Текст книги "Биробиджанцы на Амуре"
Автор книги: Моисей Гольдштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Биробиджанцы на Амуре
Повесть
1
Первые места заняли косари-коммунары.
– Сегодня мы именинники, – говорит, вскидывая голову, Берка. – Переселенцы могут пока что занять «почетные» места – у самой двери…
Новички-переселенцы пропускают мимо ушей шутку Берки. Они бродят по новой, просторной, только что открытой столовой, которая в сравнении с прежним закопченным углом в бараке кажется почти дворцом. Одетые в лучшее из того, что привезли с собою, переселенцы сегодня выглядят по-праздничному, но чувствуют себя еще скованно. Их жены сегодня впервые достали из распакованных узлов выходные платья, уселись на задних скамьях и ждут, как гости на свадьбе, приглашения на танец.
Электричество горит сегодня будто ярче обычного и освещает веселые лица тех, кто пришел на вечер в честь косарей-коммунаров.
В зале большое оживление. Коммунары хохочут. Их кудлатые головы раскачиваются во все стороны. Окна столовой раскрыты. Сквозь белые марлевые сетки сюда врывается стук динамо-машины.
– Ребята, пора начинать! Давай! – командует Берка.
Ребята спохватываются; действительно, пора… Файвка засовывает два пальца в рот и резко, оглушительно свистит.
С пылающим от радости лицом прибегает Зелда-толстая. Она вскидывает полуобнаженные руки и кричит, широко улыбаясь;
– Чего это вы распрыгались? Или запах печения почуяли?
– «Клетрак»! – преподносит ей прозвище Файвка.
– Честное слово, она потащит, как «Катерпиллер»! – уверяет Берка, ударяя себя в грудь.
– Это ты руководитель бригады, Берка? Тебе такую бы долю, какой ты бригадир, Берка!
Ребята начинают болтать наперебой:
– Тебя бы в грабли или в косилку запрячь, за десятерых потащила бы!
– Я и без того буду работать больше вашего.
– Она у тебя в бригаде, Берка? – спрашивает старик Брейтер.
– Нет, у Ривкина.
– Всех лучших работников забрал Ривкин. Самых ловких отобрал! – горячится Брейтер. Он сидит в стороне и чувствует себя здесь чужим.
– Смотри пожалуйста, кто заговорил! Симулянт! – скорчив гримасу, замечает Зелда и отворачивается.
– Мне тоже дали неплохих работников, – отвечает Берка. – У меня – Фрид и товарищ Груня.
– Ха-ха! – мотнув головой, восклицает Брейтер. – Тебе партийных дали! А ты, стало быть, будешь там «спецом».
– А мне начхать!
– Ну, ты не очень-то чихай, – как бы на тебя не начихали!
Все вдруг оборачиваются и замечают Златкина.
– Златкин, ты? Святой комсомолец! За кого ты заступаешься?
– Он – за партийцев.
– Ведь он новый билет получил.
– Слыхал, как он присягал?
Златкин посмеивается из-под козырька, переломленного точно посередине. Его конопатое лицо загорело, из-за расстегнутой рубашки выглядывает грудь, так же, как и лицо, покрытая веснушками. Златкин смеется, слушает эти шуточки, ему тоже хочется что-то сказать в ответ, он ищет нужные слова и наконец находит их;
– Дудки! Так и дадут вам новые билеты! Вышибли вас из комсомола…
Златкин замечает, как одни лица улыбаются, а другие мрачнеют…
Мейер Рубин, парень интеллигентного вида, с бледным лицом, вот уже два дня ходит сам не свой. На сенокос его не записали, так как он недавно встал после болезни. Вот он и ходит, трет себе лоб: записаться или не надо? Сил, чувствует он, у него хватит. То, что он должен участвовать в сенокосе и что для коммуны это очень ответственная кампания, он тоже понимает. Рубин чувствует себя должником: ведь за все время пребывания в Биробиджане он еще не участвовал ни в одной кампании. Назначили его в бригаду по заготовке леса, а он испугался таежной зимы и отказался. На посевную пошел, но проработал восемь дней и сбежал с поля, заявив, что не приспособлен к такой работе и что не для этого он из Ленинграда приехал. Сейчас Рубин раскаивается, он хочет расплатиться за прошлые свои ошибки, расплатиться щедро, ощутимо. Он обязательно должен пойти на сенокос, но что-то мучит его. Рубин не боится трудностей: комаров, жары, – нет, этого он не боится! Его пугает только коса. Как он с ней справится? Никогда в жизни он ее даже в руках не держал. Что же подумают о нем старые коммунары, знаменитые косари? Вот он и ходит повесив голову. Скоро начнется собрание, и он опоздает со своим заявлением, а заявить необходимо сегодня и именно на собрании. «Это произведет впечатление», – думает Рубин, Он выходит на улицу, отламывает от куста ветку, чтобы отгонять комаров, и прогуливается по деревянному тротуару возле дома.
Ночь хороша. Ароматная, прохладная ночь. Небо усыпано звездами. Рубин вспоминает, как в такую же точно ночь он приехал сюда. В то время здесь еще почти ничего не было, а сейчас весело постукивает динамо, на немногих только что установленных столбах горят электрические лампочки. На улице пусто. Он здесь один, ритмический шум машины успокаивает его, и ему уютно на сопке. Деревья и кусты, густо посаженные вокруг дома, наполняют воздух чудесным ароматом. Рубин вдыхает его полной грудью и чувствует себя сильным, крепким. Он любит эти места. Здесь вырастет город. До сих пор ему приходилось бывать в уже готовых городах. Сейчас город вырастает у него на глазах в глухой тайге. Он смотрит на электрическую лампочку. Она, кажется, ему, уже теперь горит тысячью огней, рассыпанных по сопке. Он одним из первых ступил здесь ногой, корчевал пни, рыл ямы, месил глину, возил песок. А сейчас… У него сильнее сжалось сердце. Рубин остановился, потер лоб, потом быстро зашагал к столовой. «Нужно спасать коммуну! Нужно косить сено!..» – Решение было принято мгновенно. Веселый и воодушевленный, вошел он в столовую. Собрание уже началось. За столом сидят Златкин – представитель комсомола и бригадиры – Ривкин и Берка. Ривкин читает социалистический договор обеих бригад и говорит о важности сенокоса в настоящий момент.
– …В прошлом году не было сена, в нынешнем году сено должно быть! Погибнем без него!
Он впивается глазами в чье-то лицо на последней скамье и заканчивает громко:
– Нынче год… Это такой год… Решительный год… И на всем Дальнем Востоке… Надо укреплять границы!
Люди на скамьях всколыхнулись. Зазвенел колокольчик на столе.
– Наши границы будут укреплены, когда мы станем сильным форпостом!..
При этих словах Мейер Рубин вскакивает с места, но тут же садится. Он вспоминает о своем решении.
– Квартиры нужны, – продолжает оратор. – Здоровые кони!.. Молоко требуется! Свиньи жирные… Мясо нужно! Хлеб! Свой хлеб… Новые люди едут сюда из городов и местечек, едут строить новую жизнь… Семьдесят тысяч пудов сена надо заготовить… Будем укреплять… цементом…
Он останавливается, минутку молчит, наклонившись над столом, потом кивает головой и садится на свое место.
На задних скамьях шумят.
– Товарищ, запишите всех новых переселенцев! – доносится женский голос. – Всех, и мужчин и женщин. Да, да, запишите!
– Конечно, запишите! – раздаются голоса со всех сторон.
Ривкин прикладывает карандаш к кончику языка, кивает головой и улыбается новым переселенцам.
– А ты и вправду запиши. Посмотрим, как они будут косить сено на Амуре – эти молодцы! – восклицает Берка, и лицо его багровеет.
– Помолчи! – обрывает его, сердито глянув, Ривкин. – Слово имеет товарищ Рубин!
Рубин вскакивает и, идя к трибуне, начинает говорить:
– Создалось нездоровое положение, нельзя пройти мимо… Надо сказать, что отношение к новым переселенцам со стороны отдельных коммунаров…
Коммунары прислушиваются.
– Ведь вы же с посевной удрали! – кричит Файвка.
– Ведь вы же в лесу медведей боитесь!
Рубин меняется в лице, опускает голову, но продолжает:
– Некоторые коммунары смотрят на новых переселенцев, как на чужаков, которые пришли пожирать плоды их работы. Это плохо, это парализует многих преданных делу работников. – Он переводит дыхание, трет лоб и просит, чтоб его занесли в списки косарей. – Я хочу работать наравне с лучшими! – говорит он, направляясь к скамьям. Его провожают аплодисментами.
– Кто еще просит слова? – спрашивает Ривкин.
– Хватит!
– Пускай подают печение!
Ривкин поднимает руку. Вскочившие со скамей снова садятся.
– Ребята! – звенит его голос. – Выслушайте меня! Работать мы идем на Амур. Каждый должен знать, работа предстоит нелегкая. Луга еще затоплены, комарье кусать будет. Знайте же, что надо будет не стонать, а работать! Нам надо выполнить план, иначе коммуна останется без сена!
Коммунары аплодируют. Скамьи раздвигаются. Файвка засовывает пальцы в рот, по Мейер вовремя хватает его за руки. Оба смотрят друг на друга с озлоблением, но тут же разражаются хохотом. Все садятся за столы и пьют чай с белыми плюшками.
2
На рассвете коммунары втащили машины на баркас, и катер вывел его заливом на Тунгуску. Река вышла из берегов и залила окрестные поля. Сопка, вокруг которой строился городок, выглядит островом.
Единственный белый дом на ней утопает в зелени и кажется дворцом.
Всходит свежее, теплое солнце и освещает сопки.
Мейер Рубин сияет. Он озирается по сторонам и наслаждается:
– Что ты скажешь, Файвка, красота какая!
Файвка не отвечает. Он сидит на косилке, его голова медленно опускается на грудь, он поднимает ее и смотрит на воду.
Ребята, собираясь вздремнуть, укладываются на баркасе, устраиваются на косилках, на возах, на ящиках и бочках: прошлую ночь не спали. Пожилые люди, живущие по соседству со столовой, где происходил вечер, всю ночь стонали: «И откуда у них столько сил – всю ночь гулять?» Потом пришлось лезть в воду и основательно поработать, пока машины и возы были погружены на баркас и пока снарядили Ривкина и его бригаду, которая на лошадях отправилась к Амуру. Вот сейчас и отдыхают на возах, храпят на ящиках, а мотор хлопает по воде и тащит храпящий баркас.
Мейер Рубин и Файвка не спят. Оба сидят на косилках, смотрят на воду и молчат. Солнце сушит мокрые штаны на коммунарах. Файвка, которому на вид лет тридцать, а на самом деле не больше двадцати трех, одним глазом косится на Рубина.
– Скажи, пожалуйста, благородный юноша, почему у тебя штаны не мокрые? Ведь и ты в воду лазил? – спрашивает он, поглядывая на зеленые летние брюки Рубина и на его белую рубашку с открытым воротом.
– Вот они висят, мои брюки. Я надел другие, – неохотно отвечает Рубин.
Оба умолкают и снова косятся друг на друга. Файвка смотрит на причесанную голову Рубина, на его чистую и аккуратную одежду, на белую шляпу, а Рубин смотрит на помятую шапку Файвки, из-под которой висят пряди волос, на его плохо выбритое лицо, на расстегнутую рубашку и на мокрые штаны. «Не любит он меня», – думает Мейер, он это чувствует и во взгляде и в молчании Файвки.
Рубин склоняет голову на руку и после минутного раздумья начинает будить Файвку, успевшего задремать.
– Файвка, Файвка, послушай-ка!
– Не мешай спать! – ворчит Файвка.
– Успеешь выспаться, день велик. Скажи, ты давно в коммуне? Ведь ты, кажется, один из первых биробиджанцев?
– Четыре годочка, – отвечает Файвка, не открывая глаз.
– На сенокосах бывал здесь?
– Четыре раза.
– И хорошо умеешь косой работать?
Вместо ответа лицо Файвки расплывается в улыбке. Рубин уже слыхал, что Файвка лучший косарь, что его никто догнать на косьбе не может, и Мейер думает, как хорошо было бы ему сравняться с Файвкой, показать, что и он на что-то годится, тогда уж никто не скажет, что он здесь только гость. Рубин повторяет мысленно ответ Файвки: «Четыре раза», – и думает, что ему, учившемуся одно время в техникуме, но никогда в руках косы не державшему, непременно надо с ним сравняться. Он закусывает губу и снова обращается к Файвке:
– Давай заключим соцдоговор!
– Что такое?
– Социалистический договор!
– О чем? – спрашивает Файвка.
– О том, что за эти две недели мы сравняемся, хоть ты уже четыре раза работал на сенокосе и считаешься лучшим косцом в коммуне, а я косы в руках не держал.
Файвка выпрямился, открыл второй глаз и оглядел Рубина с головы до ног.
– Эх! – воскликнул он, спрыгнув с косилки. – Давай руку, благородный юноша, пиши договор!
Мейер Рубин сел писать.
Днем, когда катер уже пересекал Амур, а вдали виднелся Хабаровск, коммунары обсуждали договор между Рубиным и Файвкой. Все были уверены, что Рубин проиграет. Берка подшучивал:
– Не выдержишь. Ведь ты никогда сена не косил! В машинках да в моторчиках ты еще можешь кумекать, а на Амуре…
– Пускай себе, не все ли тебе равно.
Берка! А вдруг он одолеет? Ты не забывай, что он из Ленинграда приехал, а не из Монастырщины. Кто знает, а вдруг… – притворялся спокойным Файвка.
Берка стоял с горшочком сметаны в руках и весело поглядывал вокруг маленькими глазками. Он обмакнул кусок хлеба в сметану, сунул его в рот и проговорил:
– Тихо, тихо! Знаете что? Договор этот надо напечатать в газете, в «Биробиджанской звезде»! Пусть все будет, как полагается, не просто клочок бумаги…
Он вызывающе смотрел на Рубина.
– Хорошо! – согласился Рубин. – Хорошо, можно напечатать. Договор – это не просто бумажка, ты прав, Берка, прав!
На Рубина смотрели как на человека, который опростоволосился.
– Ты, наверное, не выспался! – сказал Берка с усмешкой.
– Нет, не спал, – отрубил Рубин.
– А лучше бы поспал, – закончил Берка.
Рубин куском хлеба вымазал остатки сметаны со стен горшочка.
Катер тяжело дышит. Издалека приближается большой железнодорожный мост.
– Ох, и мост! Смотрите, какой большой!
– В Америке есть такой мост? – спрашивают ребята у Манна, человека, побывавшего в Америке и рассказывавшего массу историй об этой стране.
– Конечно, имеется.
– Такой громадный?
– Даже больше.
– Больше? Ведь этот длиною три километра!
– В Америке есть и подлиннее.
– Но и этот громадный, – настаивает Златкин.
– Ну конечно, этот мост тоже один из самых больших в мире.
– У нас и побольше будут. Мы построим самые большие в мире мосты…
Манн улыбается.
– Да, да, не смейтесь, обязательно построим, – горячится маленький Брейтер и смотрит на отца, чтобы и тот сказал что-нибудь.
– Чего ты споришь? – говорит Брейтер-старший. – Человек был в Америке, он, наверное, лучше тебя знает.
– Америка, Америка, – пренебрежительно повторяет Брейтер-младший, – мы перегоним Америку! Читал газеты?
В Орловку коммунары прибыли к вечеру. Рыбаки сидели на берегу и сушили сети. Жители вышли из домов, но холоднее, чем в прошлые годы, приняли коммунаров. Лопатин, старый рыбак с белой бородой, сердился на них, как дед на внуков, когда те необдуманно пускаются в опасный путь.
– Какой черт вас принес после половодья? Остров и так весь в воде, а впереди еще наводнение.
– Вода спадает, дядя Лопатин, – сказал Фрид – уполномоченный партийной ячейки коммуны.
– Да-а, спадает… Спадает по сантиметру в сутки. Сиди и жди, пока она спадет, а там ее на целый метр…
– Так ведь она с каждым днем все сильнее спадать будет. Мы в городе были, на станции справлялись.
– Станция две недели назад то же самое говорила, а вода до самых домов добралась, – стоял на своем Лопатин.
– Раз станция говорит, значит так и будет! – неожиданно раздался молодой голос младшего Брейтера.
Брейтер-старший обернулся, ругнул его приглушенным голосом и дернул за рукав:
– Пошел, молокосос, не вмешивайся! Если старый рыбак говорит, стало быть, он лучше знает.
И он яростно заскрежетал зубами.
Коммунары стояли на берегу и молчали. Они чувствовали себя, как люди, приехавшие на ярмарку и узнавшие, что ярмарка не состоится.
Фрид и Берка отошли в сторонку, за ними пошли Рубин, Златкин и Груня. В крайисполкоме, в Хабаровске, их предупреждали: остров затоплен и возможно, что там косить не удастся. Им предложили остров Тарабаровский, расположенный у Маньчжурских гор.
– Сейчас ехать туда невозможно, – говорит Берка.
Фрид и сам понимает, что сейчас ехать нельзя. Надо посмотреть, как выглядит остров Алешин. Может быть, там есть места, где можно косить сейчас, пока вода не спадет.
– Алешин лучше, – говорит Златкин. – Он ближе, зимой оттуда легче будет возить сено.
– В таком случае оставим катер до завтра, а утром съездим и посмотрим, как там на острове, – советует Фрид.
– Катер надо сейчас же отослать: в коммуне нет ни хлеба, ни товаров, а в Хабаровске их выдают, – возражает Берка.
– А машины и лошади?
– Это мелочь, – говорит Берка. – Надо вызвать из Хабаровска катер, он перевезет и машины и лошадей.
– Так ведь много времени уйдет! – беспокоится Груня.
– Вы все здесь в первый раз. А я уже четыре года на Амуре. Катер приходит через три-четыре часа после вызова. Мы отошлем его с продуктами! – тоном приказа сказал Берка, чувствуя, что сейчас его слово будет решающим.
Баркас пришвартовали к берегу в Орловке, а катер вернули в коммуну.
Наступила ночь. Коммунары разложили на берегу костры – отгонять комаров.
Берка бродил по берегу от костра к костру, нюхал дым и смеялся над теми, кто прятал голову от комаров. Он не знал, как быть: то ли ему, как бригадиру, переправиться через Амур и посмотреть, что делается на Алешином острове, то ли ждать, пока прибудет второй бригадир – Ривкин, который должен доставить лошадей… Вот он и бродит и, почесывая голову, поглядывает на широко раскинувшийся и вскипающий белыми пузырьками Амур… На что решиться?.. А впрочем, наплевать ему на все! Надо идти поспать. Он уходит с берега и направляется к дому Лопатина: там пекут хлеб для коммунаров.
– Спокойной ночи, Берка! – кричат ему вслед ребята.
– Все будет хорошо, не беспокойтесь! – отвечает он и исчезает в дверях.
3
Коммунары лежали на берегу, укрывшись с головой. От тлеющих костров тянулись вверх струйки дыма. Некоторые храпели в мешках. Кругом жужжали комары. Берка стоял без шапки, заложив руки в карманы, и смотрел на тропинку, тянувшуюся вдоль берега среди высокой травы. Он не мог спать и всю ночь промытарился на топчане у Лопатина на кухне. Несколько раз выходил на улицу, смотрел на тихий, неподвижный Амур, и казалось ему, что река срывает берега, бурлит и неистовствует.
Не в первый раз приходится здесь бывать Берке. Уже четыре лета звенит он в этих местах косой, но никогда еще эта работа не была ему так не по душе, как сейчас, Бывало, пройтись с косой доставляло ему радость, сложить еще одну копну сена – удовольствие… Он видел, как растет коммуна, как вместо одной лошади становится четыре, вместо трех коров – десять… Теперь хозяйство разрослось: конюшня полна лошадей, коровник полон коров и телят, много свиней. Вырастают новые дома, расширяются амбары, появляются новые машины, тракторы… Но Берка этого не видит, вернее, не хочет видеть, его это не трогает: ему ничего от этого не прибудет. Раньше он был в коммуне фигурой: «Берка Сапирштейн, первый председатель коммуны», потом – управляющий. А сейчас – едва бригадир, а вскоре, наверное, и того не станет». Он это чувствует, его и так уже почти не замечают. «Эх, надо плюнуть на все и переехать на другое место. Биробиджан велик, земли здесь хватает, бери, сколько угодно… Тоже, понаехали со всех концов», – думает он, глядя на ребят, лежащих на берегу, и сплевывает.
Ранним утром послышался топот лошадиных копыт. Топот приближался, и среди высоких трав начали выделяться силуэты всадников. Первым ехал Ривкин. Он обхватил Сокола своими длинными ногами, уздечку держит в левой руке и покачивается в седле. У Ривкина шапка на затылке, рубашка расстегнута. Он указывает рукой на Берку и что-то сердито говорит едущим позади.
Топот копыт будит всех. Ребята потягиваются, сбрасывают с себя мешки, а некоторые только высовывают из них помятые физиономии.
– Эй, ребята, что разлеглись? – кричит Ривкин, спрыгивая с коня. – Где катер? Почему не переехали на остров? Амур косить собираетесь? Чего это вы здесь валяетесь, по какому случаю дрыхнете?
Он подбегает к тем, кто лежит еще в мешках.
– Берка, чего это они валяются? По какому случаю разлеглись? Почему зря время тратят? Такие дни стоят, каждый час – золото!
Берка дуется. Он чувствует себя в чем-то виноватым, но не хочет этого показывать и даже сердится:
– А что я мог сделать? Высушить воду на острове?
– А откуда известно, сколько там воды?
– Лопатин говорит, все рыбаки говорят, что на метр.
– Они говорят! – не унимался Ривкин. – Самому посмотреть надо!
Он закусывает губу от злости, смотрит на потягивающихся ребят, на баркас, что привязан к берегу, и задумывается. Потом говорит сердито:
– Черт бы тебя взял, бригадир задрипанный! Катер отпустил, теперь расстели юбку жены и шагай по ней через Амур!
– А ты бы его за хвост придержал! – ворчит Берка и входит в хату Лопатина, где весело потрескивает печка.
Солнце начинает вылезать из воды. Чуть подальше от берега, на плоту, усаживаются Ривкин, Груня, Фрид, Рубин и Златкин – партийцы и комсомольцы. Ривкин все еще сердит. Он спрашивает:
– Зачем отпустили катер?
– Коммуна осталась без продуктов и без товаров. Необходимо было отвезти, – отвечает Фрид.
– Никто бы не умер от того, что товары придут на день позже. Теперь знаете, сколько мы будем стоять у берега, дожидаясь катера? Сейчас, в такое время!..
– Берка говорит, что всего несколько часов, – оправдывается Фрид.
– Что? Сколько? Кто говорит? – срывается с места Ривкин. – Берка говорит? Эх!..
Он сжимает губы и молчит. А скулы так и ходят, и все лицо его пылает от гнева. Фрид видит это и пробует его успокоить:
– Ты не злись, Ривкин. Этим делу не поможешь. Раз мы пришли посоветоваться, так давайте…
– Надо позвать Берку, – говорит Груня.
– Да ведь он же беспартийный, – возражает Златкин.
– Он пока еще бригадир, – отвечает Фрид.
Берка пришел насупленный.
– Ну, значит, так, – говорит Фрид, – особенно распространяться нечего, надо выяснить, каково положение на острове, и все тут.
– Чтоб зря не тратить времени, – перебивает Ривкин, – надо отправиться сразу на оба острова, – тогда за один день узнаем, как обстоит дело.
Берка не согласен:
– Пускай поедут на Алешин остров, он ближе. Зачем посылать две лодки с людьми?
– А люди пусть лучше поспят… – саркастически заканчивает Ривкин.
Решено было ехать на оба острова: Ривкину и Златкину – на Алешин остров, Фриду, Рубину и Берке – на Тарабаровский. Груня остается с лошадьми. Решено.
Вскоре лодки отделились от берега и потянулись по Амуру.
Отъехав, Ривкин встал в лодке:
– Эй, ребята! Отбейте косы и насадите их!
Отбивать и насаживать косы умели не все. Даже среди тех, кто уже бывал на сенокосе, некоторые не умели насадить косу так, чтобы острие не лезло в землю. Это умели только один-два человека из старых коммунаров, в том числе и Файвка. Он-то хорошо знал, что такое настоящая коса. Вот и стоит он все утро, звенит косами, улавливая ухом звон стали. Одна коса уже отложена в сторону, он пробует другую. Файвка углублен в работу, Нынче он осторожнее при отборе кос, чем когда-либо, он ищет, смотрит, проверяет. «Надо соревноваться, – думает он, – ленинградец меня вызывает… – и мысленно улыбается. – Эх, благородный юноша, руки коротки!» Отобрав две косы, Файвка начинает отбивать их, и над Амуром раздается веселый звон.
– Смотри пожалуйста, лучшие косы себе отобрал! – кричит старший Брейтер.
– Зачем ему две? Себе готовит две, а другому – ничего?
– Файвка, на что тебе две косы?
– Одна мне, другая жене, – отвечает он, стуча молотком по лезвию.
Отбив обе косы, он начинает их натачивать. Подходит к воде, смачивает точило и водит им по жалу косы.
– Острые! Бритвы, а не косы! – говорит он тем, что стоят рядом и тоже натачивают. – Бриться можно будет…
– Ты готовишь две, я тоже две приготовлю, а вдруг одна сломается!
– Делай, – отвечает Файвка. – Только у меня не ломаются.
Рукоятки он тоже отобрал две – гладкие, ровные, с хорошо пригнанными ручками. Он вставил их правильно: ручки – на уровне пояса, косы направлены чуть вкривь, чтобы острие не глядело в землю, хорошо заклинил, еще раз провел точильным камнем по жалу и, когда все было сделано, вскинул обе косы на плечо и направился к лужайке за гумном у Лопатина. Там он провел рукой справа налево, и коса распелась – «джен-н-н, джен-н, джен-н». Он прошел порядочную часть лужайки, не пропустив ни травинки. Испробовал и вторую косу, на обратном пути снова подправил их на точиле и пометил обе палки: на одной вырезал «Файвка», вторую не тронул… Обе косы повесил на дерево и крикнул Зелде:
– «Клетрак», можешь уже кормить?
– Сейчас будет готово! – ответила та из-за облака дыма.
День был на исходе. Надвигалась ночь с синевой и свежестью. Комары распелись громче, ярче разгорелись костры, окутывая дымом головы коммунаров.
– Ох, – вздыхал старший Брейтер, высокий и крепкий, словно дуб. – Ох, капельку бы дыма! Ведь они жить не дают! Как это вынести? Хуже, чем в аду!
Он совал голову в дым – как в бане лезут в пар.
– Канюка старая! – сплюнул Файвка. – Выдержать не может, – комар укусил… Канючит…
– Комар, говоришь, укусил! На, смотри! – И старик показывает расчесанную шею.
– Тьфу, старая калоша! Это вши тебя искусали!
Брейтер не переставал стонать и все совал голову в дым.
– Ой, не выдержу! Черт занес меня сюда!
– Эх вы, переселенцы! – произнес кто-то. – А помните двадцать восьмой год?
– Какое это имеет отношение к нам? – спрашивает Брейтер. – На производстве комаров не было, там спокойно работали.
– Хорошо, что тебя там не было! – смеется Файвка.
– А что, не проработал я двадцать лет на производстве? Быть бы мне так отцом своим детям! У меня даже ударная книжка есть, пусть мой байструк скажет, спросите у него!
– Слышь, байструк, правду старик болтает? Говори! – Файвка тянет мальчонку за короткие штанишки, ухватив заодно кусок мякоти.
Маленький Брейтер визжит от боли и трет ущипленное место. Он сердито поглядывает на Файвку и с озлоблением – на отца.
По тропинке вдоль берега идет Груня с длинной палкой в руке. После каждого шага она наклоняется и почесывает ноги, покрытые белыми волдырями.
– Груня, не расчесывай! – кричат ей ребята. – Натворишь себе делов! Пусть едят, Груня! Комарики бедные целый год тебя ждали…
– Пускай едят! За мой счет!
Она подходит к костру и садится поближе к дыму.
– Ого! Ты основательно искусана! Где это ты была?
– С лошадьми, где же мне быть! Брыкаются, как дикие!
– Да-а, – женщина… – качает головой старик Брейтер и смотрит слезящимися от дыма глазами на ее искусанные ноги.
– А что, товарищ Брейтер, женщина – не человек? – с улыбкой спрашивает Груня.
– Упаси бог, кто говорит… Но такая работа… Трудновато, пожалуй… Или нет?
– Ну, в таком случае, товарищ Брейтер, может быть, вы потрудитесь и пойдете на всю ночь стеречь лошадей, чтобы они не разбежались? Как вы полагаете, товарищ Брейтер?
При этом она весело обводит всех зеленоватыми глазами.
Но вместо того, чтобы ответить, Брейтер принимается перевязывать платок на голове, подсаживается поближе к дыму и начинает стонать, как женщина во время схваток…
– Ну, ребята, надо установить дежурство при лошадях, – серьезно предлагает Груня, – по два часа.
– Ладно, давайте записывать.
– На первые два часа запиши меня! – заявляет Файвка.
– На вторые – меня! – говорит младший Брейтер.
Старик Брейтер вскакивает, расстегивает поясок на брюках; закидывает его на шею и убегает за гумно.
Перед рассветом комары становятся еще злее, кусаются нестерпимо, к тому же к ним прибавляется мошкара и мокрец. Старый Брейтер лежит на поле, вокруг него горят костры.
– Погибели нет на эту девку! Записала бы хоть на первые два часа, так ведь я бы сейчас мог спать. Ах, черт ее побери! Лошадей я ей стеречь буду! Дудки! – говорил он, не высовывая головы из мешка. Ватником он укрыл ноги и, не переставая стонать, задремал.
Лошади разбрелись в разные стороны, залезли в кусты, в высокую траву, стояли у воды и хлестали себя хвостами по бокам, вскидывали головы, поднимали копыта к животам, отгоняя комаров, В последние два часа никто их дымом не окуривал, и они пошли бродить по полю, ища спасения от комаров.
Когда Груня пришла сменить Брейтера, было уже совсем светло. Лошадей она не нашла, а у тлеющих костров она увидела Брейтера, спящего в мешке.
Груня постояла минутку, посмотрела на него и улыбнулась. Руки она держала в карманах брюк, а поясок, который стягивал талию, делал ее фигуру еще стройнее и моложе. В это солнечное утро она казалась ясной и озорной. Она стояла и улыбалась, глядя на ворох тряпья, лежавшего у ее ног. Что же делать с храпящим Брейтером? Устроить ему что-нибудь этакое…
Она поплясала вокруг него на кончиках пальцев, быстро убрала дымящиеся поленья, затерла ногою искры и ушла с головнями в руках к середине поля. Там она раздула огонь, а когда поленья вновь задымили, пошла собирать лошадей.
Собрав лошадей, она побежала к Брейтеру. Груня бежала и прикрывала рукою рот, чтобы громко не смеяться. Ей нравилась шутка, которую она задумала сыграть с Брейтером. Она бежала по тропинке, но вдруг остановилась и задумалась. Улыбка постепенно исчезла с ее лица.
«Нет, – покачала она головой, – это будет плохой пример», – и вернулась. Она хотела распороть мешок, в котором прятался Брейтер, и напустить в него комаров… Но теперь Груня раздумала. Она подошла к старику и стала тормошить его:
– Товарищ Брейтер, идите домой, я пришла вас сменить.
– А? – всполошился он. – Сменить? Я только что задремал, не спал… А где же дым, где лошади?
– Вон он – дым, и лошади там, – кивнула Груня головой.
Брейтер, обеими руками расчесывая волосы, рыскал глазами по полю. «Как туда попал костер?» – думал он, зевая, и проговорил вслух:
– Ах, ты, пропади она пропадом!
– Кто? – улыбаясь спросила Груня.
– Да это я насчет комара… Всю шею мне искусал… – ответил Брейтер и направился к лошадям.
– Нет, с лошадьми останусь я. Идите домой, товарищ Брейтер. Идите, уже готов завтрак. Стыдно вам все-таки! Хорош коммунар! Лошадей, наше достояние, бросили на произвол судьбы и легли спать. Стыдитесь!
Брейтер потащился по тропе, качая головой и бормоча:
– Мое достояние… Ей бы не больше иметь…
Груня пошла к лошадям. Дым редел, и лошади начали отходить от огня. Сокол побежал к берегу.
– Куда? Сокол, куда? – крикнула она.
Сокол остановился, повернул голову и смотрел на Груню просящими глазами.
– Чего ты. Сокол? – Она похлопала коня по шее. Он повернул голову к берегу и пошел к воде.
– Ах, ты пить хочешь! – спохватилась она и погнала лошадей к реке. – Н-но, коники, пить, вьо!..
Отбитые и наточенные косы висели на деревьях. Каждый берёг свою косу, как солдат – винтовку перед боем.
В полдень на Амуре показалась первая лодка с Алешина острова. Медленно шла она по воде, лениво и устало шлепали весла. Ребята закричали:
– Едут!
Лодка подошла к берегу, и коммунары были поражены видом Ривкина и Златкина.
– Что-нибудь случилось?
– Смотри, как они выглядят!
– Без сапог!
– А вымазались как!
– Вот горе-то, куда забрались!
А те спокойно привязывали лодку и притворялись, будто ничего не слышат.
– Зелда, дай чего-нибудь поесть! – сказал Ривкин, вылезая на берег.
Зелда подала хлеб, суп и по куску свинины.
