Текст книги "Улица"

Автор книги: Мордехай Рихлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

5

Июль 1941-го, солнечное утро, в небе ни облачка. Ной, Гас и Херши сговорились встретиться на терраске кондитерской лавчонки Старой Анни в Прево, деревушке в Лаврентийских горах, где наши семьи снимали на лето жилье у местных. Они решили забраться на гору за Девятью Коттеджами и дойти до озера Гандон, где живут гои.

Первым пришел Херши.

Старая Анни, махонькая седая вдова с черными скорбными глазами, подозрительно оглядела Херши с ног до головы. На поясе у него висели санитарная сумка и перочинный нож.

– И что случилось, – спросила она, – революция или что?

Херши скривился.

– Много будете знать – скоро состаритесь.

Лавчонка Старой Анни занимала приземистый, просевший домишко, чуть не весь обклеенный рекламами. Старой Анни называли вовсе не потому, что ей стукнуло шестьдесят два. Давным-давно, в Литве, у ее родителей умерли в младенчестве первые трое детей. И тогда деревенский чудодей наказал им следующего ребенка, если он у них народится, сразу же называть алте (старой) – Бога это должно пронять.

Вслед за Херши пришел Гас. Он прихватил с собой пневматическое ружье и бутерброды с яйцом и луком.

– Стук-стук, – сказал он.

– Кто там? – отозвался Херши.

– Ной.

– Разве ты Ной?

– Ной не ной, а тебе – бежать к мамочке: она тебя зовет.

Позади лавчонки Старой Анни простиралось выгоревшее, поросшее колючей травой поле – оно служило чем-то вроде базарной площади. По пятницам сюда с утра пораньше сходились франко-канадские фермеры – привозили птицу, овощи, фрукты. Публика это была недоверчивая, с жесткими, изрезанными морщинами лицами, но матери семейств с улицы Св. Урбана ни в чем им не уступали, и к концу дня фермеры – на последнем издыхании – были рады убраться восвояси. Женщины, а в умении торговаться им не было равных, объяснялись с фермерами на смеси французского, английского и идиша.

– Так филь, месье, за этот клейне ципка? Vous [108]108
  Вы ( франц.).


[Закрыть]мешугинер?

Паинькин Ябеда увидел, что мальчишки сидят на крылечке – ждут Ноя. И не без опаски приблизился к ним.

– Куда направляемся? – спросил он.

– В Китай, – отрезал Гас.

Когда мамаша Ябеды хотела напомнить ему, чтобы он сходил в уборную, она кричала с балкона:

– Доллинек, пора поливать чайник!

Паиньке, двоюродному брату Ябеды, исполнилось семнадцать, и звали его Милтон Фишман. Он был очень набожный и вел службы в летнем лагере. Ябеда ему наушничал.

– У меня есть четвертак, – сказал Ябеда.

– Позолоти ручку, – предложил Гас.

Семьи, жившие на Кларк, Св. Урбана, Рейчел и Сити-холл, скидывались и снимали на лето коттеджи в Прево. Уж как там они исхитрялись наскрести деньги, чем поступались, значения не имело – дети должны проводить лето на свежем воздухе. В Прево почти никто не жил постоянно, большинство покосившихся домишек принадлежали франко-канадцам, которые жили в Шоубридже, выше по склону. Поезда Канадской железной дороги останавливались в Шоубридже. Прево – он располагался у подножия горы – отделял от Шоубриджа мост; построил его первый почтмейстер, человек по фамилии Шоу. Поселок являл собой мешанину дощатых лачуг и коттеджей, разбросанных по горам и долам, которые перекрещивались ухабистыми грунтовыми дорогами и запутанной системой тропок. Центр поселка находился у начала моста. Здесь размещались магазины Циммермана, Блатта, гостиница «Прибрежная», мясная лавка Стейна, а на уходящей вправо петлистой грунтовой дороге – синагога и пляж. В 1941 году между универсальными магазинами Циммермана и Блатта, расположившимися друг напротив друга по обе стороны шоссе, еще шла упорная конкуренция. При магазинах – оба размещались в растянувшихся вдоль шоссе унылых зданиях, краска на которых давно облупилась, – имелись танцзалы и просторные террасы, на них тоже устраивали танцы. Но Циммерман обставил Блатта, заведя помощницу, звали ее Зельда. Она обклеила магазин Циммермана объявлениями.

Над прилавком с фруктами красовалось такое:

АПЕЛЬСИН – ЭТО ТЕБЕ НЕ БЕЙСБОЛЬНЫЙ МЯЧ. НЕ БЕРЕШЬ – НЕ ЛАПАЙ. ТЫ НЕ ОДИН – ПОКУПАТЕЛЕЙ МНОГО

А над кассой такое:

ЕСЛИ ТЫ КУПИШЬ ЭТОТ ТОВАР ДЕШЕВЛЕ, У ОБИРАЛЫ ЧЕРЕЗ ДОРОГУ, ЗНАЧИТ, ТЕБЕ ЕГО ОТДАЮТ ДАРОМ

Если тебе все же удавалось купить тот же товар дешевле у Блатта, Зельда всегда доказывала, что товар или несвежий, или плохого качества.

Пляж порос колючей травой, из песка там и сям торчали пни. Дородные дамы средних лет с обгоревшей докрасна кожей расстилали одеяла и, расположившись на них как есть – в лифчиках и панталонах, – играли в покер, курили, прихлебывая кока-колу. Расслабляющиеся на отдыхе закройщики и гладильщики также не надевали купальные костюмы. Плавать они не плавали. А расставляли карточные столы, стулья и степенно играли в безик, посасывая вонючие сигары и поругивая жару. Меж столов носились дети – играли в пятнашки, гоняли мяч. Между растянувшимися на земле телами загорающих ходили, сгибаясь под тяжестью ведер со льдом, мальчишки и кричали:

– Вода прямо со льда! Шок-лад, сиг-рет!

Время от времени одна из дам вперевалочку пробиралась от стола к столу – поля шляпы колышутся, на губах улыбка, не менее лучезарная, чем ее надежды, золотые зубы блестят – и, отвлекая играющих, спрашивала: не купите ли – учтите, никто вас не неволит – билеты лотереи в помощь фонду «Мизрахи» – «Отдых на свежем воздухе» или Еврейскому национальному фонду? Верещали голые младенцы. Поедались сливы, персики, арбузы; не глядя, кидались на траву косточки и корки. Купаться в плавно катящей свои воды желтой реке в последние три недели августа, когда опасность полиомиелита достигала пика, Санитарный совет запрещал. Но детей этот запрет не пугал. Они визжали от восторга, стоило одной из необъятных мамаш зайти в реку, окунуться – раз-два и готово, – наказать детям не заплывать далеко и тут же, освежившись, возвратиться к прерванному покеру. Франко-канадцы были так всем этим ошеломлены, что не роптали. Священники же в проповедях, случалось, обличали евреев за забвение приличий. Морт Шуб говорил:

– Ну и что, такая у них работа. Священник тоже хочет кушать.

По вечерам чуть не все наши толклись в танцзалах Циммермана и Блатта. Ребятня – Ной, Гас, Херши и другие мальчишки их возраста забирались на окна и стреляли из трубочек горохом, целя танцующим в ноги. Пятницу мамаши проводили в трудах: убирали, стряпали к субботе. Ближе к концу дня все наряжались: готовились к приезду отцов. Те приезжали по преимуществу на экскурсионных поездах в 6:15 – их встречали в Шоубридже. После чего семья шествовала через Шоубридж, вниз по склону и через мост; местных это зрелище приводило в трепет. Откуда они взялись, эти жующие сигары мужчины, увешанные сумками с арбузами, бутылками с лимонадом, палками салями, корзинами персиков, которые орут на детей, хлопают жен по заду и – что уж и вовсе ни в какие ворота не лезет – машут угрюмым шотландцам, остолбенело восседающим на своих террасах?

Наконец появился и Ной.

– Ябеда хочет пойти с нами, – сказал Гас.

– Ты ему сказал, куда мы идем?

– Еще чего. Я что, спятил?

– У него есть четвертак, – сказал Херши.

Ябеда продемонстрировал четвертак.

– Ну ладно, – сказал Ной.

Старая Анни, уныло качая головой, смотрела, как четверо ребят идут по полю. Впереди Ной. За ним Херши, сын раввина Друкера, чахлый парнишка с большими карими глазами. У его отца была небольшая, но преданная паства. Херши по вечерам болтался около синагоги, преграждал дорогу старикам, шедшим помолиться.

– Дайте пять центов, и я вас благословлю.

И благословлял, и еще как благословлял!

– Я такой святой, аж жуть, – сказал как-то Ною Херши.

Гас, раскормленный, веснушчатый блондин, тащился сзади.

Мальчишки тянулись гуськом по грунтовой дороге, ведущей к Девяти Коттеджам, солнце припекало их загорелую кожу. Они миновали коттедж Кравицов с их вонючим отхожим местом, домик Бекки Гольдберг и неказистую халабуду, где ютился добрый десяток неказистых Коэнов.

Подошва горы поросла высокой травой, жесткой, пожолклой и очень колкой. Попадались тут и топкие участки, где росли камыши, но их мальчишки обходили. Под деревьями было прохладнее, но ребятам предстоял еще долгий подъем на гору. Мягкую, рыхлую землю устилали шишки, иглы и палая листва. Сквозь ветви берез, кленов и елок просачивались солнечные лучи, от горы исходил промозглый запах сырости. Время от времени слышалось карканье ворон, дважды они видели дятла, а один раз даже колибри. На вершину они поднялись лишь к часу и присели на небольшой полянке – съесть свои бутерброды. Гас гонялся за кузнечиками, а изловив, опускал их в банку из-под майонеза, в крышке которой провертел две дырочки. Расправившись с бутербродами, мальчишки снова отправились в путь – спуститься они решили по другому склону. Подрост здесь был гуще, и так как им хотелось дойти побыстрее, они обдирали руки и ноги о ветки, а то и проваливались в прикрытые листьями ямы, зашибали ноги об острые камни. Вдали послышались голоса. Ной – ему доверили нести пневматическое ружье – взвел курок, Гас схватил камень, Херши сорвал с пояса перочинный нож.

– Опоздаем на шабос, – сказал Ябеда. – Может, вернуться?

– Иди-иди, – сказал Херши. – Смотри только на змею не наступи.

– Да я что, я ничего.

Сквозь листву теперь просачивались не только голоса, но и смех. Склон стал более пологим, а вскоре впереди замаячил берег. И чего там только не было – и настоящие каноэ, и трамплин, и яркие – вырви глаз – зонтики, и шезлонги. Мальчишки стали осторожно, хоронясь за кустами, подкрадываться к берегу. Ной был поражен. Высокие стройные мужчины, ужас до чего хорошенькие женщины лежали себе на солнышке – и хоть бы хны. Никто не орал, никаких тебе арбузных корок, женщин в нижнем белье. Повсюду чистота. Можно даже сказать – красота.

Первым углядел киоск с прохладительными напитками Гас. Он повернулся к Ябеде и сказал:

– Ну, где твой четвертак? Иди купи нам пепси.

– Пусть Гас идет, – сказал Херши. – Он меньше всех похож на еврея. Смотри, какой у него нос. Господи! Да ему ничего не стоит сойти за гоя.

– Бери мой четвертак.

– Иди полей чайник, – сказал Гас. – Может, я и меньше похож на еврея, чем ты или Ной, только знаешь, как они нас узнают: стянут штаны – и все дела…

Ребята прыснули.

– И ничего смешного, – сказал Херши. – Так моего дядю вычислили, того, которого убили в России.

– Вы все сдрейфили, – сказал Ной. – Я пошел. Только свою кока-колу я выпью на пляже. А вам, если хотите пить, придется пойти со мной.

Тут с места снялся «форд», и их глазам открылось объявление. Первым его заметил Гас. И указал на него остальным.

– Смотрите, смотрите!

ПЛЯЖ ПРЕДНАЗНАЧЕН

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО

ДЛЯ ХРИСТИАН

Объявление в корне переменило их планы. Ной – его только что не колотило – сказал, что они прокантуются тут до вечера, а когда пляж опустеет, украдут объявление.

– Это что же получается – домой вернемся уже затемно? – сказал Ябеда. – Как-никак сегодня пятница. А что, разве твой папа сегодня не приедет?

Гас и Херши опешили. Матери запрещали им водиться с Ноем. Ябеда говорил дело, но если Ной останется, а они уйдут, выходит – они струсили? А Ной уж точно останется. Когда его отец приезжает на выходные, они с утра до вечера лаются.

– Через сто лет никого из нас не будет, – сказал Гас.

Ябеда раздраженно пинал пень – выжидал.

– Херши, пойдешь со мной – отдам четвертак тебе.

– Змей поберегись, – сказал Херши.

Вот тут Ябеда и убежал домой.

День влекся медленно, но в конце концов солнце стало спускаться, поднялся ветер. На пляже осталось всего несколько человек.

– А что, христианин – он и католик, и протестант? – спросил Херши.

– Угу, – ответил Ной.

– Но они же разные, – сказал Херши. – Разве нет?

– Разные-то они разные, – сказал Гас. – Только в чем разница между Гитлером и Муссолини?

Ной решил, что, раз начало смеркаться, есть кто на пляже или нет, а они рискнут. Немногочисленные замешкавшиеся парочки увлечены друг другом, и, если изловчиться, они их не заметят. Ной сказал, что они с Гасом сделают вид, что прогуливаются по пляжу, и как бы невзначай подойдут к объявлению с разных сторон. Сдается, что оно закреплено не очень надежно. А если кто за ними погонится, Херши закричит и предупредит их. А потом и камни на что, не говоря уж о пневматическом ружье.

Итак, Ной и Гас с самым беззаботным видом побрели по пляжу. Ной посвистывал. Гас прикидывался, будто собирает камешки. Ветер взметал песок, пылающий шар солнца все ниже опускался за гряду гор напротив. С наскоку, остервенело мальчишки выдергивали из песка шест с объявлением. Гаса трясло от смеха, по его щекам текли слезы. Ной чертыхался. И тут тишину прорезал пронзительный крик: «Берегись!»

Гас выпустил объявление, бросился со всех ног – укрыться в лесу.

– Быстрей!

Ной не отступался. К нему, размахивая веслом, бежал мужчина. Ной, в последний раз отчаянно дернул и отломал объявление от шеста. Теперь мужчина был уже в двадцати шагах от него – он грозно занес весло. Глаза у него были бешеные.

– Ах ты, сучонок!

Ной увернулся, рванул к кустам. По его спине молотила галька. Сзади со свистом разрезало воздух весло. Но он мчался что есть мочи. Добравшись до кустов, он – зигзагами – побежал вверх по склону. Все бежал и бежал. И в конце концов, так и не выпуская объявления из рук, упал на усыпанную сосновыми иглами землю, сердце у него колотилось.

Гаса не было видно, зато за скалой замаячил Херши. Вскоре стемнело, и они поняли, что заблудились. Заблудились, а фонарика-то у них и нет. Что, если они ходят по кругу? Что, если они опять выйдут к озеру Гандон – как знать? Склон становился все более пологим, и вот уже Ной и Херши вышли на ровную полянку и тут же услышали голоса. Лучи фонариков прорезали темноту. Мальчишки поспешно засунули объявление в груду гниющей листвы и, набив карманы камнями, залезли на дерево. Голоса, лучи фонариков, обшаривающие местность, всё приближались.

– Херши!

– Ной!

– Мальчики!

– Ау!

Мальчишек разбирал смех. Похоже, все более или менее здоровые мужчины в Прево этим вечером вышли в горы, вооружившись кто вилами, кто граблями, кто клюшками и бейсбольными битами. Ной и Херши уж никак не ожидали ничего хорошего от Ябеды, но в эту пятницу они были ему благодарны. Спустившись с дерева, они вытащили из-под листвы объявление, и в этот вечер Прево чествовал их как героев. Не знали, куда их посадить, чем угостить. В воскресенье утром Ной, Херши, Морт Шуб и Гас водрузили объявление на своем пляже. Придя поутру на пляж, купальщики прочли:

ПЛЯЖ ПРЕДНАЗНАЧЕН

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО

ДЛЯ ХРИСТИАН

ОБРЕЗАННЫХ

6

С деньгами у нас было туго. Тем не менее не выставлять же нам, как Айзенбергам из соседнего дома, в окне объявление: «Сдается комната». Так низко мы опуститься не могли.

– Сейчас в мире столько страданий, – приводила доводы мама, – и, если взять жильцом беженца, холостяка, мы поможем их уменьшить. К тому же как знать – вдруг он женится на сестрице Бесси: бедняжке давно пора замуж.

Итак, в ноябре 1942-го мы позвонили в соответствующее агентство и нам прислали нашего первого жильца, беженца, без всяких там объявлений. Герр Бамбингер был тщедушный, сутулый, его лысая голова ярко блестела, подбородка у него, можно сказать, не имелось. Он носил очки в металлической оправе с толстыми стеклами и, хоть и курил самокрутки, зато вставлял их в черепаховый мундштук.

– Я так понимаю, – сказала мама, – вам пришла пора устроить свою жизнь. Вы, я так думаю, подыскиваете жену.

– Готов поспорить на что хотите – так оно и есть, – сказал папа.

В пятницу на обед пригласили сестрицу Бесси, а в воскресенье родители загнали герра Бамбингера в угол.

– С лица, – сказала мама, – не воду пить.

– Верно.

– В жене что важно: чтобы на нее можно было положиться, – сказал отец, потчуя герра Бамбингера рюмкой бренди. – Ну и чтобы у нее сбережения в банке имелись.

Герр Бамбингер не пил с утра до вечера черный кофе в «Старой Вене» наподобие остальных беженцев и не разглагольствовал о том, что в Канаде сплошь серость и бескультурье. Вечерами Бамбингер по большей части курил, не зажигая света, в своей комнате за кухней. Без конца строчил письма, исписывая рисовую бумагу сверху донизу, – почерка мельче и убористее я в жизни не видал. Письма он посылал в Международный Красный Крест, а также в организации и лагеря беженцев во всем мире, но в ответ ничего ниоткуда не получал, если не считать своих же вернувшихся обратной почтой писем да выпусков «Aufbau» [109]109
  Еженедельник, орган немецких беженцев и американцев немецкого происхождения. Издавался с 1934 г. в Нью-Йорке.


[Закрыть].

Бамбингер проявил изрядный интерес ко мне. Он убедил маму, что комиксы вредны.

– Супермен, – сказал он, – это пропаганда фашизма, а у Бэтмена с Робином [110]110
  Персонаж комиксов «чудо-мальчик» Робин – первый помощник супергероя, борца со злом Бэтмена.


[Закрыть]лишь прозрачно, весьма прозрачно, – сказал он, – завуалированные гомосексуальные отношения.

– На вашем месте, – говорил он маме, – я не разрешал бы ему в такой холод ходить без шарфа.

Через два дня последовало новое назидание:

– За едой мальчику не следует класть локти на стол.

А еще как-то он без долгих слов выключил радио:

– Нельзя делать уроки и одновременно слушать радио.

Родители верили, что герр Бамбингер искренне печется о моем благе, и, когда я говорил, что нечего ему лезть не в свое дело, меня одергивали.

Как-то в воскресенье мама заставила меня пойти погулять с герром Бамбингером.

– С какой, интересно, стати? Сегодня я хотел поиграть в футбол, – кобенился я.

– У бедного герра Бамбингера жена и ребенок твоего возраста, а он не знает ни где они, ни живы ли они вообще.

Бамбингер из чистой, как я считал, вредности повел меня в Музей изобразительных искусств на Шербрук-стрит.

– Учиться ценить искусство, – сказал он, закуривая, – никогда не рано.

– Как насчет сигаретки?

– Растущему организму никотин вреден.

– Жадитесь, небось, дать мне курнуть – так бы и сказали.

– Ты не только глуп. Ты еще и груб. Будь ты моим сыном, ты бы не посмел так себя вести. Я бы тебя научил почитать старших.

– Так я ведь вам не сын.

Но всерьез мы с Бамбингером поцапались из-за кофе. В войну кофе, если помните, было нормировано. Дети получали свою норму по достижении двенадцати лет. На кофе были особые талоны. Я с нетерпением ждал, когда мне исполнится двенадцать, и на следующий же день потребовал налить мне кофе. Мамины губы тронула еле заметная улыбка. Бамбингер, однако, посмотрел на нее предостерегающе, на меня – укоризненно.

– Ты же знаешь, тебе нельзя пить кофе, – сказала мама. – Мал еще.

Сестра ухмыльнулась и чуть ли не в один глоток осушила свой кофе.

– Законно избранным правительством Канады мне со вчерашнего дня дано право пить кофе.

– В правительстве полным-полно антисемитов, – гнул свое отец.

Я, однако, заметил, что мама дрогнула.

– Всего одну чашку, – канючил я. – Ты что, умрешь от этого?

– Твоя мать права. Для растущего организма кофе вреден.

Если ты поздно ложился спать, это, согласно Бамбингеру, тоже замедляло развитие. Так же как и вечера, проведенные в кегельбане.

– Это дело семейное, и вам бы в него свой нос, а он у вас на двоих рос, не совать.

– Немедленно извинись перед мистером Бамбингером!

– Или я получу причитающуюся мне по закону норму, или разорву свои талоны.

– Ничего подобного ты не сделаешь. А теперь извинись перед мистером Бамбингером.

Бамбингер издевательски улыбался, выжидал.

– Идите к черту! – завопил я и напустился на Бамбингера: – Чего вы удрали от Гитлера, струсили? Чего бы вам не уйти в подполье, не бороться против Гитлера? Все лучше, чем бросить жену и детей и спасать свою шкуру.

Мама отвесила мне оплеуху.

– Ах так? – Я выскочил из-за стола. – Я ухожу из дому.

На улице моросил дождь. Я – руки в карманах ветровки, за спиной наспех собранный рюкзак – поплелся к кегельбану: там расставлял кегли Херши.

– Слышь, – сказал я. – Хочешь убежать из дому вместе?

Херши отер пот со лба – осмысливал мое предложение.

– А до понедельника повременить нельзя? У нас сегодня латкес [111]111
  Картофельные оладьи ( идиш).


[Закрыть] на обед.

На обратном пути я рассказал Херши, как меня допекает Бамбингер. Тут дождь полил всерьез, и мы укрылись под наружной лестницей.

– Слышь, сделаешь для меня одно дело? – спросил я.

– Нет.

– И на том спасибо.

– Чего тебе надо, чтобы я сделал?

Я попросил Херши позвонить к нам в дверь и сказать маме, что я упал в обморок или что-то в этом роде.

– Скажи, что ты шел себе по своим делам и наткнулся на меня – я лежал в канаве.

– Дрейфишь. Так я и знал. Тебе нипочем не убежать.

Тут Херши меня пихнул, и я скинул рюкзак – хотел его оглоушить. Он пустился наутек.

Шел одиннадцатый час, дождь сменился снегом.

– Ты вернулся, – сказала мама: она, похоже, нешуточно обрадовалась.

– Только на эту ночь.

– Пошли. – Мама взяла меня за руку. – Мы только что узнали замечательную новость.

Бамбингер – хотите верьте, хотите нет – плясал вокруг стола с моей сестрой. На голове у него красовалась бумажная шапка, очки висели на кончике носа.

– А вот и блудный сын воротился, – сказал он. – Говорил же я вам, что беспокоиться не стоит.

Бамбингер расплылся в улыбке, ущипнул меня, и пребольно: я не успел увернуться.

– А родители еще собирались отправить полицейских на твои поиски.

– Миссис Бамбингер и Юлиус спаслись. – Мама захлопала в ладоши.

– Они выедут из Австралии, – сказал папа. – Пароходом. Мистер Бамбингер получил телеграмму.

– Я вымок до нитки. Скажи спасибо, если я не схвачу пневмонию.

– И верно. Вы только посмотрите на него, – сказал папа. – Можно подумать, он из реки вылез. И что он этим доказал? Ничего.

– Я вам вот что скажу, – вмешался Бамбингер. – Может быть, кофе пить ему еще рано, но капля-другая бренди ему не повредит.

Все засмеялись. Оттолкнув Бамбингера, я рванул в свою комнату. Мама пришла следом.

– Ты почему плачешь?

– Я не плачу – я промок.

Из столовой доносился смех.

– Возвращайся к своей компании. Веселись.

– Прошу тебя, извинись перед мистером Бамбингером.

Я молчал.

– Я разрешу тебе пить по чашке кофе в неделю.

– Это что, он придумал?

Мама посмотрела на меня с удивлением.

– Ладно. Иду. Извинюсь перед ним.

Я прошел вместе с Бамбингером в его комнату.

– Что ж, давай, выскажись начистоту. Я тебя не укушу.

– Мама велела сказать, что мне очень жаль.

– Вот как?

– Вы ко мне вечно цепляетесь.

– Неужели?

– Может, им и не заметно. Мне это более заметнее.

Бамбингер – он нарочито медленно сворачивал самокрутку, а я так и стоял перед ним – наконец сказал:

– Грамматика у тебя явно хромает.

– И эта комната, и эта кровать – мои.

– Вот как?

– Во всяком случае, были бы моими. Мне их обещали. А теперь я как жил, так и живу с сестрой: комнату сдали вам.

– По-моему, твоим родителям нужны деньги.

– Я извинился. Могу я идти?

– Иди.

Назавтра мы с Бамбингером избегали смотреть друг на друга, и целую неделю он ни разу не попытался ни поучать, ни одергивать, ни наставлять меня. Из Австралии пришло толстенное письмо, и Бамбингер показал нам фотографии серьезного мальчугана в явно тесном ему костюмчике иностранного покроя. Жена его, седая и патлатая, косила, один зуб у нее, похоже, был золотой. Бамбингер читал родителям вслух отрывки из письма. Семья его, как я знал, прибудет в Канаду не раньше чем через полтора месяца: одно плавание займет месяц.

Теперь Бамбингер без остатка предался работе и накопительству. Даже самокрутки перестал курить и брался за любую сверхурочную работу. В свободные дни Бамбингер рыскал по распродажам – выискивал, где бы что купить подешевле. С одной распродажи он принес костюмчик для мальчика, с другой – допотопную стиральную машину; чинить ее он взялся сам. Приобрел на аукционе стол и стулья, купил на благотворительном базаре подержанный пылесос. Эти, а также прочие покупки он стаскивал в сарай; меня он сторонился.

Как-то я ошарашил Бамбингера – принес ему пачку почти что новеньких комиксов. «Для вашего сынка», – сказал я и убежал, а на следующее утро обнаружил комиксы в мусорном ведре.

– Юлиус не станет читать такую белиберду, – сказал Бамбингер.

– Они мне обошлись в пять центов каждый, вот.

– Намерения у тебя были добрые. Только деньги ты потратил впустую.

В субботу днем, за неделю до того, как миссис Бамбингер и Юлиус должны были приехать, папа принес в кухню газету. И шепнул что-то маме на ухо.

– Да, пароход называется так. О Господи!

Из сарая, шатаясь под тяжестью трехногого стола, приплелся Бамбингер.

– Крепитесь, – сказал отец.

Бамбингер выхватил у него газету и прочел сообщение – оно было напечатано внизу первой страницы.

– Нельзя ничего знать, – сказала мама. – А вдруг им удалось сесть в спасательную шлюпку? Такое случается сплошь и рядом.

– Где есть жизнь, есть и надежда.

Бамбингер ушел в свою комнату, безвыходно просидел там три дня, а когда вышел, сообщил, что съезжает от нас. Утром в день отъезда он позвал меня к себе.

– Ну вот, твоя кровать и освободилась, – сказал он.

Я молчал.

– Ты такие лишения претерпел. Так перестрадал. Верно я говорю? Паршивец ты, вот ты кто.

– Пароход потопил не я. – Он меня напугал.

Бамбингер засмеялся.

– Вот как, – сказал он.

– Почему вы от нас съезжаете?

– Перебираюсь в Торонто.

Он лгал. Двумя неделями позже я встретил Бамбингера – он шел мне навстречу по улице Св. Екатерины. В новом костюме, широкополой шляпе, очках в толстой роговой оправе. Спутница Бамбингера была выше его ростом. Я хотел спросить, не заберет ли он свой скарб из нашего сарая, но передумал и перешел на другую сторону улицы, чтобы он меня не увидел.