Текст книги "Биробиджанцы на Амуре"

Автор книги: Моисей Гольдштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

На берегу становится скучно. Тихий корейский напев нагоняет страх. Но страху противостоит цифра плана, и кажется, что цифра вступает в борьбу со страхом…

– Еще бы восемь солнечных, погожих дней, и мы спасены! – говорит Ривкин, окидывая взором стога, которые вырастают с изумительной быстротой, и в то же время со страхом поглядывает на Амур.

Берка, который тоже стоит на вершине стога и работает под руководством Ривкина, часто смотрит на Амур, но ничего не видит. Он чувствует только страх, который растет у него в душе по мере того, как прибывает вода в реке. Выслушав сухой расчет Ривкина относительно необходимых для уборки дней, он вскипает злобой так, что скулы у него дергаются;

– Ты отвечать будешь!

– Конечно, я, не ты же!

– За людей, за жертвы отвечать будешь!

– За какие такие жертвы? – злится в свою очередь Ривкин. Однако он тут же овладевает собою.

Снизу подают на вилах сено, чтобы закончить стог. Кроме них двоих, на стогу никого нет. Внизу не слышно их разговора, Ривкин поминутно протягивает свои длинные руки, снимает с вил сено и продолжает злиться;

– Жертвы какие-то выдумал! Испугался, хозяйчик… Эй, ты! – кричит он тому, кто стоит внизу. – Не подавай мокрого сена! Сейчас как на войне. Еще и не выстрелило ни разу, а уж он в кусты…

– Ты, брат, ловкий! На готовенькое приехал.

– Тебя сменить, – отвечает Ривкин коротко.

Берка закусывает губу и вспыхивает от злобы. По ночам он спать не может. Сидит на берегу и смотрит на Амур, который течет быстрее обычного. Он ждет волны, которую река швырнет на берег, – тогда Берка сможет взять лодку и удрать. Он давно убежал бы, не стал бы дожидаться волны, но ему хочется потащить за собой группу старых коммунаров. Пусть эти знают… Пусть потом пошумят… Пусть попробуют обойтись без таких людей! А наводнение – самый подходящий момент для этого. Пусть только Ривкин заупрямится и не отпустит людей, пока вода не прибудет…

И вот в одно утро Амур в самом деле поднялся. Река выглядела так, словно за ночь в нее влилось море воды. Амур раздался вширь и покрылся пеной. Теперь страх обуял всех. Послышались крики. По расчетам Ривкина, работы осталось еще дней на шесть. Дни стояли хорошие, солнечные. Небо было ясное, и только кое-где над горами плыли белые облака, порою принимавшие зловещий оранжевый оттенок. Работали теперь с еще большим напряжением. Отдыхали только минутами, затягиваясь махоркой. Ребята молчали и с возрастающим страхом в глазах следили за небом. Работали до поздней ночи. Всех охватило одно желание – выполнить план раньше срока, вывести коммуну из опасности и уехать до начала наводнения. А в том, что наводнение неизбежно, теперь уже никто не сомневался. Страх еще больше усилился, когда из Орловки вернулась лодка с хлебом и ребята сообщили, что старый рыбак Лопатин спит уже на чердаке и что все жители поселка взволнованы: говорят, наводнение начнется скоро и будет очень сильным. Это сообщение повергло в панику старика Брейтера:

– Надо отослать людей! Пропадем здесь! Каторжные мы, что ли?

Он носился как помешанный по берегу, ломал руки.

Берка не отставал от старика. Он тоже шумел:

– Довольно повалялись на Амуре! Надо сейчас же отослать людей! Он хочет жертву принести! – указывал он на Ривкина.

Был сумеречный час. После трудного рабочего дня ребята сидели за столом и лениво жевали. Река сердито несла свои разбушевавшиеся воды.

Файвка сказал, обращаясь к Рубину (они в последнее время крепко подружились);

– Это признак, что наверху Амур рвет берега.

Белая пена развязала всем языки. Начался страшный шум. Все старались перекричать друг друга. Тогда Ривкин встал и посмотрел на крикунов, выжидая, пока на берегу станет тихо. Когда люди умолкли и стали слышны только рев Амура да ленивое похрустывание лошадей, Ривкин тихо сказал:

– По какому случаю шум? Тридцать восемь стогов уже сметано. Еще десять – и мы выполним план… Обеспечим себя сеном на весь год…

Берка понял, что сейчас надо помешать Ривкину. Его послушают и согласятся. Он крикнул во весь голос:

– Ему хочется людей погубить, десять стогов сметать, в то время как здесь ни на одну ночь больше оставаться нельзя! Надо сейчас же отослать людей!

Ривкин сохранял спокойствие.

– Никого отсылать не будем. Людей никто губить не собирается. Никаких жертв не допустим. Лодки стоят наготове. В любую минуту можно сесть, и мы спасены. Нечего бунтовать!

Он говорил тихо, ясно и убедительно. Но старик Брейтер, которого трясло от страха, чуть не расплакался;

– А если это будет ночью и все как раз будут спать?

Ривкин улыбнулся. Послышался звонкий смех Груни. Это еще больше разозлило Брейтера:

– Пускай тогда останется молодежь! А семейных надо отослать домой!

Файвка молчал. Он только искоса посмотрел на Берку, презрительно усмехнулся и, отвернувшись, сплюнул. Берка шагал по берегу и кипел от злости.

Когда все забрались в комарники, ячейка собралась в одной из лодок, которые были привязаны к берегу, и устроила заседание.

Лодка покачивалась на воде. Ребята сидели задумавшись и молчали. Казалось, что каждый ждет, пока начнет другой. Фрид смотрел на Амур, который с шумом бежал к хмурым горам, Ривкин тоже задумался. Ему не по душе молчание Фрида. Но взгляд его встретился со взглядом Груни, и тишина нарушается.

– Ну, стало быть, так… Наводнение приближается, а план мы обязаны выполнить! Такая зима, как в прошлом году, не должна повториться! Пять хороших дней работы всех, или восемь дней при половинном составе, – и план выполнен!

– Значит, надо часть отослать домой? – спохватился Фрид.

– Обязательно! – ответил Ривкин. Но сделать это нужно организованно.

– Надо обсудить вопрос о Берке, – сказал Златкин.

– Что обсуждать? – спокойно спросил Ривкин.

– Он устраивает панику, агитирует, чтобы удирали домой!

– Брось, Златкин! – перебил Ривкин. – Никто не убежит. А поведение Берки обсудим, когда вернемся домой. Вся коммуна решит вопрос о нем.

– Этакая стервоза! – выругался Златкин, сердито поглядывая в сторону Беркиного комарника.

– Значит, людей мы кое-как обеспечим, – продолжал Ривкин, – машины тоже можно хорошо поместить. Если привязать их к дереву или к стогу, они останутся на месте. А лошади? Пятнадцать лошадей… Вот об этой «мелочи» никто не подумал… Каждый думает, как бы свои потроха спасти, а об остальном забывают.

– Не забывают. Просто некогда было подумать, – отозвался Фрид, словно оправдываясь. – Послушаем, что скажет Груня.

Груня полагает, что ячейка должна решить, кого отослать домой, а кого оставить. Добровольцев здесь быть не может, так как оставить нужно наиболее сильных и выдержанных.

Но Ривкин возражает:

– Кто поднимет руку, тот и останется. Это и будут лучшие и наиболее сильные.

Он посмотрел на бушующий Амур и добавил:

– Надо послать человека в Хабаровск за катером и баркасом. Послать сейчас же, как только начнет светать, когда рыбаки поедут в город. Сейчас надо действовать энергично и быстро.

На этом заседание было окончено. Ривкин встал.

– Ну, стало быть, без колебаний… За работу!

Звезды на небе уже начали гаснуть. Ривкин подошел к воде, взглянул на водомер: «Поднимается!» Потом потянулся и вздохнул: «Ну что ж!» И спокойно подумал: «Ничего, есть у нас крепкие трудовые руки… Вот с ними мы и одолеем разбушевавшийся Амур…»

Б обеденный час по острову прокатился звон стали. Собрания все ждали с нетерпением. Отъезд Фрида в город был для всех неожиданностью. Люди устремились к стогу, откуда доносился звон и где стояли котлы с варевом.

По всему острову разносится звонкий смех Груни. Она смеется, а Рубин якобы сердится: слышать смех Груни ему очень приятно.

– Черт возьми, экая у вас сила! На косьбе меня Файвка замучил, а на скирдовании – ты. Но я тебя одолею, Груня, – говорит он тише, и теперь они смеются уже оба. При этом Груня обнажает ослепительно белые зубы.

Долго сидеть за обедом и отдыхать сейчас некогда. Перед глазами бежит Амур, покрытый белой пеной. Тучи проносятся над горами. В воздухе пахнет надвигающейся бурей, Ривкин встал с места и начал:

– Амур с часу на час поднимается все выше, еще день-другой, и он захлестнет берег острова. Фрида послали за спасательным катером для лошадей и машин. Людей перевезут через Амур, а там они пешком доберутся до дома. Долго оставаться здесь нельзя. К предупреждениям рыбаков надо прислушаться. Они говорят, что из Благовещенска двинулся первый водяной вал, который через два дня будет здесь. Затем придет второй вал, который зальет весь остров. Но нас здесь уже не будет. Мы свою работу закончим раньше. Наш план будет выполнен. Стогам вода не помешает. Они стоят на высоких местах.

Ривкин говорил быстро. Сейчас каждая минута на учете. Один только Берка ворчит что-то, обращаясь к старику Брейтеру. Ривкин знает наперед, что о нем может говорить Берка. Он не желает пререкаться с ним, так как по глазам ребят видит, как растет у них доверие к его словам. Он продолжает:

– Ячейка постановила отослать домой людей, которые чувствуют себя слабыми в настоящий момент и боятся оставаться на острове. Нам надо еще поработать, но мы никого не принуждаем. Все вы коммунары, каждому должно быть дорого свое хозяйство, каждый должен любить свою новую родину, которую он строит в тайге честным трудом. Поэтому мы ставим на голосование; кто за то, чтобы оставаться на Амуре, пока мы закончим работу?.. Кто против?.. То есть кто хочет сейчас же уехать?

Поднялись две руки и тут же смущенно опустились.

– Ну? – спросил Ривкин. – Больше никто не хочет ехать домой? Один только Брейтер?

– За стогом шепчутся, а на собрании пугаются! – брюзжит Брейтер.

Берка тоже чувствует себя неважно. Он думал, что его рука поднимется тридцатой, но быть вторым у него духу не хватило.

После собрания расходятся с говором и смехом. Рубин идет в обнимку с Груней. Он шепчет ей на ухо, что они построят себе домик, и будет там тепло и светло, радио будет играть и приносить вести со всей огромной страны. И письма они будут писать своим старикам-родителям вдвоем.

Груня смеется.

– Будем соревноваться, Рубин? – предлагает она, улыбаясь.

– Есть! – соглашается Рубин. – Давай, Груня, соревноваться!

Теперь все соревнуются, и работа идет еще веселее. Каждая секунда на счету. Люди охвачены желанием закончить дело до того, как остров зальет.

Под ногами возникают ручьи. На рассвете вода была по щиколотку, а к вечеру – уже выше колен. Низины на острове залило. Вода все прибывает, ручьи разрастаются, и никто понять не может, откуда их столько берется.

Возвращаясь вечером с работы и натыкаясь на вновь появившиеся ручьи, Рубин объясняет Файвке, почему бьет из-под земли вода.

– Ты ученый парень, – говорит Файвка, – ты бы мог быть агрономом.

– Рабочий тоже должен быть ученым. Ученому легче даются все работы.

– А мне и так не трудно.

– Кто учился, тот и с машиной легче управляется, – продолжает Рубин. – А для чего, думаешь, существуют техника и механизация? Ты сам видал, сколько может скосить машина, а сколько – человек. Ты, Файвка, парень молодой, тебе, надо бы учиться, вырос бы человеком. Мог бы еще и агрономом и техником или инженером стать. Даже ученым, Файвка!

– Это я и без тебя знаю. Может быть, я и пойду учиться.

Они идут с вилами на плечах. Шагают по пояс в воде. Теперь уже трудно угадать, кто из них называется «благородным юношей», да и сам Файвка уже очень редко вспоминает это прозвище. Отличаются они друг от друга только манерой разговаривать. Рубин любит давать добрые советы, а Файвка неизменно отвечает с улыбкой, что он и сам все это знает.

Идут все глубже и глубже в воду. Некоторые места приходится обходить стороной.

– Знаешь, – говорит Файвка, – поря уже сматывать удочки.

– Похоже! – отвечает Рубин и морщится, почувствовав воду у живота.

Оба они, заговорившись, не заметили, как сделали большой крюк и пришли к палаткам последними.

На берегу было шумно. К своему изумлению, они услыхали, что половину группы отсылают домой, и немедленно, ночью.

– Незачем здесь ночевать! – кричит Ривкин. – Дорога по ту сторону берега прямая и еще сухая, ночь светлая, к утру будете в коммуне, а работы и там достаточно.

– Что случилось? – спрашивает Рубин. – Почему так внезапно?

Оказывается, моторная лодка снова подъезжала к берегу, пограничники посоветовали ребятам, что делать, и спешно отплыли к границе.

Никто не расспрашивал, что именно говорили пограничники, никто даже не пытался угадать, и без того все было понятно. Никаких собраний сейчас не устраивали, рук не поднимали, и всякий, кому Ривкин приказывал, укладывал свой узелок.

Груня встретила Рубина с выражением смущения на лице.

– К сожалению, мы должны расстаться как раз сейчас, в такую трудную минуту, – сказала она кокетливо. – Ривкин отсылает меня домой, он хочет нас разлучить…

– Езжай, езжай, Груня, через несколько дней мы увидимся в коммуне. Жди меня «у врат града»…

Они стояли на берегу, держались за руки и смотрели друг другу в глаза, а когда с лодки крикнули: «Груня, едешь?», – расцеловались у всех на виду, просто, без всякого жеманства.

Лодки поплыли по Амуру. Оставшиеся на берегу смотрели, как стремительно несется река, как перекатываются ее волны.

– Хорошо, что на веслах сидят крепкие ребята.

– А все равно заносит.

– Дальше Орловки не уедут.

– Их и в Хабаровск может занести.

– Ну и что за беда? Поедут домой поездом.

– Нет, далеко не унесет, – сказал Рубин. – Хорошо, что они идут наперерез и вверх по течению: так не снесет.

Лодки скрылись из виду. Небо хмурилось.

– Хоть бы дождя не было! – тихо, словно про себя, проговорил Ривкин.

Ночью Ривкину не спалось. Он сидел и смотрел на горы, укутанные серым, на Амур, который с бешеной скоростью гнал свои воды. В одном месте берег острова прорвало, и вода широко разлилась, поглотив большую часть поля. Это произошло буквально на глазах у Ривкина. «Хорошо, что не на другой стороне, – подумал он, – там завтра ведь работать надо, там еще копны стоят, там еще стога сметывать надо…»

Рубину тоже не спалось. Он вышел на берег.

– Поднимается? – спросил он Ривкина.

– Берег прорвало.

– Что? Где?

– А вон, с, лева.

– Ну?

– Ничего.

– Работать еще можно будет?

– Теперь это уже не так важно. В крайнем случае будет на три тысячи пудов меньше. А может быть, завтра рано утром удастся кое-что сделать. Но меня беспокоит, что Фрида еще нет, меня лошади волнуют… Пятнадцать лошадей!.. Воду так и гонит! Надо как можно скорее уходить отсюда. Иначе это плохо кончится. С моторной лодки уже предупреждали…

Он блуждающим взором окидывает Амур, остров, на котором то тут, то там под лунным светом вспыхивает разлитая вода, и направляется к лошадям. Лошади стоят, насторожив уши. В эту ночь они неспокойны, при малейшем шорохе вскидывают голову и смотрят тревожно. Сокол следит за каждым движением Ривкина, и когда тот подходит, конь вытягивает свои трепетные ноздри и пристально глядит на него.

– Лошади чуют опасность даже на большом расстоянии, – говорит Ривкин, обращаясь к Рубину, который ходит за ним, не в силах сдержать охватившую его дрожь. Что-то очень неприятное чувствует Рубин в молчании Ривкина, – в таком настроении он видит его впервые.

– Да, – подтверждает Рубин – лошади очень чувствительны… А ты думаешь, что опасность так близка?

– Для лошадей, конечно. На лодках их не перевезешь. Если второй вал накатится до того, как придет катер, лошади пропали! А тогда…

Они сидели на берегу и смотрели на воду; волны бежали одна за другой, накатывались друг на друга, вставали гигантскими горами, обрушивались в водяные ямы и бездны.

– Чего это ты не спишь? – спросил Ривкин.

– Так, не спится, – ответил в раздумье Рубин.

Его удивлял и злил вопрос Ривкина, который звучал сухо и грубовато, точно Рубин был здесь чужим человеком… Эх, была бы здесь сейчас Груня, он бы перед ней душу излил. Она такая простая, сердечная…

– Груня домой уехала? – спрашивает неожиданно Ривкин.

– Ведь ты же сам ее отослал.

– Ах, да… Забыл.

Вопрос Ривкина взволновал Рубина. Он смотрит на Ривкина с неясным подозрением. Что-то он его не узнает… Какой-то он не такой, как вчера. Что с ним? Что привело его в такое состояние?

– Да, я отослал ее домой, – говорит Ривкин после минутного молчания. – Хотя Груня – девка здоровая, живая и очень славная. Что теперь женщинам делать на Амуре?

Рубин смотрит на него искоса и недоумевает. К чему он это говорит? Рубину вдруг становится не по себе рядом с Ривкиным. Он оставляет его на берегу, а сам забирается в комарник.

А Ривкин следит за ним остановившимся взглядом и не может освободиться от мыслей, которые лезут в голову: «А не был ли весь героизм этого «благородного юноши» показным? Не делалось ли все это ради Груни? Не стал ли он ударником, полагая этим взять Груню? Не затеял ли он соревнования с самым сильным только потому, что Груне это нравится?» Однако Ривкин не может забыть, как работал Рубин. Эта работа опровергает все дурные мысли о нем: «Ведь он заключил договор с Файвкой еще до того, как приметил Груню. А на сенокос он пошел добровольно». Ривкин вспоминает, в каком виде вернулся с острова Рубин после первых дней – с искусанным лицом, с заплывшими глазами. Нет, Рубин доказал, что ничего плохого о нем подумать нельзя. Но что касается Рубина и Груни, то он не может отделаться от чувства досады. Ее зеленоватые глаза всегда вызывали в сердце Ривкина сладостный трепет, но некогда было ему прислушиваться к своему чувству. Вот он и испытывает сейчас боль и досаду.

Но теперь уже поздно.

Вдруг он почувствовал на затылке теплое дыхание.

– Сокол! – весело крикнул он, поднялся и обнял стройную шею коня.

Ривкин хлопал его по бокам, гладил морду. Сокол мигал большими глазами, вытягивал морду. Он почуял тепло руки Ривкина и был очень доволен встречей. Они хорошо знают друг друга. Сокол – первая лошадь в коммуне. Он много сил отдал ей. Теперь Соколу тоскливо, глаза его туманятся, уши насторожены, а чувствительные ноздри трепещут.

К утру Амур немного присмирел. Серый туман на горах расползся и выглянуло солнце. Ривкин сел на Сокола и поскакал взглянуть, можно ли еще работать. Сидя на коне, он увидел ручьи, которых за ночь стало еще больше. Вчерашние и прежние так раздались вширь, что еще день, и все они сольются и затопят остров.

К копнам уже вела водяная дорога. Соколу вода доходила до живота. Копны были наполовину затоплены. Завтра они могут оказаться целиком под водой. Ривкин осмотрелся вокруг, нашел самое высокое место, до которого вода еще не дошла, и повернул Сокола обратно, сказав самому себе: «Надо спасти столько, сколько возможно!» Он разбудил коммунаров, и пятнадцать человек, оседлав коней, отправились отрабатывать последний день.

– Мокрого не класть! – крикнул Ривкин. – Снимать до мокрого слоя, закладывать фундамент для стога в три тысячи пудов!

Это были лучшие, наиболее сильные и преданные парни. Среди них были Файвка и Рубин. Теперь они встретились с вилами в руках. И только здесь, таская тяжелые вилы сена к стогу, шагая весь день по воде и работая с необычайным напряжением, Файвка подумал о Рубине:

«Вот парень! Приехал в белом воротничке, с белым лицом и руками, с нежной кожей, не привыкший ни к какой тяжелой работе, а теперь подставляет плечи, совсем как наш брат!» Он следил за работой Рубина. И ему нравилось, как энергично Рубин втыкает вилы в копну, как присаживается, обеими руками подсовывает вилы, поднимает копну над головой и несет ее к стогу. Рубин не отдыхает, работает без передышки. Брюки засучены выше колен, он шагает по воде искусанными ногами и работает быстро, словно торопится куда-нибудь. Файвка работает рядом и негласно соревнуется с ним. Он рад за Рубина, за этого «благородного юношу», который стал теперь для него своим человеком. Но не только Файвка и Рубин сейчас так работают – все напрягают свои силы до предела.

Так работали до поздней ночи. Вода прибывала. Ребятам она доходила до пояса, а лошади на пути к палаткам подтягивали животы и вскидывали головами.

Возле палаток отдыхали. Ребята отряхивались, как лошади после дальней дороги. Они чувствовали себя, как гости, прибывшие чересчур рано на свадьбу: гнали лошадей, торопились, чтоб не опоздать, а приехали, оказывается, первыми. Жениха с родителями еще нет…

– Зачем же было так торопиться? – спросил Златкин.

– Ты не смотри, что Амур сейчас не играет. Он ведь кипит, смотри, как заполнился остров, сколько ручьев появилось. За ночь мы можем оказаться окруженными водой.

– Это все еще первый вал надвигается?

– При втором ты уже ходить не будешь.

– Будешь валяться, как дохлятина!

– Поплывешь!

– Ребята! – кричит Ривкин. – Поменьше острот! Заливает шалаш. Вода ползет с боков. Давайте подтащим машины к палаткам. Надо лошадей покараулить.

Подтащили машины к палаткам. Все подозрительно поглядывают на Амур, а он спокоен, его гладкая поверхность простерлась, как скучная серая равнина. И только бока у него набухают. Теперь уже не надо ходить к берегу за водой или умываться, – достаточно протянуть руку, чтобы достать до воды.

Ночью караульщики сообщили:

– Амур разгулялся, рвет и мечет. С гор прибегают дикие козы. Вода прорвала другой берег. Она прибывает и заливает остров!

Амур и в самом деле срывал берега. Вода бежала к палаткам. Весь остров выглядел, как большая река, на которой стоят стога… Коммунары с лошадьми и машинами остались на узкой полоске земли. Кругом вода. Место, где стоят люди, – самое высокое на острове, но и оно становится все уже и короче. С трех сторон наступает вода, с четвертой – Амур подмывает берег.

Из партийцев и комсомольцев здесь остались Ривкин, Рубин и Златкин. Они решили немедленно отправить всех. Только они втроем да еще Файвка останутся дожидаться спасательного катера. С уехавшими передали: «Тарабаровский остров почти весь затоплен, на нем осталось четыре коммунара и пятнадцать лошадей. Они ютятся на последнем клочке суши. Амур бушует, идет второй вал. Если не будут приняты экстренные меры, то люди и лошади погибнут».

– Гребите быстрее! Передайте исполкому! – кричал Ривкин вслед лодкам, направляющимся к противоположному берегу, где трона вела через тайгу к коммуне.

Моторная лодка, как всегда, дважды в день пересекает Амур. Но теперь она движется быстрее, и мотор ее сильнее шумит на воде. Коммунары следят за быстрым ходом моторки и с тоской прислушиваются к стихающему стуку ее мотора. Ночью коммунары дежурят вчетвером, днем спят по очереди.

– Я вот что придумал, – говорит Ривкин. – Коней привяжем к стогу, а сами заберемся на него.

– Ты собираешься здесь зимовать? – спрашивает Файвка.

– Нет не зимовать, но лошадей мы тут не оставим.

– Разумеется.

Полоска земли становится все уже и уже. Амур отрывает куски берега. Вдруг исчезла бочка соли. Оказалось, что река проглотила ее вместе с большим куском суши. А Фрида все еще нет. И катера не видать.

К вечеру на реке показался дымок. Судно шло вниз по Амуру, к Хабаровску. Рубин посоветовал вложить записку в бутылку и пустить ее по воде к судну…

– Совет твой, конечно, очень мудрый, – сказал Файвка, – но на записке напиши адрес судна, чтобы бутылка пришла по назначению…

Файвка нашел другое средство. Он схватил кусок жести, быстро свернул его в трубу, посадил Ривкина к себе на плечи и велел ему крикнуть:

– Передайте исполкому – прислать катер, спасти четверых коммунаров, пятнадцать лошадей!

Похоже было, что судно замедляет ход, но через минуту оно скрылось из виду…

В середине дня послышалось однотонное, не очень веселое тарахтенье катера. На Амуре снова показались куски пены – признак того, что река Сунгари влила в Амур второй вал воды. Палатки были уже подмочены. Дальше оставаться на полоске земли, которую уже затопляло, было невозможно, и коммунары собирались лезть на стог.

– Катер стучит! – воскликнул вдруг Златкин.

Все всполошились. Лошади подняли головы и насторожились…

– Катер!

– Спасены!

– Взнуздать лошадей!

Ребята бросились к лошадям и готовы были целовать их. Веселый перестук мотора приближался.

– Эй! Эй! – донеслось с катера.

– Фрид…

– Он, он!

– Подтянуть поближе машины! – крикнул Ривкин и, ухватив косилку, потащил ее к берегу.

Ребята тянули машины, не отрывая глаз от катера, который торопился к ним.

– Кто там вместе с Фридом? Еще кто-то едет?

– Где?

– Да вот, кто-то еще, старик.

– Погребицкий?

– Да, кажется, он.

Ветер ерошит седые волосы старика Погребицкого, скулы у него подергиваются, он серьезен, как человек, выполняющий очень важное поручение: он секретарь партийного комитета коммуны, этот старый сапожник. Ему поручено спасти героических коммунаров.

– Никаких машин! – кричит старик. – Только живой инвентарь! Таково решение спасательной комиссии исполкома!

Ребята привязывают накрепко машины к стогу, закрепляют их цепями и веревками. Лошадей вводят на баркас и направляются вниз по Амуру.

Уже будучи на воде, Ривкин вдруг что-то вспоминает, поднимается и говорит, словно рапортуя;

– Товарищ Погребицкий, план выполнен… На Тарабаровском острове заготовлено семьдесят тысяч пудов…

– Ладно, ладно… – прерывает старик. – Потом отрапортуешь… В парткоме.

Файвка смотрит на широко разлившуюся воду, и его охватывает необычайная радость. Он приваливается к стенке и вдруг затягивает во весь голос:

 
У китайцев генералы —
Все вояки смелые!
 

– Главное, – говорит старик, – кормами коммуна обеспечена, а?

– Факт! – весело отвечает Ривкин, и победный огонек вспыхивает у него в глазах.

1933 г.