клочок пространства, угол наклона которого не слишком велик, и пыль может удержаться на склоне. Ощущение замедления усилилось. На долю секунды возникло впечатление, что оно достигло трех «же».

Затем Кохрейн почувствовал странный толчок, очень–очень слабый, и ощущение тяжести исчезло. Но этого нельзя было сказать об ощущении веса. У них был вес. Постоянный. Неизменный. Но очень небольшой.

Они достигли Луны, но Кохрейн не испытывал бурной радости по этому поводу. За скучные часы, прошедшие с момента отлета с космической платформы, он слишком о многом передумал. Он знал, что большинство людей вынуждено скрывать свои унижения и неудовлетворенность от самих себя, потому что не могут оплатить дорогостоящее психиатрическое лечение. Неудовлетворенность была недугом всего человечества, и с этим ничего нельзя поделать. Ничего! Бунтовать невозможно, а бунт – единственное средство лечения унижения и неудовлетворенности. Но глупо было бы бунтовать против очевидного факта, заключавшегося в том, что на Земле обитает больше людей, чем планета в состоянии прокормить. Простое прибытие на Луну не казалось особенно полезным достижением ни для Кохрейна, ни для всего человечества в целом. Картина вырисовывалась невеселая.

Глава вторая

Кохрейн встал из своего кресла, когда по салону разнесся голос стюардессы, разрешившей всем подняться. Он с сардонической покорностью расстегнул ремни безопасности и вышел в спиральный спускающийся проход. Казалось очень странным вновь ощущать вес собственного тела, пусть даже и столь незначительный. На Луне Кохрейн весил ровно в шесть раз меньше, чем весил бы на Земле. Здесь весы показали бы примерно двадцать семь фунтов [1]1
  Приблизительно 12 килограммов (прим. пер.).


[Закрыть]. Разогнув пальцы на ногах, он мог бы подпрыгнуть. Именно это он и сделал, как ни нелепо это выглядело со стороны. Очень медленно он оторвался от поверхности и завис в воздухе – чувствуя себя исключительно по–дурацки – и с огромным облегчением опустился обратно. Он снова приземлился на пандус, чувствуя себя ужасно глупо. И тут же увидел улыбающееся лицо Бэбс.

– Думаю, – сказал Кохрейн, – мне стоит начать заниматься балетом.

Девушка расхохоталась. Раздался лязг, как будто что–то прицепилось к ним снаружи, и через миг дверь лунолета открылась. Они сошли по пандусу и пересели в небольшой луноход, цепляясь за поручень и помогая друг другу. Туристы глупо хихикали. Миновав вход, они очутились в капсуле, очень похожей изнутри на подводную лодку, и довольно тесную. Но в ней были окна с защитными экранами – иллюминаторы – и Бэбс немедленно плюхнулась на сиденье рядом с одним из них и вытаращила глаза. Ее взгляду предстали зубчатые пики, стена кратера протяженностью в несколько миль и гладкая застывшая лава лунного моря. Пыльная поверхность уходила к странно близкому горизонту, и Кохрейн смутно припомнил, что Луна вчетверо меньше Земли, так что ее горизонт, естественно, должен быть намного ближе. Он взглянул на звезды, чей свет проходил даже сквозь стекла, преграждавшие доступ солнечному свету. Потом посмотрел на Холдена. Психиатр выглядел опухшим и сонным, но вместе с тем осунувшимся и растрепанным. При космической болезни даже небольшая сила тяжести ослабляла симптомы, но последствия давали о себе знать еще несколько дней.

– Не волнуйся! – раздраженно начал он, поймав на себе взгляд Кохрейна. – Я не буду тратить времени зря! Найду своего пациента и сразу же займусь работой. Дай мне только вернуться на Землю…

Снова раздался лязг. Луноход оторвался от ракеты и сдвинулся с места. Пейзаж за иллюминаторами начал уплывать в обратном направлении.

Луна–Сити они увидели издалека. Это были пять огромных куч пыли, от пятисот с чем–то футов в высоту До трехсот. Шлюзы в их основаниях соединялись покрытыми пылью туннелями, а на верхушках красовались тарелки радаров. Но все же это были кучи пыли. Что было вполне разумным. На Луне не было воздуха, и в дневное время Солнце безжалостно палило с небес, нагревая все вокруг точно в пламени горна. По ночам нагретая поверхность излучала тепло в пустое пространство, и температура падала прилично ниже точки сжижения воздуха. Поэтому Луна–Сити представлял собой группу куполов, которые на самом деле были наполовину воздушными шарами – пластиковыми полусферами, доставленными на Луну с Земли, наполненными воздухом и занесенные лунной пылью. Снабженные шлюзами, позволявшими входить в купола и выходить из них, эти полусферы были вполне пригодными для жилья. Каркасов, чтобы поддерживать их, не требовалось, потому что штормовых ветров или землетрясений, способных повредить купола, на Луне не было. Они не нуждались в системах ни обогрева, ни охлаждения, поскольку были погребены под сорока футами лунной пыли, частички которой разделял вакуум. Луна–Сити вряд ли можно было назвать красивым городом, но человеческие существа могли жить в нем.

Луноход провез их едва ли больше полумили, и они сошли в шлюзе, после чего, пройдя через массу открывающихся и закрывающихся дверей, очутились в месте, истинного представления о котором не смогли дать множество телевизионных программ, посвященных Луне.

Главный купол был около тысячи футов в поперечнике и пятисот футов в высоту. В кадках и горшках зеленели растения. И воздух был свежим, хотя и пах немного необычно. На ракете не было и не могло быть растительности, и после нескольких дней пребывания в этой консервной банке возможность вдыхать свежий воздух казалась новой и блаженной. Но эта свежесть заставила Кохрейна осознать, что ему очень хочется искупаться.

Он принял душ в своей комнате в отеле. Комната была практически во всем похожа на земную – за исключением того, что не было окон. Но душ был необычным. Струи воды были очень тонкими. У Кохрейна возникло ощущение, будто его поливают из пульверизатора, а не из душевой насадки. Приглядевшись, он заметил, что вода стекает очень медленно, и понял, что нормальный душ устроил бы просто потоп. Он набрал полную пригоршню воды и вылил ее. Ей потребовалась целая секунда на то, чтобы пролететь два с половиной фута. Это было необычно, но чистая одежда заставила его почувствовать себя лучше. Кохрейн вышел в холл отеля, но холл был вовсе не холлом, а отель – не отелем. Все в куполе было внутри, в том смысле, что находилось под сферическим потолком, но в то же время все находилось на улице, в смысле яркого света и растущих повсюду деревьев, кустов и травы.

Он обнаружил, что Бэбс уже переоделась и ждет его.

– Мистер Кохрейн, я справилась у портье, – деловитым тоном сказала она. – Доктор Холден ушел к мистеру Дэбни. Он просил, чтобы мы оставались в зоне его досягаемости. Я уже сообщила об этом мистеру Уэсту, мистеру Джеймисону и мистеру Беллу.

Кохрейн выразил одобрение ее секретарскому рвению.

– Значит, мы где–нибудь сядем и подождем. Поскольку это не офис, мы пока перекусим.

Они заказали столик, и их провели к тому, что стоял рядом с бассейном. Деловитости и четкости Бэбс хватило ровно до того момента, как они заняли свои места. Но этот бассейн ничуть не походил на земные бассейны. Бортики сильно возвышались над уровнем воды, а по ее поверхности взад и вперед ходили огромные волны. Пловцы… Бэбс разинула рот от удивления. В тридцати футах над водой, на бортике, стоял, готовясь нырнуть, мужчина.

– Да это же Джонни Симмз! – воскликнула она с благоговением в голосе.

– И кто он?

– Плейбой, – сказала Бэбс, не переставая таращить глаза. – У него психопатические наклонности, а его семья владеет миллионами. Они держат его здесь, чтобы оградить от неприятностей. Он женат.

– Это серьезный недостаток – если учесть, что у него миллионы, – сказал Кохрейн.

– Я ни за что не вышла бы замуж за человека с психопатическими наклонностями, – возразила Бэбс.

– Тогда держитесь подальше от людей, связанных с рекламным бизнесом, – предостерег ее Кохрейн.

Джонни Симмз не стал раскачиваться вверх–вниз на краю доски. Он просто подпрыгнул вверх, без усилий взмыв на пятнадцать футов к потолку, на миг завис в воздухе, а потом медленно–медленно начал опускаться вниз. За первую секунду он пролетел лишь два с половиной фута, за последующую на пять больше, затем двенадцать с половиной… На сорок пять футов в воду он опустился больше чем за четыре секунды, а брызги, взметнувшиеся в воздух, когда он разбил водную гладь, взлетели вверх на четыре ярда и с сумасшедшей неторопливостью начали оседать вниз.

При виде этого зрелища деловитые манеры Бэбс как рукой сняло. Она так и лучилась восторженным осознанием того, что находится на Луне, видя невозможное и глядя на мировую знаменитость.

Они приложились к своим напиткам, но жидкость поднималась вверх по соломинкам чересчур быстро, и Кохрейн подозревал, что напиток в стакане Бэбс будет стоить тестю Дэбни ее недельного заработка на Земле, да и его собственный ничуть не меньше.

Через некоторое время принесли записку от Холдена. В ней было следующее:

«Джед, пошли Уэста и Джеймисона прямо в лунную лабораторию Дэбни, где они смогут ознакомиться с подробностями открытия у человека по имени Джонс. Наймите луноход с водителем в отеле. Вы понадобитесь мне через час. Билл».

– Сейчас вернусь, – сказал Кохрейн. – Подождите.

Он вышел из–за столика и обнаружил Уэста и Джеймисона в комнате Белла, совещавшихся за бутылкой. Уэст и Джеймисон были научной группой Кохрейна в том до сих пор не сформулированном задании, которое он должен был исполнить. Уэст – специалист по популяризации. Он мог заставить телеаудиторию поверить, что она понимает все семь измерений, необходимых для некоторых разделов теории волновой механики. Разумеется, его объяснения не застревали в мозгу. Их никто не помнил. Но в выпусках телевизионных программ они звучали исключительно убедительно. Джеймисон был экспертом по предсказаниям. Он мог экстраполировать что угодно во что угодно, и заставить вас поверить в то, что снижение рождаемости на Камчатке, зарегистрированное на прошлой неделе, является началом тенденции, которая приведет к тому, что Земля полностью обезлюдеет ровно через четыреста семьдесят три года. Эти двое – люди, которых телепродюсеру очень полезно иметь под рукой. Теперь, получив инструкции, они отправились за подробностями к человеку, который, несомненно, знал больше, чем они оба вместе взятые, но к которому они отнесутся со снисходительной подозрительностью. Белл, которого в лабораторию не взяли, сдержанно сказал:

– Этот сценарий, который я должен писать… Это та лаборатория будет съемочной площадкой? Где она? В куполе?

– Нет, не в куполе, – ответил ему Кохрейн. – Уэст и Джеймисон поехали туда на луноходе. Я не знаю, где будут съемки. Впрочем, я вообще ничего не знаю. Я сам жду, когда мне скажут об этой работе.

– Если меня наняли состряпать сюжетец, – заметил Белл, – я должен знать, где будут съемки. Кто будет играть? Вы же знаете, как эти дилетанты могут испортить любой сценарий! Кстати, как насчет роли для Бэбс? Симпатичная крошка!

Кохрейн обнаружил, что страшно раздражен, сам не зная почему.

– Надо всего лишь подождать, пока не узнаем, в чем будет заключаться наша работа, – отрезал он и развернулся, чтобы уйти.

– Еще кое–что, – остановил его Белл. – Если вы собираетесь использовать в этих съемках оператора новостей – не нужно! Я сам был оператором, пока не поехал умом и не начал писать. Позвольте мне заняться операторской работой. У меня есть идеи получше, как использовать камеру в этой передаче, чем…

– Уймитесь, – сказал Кохрейн. – Мы здесь не для того, чтобы снимать шоу. Наше дело – психиатрия, с ума сойти можно.

Передача на психиатрические темы показалась бы безумием любому уважающему себя продюсеру. Сценарист мог бы испытать некоторые затруднения, пытаясь написать сценарий в соответствии с предписаниями психиатра, но кто его знает, а вдруг и нет. Но продюсирование такой затеи уж точно выходило бы за рамками нормальности! Никаких камер, единственная звезда – пациент, и большинство сюжетных линий будет развиваться импровизированно. Кохрейн думал о такой программе с крайним отвращением. Но, разумеется, если человек хочет лишь быть знаменитым, к этому можно отнестись как к работе по прямым связям с общественностью. Хотя, как бы ни обстояли дела, это все сведется к подхалимству в трех измерениях, а Кохрейн предпочел бы не участвовать в этом. Но ему придется организовать все это дело.

Он вернулся обратно за столик, где сидела Бэбс. Та сообщила ему, что успела поговорить с женой Джонни Симмза. Она такая симпатичная! Но очень тоскует по дому. Кохрейн уселся на свое место и погрузился в тяжелые мысли. Потом осознал, что сердится потому, что Бэбс не обратила на него внимания. Он одним глотком прикончил свой стакан и заказал новый.

Через полчаса к ним подошел Холден. За ним шел грустный молодой человек с необыкновенно узким лбом и выражением крайней озабоченности на лице. Кохрейн поморщился. Если кто–то вообще и мог быть живым воплощением неврастенического типа, то это был он.

– Джед, – сердечно начал Холден, – это мистер Дэбни. Мистер Дэбни, Джед Кохрейн находится здесь в качестве специалиста по рекламным проектам. Он возьмет на себя заботу об этом деле. Ваш тесть послал его сюда, чтобы убедиться, что ваше открытие оценят по заслугам!

Казалось, Дэбни серьезно задумался, прежде чем заговорить.

– Это не ради меня, – озабоченно пояснил он. – Это ради моей работы! Она очень важна! Ведь это фундаментальное научное открытие! Но никто не обращает на него внимания! Это крайне важно! Крайне! Недостаток внимания к моему открытию тормозит весь научный прогресс!

– Что, – заверил его Холден, – в самом ближайшем времени изменится. Это вопрос рекламной кампании. Джед в этом большой специалист. Он возьмет это на себя.

Грустный молодой человек поднял вверх руку, призывая к вниманию. Задумался – работа мысли отражалась у него на лице. Затем он тревожно сказал:

– Я сам отвез бы вас в мою лабораторию, но обещал жене, что позвоню ей – это должно быть через полчаса. Сейчас увидел жену Джонни Симмза и вспомнил. Моя жена дома, на Земле. Так что вам придется отправиться в лабораторию без меня и попросить Джонса показать вам результаты моей работы. Он очень умный парень, этот Джонс – ну, не такой как я, конечно. Так вот. Я дам вам луноход, чтобы вы могли сейчас же отправиться в лабораторию, а когда вернетесь, расскажете мне, каковы ваши планы. Но вы же понимаете, что я не ради себя самого хочу признания! Это все мое открытие! Оно ужасно важное! Жизненно важное! Нельзя, чтобы его не заметили!

Холден проводил его куда–то, а Кохрейн все это время пытался тщательно контролировать свое выражение. Через несколько минут Билл вернулся с перекошенным лицом.

– Это твой стакан, Джед? – спросил он удрученно. – Он мне нужен! – Он поднял стакан и в два счета осушил его. – История болезни этого типа может быть интересной, если только получится добраться до сути! Пойдем! – Тон его был безотраднее некуда. – Там нас ждет луноход.

Бэбс вскочила с места, сияя глазами.

– Можно мне с вами, мистер Кохрейн?

Тот приглашающе махнул ей рукой. Холден попытался придать своей походке мрачную гордость, но гор–До шествовать в одной шестой «же» еще никому не Удавалось. Он споткнулся, затем подавленно заковылял так, как позволяли лунные условия.

Они дошли до шлюза, в котором уже ждал луноход – уменьшенная версия того, который вез их от ракеты до города. Это был отполированный до блеска металлический корпус, возвышающийся приблизительно на десять футов над землей на огромных колесах. Он очень напоминал лесовозы, использующиеся на лесных складах на Земле. Такие громадные колеса, по всей видимости, были необходимы для того, чтобы преодолевать валуны, которые попадутся им на пути. Такой луноход мог бы пройти где угодно, несмотря на пыль и камни, а его металлический корпус был воздухонепроницаемым и удерживал воздух даже за пределами куполов.

Они забрались внутрь. Шум насосов, откачивающих воздух, слышался все слабее и слабее. Внешняя дверь шлюза открылась, и луноход выкатился наружу.

Бэбс с экзальтированным восторгом выглядывала из экранированного иллюминатора. Они проезжали мимо невероятно зазубренных камней, вдоль неимоверно крутых утесов. Здесь не было ни ветров, ни дождей, чтобы сгладить острые края, и они оставались такими же, какими были сотни миллионов лет назад. Неуклюжий на вид луноход катился по морю застывшей лавы к частоколу исполинских гор, кольцом возвышающихся над Луна–Сити. Начался крутой подъем. Небольшая машина уверенно поднималась вверх. Дорога была исключительно неровной, а луноход не имел рессор, но движение оказалось мягким. В условиях небольшой силы тяжести толчки почти не ощущались. Машина ехала как будто на крыльях.