Текст книги "Биробиджанцы на Амуре"
Автор книги: Моисей Гольдштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
– Да! Да! Ура! Ур-ра! Ур-ра!
Солнце, вылезшее из-за гор, залило светом Амур и его берега. С противоположной стороны реки, пыхтя, шел желтый катер.
Оттуда доносился голос. Можно было уже различить, что это голос Фрида. За катером тащился баркас с машинами.
Невыспавшееся лицо Ривкина стало серьезным и деловитым. Он уже собирал самых сильных ребят, строил их. Крепкие руки были готовы таскать машины с баркаса.
Катер уже пересекал Амур и приближался к палаткам. Солнце светило все ярче. Зелда раскладывала огонь и набирала в котлы воду.
Груня подпрыгивала от радости, она обнимала Рубина и смеялась.
– Любишь меня крепко, Груня? – вдруг ни с того ни с сего спросил он и тоже засмеялся.
Она отвернулась и побежала.
На берегу царит веселое оживление. Катер привез машины, лошадей и партию новых переселенцев.
– Вот тебе новая радость! – проворчал Брейтер. – Опять переселенцы! Берка! – крикнул он в сторону палаток. – Прибыли новые переселенцы! Не хватало для ассортимента.
– Свежие, с иголочки?
– Совсем новенькие! – подхватывает какой-то русоволосый паренек, приплясывая босыми ногами по скошенной траве.
– Откуда гости? – спрашивает Файвка.
– Из Бердичева.
– Из Бердичева? Стало быть, настоящие! Строить Биробиджан приехали?
– А что ж, строить! Не в гости…
– Ну что ж, ну что ж! Складывайте вещи, идите умойтесь, – смеется Файвка и направляется к катеру.
Из палатки вылез Берка и пошел по берегу.
– Вот новые переселенцы! – показал Брейтер.
– И много вас приехало? – спросил Берка, глядя на переселенцев злобно прищуренными глазками.
– Тридцать две семьи, – ответил кто-то.
– Тридцать две? – удивился Берка. – С детьми и стариками?
– Да, старики, бабушки, множество внуков.
– Зачем же вы приехали к нам?
– Слыхали, что у вас тут очень хорошо.
– Еще в Бердичеве об этом слыхали?
– В Бердичеве. Да и везде про вас говорят и даже в газетах пишут.
– Вот оно что! Нашумели, натрещали… Вот и бегут сюда со всего света…
– Еще одна группа едет. Она уже в пути! – обрадовали Берку переселенцы.
Берка засунул руки в карманы, втянул голову в плечи и, чуть сгорбившись, отошел от переселенцев.
– Всякая рухлядь к нам лезет! – проворчал Брейтер, следуя за Беркой.
Однако никто ему не ответил. Единственный человек, который не смолчал бы, – Файвка – занят сейчас разгрузкой машин с баркаса. Его мощные плечи чуть не трещат от тяжестей, которые на них взваливают.
Новоприбывшие поставили палатку и вышли посмотреть на новое место. Ходили по берегу и приговаривали;
– Хорошо! Прекрасно! Замечательно!
Им все нравилось – горы, Амур, травы выше человеческого роста, изумительно ясные, глубокие дали.
– Очень хорошо! Великолепно!
День был погожий, настроение у всех приподнятое. Работалось весело и споро.
Вечером на берегу было оживленно. Уютно стало от того, что пятнадцать лошадей переступали копытами и сочно хрустели свежескошенной травой.
Берег ожил. Машины и лошади были готовы к выезду. Новые переселенцы учились держать косу. Фрид рассказывал историю с катером, который по дороге «простудился» так, что пришлось вызывать из Хабаровска другой катер, чтобы взять первый на буксир.
На берегу еще светло. Весело потрескивали костры, дым окуривал людей и лошадей. Все были очень довольны. Гудели машины. Отдохнувшие лошади быстро доставляли копны к стогам, разраставшимся вширь и ввысь. Косилками командовал Берка. Он и в коммуне всегда льнул к машинам.
– Машина – славная вещь! – говаривал он. – Главное, что много рук не требует и дает продукцию…
Сегодня он подошел к машинам лениво и без особого интереса. Когда Ривкин указал ему на Златкина и сказал: «Возьми его в работу, но так, чтобы он основательно научился», – Берка скорчил гримасу и проворчал:
– Наследника подготовить, чтоб он меня сменил?..
Ривкин не ответил, он был доволен, что Берка чувствует свою вину.
Берка не очень старался помогать Златкину. Он велел ему только смотреть. Механизм косилки несложен, особых способностей для того, чтобы его изучить, не требуется. Златкин в первый же день присмотрелся, а назавтра уже сидел на косилке и весело щелкал кнутом.
Дни проходили напряженные, ни минуты не пропадало зря.
Одна небольшая бригада из лучших косцов осталась косить вручную на местах, недоступных для машин. Среди этих косцов был и Мейер Рубин.
– Вот видишь, – говорит Файвка, – и ты научился косить.
– Скоро догоню, Файвка!
– Ты молодец! Догнать догонишь, но обгонять – не смей, брат! Можешь быть высококвалифицированным и ученым. Тебе надо было приехать в Биробиджан на несколько лет раньше.
И, пройдя с косой вперед (Файвка всегда идет первым), он так увлекся, что сделал три круга без остановки на перекур. Когда участок был закончен, Файвка обратился к бригаде:
– Ну, ребята, как дела? Замучились? Кто еще на три круга без остановки идет?
Сам он готов был двинуться вперед, но никто не откликнулся. Ребята свертывали папироски и переводили дыхание.
Мейер Рубин платком вытирал с лица пот.
– А как насчет того, чтоб перегнать? – спросил Файвка, дымя папироской.
– Но косить я уже умею.
– Умеешь. Молодец!
– Погоди, я еще обгоню тебя…
– Забудь, братец, выбей из головы. Можешь уже сказать, что проиграл.
– Не торопись. Мы еще на машинах потягаемся.
– На машинах? – удивленно переспрашивает Файвка.
Рубин проговорился: решение о новом составе работающих на машинах еще не было оглашено… И он ничего не ответил на вопрос Файвки.
Ночью, лежа в комарниках, ребята подслушали разговор Рубина и Фрида относительно соревнования. Рубин сказал, что технически он сравнялся с Файвкой, но что обогнать его невозможно. Тот вообще не устает, он может начать не евши и ходить до ночи с косой без остановки.
– Я так не смогу, – заявил он.
– Но сдаваться ты не должен.
Понятно. Он уже сегодня хотел кончать, но мы еще на машинах попробуем. Я не сдамся!
– И правильно делаешь, – сказал Фрид, – ваше соревнование много дало. Теперь уже все соревнуются, даже старик Брейтер.
– С кем?
– С русоволосым пареньком из новых.
Многие замечали странное поведение Берки и его безразличное отношение к работе. Из всех шести косилок, которые были в работе, одна лишь косилка Златкина выполняла норму. Остальные отставали. Машина Берки с утра стояла на месте, лошади жевали траву и волочили вожжи, путавшиеся в колесах. А бригадир среди белого дня натачивал ножи то одной, то другой машины, давал советы, а то и вовсе забирался под дерево, разжигал костер и усаживался курить. Берка всячески старался доказать, что коммуна обязательно распадется.
– Коммуна, – толковал он, – может существовать только тогда, когда она маленькая, а тут набежало со всего света всякой твари по паре, один другого знать не знает, и ни у кого ничего нет. Такая коммуна должна погибнуть.
– А как же ты себе представляешь настоящую коммуну? – спросил один из коммунаров, который серьезно задумался, услышав эти рассуждения.
– Мой совет прост: все старые коммунары, лучшие, должны уйти и создать особую коммуну, маленькую, и никого из новых в нее не принимать.
Он вызывающе посмотрел в задумчивые глаза коммунара: понятно, мол? – и добавил:
– Земли здесь хватает, бери.
– В районе такого дела не допустят! – сказал один.
– Как это не допустят? – возразил Берка. – Новое хозяйство не дадут организовать?
– Нет, не позволят. Теперь речь идет об укреплении старых коммун. Читал постановление?
Берка постановления не читал, но настаивает на своем. Он даже нашел выход, если такое постановление и в самом деле существует:
– Надо уходить. Надо поставить район перед выбором: даете землю, – ладно, нет, – мы уезжаем. А старым биробиджанцам они уехать не дадут! Вот что нужно!
Он смотрит на своих собеседников с улыбкой, точно хочет сказать: «Стоит минуточку подумать – выход найдется».
Златкин, который никогда в таких беседах не участвовал, тем не менее всегда доискивался до их смысла.
После знойного и утомительного дня наступил вечер. Ребята пришли усталые, молчаливые и на берегу застали косарей, уже искупавшихся и нетерпеливо поглядывающих на кухню. Первой не выдержала Груня. Она возбужденно крикнула:
– Вот полюбуйтесь на них! Уже пошабашили!
На берегу стало шумно. Коммунары, которые все время надеялись на машины, пылали от гнева:
– Как это по полдня работать?
– Почему никто не знает, сколько они успевают за день?
– Учета работы нет!
– Тише, ребята! – вмешался Ривкин, когда публика основательно разгорячилась. – Не кричите. Учет есть. Знаем, сколько кто успевает. Один Златкин выполняет норму, больше никто. Машина Берки вообще не работает.
– Будь сам бригадиром! – крикнул Берка.
– Нет, не я, – ответил Ривкин. – Бригадиром назначат другого.
– Почему одного бригадира? Вся бригада никуда не годится, если они норм не выполняют! – заметил один из ребят.
В эту минуту подъехал Златкин. Берка раскричался, что кто-то портит машины, а ему приходится их чинить, что нужно точить ножи. Увидав Златкина, несколько человек заговорили сразу.
– А почему Златкин может? Почему у него ничего не ломается? А ему кто ножи натачивает? Ведь он всего третий день как работает!
– Что тут удивительного, – сказал Златкин, – если люди ни черта не делают? Сидят часами в дыму и агитируют за то, чтобы удирать из коммуны. Никто не работает. Вся бригада никуда не годится.
– Вот мерзавцы!
– Саботажники!
– Гнать из коммуны!
– Под суд их!
На берегу все ходило ходуном. Над головами ползли темные тучи и еще больше раздражали коммунаров.
Собрание возникло стихийно. Называли имена новых членов бригады:
– Бригадиром назначается Златкин!
– Правильно! – крикнули ребята.
– Он настоящий парень!
– Коммунар! Биробиджанец!
В бригаду вошли также Файвка и Мейер Рубин. Они пожимали друг другу руки;
– Теперь начинается новое соревнование! Не правда ли, Файвка?
Файвка не возражает: он всегда готов с кем-нибудь соревноваться.
На берегу все еще шумно. Фриду трудно утихомирить разгоряченных ребят.
Берка сидел в стороне и поплевывал на воду.
Надвигалась ночь, темная, тяжелая.
6
Машины заговорили веселее. Обновленная бригада стала крепкой. После двух-трех дней работы большие участки острова оказались оголенными, а на площади многих гектаров лежали груды сена. Росли и стога. Ребята нажимали изо всех сил.
– Скошенное сено не оставлять! Если ударит дождь, оно пропадет! – говорит Ривкин. – Придется на день-два остановить машины и бросить все силы на уборку.
Но пока машины работают вовсю. Ривкин сияет. Машина идет хорошо.
– Совсем другое дело! – говорит он Файвке. Тот никак не может установить ножи так, чтобы трава срезалась под корень.
Файвка злится, гонит лошадей за Рубиным, который успел уйти далеко к горам.
– Эй! – кричит Файвка. – К горам не лезь! Там охрана…
Ему не угнаться за Рубиным.
– Ты уже когда-нибудь работал на машинах? – спрашивает Файвка.
– Работал, да не на таких. А когда знаешь одну, легче и к другой приспособиться. – Рубин смотрит Файвке прямо в глаза и улыбается, как победитель. – Тоже мне машина! Ты дай мне машину с моторчиком, с шестеренками, с шурупчиками… Машину с механизмом! Вот тогда посмотришь!
Рубин очень доволен, ему доставляет удовольствие сидеть на косилке и откладывать в стороны скошенную траву.
– Вот мастера, – говорит Файвка, который едет сзади, – на машинах они вон как щелкают! Эй! – кричит он Рубину. – Думаешь, наши ребята на машинах не умеют?
– Знаю, что умеют, а вот ты еще не умеешь, тебе учиться надо на машинах работать.
– Я не умею? Мастер задрипанный! – кричит Файвка, окончательно выведенный из себя. Он щелкает кнутом, гонится за Рубиным.
– Эй, Файвка! – кричит бригадир Златкин. – Отпусти ножи, не оставляй наполовину срезанную траву!
Файвка останавливает машину, слезает с сиденья и, нажимая на шатун, говорит, ни к кому не обращаясь;
– И на машинах научимся, ничего! И с моторчиком, и с шестеренками, и с механизмом, – повторяет он слова Рубина и щелкает бичом. – Вьо, лошадки, вьо!..
Вот уже несколько дней, как горы окутаны серым туманом, предвещающим дожди. Душно. Травы томятся, никнут к земле. Стогометальщики истекают потом. Предвещает дождь и то, что комары неистовствуют, а также нашествие мокриц – крошечных, едва заметных мушек, которые забираются под платье и обжигают укусами так, что за сердце хватает.
Новички, приехавшие помогать, нет-нет да и пожалуются;
– Кусают!
Они работают с искусанными лицами, с красными, заплывшими глазами.
Иные говорят;
– Значит, это правда, что говорили о комарах…
Ривкин утешает их:
– Это только на первых порах трудно… Привыкнете, кожа загрубеет, и вам будет наплевать…
Такие разговоры ведутся в минуты перекура. Теперь копны ставят все, кроме стогометальщиков. Косилки покрыли весь остров грудами сена. Сейчас это сено сгребают. Файвка ставит стога, а Рубин и Груня вяжут копны. Они работают на пару и улыбаются друг другу.
– С тобой хорошо работать, – говорит Груня.
– Ладно. Можем заключить договор.
– И у меня хочешь выиграть? – спрашивает она и улыбается.
Молчат. Работают еще быстрее, и оба довольны.
Сегодня шли с работы без песен. Настроение портили облака. Ведь еще сотни копен и десятки гектаров скощенного сена ждут уборки, а горы стоят насупившись, небо обложено тяжелыми тучами, темнеющими с каждым часом. На берегу сегодня скучно. Ужинают молча. Ривкин ходит возле лошадей, которые настороженно смотрят в сторону гор. Оттуда доносится грохот, будто тяжелые камни катятся по скалам.
– Ночью будет дождь, – печально заявляет Ривкин, и от его слов как будто еще темнее становится на берегу.
Ребята идут спать молча, в грустном настроении, словно ожидая чего-то недоброго.
Ночью начался проливной дождь. Ребята толкались у входа в палатки, потом ложились, накрывались с головой и тут же засыпали.
Утром на работу вставать не пришлось. Никого не будили. Не спали только бригадиры. Они ходили по берегу под дождем. Горы будто занесло куда-то далеко к горизонту. Небо над Амуром расстилалось набухшее и печальное. Река бурлила и пузырилась, вскипая пеной под ливнем.
Дождь лил с неистовой силой. Остров заливало водой. Бригадиры ходили молча, приглядываясь к погоде. Лошади безропотно мокли и смотрели вокруг грустными глазами.
– Мокнут лошади, – сказал Ривкин, – а говорили ведь о шалаше. Себя обеспечили, а о лошадях забыли!
Он посмотрел на Берку. Тот выспался, поднялся и начал вычерпывать воду из лодки. Он собирался поехать к жене в Орловку на время дождей.
Ривкин переговорил с Фридом, и вскоре послышался звон стали, прозвучавший особенно странно сейчас, во время проливного дождя.
Коммунары поднимали головы и, прищурив глаза, прислушивались, не кончился ли дождь. Но нет, льет. По какому же случаю звонят?
– Кто там стучит?
– Что за стук?
– Не мешайте спать!
– Кто это там шуточки шутит?
– Ведь дождь идет!
Но в ответ на вопросы и выкрики звон усилился, и, перекрывая его, раздался голос Ривкина:
– Вставать! Для себя палатки поставили, а о навесе для лошадей забыли… Лошади мокнут под дождем, машины ржавеют. Вставать! Немедленно поставить навес!
В палатках на минуту притихло. Ребята вспомнили, что и в самом деле был разговор о лошадях, о навесе… Но сейчас? В такой ливень! И вдобавок так хочется спать…
– Да ведь дождь идет! – кричит кто-то из палатки.
– Вот именно потому, что дождь! – отвечает другой.
– Но что же можно делать в дождь?
– Авось не растаешь!
– А лошади растают?
– Я в дождь не работаю! – кричит старик Брейтер. – Слыханное ли дело! Работать в дождь… Разве на постройке работают в дождь? Я не пойду! – Он накрылся с головой и повернулся на другой бок.
В палатках зашумели:
– Если пойти, так всем пойти!
– Что значит – он не пойдет?
– Не коммунар он, что ли? Не его это лошади?
Манн был вне себя. Он стоял с помочами на плечах.
– Как это ты не пойдешь? Ведь это же твое хозяйство, твое достояние!
Он сорвал с Брейтера одеяло и раскричался так, что начали сбегаться со всех палаток. Манн, словно используя случай, чтобы выместить накопившуюся злобу, ударил старика в зубы.
В палатке поднялся крик. Брейтер с диким мычанием бросился на Манна, и оба повалились на мокрое сено.
– Что за драка?
– Дай ему, старому!
– Вот так! Лупи его, американца!
С трудом разняли дерущихся. Теперь они стояли, как два нахохлившихся петуха;
– Ты, мерзавец, драться будешь?
– А ты пойдешь работать, спекулянт?
– Ты будешь бить советского гражданина? Ты кто такой? На готовенькое приехал!
– Ты, что ли, приготовил, старый черт, ты, что ли, работал?
– А много ли ты страдал, американец? За лошадей заступаешься, ты за людей заступайся! Свинья этакая!
Дождь колотил по палатке, будто камнями ее забрасывал. Коммунары надели плащи, а те, у кого их не было, вышли в одних трусах.
В палатке остался один Брейтер, не перестававший извергать проклятья. Фрид предупредил Манна, что за драку, которую он затеял, его будет судить товарищеский суд, а также и Брейтера за его отказ выйти на работу.
Дождь не переставал. Горы заволокло тучами. Амур бушевал, вскидывая на поверхность белоголовые водяные холмы. Рыбачьих лодок не видно. Берка оттолкнулся веслами от берега, поплыл по Амуру, но, почувствовав дрожь, повернул обратно, привязал лодку и пошел помогать строящим навес.
Ребята, шагая босиком, тащили ветви и целые деревья, рыли ямы, которые тут же наполнялись водой. Работа продвигалась плохо. Топоры выскользали из рук. Дождь хлестал по телам, от которых шел пар. Торопились, гнали: лошади стояли с печальными глазами, с них потоками текла вода.
Дождевые плащи у многих уже промокли насквозь – волочатся и прилипают к телу, мешая работать. Ребята сбрасывают их вместе с одеждой. Так легче, руки двигаются свободнее, удобнее лазить по врытым в землю шестам и сколачивать навес.
Навес растет, люди работают молча, напряженно. Груня тащит две жерди, держа их под мышками, и шагает вся мокрая, в штанах, облепивших ее ноги, и кофточке, облегающей ее тугую грудь и прямую, крепкую спину.
Верхом на жерди, держа гвозди во рту, сидит Мейер Рубин.
– Подавай! – весело кричит он Груне, и их влажные глаза улыбаются, встретившись.
Мейер ловит себя на том, что при виде Груни у него руки двигаются быстрее, а гвозди легче и веселее вколачиваются в жерди. От этого становится хорошо на душе, и он напевает бодрую песенку.
Ривкин и Файвка переглядываются и кивают на Рубина.
– Становится свойским парнем! – говорит Файвка.
Ривкин не отвечает. Он о чем-то задумывается, глядя на Груню, легко таскающую ветви к шалашу, и на Рубина, весело вколачивающего гвозди в стропила навеса.
Раздаются последние удары топоров.
– Сейчас, сейчас! – кричит Файвка, похлопывая Сокола по шее. – Сейчас будет у вас квартира, лошадки! – Он заглядывает Соколу в глаза. – А лошади – не люди, что ли?
Лошади задирают головы, смотрят, как мокрые, обнаженные тела возятся под проливным дождем на берегу Амура, и кажется, будто они благодарны людям за шалаш, в котором скоро смогут немного обсохнуть.
Уже второй день льет дождь. По острову бегут ручьи, и скошенное сено мокнет в воде. Златкин ходит сам не свой:
– Сколько сена погибает, сколько труда!
Многие коммунары завернулись в одеяла, надели ватники и отсыпаются за все бессонные ночи. Груня и Рубин устроили себе общее ложе, лежат в уголке и шепчутся.
– И как им не надоест, – ворчит старый Брейтер, который никак не может уснуть, – только и делают, что секретничают.
В ответ оба тихонько посмеиваются.
Моторная лодка пограничников, как всегда, дважды в день пересекает Амур, и в палатках прислушиваются к стуку мотора. Утром лодка идет вниз по реке, вечером она несется обратно к границе. В палатках проснулись. Весь день проспали. Сейчас лежат и слушают. Стук мотора нарастает, усиливается, потом становится тише и тише.
К вечеру второго дня послышался стук мотора. Ребята в палатках подняли головы. Сегодня мотор стучал как-то странно: удары не затихали, они росли и приближались. Лошади заржали.
– К берегу идут! – крикнул кто-то.
– Выгляните!
– Погодите!
– Да, к берегу.
– К лошадям! – крикнул Ривкин.
Лошади рвались с привязей и готовы были разнести шалаш.
Лодка пристала к берегу.
– Здорово, ребята!
– Здорово!
Три человека в зеленых фуражках с красными звездами вышли на берег. Все выбежали из палаток. Дождь не прекращался. Прибывших окружили, на лицах у всех застыл один вопрос: «Что привело их сюда в такую погоду?»
А те спрашивают: как выполняется план, все ли охвачены соцсоревнованием, сколько насчитывается ударников и какую культработу ведут они на Амуре?
– Культработу? В таких условиях?
Да, спрашивают еще о стенгазете, хотят ее посмотреть. Сейчас эти трое ходят по палаткам.
– Почему лежаки так низко от земли?
Они осматривают лошадей, машины.
Спрашивают, почему машины не прикрыты брезентом. Останавливаются возле ящика с гвоздями. Ривкину, который представился бригадиром, они очень деликатно замечают, что гвозди имеют обыкновение ржаветь под дождем. Ривкин тут же хватает ящик и уносит к себе в палатку.
Всё очень взволнованы визитом гостей. Долго тянутся разговоры. Всех очень удивляет, что люди, стерегущие границу, уделяют внимание каким-то гвоздям… соревнованию… культработе…
– Какой был бы позор, если бы они застали лошадей и машины под открытым небом! – говорит Ривкин, перетирая тряпкой мокрые гвозди. – Вот у кого учиться надо!..
Гости произвели большое впечатление. Всем хотелось высказать о них свое мнение. Ривкин, например, долго возился со своими гвоздями, потом почесал голову и проговорил мечтательно:
– Прислали бы нам малую толику таких переселенцев, вот тогда бы мы кое-что сделали…
– С такими можно коммуну строить! – говорит Златкин.
– Коммуну! С ними целый город построить можно!
– Целый мир, братец, новый мир, а не только город! – добавляет Манн.
– Вот это ребята!
И начались рассказы о героях-чекистах, об их делах, об их необыкновенной бдительности. Беседа затягивается до глубокой ночи. Слушают, а уже слипаются глаза. Нити рассказа рвутся, их кое-как связывают, но в конце концов все засыпают под шум дождя.
Дождь действует угнетающе. В голову, как мокрые черви, лезут всякие мысли. Из-под одеял слышится ворчание:
– Чего будем лежать и гнить?
– Кости ноют от сырости.
– У меня уже ногу скрутило!
– Спину ломит.
– В коммуне можно было бы работать. Там работы хватает, а тут лежишь в мокрети и гниешь.
– Домой надо ехать! – кричит Брейтер.
– Эй вы, переселенцы! – слышится приглушенный голос Файвки. – Легко, думали, будет? Нелегкое дело строить Биробиджан. Уже четыре года, как мы здесь работаем. Теперь что! Вы бы в двадцать восьмом году здесь были… Потруднее приходилось, а не стонали.
– Другие люди были, – говорит Берка. – С этими разве что-нибудь сделаешь?
– С какими с «этими»? – спрашивает Фрид.
– Да вот с такими… – Берка делает широкий жест, обводя рукой все палатки на берегу.
– А все-таки и эти кое-что сделали, – спокойно замечает Фрид. – Когда коммуна состояла из пятнадцати человек, у вас было три коровы да две лошади, свиней не было, тракторов вы не имели… А сейчас вот эти самые люди создали большое хозяйство, которое будет расти!
– Ах-ах, большое хозяйство! А что от этого имеет коммунар? Чем крупнее хозяйство, тем меньше он получает.
– Правда.
– В самом деле, почему?
– Коммунар нынче имеет хворобу, – поддержал еще кто-то.
У Берки глаза заблестели.
– Раньше хорошо ели и в кармане было немного денег. А сейчас машины грызи!
Из-под одеяла высунулся Ривкин. Вид у него был такой, будто он сердится, что ему спать не дают.
– Что это там проповедует реб Берка? – спросил он, стирая сон с лица. – Скверно сейчас живется коммунарам? Раньше было лучше? Да. Кое-кому раньше было хорошо, а кое-кому и сейчас неплохо, – сказал он, глядя Берке прямо в глаза. – Да, такому человечку, как ты, раньше было лучше… Было небольшое дело с пятнадцатью компаньонами… Тебе понадобилась сотня, ты брал и никто не спрашивал, заработал ты эту сотню или нет, причитаются тебе такие деньги или нет. Расходы даже в книгу не записывали. Берите, мол, деточки, сколько хотите, и стройте для евреев Биробиджан… Теперь не то. Раньше, бывало, выдоят корову и тут же пьют молоко. А теперь приходится мозги сушить и думать, что лучше сделать: сыр или масло? Сейчас ты вроде хозяина, который строит дом и должен деньгами, вырученными за молоко от коровы, платить рабочим, – должен покупать на эти деньги гвозди и стекло, должен закончить постройку дома. Ну вот, придет ли хозяину в голову выпить это молоко или же на вырученные за него деньги купить пару сапожек со скрипом, а не материал на крышу?.. Вот такими хозяевами были вы раньше. Видал? – спросил он, указав на ящик с гвоздями. – Когда построишься, крышу покроешь, стекла замажешь, тогда только высчитаешь, сколько надо отвезти в город, сколько молока ты можешь выпить и сколько тебе требуется для хозяйства. А позднее, если будешь хорошо работать, заработаешь и пару сапожек со скрипом… А сейчас нет времени, сейчас канун праздника, к празднику надо дом кончать.
Он как бы обращался ко всем: «Ну, что скажешь? А ты как полагаешь? А ты? У тебя есть вопрос?»
Но никто ничего не спросил, ничего не сказал. Было тихо. Все лежали на своих местах и прислушивались к тому, как по палатке барабанит дождь. Тишину нарушил Берка:
– Может быть, и хорошо, быть может, и лучше стало, но для меня здесь больше не место. Вернусь с сенокоса и уеду в город. Хватит с меня коммуны.
– Для тебя здесь, пожалуй, давно уже не место! – отрезал Ривкин.
– Работать для других я не хочу, Уж если работать, так для себя.
– Открой лавочку на Амуре, – рассмеялся Файвка, – как твой папаша когда-то.
Коммунары посмеивались.
Дождь лил три дня. К вечеру третьего дня горы подняли головы, серые полотнища посветлели, распоролись и понемногу стали скользить вниз, к горизонту. Дождь сеялся мелкими каплями, небо начало освобождаться от туч. Амур тоже успокаивался. Пенистые гребешки на воде сделались меньше и постепенно исчезали. По реке словно расстилалось зыбкое, отливающее всеми цветами волнистое покрывало.
– Эй! – кричала Груня. – Небо расчистилось! Ребята, берите вилы, натачивайте косы, запрягайте лошадей!
Отдохнувшие, набравшиеся новых сил коммунары стоят на берегу. Смотрят, как белые облачка плывут вокруг гор, расползаются и открывают зеленые, словно вымытые склоны. То, что горы очистились, – хорошая примета: теперь дождь будет не скоро. Но Амур стал шире, он напился сверх всякой меры и вздулся, как опухоль. Старые коммунары, не раз бывавшие в этих местах, смотрят на него с опасением. Вспоминается предсказание рыбака о том, что Амур разольется после дождя…
– Кто знает, сколько еще можно будет здесь работать, – с грустью сказал Ривкин, обращаясь к Фриду и глядя на широко раздавшийся Амур и на множество ручейков, разлившихся по острову. – Ребята уже панику устраивают. Не мешало бы созвать собрание и поговорить. Необходимо спасти как можно больше сена, если Амур разольется.
– Да, – соглашается Фрид, – надо созвать собрание. Надо обсудить дело Манна и Брейтера, чтобы таких историй больше не повторялось.
– Материал готов?
– Все готово!
– Тогда созывай, – сказал Ривкин и направился к копнам: посмотреть, насколько они промокли.
Фрид начал готовить материалы к обсуждению.
Груня колотила куском железа по рельсу, висящему на проволоке, созывая людей на собрание.
Все уселись. Товарищеский суд занял почетное место. На ящике, накрытом красным головным платком, разложили материалы расследования и обвинительный акт.
На берегу вспыхнули факелы, придавшие всей обстановке особую торжественность.
Председатель суда прочел обвинение, предъявленное коммунарам Манну и Брейтеру. Манн обвинялся в избиении Брейтера, а Брейтер в отказе выйти на работу, когда надо было уберечь от дождя лошадей и машины. Одного за другим вызывали свидетелей, которые клялись в том, что будут говорить только правду. Обвиняемые обязались беспрекословно подчиниться решению товарищеского суда.
Среди свидетелей был и младший Брейтер. Он вышел вперед и стал возле председателя. Коммунары подымали головы и пожимали плечами: «Что это за свидетель, что может рассказать этот малыш?»
А младший Брейтер, держа руки в карманах коротеньких брюк, гордо поднял голову и, не дожидаясь вопроса, выпалил:
– Мой отец скучает по старым временам! Он для коммуны – негодный элемент! – парнишка замялся. Он чувствовал, что все коммунары смотрят на него с удивлением, и это мешало ему говорить. Однако он набрался духу и снова выпалил: – И комаров в комарники он напускал! Я сам видел… Я следил…
И мальчик замолчал, ошеломленный собственными словами.
Коммунары терли глаза, пожимали плечами. Факелы отбрасывали желтые отсветы на лица людей. Парнишка смущенно молчал, и только Амур, казалось, повторял его слова.
Старик Брейтер поднялся с места. Хриплые звуки вырвались у него из горла:
– Ах, байструк! Я ж тебя!
Он скрежетал зубами, лицо его пылало от стыда. Он ждал чего угодно, только не этого. Брейтер бросился вперед с поднятым кулаком и готов был обрушиться на парнишку.
– Кости переломаю! Убью, как собаку! – цедил он сквозь зубы.
Но тут он увидел поднятые головы коммунаров, и кулак сам собою разжался. Он смог лишь пробормотать:
– Врага на свою голову выкормил! Набрался у них богомерзкой премудрости!
Коммунары только теперь уяснили себе смысл слов паренька. Поднялся шум. Председатель колотил в рельс. Звон постепенно утихомирил собравшихся.
На Амуре показался ярко освещенный пароход. Он подошел к пристани, и на берегу стало светло и весело от пения пассажиров. Это было как раз в ту минуту, когда «прокурор» произносил свою торжественную обвинительную речь против Манна, который такими некультурными средствами, как нанесение побоев, пытался перевоспитать старого, отсталого и некультурного человека, и против Брейтера, который вредительски и преступно относится к коммуне.
Пассажиры вытягивали головы, стараясь понять, что происходит на берегу.
7
Семьдесят тысяч пудов – таков план. Теперь все было сосредоточено вокруг этой цифры. План должен быть выполнен во что бы то ни стало. И люди шли в воду, вытаскивали оттуда сено и сушили его. Надо было торопиться, особенно сейчас, когда разговоры о надвигающемся наводнении были уже не просто слухами: в соседних корейских селениях многие переносили свои койки из комнат на чердаки.
– В любую минуту может так хлынуть, что штанов схватить не успеешь! Шутки шутите с Амуром? Ох, и река, всем рекам река! – предупреждал старый рыбак. – Я здесь, на Амуре, родился, здесь, видать, и помру. Мне эта водичка хорошо знакома… Уж я по волнам вижу, что он скоро играть начнет. В морщинах злобу свою прячет… Давайте, ребятки, вовремя узлы свои складывайте и отсылайте домой, а то водичка скоро начнет играть!.. Ох, и водичка!
