Текст книги "Улица"
Автор книги: Мордехай Рихлер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
3
– Интересно, как, – любопытствовал Танский, – Он исхитрился создать наш мир, тоже мне мир, за семь дней, тоже мне срок, когда даже в наш век, век науки, за семь дней и плохонького дома не построишь? Ответь-ка мне ты, краснобай.
Танский, истовый коммунист, на выборах усердно работал на кандидатов Лейбористско-прогрессивной партии, агитировал за Фреда Роза, а после дела Гузенко [69]69
Игорь Гузенко – шифровальщик советского посольства в Канаде, в сентябре 1945 г. стал перебежчиком и выдал советскую шпионскую сеть, действовавшую в Канаде и США с 20-х гг. Разоблачения Гузенко принято считать одной из причин начала холодной войны.
[Закрыть], когда Роза посадили, развешивал плакаты, призывающие голосовать за Майкла Бьюхи, при том что Бьюхи в бытность в Лондоне якшался с Клемом Эттли [70]70
Клемент Ричард Эттли (1883–1967) – английский государственный деятель. В 1945–1951 гг. премьер-министр.
[Закрыть]и Моррисоном [71]71
Герберт Стэнли Моррисон (1888–1965) – английский политический деятель, правый лейборист, был министром во многих правительствах.
[Закрыть].
– Слыхал, что Морис Харт сказал о Бьюхи и твоей партии? Если лейбористы-прогрессисты – партия, – сказал он, – в таком случае и касторка – шоколад.
Харт как-то схватил Бьюхи за полу в законодательном органе нашей провинции и спросил: почему он не зарабатывает на жизнь?
– Потому что, – ответствовал Бьюхи, – не хочу делать ничего, что шло бы на пользу капиталистической системе.
– В таком случае почему, – наседал на него Харт, – твоя жена работает?
– Видишь ли, – сказал Бьюхи, – в семье кто-то должен зарабатывать на жизнь.
Завсегдатаи Танского терпимо относились к его коммунистическим воззрениям, но не разделяли их.
– Хочешь знать мое мнение, – говорил Сегал, – все политики – прохвосты. Перед выборами с три короба наобещают. А единственное, что им нужно, – это набить карманы.
Однако кое-кто из завсегдатаев ходил, в отличие от Сегала, голосовать. Те, кто играл на тотализаторе, и чуть не все картежники неизменно голосовали за кандидата Либеральной партии.
– И как, по-вашему, это будет выглядеть, если наши проголосуют за коммунистов? Вы меня понимаете?
В нашем избирательном округе, смело предсказывал «Тайм», решающая схватка произойдет между либералами и коммунистами: «Голосующий за коммунистов округ Картье – своего рода аномалия в консервативном Квебеке – по преимуществу округ индустриальный. Примерно сорок процентов избирателей – франко-канадцы. К коммунистам тяготеют остальные шестьдесят – это рабочие: евреи, украинцы, венгры и поляки. В Картье также входят и районы монреальского дна – районы красных фонарей, уголовные районы, где голосуют за того, кто больше заплатит».
Так-то оно так, и все же…
По правде говоря, Лу и кое-кто еще голосовали за либералов, потому что их отпрыски, безденежные студенты Макгилла, на любых выборах, будь то федеральные, провинциальные или городские, подрабатывали, бродя по кладбищам с блокнотами и составляя списки умерших со времени последней переписи. Другие студенты за деньги голосовали за покойников, отчего Танский, само собой, приходил в ярость.
– Давай разберемся, – пытался умиротворить его Шугарман. – Большинство из них, во всяком случае, и так голосовало бы за либералов.
– Это искажение демократической процедуры. Якобы демократической.
– Подойдем к делу с другой стороны. В России таких проблем нет.
Танский, первый коммунист, с которым я познакомился, а скольких я знал – не счесть, относился ко мне с неизменной добротой. Когда меня посылали к нему с каким-нибудь поручением, он всегда совал мне конфету или жвачку. И всего лишь раз потребовал, чтобы я определился политически.
– Ах так? – наскакивал Танский на одного из завсегдатаев, когда я вошел в его заведение. – Давай спросим мальца Хершей. Он скажет.
– Да ну, откуда ему знать?
– Слышь, – сказал Танский, – в твоей школе – тоже мне школа! – учат канадской истории?
– А то.
– Скажи, что ты знаешь о восстании Риля [72]72
Луи Риль (1844–1885) – деятель национально-демократического движения в Канаде. Возглавил восстания 1869 и 1885 гг., руководил борьбой поселенцев, метисов и индейцев, против федеральных властей, покушавшихся на их земли.
[Закрыть].
– Мы это еще не проходили.
– Я так и знал. А теперь расскажи мне кое-что другое. Что там пишут в твоем учебнике? Что индейцев обманывали, обжуливали, угнетали все кому не лень: левые, правые, центристы, гнусные империалисты, искатели приключений вроде Жака Картье [73]73
Жак Картье (1491–1557) – французский мореплаватель и исследователь Канады. Исследовал район реки Св. Лаврентия и присоединил эту территорию к французским владениям.
[Закрыть]– или что это были доблестные путешественники, которые спасали Канаду от дикарей?
– В учебнике пишут, что Жак Картье был герой. Как и Ла Салль [74]74
Рене Робер Кавелье де Ла Салль (1643–1687) – французский исследователь Америки.
[Закрыть]. Там говорится, что они храбро сражались с индейцами.
– Вы видите, ребятам всего одиннадцать, а им уже забивают головы капиталистической пропагандой. На что хочешь поспорю, в твоем учебнике – тоже мне учебник – ничего не говорится о том, сколько наварили эти проповедники слова Божьего на мехах.
Что касается меня, то я очень любил Танского, но были и такие – и мои дядья в их числе, – которые испытывали к нему неприязнь: он, не таясь, ел свинину и не закрывал свое заведение в Йом Кипур. Наша семья была ортодоксальной, коммунистов мы не одобряли, однако кого и что считать по-настоящему красным, никто толком не знал. Начнем с того, что меня приучили видеть коммуниста в любом, кто свертывал курам шею, вместо того чтобы отдать их резнику. Когда я увидел, что мама Берни Губермана собственноручно расправляется с цыпленком на заднем дворе, дома мне объяснили ее поступок так:
– Она коммунистка, ройте [75]75
Красная ( идиш).
[Закрыть].
Наши соседи этажом ниже тоже оказались коммунистами, и мне запретили с ними разговаривать. Они въезжали в наш дом майской ночью – шел уже второй час, – мы тем временем расположились на балконе и, поедая арбуз, судили и рядили. Меня не погнали спать из-за жары.
– Видишь, вон сколько ящичков вносят, – понизив голос, сказал Сегал.
– Ну, – поддержал разговор отец.
– Видишь, какие они тяжелые?
– Ну и что?
– Погоди, погоди, Сэм, – сказал Сегал, раскачиваясь на стуле, – ты еще увидишь.
Следующей ночью внизу явственно и беспрерывно слышался гул, а каждую среду стал приезжать автофургон – забирать ящички.
– У них там печатная машина, – бахвалился отец перед гостями. – Подпольную газету печатают. Там, внизу, прямо под нами.
В хедере явных коммунистов не было, а вот во Флетчерсфилдской средней школе, куда я перешел, их было великое множество. Взять, к примеру, хотя бы Дэнни Фельдмана. Жилистый, занозистый Дэнни – он сидел через две парты позади меня в нашей классной 41-й комнате – был самым настоящим членом Лиги коммунистической молодежи: платил взносы, имел членский билет, ну а раз так, мы его вечно задирали. Дэнни отыгрывался: высмеивал наши восторги успехами Мориса «Ракеты» Ришара [76]76
Морис Ришар, по прозвищу Ракета – канадский хоккеист, за свою спортивную карьеру забил рекордное количество голов.
[Закрыть], Джонни Греко [77]77
Джонни Греко (1908–1989) – американский боксер.
[Закрыть]и даже Джекки Робинсона [78]78
Джекки Робинсон (1919–1972) – американский бейсболист, первый афроамериканец, допущенный к игре в Высшей лиге (1947 г.).
[Закрыть].
– Он же ниггер. Ты ведь за них, разве нет?
– Не ниггер, а негр. А тебе бы понравилось, если бы я обозвал тебя жидом?
– Говноед.
Спорт – развлечение для идиотов, поучал нас Дэнни, не что иное, как уловка, способ заставить забыть, как эксплуатируют рабочих – наших родителей. Бадди О’Коннор, Джерри Хефферман и Пит Морин – все классные игроки, но, сознают они или не сознают, всего-навсего капиталистические холуи.
Наших учителей Дэнни тоже умел довести до точки кипения. Он допытывался, почему в нашем учебнике по истории не упоминается Спартак и ничего не сообщается о попытках Антанты подавить русскую революцию в 19-м году.
– Не те книги читаешь, Фельдман, – говорил историк.
– Съел? Садись, коммунист паршивый.
– А что, если скинуться и отправить его в Россию? Что скажете, ребята?
Мученичество свое Дэнни нес с гордостью. Мало-помалу, шаг за шагом он внедрялся в Кадетский корпус [79]79
Организация по вневойсковой подготовке молодежи.
[Закрыть]и Ученический совет ФСШ. Сегодня он всего-навсего рядовой ученик, а завтра уже старший кадет, имеет доступ к нашему подвальному арсеналу; и вот уже Ученический совет дозревает до того, что сочиняет петицию с требованием выдачи на обед бесплатного молока и запрета бить ремнем. Меж тем нас в эту пору, когда мы начали отращивать бороды и переходили из девятого в десятый класс, интересовало уже не то, сколько голов забьет «Ракета» Ришар, а то, как соблазнительно скидывает с себя одежды Лили Сен-Сир в театре «Гейити». Предмет нашего последнего помешательства, мисс Сен-Сир, бесподобно изображала Леду с лебедем, но Дэнни и ее не одобрял.
– В жизни не встречал такого сборища разложенцев, – говорил он.
– Да ты хоть ее видел?
– Это же класс!
– Она бреет мохнатку.
– Ты не понимаешь, это же искусство. Она раздевается под классическую музыку.
Дэнни прочел нам лекцию о правах женщин – мурыжил часа два. Сказал, что стриптиз – одна из форм разложения капитализма, и, обратившись к Шубинеру, спросил:
– А тебе, интересно знать, понравилось бы, если бы твоей матери пришлось раздеваться на сцене догола?
Принимая во внимание габариты миссис Шубинер, не приходится удивляться, что мы буквально повалились от хохота.
– Смотри, как бы я не заехал тебе по уху, – прошипел Шубинер. – Нарываешься.
Нас с Дэнни, как выяснилось, кое-что роднило. Ни я, ни он, когда на школьных сборищах пели «Боже, храни короля», не присоединялись к хору. Дэнни вообще терпеть не мог королей и не верил в Бога. Я же не хотел петь «Боже, храни короля», так как не одобрял политики Англии в Палестине. Роднило нас – во всяком случае, я на это надеялся – и кое-что еще. Накануне вечером Сегал – он играл с папой в кункен – сказал:
– Слыхал про эти клубы коммунистической молодежи?
– Ну? – поддержал разговор отец.
– Слыхал, что они устраивают сходки в пятницу вечером?
– Ну? Ну и что?
– Как что? Как это что?
– Не может быть!
Сегал украдкой нацелил свою сигару на меня.
– Тебе пора делать уроки, – сказал папа.
Теперь, когда класс чуть не целиком нападал на Дэнни, я кидался его защищать.
– Дайте и Дэнни слово. У нас свободная страна.
– Скажешь тоже!
– Дэнни тебе сроду ничего плохого не делал.
– Не нравится мне его физия дурацкая, понял? Меня от нее воротит.
Мы с Дэнни после школы возвращались домой вместе, и я намекнул ему, что не прочь был бы познакомиться с ребятами, «ну и девчонками», признался я, у которых более серьезный подход к жизни. Нельзя же ограничивать себя одним спортом. И я рассказал Дэнни скабрезный еврейский анекдот, надеясь таким образом снова подвести разговор к девчонкам. Рассказал любимый анекдот Сегала про Блумберга, но едва я дошел до того, что у коммивояжера, одного из наших, был член что твой батон колбасы, как Дэнни меня оборвал:
– Ты шовинист, – сказал он.
– Шутишь? А что – это плохо?
– Уж чего хорошего. Слушай, хочешь пойти в пятницу вечером на собрание?
– Почему бы и нет?
Разговор наш состоялся во вторник. В среду я помчался в парикмахерскую Ирвинга – постричься на голливудский манер. Поддался на уговоры и подвергся косметической процедуре, сулившей избавить меня от уродливых угрей. В четверг взял из чистки спортивную куртку об одной пуговице, купил расписанный вручную галстук в магазине Морри Хефта. Надел новые брюки от костюма и был готов за час до собрания. Когда же наконец Дэнни зашел за мной, его вид меня удивил – на нем был заношенный свитер и мешковатые брюки, в которых он ходил в школу.
Спиртного на сборище не имелось. Проигрыватель имелся, но танцевать буги никто не умел. Деваха с гитарой – ее кучерявые волосы стояли дыбом – села на пол, и под ее водительством сборище стало петь одну за другой народные песни: «Джо Хилла», «Los Quatros Generales» [80]80
«Четыре генерала» ( исп.).
[Закрыть]. Когда настал мой черед выбирать песню, я, приобняв сидевшую рядом девчонку, предложил спеть одну, которая начиналась так:
– Кто привел этого типа? – спросила какая-то пискля.
– А что, если спеть «Алле, Ита»? – я дал обратный ход. – Это комическая переделка «Alouette» [82]82
«Ласточка» ( франц.).
[Закрыть]– «Алле, Ита, ты что же это?»
– Заткнись, – взмолился Дэнни и ткнул меня локтем.
– Но в ней же нет ничего неприличного.
– Между прочим, – сказала кучерявая ледяным тоном, – это безвкусное искажение одной из немногих истинно народных франко-канадских песен.
4
Ниже по склону на две улицы шла Главная. Изобилующая соблазнами и одновременно убогая, грязная, с теснящимися одна к другой лавчонками, товары в которых, чем бы они ни торговали – хоть мебелью, хоть овощами, – были либо плохими, либо подпорченными. Повсюду висели – и до сих пор висят – объявления: ФАНТАСТИЧЕСКИЕ СКИДКИ или РАСПРОДАЖА: НЕБЫВАЛЫЕ ЦЕНЫ, но выгадать здесь ничего и никогда невозможно.
Цель Главной – а там каждый мог найти себе что-то по вкусу – была ободрать бедняка как липку, но при всем при том, где как не на Главной мы развлекались, воспитывались и, конечно же, утешались. Через улицу напротив синагоги ты мог посмотреть КАРТИНУ – МЕЧТУ МУЖЧИНЫ. Чуть дальше мог посетить Рабочий кружок, ну а если тебе такое нравится – стриптиз. Вишенка, Марго, Лили Сен-Сир. За углом помещались ритуальные омовения – швиц или миква, куда мой дед ходил с приятелями перед Великими праздниками. Из пышущих жаром парных они выскакивали красные как раки и блаженствовали, нахлестывая друг друга вениками, которые мастерили из сосновых веток. Туда строго ортодоксальные женщины ходили раз в месяц совершать омовение.
На Главную – куда же еще – меня водили раз в год перед Великими праздниками справлять новый костюмчик (дешевый твид немилосердно чесался) и ботинки (со скрипом). На Главной – где же еще – мы покупали фрукты, мясо, рыбу, при этом в первую голову надо было следить, чтобы тебя не обвесили. На Главной находились китайская прачечная – «Вот уж кто работает так работает»; итальянец, изготовлявший шляпные болванки, – «Тони, он хороший гой. Всегда был против Муссолини, с самого первого дня»; прогуливались франко-канадские священники – «Кое-кто из них говорит на иврите». – «Если хотите знать мое мнение, это уже перебор. Хорошенького, вы же понимаете, понемножку».
Когда на Главную отправлялись за покупками, ребят моего возраста брали с собой – носить сумки. Старики потчевали нас понюшками табаку, в кулинариях нас угощали обрезками салями, картежники совали нам конфетки – считалось, что это приносит удачу, – и везде и повсюду нам делали козу, щипали за щеки. Ничего лучше, чем «Он, слава тебе, Господи, кушает дай Бог всякому», а позже, когда мы стали ходить в школу, – «Он в своем классе первый», о нас нельзя было сказать.
Оттащив покупки и выполнив поручения домашних, мы снова убегали на Главную – то подрабатывать после школы, то учиться у меламеда. Работы на Главной были такие: расставлять кегли в кегельбане, собирать деньги у задолжавших мяснику; самой же завидной была работа в газетном киоске – там ты задаром читал «Полицейские вести», ну и сверх того пополнял свои доходы, недодавая в часы пик сдачу чужакам. Считалось, что работа формирует характер, а то, что нам за нее платят, не так и существенно. Чтобы получить работу, надлежало быть «энергичным, честолюбивым и готовым учиться». На обувном магазине я как-то увидел объявление:
ТРЕБУЕТСЯ МАЛЬЧИК НА НЕПОЛНЫЙ ДЕНЬ С ЦЕЛЬЮ РАСШИРЕНИЯ ДЕЛА. ОПЫТ АБСОЛЮТНО ОБЯЗАТЕЛЕН, НО НЕСУЩЕСТВЕН.
Разделавшись с уроками и с работой, мы шлялись по улице, сбившись в небольшие группки, попыхивали сигаретами, травили байки.
– Эй, поц, какая разница между почтовым ящиком и задницей?
– Не знаю.
– Так вот, тебе я мои письма не доверил бы.
Когда мимо нас проходили, взявшись за руки, франко-канадские фабричные девчонки, мы им кричали:
– Если ты найдешь укромное местечко, я найду для тебя свободную минутку!
В канун субботы мы снова возвращались на Главную – туда, где раньше помещалась синагога «Молодой Израиль». Пока наши деды и отцы молились, сплетничали и толковали о войне в затхлой комнате внизу, мы чесали языки в баре наверху, рассказывали анекдоты типа: «Раз Конфуций говорит…» или «Один раз англичанин, ирландец и аид…»
Еще мы спускались на Главную, когда нам хотелось схватиться с франко-канадцами. Лучше всего для таких дел, как помнится, подходила зима.
Зимой можно было швыряться снежками, в которые закатывались ледышки или замерзшие конские катыши, а так как темнело рано, улизнуть от преследователей было проще простого. Однако вскоре мы разработали такие приемы боя, которые служили нам верой и правдой и по весне. Трое из наших прятались под наружной лестницей, а четвертый, малый по имени Эдди, слонялся перед домом, заманивая противника. Эдди был на полторы головы ниже всех нас. (В этом, по слухам, была виновата его мать. Она не дала вырезать ему гланды, вот почему он так и остался недомерком. И не потому, что боялась операции, а потому, что Эдди пел в хоре богатой синагоги и приносил домой тридцать долларов в месяц, а если бы ему вырезали гланды, как знать, вдруг у него пропал бы голос.) Так или не так, только Эдди в одиночку разгуливал перед домом, и стоило показаться первому франко-канадцу, как Эдди со словами: «Б…ь твоя мать!» – лягал его.
Франко-канадец, глядя с высоты своего роста на недомерка Эдди, с ходу отвешивал ему затрещину. Тут – и только тут – мы выскакивали из-под лестницы.
– Эй ты, ты что моего братишку обижаешь?
И, не давая франко-канадцу оправдаться, наваливались на него.
При всем при том такие и тому подобные потасовки объяснялись скорее скукой, чем национальной неприязнью, хотя и сказать, что национальных проблем на Главной не существовало, нельзя.
Главная была не только улицей бедноты, она служила также и разделительной чертой. Ниже нас по склону жили франко-канадцы. Выше, куда выше по склону, – англосаксы, их мы побаивались. На самой Главной вперемежку селились итальянцы, югославы и украинцы – их мы настоящими христианами не считали. К франко-канадцам – а с ними мы враждовали – мы относились не без приязни. Они были такие же бедные и темные, как мы, так же обильно плодились и так же плохо говорили по-английски.
Оглядываясь назад, я понимаю: мы не находили общего языка с франко-канадцами, потому что, отпихивая друг друга, лезли из кожи вон, чтобы добиться признания у англосаксов, и в этом коренилась наша беда. Их стереотипам мы противопоставляли свои. Если многие франко-канадцы верили, что евреи с улицы Св. Урбана лишь прикидываются бедными, а на самом деле богатеи из богатеев и воротилы черного рынка, то в моем представлении типичный франко-канадец – это вечно жующий жвачку охламон. С расчесанными на прямой пробор сальными волосами, тонюсенькими усишками. В мешковатых, подтянутых под самую грудь брюках, зауженных книзу так, что не понятно, как он ухитряется просунуть ноги в штанины. Франко-канадец – это обормот, из-за которого твоему дяде приходится часами торчать в комиссии по выдаче лицензий на торговлю спиртным, потому что он никак не может сложить три цифры; если же франко-канадец служит на таможне, он никогда не знает, какой тебе нужен бланк. Более того – лицензии ли он выдает, служит ли на таможне или состоит на какой-либо другой государственной службе, – места эти он получил лишь благодаря тому, что приходится троюродным братом нотариусу из глубинки, который уже не один десяток лет обеспечивает «Union Nationale» [83]83
«Национальный союз» ( франц.) – националистическая партия, основанная в 1936 г. Морисом де Нобде Дюллесси.
[Закрыть]голоса всей деревни. Те из франко-канадцев, которые не получили государственных постов, работали дорожными полицейскими, и, если один из них останавливал тебя на шоссе, прежде чем дать ему права, требовалось приложить к ним два доллара.
Трудности военного времени, похвальная склонность протестантов обходиться тем, что есть, пошли на пользу как евреям, так и франко-канадцам. Евреям, у которых не было траурной каймы под ногтями, разрешили преподавать в протестантских школах, а франко-канадцы, прозябавшие в захудалых клубах и на провинциальных пустырях, прорвались в Международную бейсбольную лигу. Жан Пьер Руа в какой-то год выиграл двадцать пять игр за «Монреаль ройялз», а совсем молодой парнишка Стэн Бреар – он был хороший шортстоп, но уж очень фигурял – играл у них целый сезон. Насколько помню, все спортсмены из франко-канадцев, о которых мне доводилось слышать, были легкоатлетами. Имелся, правда, и отличный хоккеист Морис Ришар, а также изворотливый мухач Дав Кастилу, ну и, конечно же, всеобщий любимец – борец Ивон Робер, который неделю за неделей клал на обе лопатки блондинистых англосаксов в «Форуме».
Если не считать уличных потасовок в детские годы и того, что вычитывал из колонок спортивных новостей, я знал о франко-канадцах, лишь что они – шуты гороховые. Один наш учитель – он был шотландец – любил потешать класс, читая написанные на франко-канадском диалекте – нам казалось, он мало чем отличается от ломаного языка дяди Тома, – стихи Уильяма Генри Драммонда «Малыш Батист» [84]84
Уильям Генри Драммонд (1854–1907) – канадский поэт.
[Закрыть].
Вообще-то если мы кого и недолюбливали, и побаивались по-настоящему, так только англосаксонских протестантов. «Что у них на уме, у этих кислых рож, – говорили наши, – разве их понять?» Мы сознавали, что это их страна, ну а перепейся они, как знать, что они выкинут?
Мы, те, кто жил по соседству с Главной, были грубиянами, забияками. Плюс к тому – зазнайками. И тем не менее стоило явиться самому ничтожному, жалкому пожарному инспектору страховой компании, и даже самый нахальный торговец с нашей улицы лез за десяткой или бутылкой, отвешивал поклон и именовал его не иначе как «сэр».
После школы мы бегом бежали вниз, на Главную, – сразиться в бильярд на Рейчел или на Маунт-Ройял. В те дни, когда мы решали прогулять школу, мы садились на пятнадцатый трамвай и ехали до улицы Св. Екатерины – и каких только развлечений там не было. Хочешь – играй на автоматическом бильярде, хочешь – смотри допотопные фильмы со стриптизом за пять центов в «Серебряных утехах». А нет – так смотри в «На полдороге» или в «Хрустальном дворце» программу из двух фильмов, и вдобавок к ней можешь перед кино поглазеть на танцевальные номера с полураздетыми девушками – за все про все тридцать пять центов. На этом перекрестке Главной кишмя кишели бродяги, попрошайки и проститутки. По обеим сторонам улицы круглосуточно сдавались «Комнаты для туристов», здесь все пропиталось запахом жаренной на прогорклом масле картофельной стружки. Грубые, небритые парни в ковбойках кучковались у дверей забегаловок и дешевых кафешек. В воздухе пахло насилием.
Помнится, нас всегда старались отвадить от Главной. Наши деды и бабки, отцы и матери приплыли сюда в трюмах из Румынии или на пароходах, предназначенных для перевозки скота, из Польши с пересадкой в Ливерпуле. Не успев толком развязать узлы и распаковать фибровые чемоданы, они уже обдумывали, как устроить лучшую, более интересную жизнь для нас, детей, рожденных в Канаде. Главная сойдет для них, но не для нас – вот уж нет, и надо неустанно бороться за то, чтобы выбраться отсюда, твердили они изо дня в день. Главная сойдет для лодырей, пьяниц и (Боже упаси!) неудачников.
В предвоенные годы нашим идеалом – и тут мы мало чем отличались от любого гетто Америки – был доктор. Доктор – без особых на то оснований – считался верхом учености и изыска. В ту же пору начался слишком хорошо знакомый, мучительный процесс отчуждения рожденных в Канаде детей от родителей-эмигрантов. Наши старшие родные и двоюродные братья уезжали учиться в университеты и по возвращении обнаруживали, что родители говорят с чудовищным акцентом. Ребята помоложе, вроде меня, и то ходили в «их» школы. А там учили, что священники внесли неоценимый вклад в освоение и развитие страны. Что среди них были и герои. Однако у наших родителей были другие воспоминания, другие представления о священниках. В школе нам внушали, какой славной вехой истории были Крестовые походы, дома нам излагали кровавую подоплеку этой истории. И хотя что ни день мы в синагоге желали долгих лет жизни лорду Твидсмьюиру, нашему генерал-губернатору, многие из нас знали, что он не кто иной, как Джон Букен. С самого начала у них была своя история, у нас – своя. У них свои герои, у нас – свои.
Наши родители подходили с особой меркой – «Хорошо ли это для евреев?» – ко всему: к людям, к событиям. С этой точки зрения они оценивали и политику Маккензи Кинга [85]85
Уильям Лайон Маккензи Кинг (1874–1950) – канадский политический и государственный деятель. Долгие годы был премьер-министром Канады.
[Закрыть], и розыгрыш кубка Стэнли, и землетрясение в Японии. К примеру: если Кубок Стэнли выиграют монреальские «Канадьен», то-то взбесятся торонтские англосаксы, а пока англичане и французы грызутся, им не до нас, – следовательно, для евреев хорошо, чтобы Кубок Стэнли выиграли «Канадьен».
Мы пребывали в убеждении, что распри между двумя канадскими культурами, английской и французской, нам только на пользу, при этом мы не хотели равняться ни на Англию, ни на Францию. Мы устремили свои взоры на Соединенные Штаты. Настоящую Америку.
Америка для нас – это были Рузвельт, Ешива-колледж [86]86
Ешива-колледж – мужской колледж, основанный в 1928 г., входит в состав университета Ешива, основанного в 1886 г. как иудаистская семинария.
[Закрыть], Макс Баер [87]87
Макс Баер (1909–1959) – американский боксер, чемпион мира в 1934 г.
[Закрыть], пластинки Микки Каца [88]88
Микки Кац – руководитель джаз-оркестра, деятель идишского театра.
[Закрыть], еврей в Верховном суде, «Джуиш дейли форвард» [89]89
Нью-йоркская газета на идише, выступавшая в защиту прав эмигрантов. Издается с 1897 г.
[Закрыть], Дубинский [90]90
Дэвид Дубинский (1892–1982) – деятель рабочего движения, один из организаторов Международной федерации демократических профсоюзов.
[Закрыть], миссис Нуссбаум [91]91
Миссис Нуссбаум – персонаж популярной в 40-х гт. радиопередачи Фреда Аллена о жизни обитателей воображаемого проулка Аллен, еврейская домохозяйка.
[Закрыть]из «Проулка Аллен» и Грегори Пек [92]92
Грегори Пек в фильме Э. Казана «Джентльменское соглашение» (1947) сыграл роль журналиста, борющегося с антисемитизмом.
[Закрыть], ну такой душка, в «Джентльменском соглашении». О чем говорить, в США еврею доверяют писать речи для президента. Родственники, съездившие в Америку, клялись, что в Бруклине своими ушами слышали, как полицейский говорил на идише. В Америке имелись и гостиницы в Катскиллских горах, и еврейские мыльные оперы по радио, и прежде всего этот край радостей земных – Флорида и Майами. В Монреале, если фабриканту было не по карману проводить каждую зиму в Майами, его не считали за человека.
Управляли нами из Оттавы, имела над нами власть и Британская корона, но столицей нашей был Нью-Йорк. Успех означал (и по сей день означает) признание в Нью-Йорке. Для боксера – матч в Мэдисон-сквер-гарден [93]93
Нью-йоркский концертно-спортивный комплекс.
[Закрыть], для писателя или художника – хвалебные рецензии нью-йоркских критиков, дня делового человека – калифорнийский загар, для комиков – и сегодня – участие в программе Эда Салливана [94]94
Эд Салливан (1902–1974) – журналист и телеведущий, во время порой мировой войны организовывал благотворительные концерты.
[Закрыть], для актеров – серьезную роль не на Стратфордском фестивале [95]95
Ежегодный шекспировский фестиваль, проводятся как на родине Шекспира (с 1879 г.), так и в канадском Стратфорде (с 1953 г.).
[Закрыть], а на Бродвее, еще лучше – главная роль в голливудском телевизионном сериале (скажем, как у Лорна Грина в «Золотом дне» [96]96
Популярный телесериал в жанре вестерна (1959–1973).
[Закрыть]). «Их» Канада, Канада за пределами нашего мирка, интересовала нас постольку, поскольку она влияла на нашу жизнь. При всем при том мы стремились поразить гоев. Если их время от времени срез а ть – им это только на пользу. В результате, хотя мы втайне считали, что еврейскому мальчику не место на бейсбольном поле или боксерском ринге, нас радовали – и еще как! – успехи, к примеру, Кермита Китмана, полевого игрока «Монреаль ройялз», и мухача Макса Бергера.
Такие улицы, как улица Св. Урбана и Утремон, где жили нарождающийся средний класс и богачи, представляли собой почти замкнутый мирок. С гоями никаких отношений, если не считать деловых, у нас практически не было. И отнюдь не по причине болезненной замкнутости или дурацкой робости. В предвоенные годы в Канаде распоясались неофашистские группировки. В США действовали отец Кофлин [97]97
Чарлз Эдуард Кофлин (1891–1979) – католический священник, политический деятель. В 1935–1942 гг. один из лидеров американского фашизма.
[Закрыть], Линдберг [98]98
Чарлз Огастес Линдберг (1902–1974) – авиатор, общественный деятель, занимал пронацистские позиции.
[Закрыть]и другие. У нас – Адриан Аркан [99]99
Адриан Аркан – канадский фашист, в 1941 г. был интернирован.
[Закрыть]. Приемы у них были примерно одинаковые. Я помню и свастики, и надписи «А bas les Juifs» [100]100
«Долой евреев» ( франц.).
[Закрыть], намалеванные на Лаврентийском шоссе. Имелись и пригороды, и гостиницы в горах, и загородные клубы, куда нас не очень-то допускали, и пляжи, где висели объявления «ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ ХРИСТИАН», и университетские квоты; время от времени на Парк-авеню случались и стычки на расовой почве. Демократия, призывавшая нас на свою защиту, была несовершенной и нас не жаловала. В Канаде – отрицать не приходится – нам жилось лучше, чем в Европе, тем не менее страна эта принадлежала им, а не нам.
В войну я был мальчишкой. Припоминаю плакаты в окнах табачных лавок: «У СТЕН ЕСТЬ УШИ», «ВРАГ – ПОВСЮДУ». В памяти встают мои родители, дядья и тетки, щелкающие по вечерам в пятницу орехи в ожидании, когда же эта парочка, лучшие друзья евреев, Рузвельт и Уолтер Уинчелл [101]101
Уолтер Уинчелл (1897–1972) – журналист, радиокомментатор. Считается родоначальником современной светской хроники.
[Закрыть], кончат разговоры разговаривать и вступят в войну. Мы восхищались англичанами – вот уж кому храбрости не занимать стать, но больше надеялись на американскую морскую пехоту. Нам, взлелеянным Голливудом, представлялось, как парни, капля в каплю похожие на Джона Уэйна [102]102
Джон Уэйн (1907–1979) играл сильных, волевых людей преимущественно в вестернах и приключенческих фильмах.
[Закрыть], Гейбла [103]103
Кларк Гейбл (1901–1960) создал образ мужественного, знающего себе цену героя.
[Закрыть]и Роберта Тейлора [104]104
Роберт Тейлор (1911–1969) исполнял главным образом роли романтических красавцев-идеалистов.
[Закрыть], сокрушают немецкие «тигры»; Ноэль же Коуард [105]105
Ноэль Коуард (1899–1973) – английский актер и драматург, автор многочисленных салонных комедий.
[Закрыть], Лоуренс Оливье [106]106
Лоуренс Керр Оливье (1907–1989) – английский актер, по преимуществу исполнял роли в пьесах Шекспира.
[Закрыть]и т. д. – они играли в выходящих один за другим английских фильмах о войне – были люди как люди со своими слабостями. Вот почему в день Перл-Харбора мы – правда, ненадолго – возликовали: война, что и говорить, внесла сумятицу в умы. В других странах наших родственников – их помнили лишь наши деды и бабки – убивали.
И тем не менее мы, ребята из ФСШ, разгуливавшие по улицам в кадетской форме, куда больше интересовались неслыханно порочными девчонками, ошивающимися около военных лагерей («Парню в форме у них отказа не будет, усек?»), о которых писал «Геральд». По правде говоря, кое-какие лишения выпали и на нашу долю. В войну запретили закупать американские комиксы: как я понимаю, из-за нехватки американской валюты. Поэтому нам приходилось покупать их из-под полы по четвертаку за штуку. Однако в том же газетном киоске мы приобретали и листок с изображением четырех свиней. Если свернуть листок, как указано, из свиных задов складывалась мерзкая рожа Гитлера. У дверей купермановских «Продуктов высшего качества», где постоянным покупателям отпускали сахар без талонов, мы выкрикивали «Куперман – спекулянт!» до тех пор, пока старик, размахивая метлой, не вылетал из магазина – тогда мы пускались наутек.
Война в Европе в значительной мере изменила жизнь монреальской еврейской общины. Начать хотя бы с того, что в Монреаль стали прибывать беженцы. Беженцы, в Англии интернированные как нежелательные иностранцы и высланные в Канаду, где их в конце концов отпускали на свободу, серьезно повлияли на нас. Думается, мы представляли себе беженцев как нищих хасидов, волочащих тяжелые узлы. Мы рвались им помочь, делали широкие жесты, но в ответ ожидали не просто благодарности, а чего-то большего. На поверку беженцы оказались по преимуществу немецкими и австрийскими евреями, куда более тонными, чем мы. Они, в отличие от наших дедушек и бабушек, были родом не из галицийских или российских местечек. Они не посматривали на Европу свысока, как наши, отнюдь нет. Напротив, нашу культуру они находили жалкой, наш город – захолустным, наших евреев – ограниченными. Мы были и сбиты с панталыку, и уязвлены. Но сильнее всего нас задело, я думаю, то, что беженцы говорили по-английски лучше многих из нас и к тому же имели наглость говорить между собой на ненавистном немецком. Многие из них не считали также нужным скрывать, что для них Канада – всего-навсего затхлая провинция, где можно перекантоваться, пока не получишь американскую визу. Вследствие чего у нас, истинных канадцев, они не пользовались расположением.
Для наших дедушек и бабушек, которые не могли забыть о своих близких, оставшихся в Румынии или Польше, война была временем неизъяснимой скорби. Наши родители смотрели, как быстро, слишком быстро растут и один за другим уходят на войну – и помешать им нельзя – их сыновья. Притом что на то была их добрая воля: вплоть до последних дней войны канадцев призывали исключительно для службы в Канаде. В Европу отправляли лишь тех, кто сам вызывался воевать там.
Для моих ровесников война обернулась иной стороной. Для меня – и думается, для большинства моих ровесников – война страшным временем не была. И объясняется это тем, что в войну у многих из нас отцы стали хорошо зарабатывать. И пусть чуть ли не повсюду падали бомбы и тонули пароходы, наша страна переходила от кризиса к незнаемому доселе процветанию. Мои ровесники слышали – как не слышать! – о смертях и лишениях, но видеть-то мы видели, как наши соседи переселялись из квартир без удобств в квартиры на Утремон-стрит, дома на две семьи и разноуровневые коттеджи в пригородах. В войну мы, конечно же, читали о восстании в Варшавском гетто, но видеть-то мы видели, как в Монреале из убогих и тесных шулов мы перебирались в большие здания с витражами и украшенными мозаикой стенами, где помещаются и синагога, и хедер. В войну некоторые из нас потеряли братьев и родственников, но никогда еще в Канаде не жили так хорошо, и вот тогда-то и начался исход из снимаемых на лето в Шоубридже [107]107
Небольшой городок неподалеку от Монреаля.
[Закрыть]домишек с уборной во дворе в собственные коттеджи колониального стиля в Сент-Агате с быстроходными катерами на озере.
