355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Моисей Гольдштейн » Биробиджанцы на Амуре » Текст книги (страница 3)
Биробиджанцы на Амуре
  • Текст добавлен: 21 марта 2017, 19:30

Текст книги "Биробиджанцы на Амуре"


Автор книги: Моисей Гольдштейн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Зачем тратишь булку, ведь еще работать не начинали! – заметил Ривкин.

– Ешь, ешь, – одни ничего не делают, а другие из сил выбиваются.

– А едят тем не менее все! – подхватил Златкин, улыбаясь.

– Видали святошу? Уже и поесть нельзя! – проворчал старик Брейтер.

Парни набросились на еду. Оба были с головы до ног в грязи.

– С Тарабаровского еще не вернулись? – спросил Ривкин.

– Нет еще, – ответил Файвка, глядя ему в рот: «Что он расскажет?»

– Скоро, наверное, приедут. Надо быть готовыми к переправе. Косы в порядке?

– Готовы! – сказал Файвка, поглядывая на ноги Ривкина: одна босая, другая в сапоге со спущенным гармошкой голенищем. – Слышь, ты, а где второй сапог?

– Оставил.

– Почему?

– Тонули.

– Тонули?

Коммунары вскочили с мест, смотрят на Ривкина и с открытыми ртами слушают его рассказ:

– Переночевали мы в лодке. На рассвете вышли на остров и пошли. Воды – по колено, а местами и глубже, есть и сухие места – небольшие участки. Травы стоят высокие, выше головы. Идем мы, а остров огромный, только вода кругом. «Ничего тут не сделаешь!» – говорю. Но Златкин уходить не желает. «Вот сухой кусок!» – показывает. Идем туда, лезем в воду. Трава по лицу хлещет, а комаров – тьма! Еле добрались до этого куска и только сунулись – бац в воду! Выскочил я кое-как, смотрю – Златкина нет! «Вот те и на!» – думаю. Однако слышу: «Пах-пах!» «Ривкин, – кричит он, – у меня полны сапоги, вниз меня тянут!» – «Скинь! – кричу. – Ногами сними!» И сам в это время один сапог скинул с ноги, а второй мне тесен, не могу снять… На-ка, Файвка, сними!

Файвка подтянул поясок, поплевал на ладони и потащил Ривкина по земле.

– Держись!

– А ты его к дереву привяжи!

– Не пойдет сапог, мокрый.

– Не тащи! – кричит Ривкин. – Ты мне ногу оторвешь!

– Разрежь сапог – и дело с концом! – советует старик Брейтер.

– Давай нож, Зелда!

– Жалко! Высохнет и снимется, – говорит Ривкин, глядя на сапог.

– Балда! – кричит Файвка, хватая нож. – Вспори шов сзади! На нож! Сапог как куколка!.

Ривкин поднялся.

– Ну, ребята, надо готовиться к отъезду.

– На какой остров едем?

– На Тарабаровский. На Алешином косить не будем.

– Он уже едет! – ворчит Брейтер. – Только что смерти в глаза глядел и опять лезет!

– Да, да, товарищ Брейтер! Биробиджан – это вам не игрушка!

– Ну и местечко! Выискали-таки страну для нашего брата! – кряхтит старик.

– Будет, будет, товарищ Брейтер! Еще годик-другой и на нынешних болотах зацветут виноградники. Что большевики порешили, то непременно будет! – говорит Ривкин, шагая босиком по траве.

Брейтер смотрит на этого «пришельца с того света» и никак понять не может, чему тут, собственно, радоваться. «Черт меня занес в эту треклятую тайгу! Ничего лучшего для нас найти не могли», – думает он.

– Кто с лошадьми? – спрашивает Ривкин.

– Груня.

– Ее сменить надо.

– Иду! – кричит Брейтер-младший и бежит по тропе к полю.

– Всюду лезет первый, провались он! – прошипел старик. – От горшка два вершка, а всю ихнюю премудрость уже постиг! Лезет в огонь и в воду!

«Всю премудрость» он еще не постиг, этот пятнадцатилетний парнишка, но идти за нее в огонь и в воду он действительно готов.

В сумерки на Амуре показалась лодка с Тарабаровского острова. На берегу уже горели костры, и клубы дыма разгоняли комаров. Коммунары собирались залезать в мешки, когда неожиданно вернулись с поля Ривкин и Груня. Ривкин крикнул;

– Ребята, вылезай из мешков! Ехать надо.

– Ехать?

– Ночью?

– Да, да, ехать, ехать!

– Что значит «ехать»? Послушаем сначала, можно ли там косить, а то вдруг пожалуйста: надо ехать… – Брейтер залез в мешок и уже там закончил свою мысль.

Ребята вылезли из мешков и следили за лодкой, которая приближалась к берегу. Лодка скользила по неподвижной глади реки, и всплески весел все явственнее слышались на берегу. Луна шла следом за лодкой и наткнулась на берег.

К берегу натаскали сена и разожгли костер. Густое облако дыма клубилось над головами и било приятной горечью в лицо.

Лица приехавших с острова были искусаны и распухли, глаза – красные, заплывшие.

– Ох, и задали же нам комары! – пытается улыбнуться Фрид. – Их там миллиарды! Наловить полный котелок на обед – ничего не стоит!

– Нашел, чему радоваться! Ты лучше в зеркало взгляни, – от страха умрешь! – качает головой Брейтер.

Все смотрят на лица Рубина и Фрида, которые за эти два дня изменились до неузнаваемости. У Рубина лицо красное и распухшее, будто его отхлестали крапивой. Файвка смотрит, и широкая улыбка расплывается у него по лицу.

– Благородный юноша, ты своим человеком, оказывается, становишься! – говорит он.

Подходит Ривкин и отзывает Рубина и Фрида в сторонку.

– Устроим заседание?

– Собрание надо созвать!

– Надо решить, что делать.

– Зачем мы здесь сидеть будем?

– Надо вернуться в коммуну!

– Как это «вернуться»? Ведь работать приехали.

– Работать? – вмешивается Брейтер. – Полюбуйся лучше на их рожи, а потом скажи, как это мы будем работать?

Файвка покосился на него и сплюнул.

– Надо спать ложиться, – решает старик.

– Погоди немного, отец.

– Ты, байструк, снова в воду лезть готов!

– Если прикажут…

– Если решат, то поедем! – крикнул кто-то из-за «дымовой завесы».

– Послушайте, ребята! – заговорил Ривкин. – На Тарабаровском можно косить. Семьдесят тысяч пудов снять можно. Есть залитые места, но покуда вода спадет, можно косить на высотках. Скверно, что, пока придет катер, нельзя пустить в ход машины. Утром кого-нибудь отправим за катером. Ну, ребята, надо ехать, каждый час на счету! Уже пять дней, как мы сидим здесь, а кос даже и в руки не брали. Жаль времени. Дни стоят солнечные, погожие. Ну, ребята, собираемся, сейчас только семь часов.

– Семь?

– Хороши «семь»!

– Взгляни на луну!

– Ну, восемь или девять. Ночь-то светлая. Часа через три-четыре будем на острове. Поедут не все. Человек двадцать. Остальные приедут завтра, когда вернутся лодки.

– Стало быть, поехали! О чем разговор? – вскочил Файвка и подтянул поясок.

– Зелда, собирай кухню! – приказал Ривкин.

– А для тех, кто остается? – всполошился старик Брейтер и даже чуть не вылез из мешка.

– Те, кто остаются, приедут завтра! – услыхал он ответ Ривкина.

Ребята собирали узлы и укладывали их в лодки. Каждый снимал с дерева свою косу. Только тут Рубин спохватился, что у него косы нет. Торопясь с узелком в лодку, он вдруг остановился в недоумении: может, взять из тех кос, что заготовлены про запас, но он не знает, какая из них лучше, а ведь ему нужна коса не хуже, чем у Файвки.

– Ривкин! – крикнул он. – Выбери мне косу! Завтра я соревнуюсь с Файвкой!

Но вместо Ривкина подошел сам Файвка. В руке у него была коса.

– Возьми, товарищ! Бритва! И давай соревноваться! Сделай пометку, чтоб не утащили.

Рубин остановился с косой в руке и удивленно смотрел на Файвку, направлявшегося к лодке.

Луна скользила следом за лодками, шедшими гуськом вверх по реке. Тихо было на Амуре. Тихо стояли пограничные берега, и только кусты порою шелестели листьями.

Ночь. Тишина. Холодный свет луны серебрит лица. Глаза устремлены на противоположный далекий берег, у которого надо остановиться.

Четыре пары весел согласно гребут воду. Двадцать пар глаз напряженно смотрят в темноту, двадцать сердец взволнованно бьются.

Файвка вместо того, чтобы, как обычно, засунуть два пальца в рот и свистнуть, затягивает знакомую всем песню:

 
У китайцев генералы —
Все вояки смелые!
 

Голос его плывет по Амуру и натыкается на пограничные берега.

– Тиш-ш-ше! Пограничная охрана близко…

Файвка умолкает и вместе со всеми вглядывается в приближающийся берег.

4

На рассвете встали после бессонной ночи, так как комарье налетело на коммунаров, как на долгожданных гостей. Тем не менее бригадир Ривкин прокричал;

– Ребята, пора вставать на работу!

Земля, казалось, горела под ногами. Ривкин схватил косу и пошел по высокой траве. Выкосил тропу, и за ним гуськом потянулись остальные.

Работа на Амуре началась.

Среди первых косарей шел Файвка. Он снял рубашку.

Позади, в самых последних рядах, шел Мейер Рубин и долбил косою землю. Он старался изо всех сил. Лицо у него вспотело, а трава, вместо того чтобы ложиться, только нагибалась, будто уклоняясь от удара, а когда Рубин делал шаг вперед, снова выпрямлялась и оставалась на месте, словно издеваясь…

Он отставал. Впереди, точно исполняя какой-то красивый танец, шел длинный ряд косцов. Рубина захватила величественная картина. Впервые в жизни видел он такой танец: день чудесный, солнце обжигает тела, грациозно движущиеся в такт одно за другим, руки ритмически рассекают воздух, а косы срезают солнечные лучи.

Прекрасный танец!

Рубин начинает точить косу, но получается что-то не то: коса болтается в руках и острее не становится. Но он не теряется, – ведь это еще первый день. О том, чтобы сравняться с Файвкой, конечно, и речи быть не может, и Рубин спокойно, шаг за шагом, идет вверх по прокошенной дороге.

Первый день работали разбросанно, без расчета. Это была проба. К вечеру, когда из Орловки прибыла вторая группа, участки поделили по бригадам и определили нормы.

– По три человека на гектар, больше они не сделают. Разве это косари? Это шляпы! – возражал Ривкину Берка. – Это не то, что наши ребята – коммунары двадцать восьмого года!

– В прошлом году один человек делал полгектара, – тоже были не такие уж герои! – говорит Файвка.

– Трава была другая, наводнения не было, солнце по-другому светило, а нынче не сделают! – настаивает на своем Берка.

– Вода спадет, так и нынче будут по полгектара давать, – говорит Ривкин и принимается делать отметки на шесте, чтобы измерять глубину воды.

– Амур поднимается! – кричит старик Брейтер. – За сегодняшнюю ночь на три вершка поднялся!

– Здравствуйте! У Брейтера уже поднимается! – расхохотались ребята.

– Лопатин измерял! Не хотите, не верьте!

Он сердито отвернулся.

Дни стояли ясные, солнечные, знойные. Косы с каждым днем звенели все веселее и смелее. Руки у новичков стали двигаться увереннее, боль первых дней понемногу утихла, а косы стали послушнее и как будто даже легче.

Если бы не какой-то мягкий свет в глазах, Груню можно было бы принять за парнишку. Да и одежда ее ничем не отличалась от мужской: брюки, рубашка, косой она тоже орудовала не хуже других, хотя была на сенокосе впервые. Страшно ломило руки. Под мышками уселись два нарыва («две картошки») и всю душу выматывали. Но Груня скрывала боль, так как знала, что многие ждут от нее стонов, кислых мин, невыходов на работу. Она до крови закусывает губы, но косой размахивает, как косарь с многолетней практикой. Когда у нее спрашивают, «как поживают «картошки» и скоро ли они созреют», она не отвечает и виду не показывает, что ей больно: наоборот, ее невыспавшиеся от боли глаза стреляют веселыми огоньками и подбадривают Рубина: коси, мол, братец, коси, еще день-другой, и будешь не хуже передовых.

Она с ним в одной бригаде. Во главе бригады Берка. Файвка в другой бригаде. Ежедневно он справляется, как обстоят дела у Рубина, и могут ли они уже вступить в соревнование. Файвка слишком верит в свои силы, он прищуривает глаз и смеется: «Руки коротки, благородный юноша!»

Бригада Ривкина соревнуется с бригадой Берки и идет впереди.

– Пускай горячится, – говорит Берка, – мне спешить некуда.

Но Фрид, Груня и Рубин, члены его бригады, не дают ему покоя.

– Либо работать, либо все это к чертям! – говорит Фрид, чувствуя, что коса начинает увереннее двигаться в его руках.

В минуты, когда останавливаются на перекур, они потихоньку говорят о своем бригадире. Ривкин упорно двигается вперед. Вечером, когда собираются у палаток, он говорит, что его бригада скоро врежется в Китай: они уже приближаются к горам.

Погода не меняется, травы стоят высокие, налитые соками и зеленью. Медлить нельзя: если солнце и дальше будет так греть, трава пожелтеет. Вот и приходится спешить. Несколько минут перекура – и работа продолжается. Пот градом льется по искусанным комарами телам, но ребята затягивают песню и торопятся вперед и вперед… Вот уже весь луг устлан скошенной травой, пора собирать копны, пора метать стога, а лошади и машины стоят в Орловке, на другом берегу Амура.

Фрид скрежещет зубами, когда вспоминает заверения Берки в том, что достаточно вызвать из Хабаровска катер, как он придет через три-четыре часа после вызова…

– Нас бить надо, по щекам бить, – говорит он Груне. – Как можно было допустить такое!..

Фрид чувствует, что придется расплачиваться за эту оплошность: давать объяснения, отвечать… А может быть, этим дело еще и не кончится! Фрид – уполномоченный партийной ячейки, он отвечает за всю работу, за качество сена, за выполнение плана. А тут лошади и машины стоят по ту сторону Амура…

Трижды посылали уже людей за катером в Хабаровск, а ответа все еще нет. Катер из коммуны выслали, но он торчит где-то между Тунгуской и Амуром и хрипит испорченным мотором.

Ребята думают, раскидывают умом. Минуты на Амуре уходят, будто сгорают. Созывается экстренное собрание.

Разжигают костры.

– Так вот, товарищи, для работы необходимы лошади и машины…

Все сидят вокруг костров и слушают речь Ривкина.

– Мы могли бы весь остров побрить и обеспечить себе спокойную зиму. Все были бы довольны – и коровы, и лошади, и люди. Мы решили послать еще одного человека, напишем письмо в исполком, все подпишемся, обрисуем положение: сорок коммунаров торчат на Тарабаровском острове, а лошади и машины – на другом берегу… Нам грозит срыв заготовок сена на зиму… Как вы считаете? Высказывайтесь.

– Чего тут высказываться, надо послать, и все! Больше мы ведь ничего и не можем!

– Надо написать в газету!

– Насчет правления надо написать!

– А при чем тут правление?

– Оно обещало всем обеспечить.

– Оно и обеспечило!

– А катер оно обеспечило?

– Обеспечило! – сердито крикнул Ривкин. – Катер послали, чтобы…

Он замялся и умолк. Берка лежал, теребил губу и посмеивался.

– Погодите! У меня есть предложение.

– Тише, ребята! Слово имеет Файвка.

– Вот что… Надо переправить пару лошадей так, без катера.

– На твоих штанах?

– Балда, чего лезешь?

– Тише! Дайте человеку сказать. Что ты предлагаешь, Файвка?

– Что я предлагаю? В прошлом году косили на Красной речке? Косили. Перевозили. Ну, чего вы на меня глаза таращите, как истуканы? Пока там выспятся и пришлют, можно несколько стогов сметать.

Ребята притихли. Вокруг дымового облака кружили и пели комары. Амур тихо плескался у берегов. Все смотрели на Ривкина и молчали. Ривкин наморщил лоб и сказал как бы про себя:

– Сокол переплыл бы, умный конь.

– Страшно рисковать! – говорит Златкин.

– Иди спать, если боишься. Я берусь переправить двух лошадей, – голову даю на отсечение!

– Ладно, Файвка, давай! Я еду с тобой! – согласился Ривкин. – Значит, так: мы едем и возьмем Сокола, Фрид отправляется в город, а здесь будут ставить копны.

Ребята растащили поленья по палаткам и комарникам, надымили и полезли в мешки спать.

Комарники натянуты на низенькие колышки, вбитые в землю. Кругом они обложены землею. Влезают в комарник через один приподнятый край, затем выкуривают дымящейся головней комаров и лишь тогда засыпают. Ребята спят сладко и храпят во все носовые завертки. После долгого трудового дня хорошо спится на берегу Амура. Но продолжается это блаженство недолго. Проходит час-другой, и в комарниках начинается возня, слышатся проклятья:

– Казалось бы, хорошо закрыли, а все равно поналезли!

– Мы так надымили, задохнуться можно, ни одного комара не осталось.

– Черт его знает! Будто нарочно напустили сюда комарья!

– А может быть… кто-нибудь пошутил…

– Поймать бы… Убью насмерть!

– Наверное, напускают. У меня был приподнят край… Надо следить! – говорит Манн, извиваясь от укусов.

Рядом с ним в комарнике лежит старик Брейтер.

– Вот смотрите, – кричит из комарника Манн, – этот старый кряхтун спит как ни в чем не бывало! Его и не кусают. Лежит спокойно…

– В могиле бы тебе так спокойно лежать, американский жулик! – кричит в ответ Брейтер и начинает стонать.

– Ребята, – говорит Манн, – надо следить! Я берусь следить.

– Болван! Чтоб ты подавился! – отзывается Брейтер.

Поехали за Соколом. Чтобы придать Ривкину бодрости, Файвка рассказывает о своем любимце.

– Помнишь, Ривкин, – начинает он и покатывается от хохота, – помнишь историю с варениками? Нет, ты не помнишь. Послушай. Это было как-то в выходной день. Приготовили вареники. Мы лежим на траве возле столовой, как голодные собаки возле мясной лавки. У ребят слюнки текут, а Зелда, чтоб ее черти взяли, не хочет кормить, пока все не будут готовы. Хоть режь ее, не хочет дать попробовать хотя бы один вареничек! А в миске уже готовых штук сто! Лежат в масле, блестят… Лежим и мы. За каждым вареником, который она кладет в миску, следует проклятье. Но ничего не попишешь, не желает она давать, – приходится ждать. Лежали-лежали ребята и стали понемногу дремать. Я, как тебе известно, спать не люблю, особенно когда готовят вареники. Вот я лежу и вижу: с поля припожаловал наш Сокол. Сделает шаг и озирается, еще шаг сделает и оглядывается. Зелда стоит у огня и потеет. «Ой, думаю, этот молодчик вареники попортит!» Хочу крикнуть, да что-то не решаюсь: уж очень хитро он себя ведет, совсем как заправский воришка. «Ешь, думаю, на здоровье!» А Сокол подошел к миске, понюхал, вильнул хвостом и пожевал губами. Ну, в общем что тебе сказать… Проглотил мерзавец все вареники до единого! Зелда подняла гвалт, схватилась за голову: «Ой, вареники!» А Сокол ушел с вымазанной мордой, хоть подавай ему салфетку – губы вытереть. Вот ведь до чего умный конь! – закончил Файвка и заработал веслами. Лодка пошла быстрее. Скоро они прибыли в Орловку.

Сокол и в самом деле прекрасный конь – стройный, с большими черными бархатными глазами и трепетными ноздрями.

Вся Орловка пришла смотреть, как упрямится Сокол, не желая входить в воду. Он стоит, смотрит просящими глазами и подрагивает ноздрями. Его вводят в реку, он пьет, а дальше идти не хочет, хоть убей! Кнуты свистят в воздухе, а он вырывает голову из узды и тянется назад.

– Сокол, – умоляет его Файвка, – Сокол… – Он гладит шею коню, целует морду.

Наконец Файвка скинул штаны и рубашку и пустился верхом по берегу. Ездил и кружил до тех пор, пока Сокол не отупел, и лишь тогда пустился с ним вплавь. Когда конь потерял под ногами дно, Файвка спрыгнул и, держа повод в руке, поплыл к лодке, которую Ривкин вел недалеко от берега. Он вошел в лодку, крепко привязал повод к своей руке. Ривкин двинул веслами, и они поплыли по Амуру.

От берега пошли быстро, Ривкин греб торопливо, лихорадочно. Файвка, растянувшись в лодке на животе, крепко держал Сокола за повод. Конь плыл и с мольбой смотрел на хозяина, В его умных, отливающих фиолетовым глазах с минуты на минуту нарастал страх. Ривкин греб сильно, все его тело было напряжено. Ни на минуту не сводили они глаз с Сокола, который задирал голову высоко над водой.

На берегу их встретили криками «ура». Работа была окончена.

До берега ребята добрались усталые, с трудом переводили дыхание и такими глазами поглядывали на Сокола, точно провинились перед ним. А Сокол часа два простоял возле кучи сена, не притрагиваясь к нему. Файвка не отходил от коня и любовно гладил его шею. Берка подошел и сказал:

– Испортили лучшего коня, провалиться бы вам сквозь землю!

Файвка посмотрел на него таким негодующим взглядом, что Берка тут же убрался.

С Соколом ничего не случилось. Но о доставке таким образом еще одной лошади никто уже не заикался.

Ночью спать невозможно, не помогают ни комарники, ни палатки, в которых от дыма можно задохнуться. Среди ночи ребята просыпаются со вздохами и стонами, с проклятьями, которые они посылают на чьи-то головы, – на чьи – никто не знает. Манн начал следить, не подбрасывает ли кто в палатку комаров, но от усталости заснул. Пробуют перебираться из палаток в комарники, из комарников в палатки, но нигде нет спасения. Кое-кто, завернувшись в одеяло, ложится в лодку, привязанную к берегу. Другие бродят по берегу и почесываются. Никто не спит. Кругом тишина. Кроме комариного пенья, ничего не слыхать. Амур не шелохнется, луна красит его в зеленый цвет. Насупившись стоят пограничные Маньчжурские горы.

В такие бессонные часы, неизменно повторяющиеся из ночи в ночь, ребята выползают из палаток и комарников, усаживаются вокруг большого костра и рассказывают разные истории.

Много историй выслушивает Амур, историй новых, никогда им не слышанных, да к тому же на совершенно неведомом ему языке, Амур привык слушать рассказы о геройских делах красных партизан, истории о том, как были изгнаны белые бандиты, о героической гибели патриотов, истории о борьбе и победах. Сейчас Амур слушает совсем другие рассказы – о людях, покинувших свои старые дома, покинувших городишки и местечки и пришедших к его диким берегам корчевать тайгу, осушать болота, изгонять исконного обитателя этих мест – комара и строить новую жизнь. Но не только развлекательные истории рассказывают в бессонные ночи. Здесь можно услышать и жалобы людей, изливающих друг перед другом свою душу.

Коммунарам, лежавшим у костров, были понятны горькие сетования на судьбу новоприбывших переселенцев. Ясна и понятна была даже не совсем ясная и понятная история старика Брейтера, который что-то говорил о людях, суливших ему золотые горы и заманивших его в треклятую тайгу на погибель и смерть… Ребятам все было ясно. Но трудно им было понять рассказ Манна. Жил он в каком-то неведомом городе, который называется Лос-Анжелос… Судя по его рассказам, это рай земной: апельсины, виноград под окном! Протяни руку и клади в рот. В магазинах полно всякого добра, но… попробуй, возьми что-нибудь…

– Эх, товарищи мои дорогие, – говорит он, – целовать надо здесь каждую пядь земли! Даже вот в этой голой тайге. Конечно, здесь еще ничего нет, все еще сырое… Но ведь сколько всего здесь будет! Там ты в упряжке, в узде, притеснен и придавлен, давишься порою даже белой булкой с маслом, там ты имеешь даже возможность повеситься на шелковом платке… А здесь ты свободен, бери лучший кусок земли, паши, работай, строй, созидай, обогащай свою страну, обогащай свою жизнь… Возьми тайгу, строй для евреев новый дом, дом честного труда! Ну, где это еще возможно? – спрашивает Мани, и лицо у него пылает, глаза блестят. – Почему я уехал из Лос-Анжелоса, спросите вы? Это очень просто. Почему я когда-то из царской России удрал в Америку? – спрошу я у вас. Не знаете? И что такое быть в изгнании, вы тоже не знаете?.. Ну вот. А дело это простое, очень простое…

Он умолк, растянулся у костра и лежал, блуждая взором по неоглядным просторам Амура, по темнеющей зелени острова, по тихим пограничным горам. Коммунары молчали, стараясь понять смысл слов Манна) На рассвете ребята уснули возле костра, тлевшего и курившегося светло-серым дымком.

Когда солнце коснулось лиц, косари вскочили, и снова косы зазвенели у них в руках.

Проплывавшие мимо рыбаки сообщили невеселые новости: собирается дождь, и лить он будет долго. И еще печальнее было то, что, по их словам, после дождя ожидается новое наводнение: река Сунгари вышла из берегов и рвется к Амуру. Метеорологическая станция предвещает наводнение. Новость эта была воспринята на берегу, как сообщение о предстоящей войне с врагом, который усиленно готовится к нападению. А если так, то надо подготовиться не только к защите от нападения, но и к победе над врагом. И на Амуре закипела работа. Косы задвигались быстрее, и старик Брейтер, словно покорившись своей судьбе, тоже косил заодно со всеми, на его рябом лице нет-нет да и мелькнет улыбка, когда его коса вдруг зазвенит – в общем хоре.

По всему Тарабаровскому острову двигаются люди с косами, вилами и граблями. Дни бегут быстро. Люди торопятся и подгоняют друг друга. Даже Сокол, этот умный и славный конь, и тот, кажется, чувствует всю серьезность положения. И он, напрягаясь, тащит копны сена к первому стогу, который начали метать сегодня.

Это неважно, что солнце уже давно зашло, неважно, что комары свирепствуют с еще большей силой, особенно когда наступает вечер. Неважно и то, что подтянутые желудки требуют пищи: стог в полторы тысячи пудов сена во что бы то ни стало нужно сметать сегодня!

С работы возвращаются веселые, хотя и сильно уставшие. Весь остров поет тихо и торжественно. Хмурятся пограничные горы, но люди настроены радостно, они не чувствуют усталости, не чувствуют голода. На берегу стоят два котла. Хлеб уже нарезан. Сейчас ребята усядутся и набросятся на еду, как молодые звери. А пока они идут, распевая, косы поблескивают при свете восходящей луны. Уже вечер, поздний вечер. Но никто не думает о времени, никто не спрашивает, который час. Знают ребята, что стог необходимо было закончить сегодня. Со всех сторон подходят косари, копнильщики, стогометальщики. Приходят Рубин и Файвка, которые сегодня впервые работали, соревнуясь. Приходит Груня – оживленная, загорелая, свежая. В ее зеленоватых глазах светятся радостные огоньки. Сегодня она всех обогнала, когда копнила сено. Со всех сторон подходят люди и поднятыми косами и вилами приветствуют первый стог, который высится на пригорке посередине острова. Все веселы, скидывают с себя одежду, прыгают в прохладные воды Амура.

Насторожившись, сидят на берегу, едят хлеб с маслом и прислушиваются, не стучит ли мотор, не идет ли катер. Это самое горячее желание всех – чтобы скорее пришел катер с машинами и лошадьми…

В первые дни всех обманывал шум моторной лодки пограничной охраны. Издалека слышится стук мотора, и вихрем пролетает лодка мимо берега. Она рассекает Амур надвое: обе полосы, собираясь в складки, бегут к берегам. Лодка курсирует до границы и обратно. Но теперь стук ее мотора знают все. На Амуре оживленно: проходят пароходы, большие, ярко освещенные. На палубах поют и танцуют. С берега их приветствуют поднятыми косами, а с парохода отвечают взмахами белых платков.

5

Это было после трудного рабочего дня, когда от страха перед надвигающимся дождем и возможным наводнением нервы напрягались до предела. Ребята сразу же после ужина забрались в комарники и улеглись спать.

После того как Манн взялся дежурить, ребята все-таки спят по ночам. Перед тем как заснуть, они настороженно прислушиваются к Амуру и готовы в любую минуту раскрыть слипающиеся глаза, чтобы встретить катер. Но на Амуре тихо. Кроме комариного пения, слышится только плеск воды, да порою ветка упадет где-нибудь на острове.

Но Ривкин уснуть не может. С вечера лежит он в комарнике, ворочается и кого-то проклинает. Груня, которая спит по соседству, окликает его, этого закоренелого биробиджанца, и спрашивает, что с ним такое: комары мешают ему спать или что-нибудь другое? Он отвечает, что, помимо комаров, есть и свои цепные собаки, которые кусают не хуже комаров… Комар, говорит он, хотя бы честно предупреждает своим пением; иду, мол, кусать, остерегись, если можешь! А эти кусают исподтишка. Груня не спрашивала, кто кусает исподтишка, потому что знала, что неподалеку от них лежит Берка, у которого «ушки на макушке».

Он сегодня не поехал к жене на ночлег. В Орловку за хлебом отправились другие. Когда Берка направился к лодке, Ривкин крикнул; «Хватит к жене ездить на полдня!» Берка швырнул весла и лег спать не ужиная.

Уже четвертый день, как Фрид уехал за катером. Знали, что с пустыми руками он не вернется: либо приведет катер коммуны, либо получит в Хабаровске другой. Но почему он задерживается так долго? Ривкин лежит и думает: «А тут еще эти разговоры о дождях, о новом наводнении».

– Эх, вы! – крикнул он, повернулся на живот и обхватил голову руками.

Он пробует представить себе, как коммуна проживет зиму без сена, и видит перед собою коров и лошадей с опавшими боками, разбегающихся людей… А тут прибывают новые переселенцы. Надо их устроить… Что же будет, если положение не изменится?

«Эх!» – вздохнул Ривкин и, отшвырнув ногой комарник, пошел на берег. Был тот тихий час, когда ночь начинает отступать перед наступающим днем.

На берегу он увидел Златкина, также настороженно прислушивавшегося к Амуру. Златкин улыбался:

– Приснился мне катер, вот я стою и слушаю, кажется, и в самом деле что-то стучит.

Ривкин прислушался и сплюнул, словно ему дали попробовать какую-нибудь горечь.

– Медведь тебе на ухо наступил, вот тебе и кажется, будто стучит, – сказал он и пошел берегом.

Златкин остался на месте. Лицо его поминутно то вспыхивало, то снова темнело. Он дрожал от возбуждения: вот стучит, а вот не стучит! Ах, если бы он мог сейчас разбудить всех радостным криком: «Катер идет!» Вот бы зашумели! Но пока он стоит и ищет глазами. На секунду показалось, будто где-то недалеко мелькнул огонек. Хотел было крикнуть… Но огонек погас.

Ривкин вернулся. Он шел медленно, останавливался и прислушивался.

– Ну, стучит или нет? – волнуется Златкин.

– То стучит, то перестает… Черт его знает!

Ривкин направился к лодке, забрав с собой одеяло.

– Пойдем, Златкин, поспим. Уже светать начинает.

Они легли в лодке, привязанной к берегу.

Ривкин и Златкин накрылись с головой, но не спят, прислушиваются: оба были уверены, что где-то, может быть совсем близко, стоит катер, либо неисправный, либо ожидающий рассвета.

– Порядочной машины у нас все еще нет! – произнес Ривкин со вздохом.

– Хороший катер проделывает весь путь за восемь часов. А наш даже когда исправен, и то вдвое медленнее идет.

Оба умолкают, потом Ривкин снова говорит:

– Ох, как бы мы далеко ушли, если бы этот тип не отпустил катер!

– Получит он по башке, Берка.

– Он хочет уйти из коммуны, – говорит Златкин. – Я слыхал, как он об этом с женой беседовал. Хочет попросить земли и сколотить новую коммуну – из старых коммунаров, без переселенцев.

– Уйдет он, да только не по своей воле. Выпроводят с музыкой! С треском вышибут эту лавочную душу. Без переселенцев ему, видите ли, хочется, а сам он переселенцем не был? Наверное, лавочку хочет с кем-нибудь на пару завести, вот что.

Они снова умолкают. У Златкина начинают слипаться глаза, но Ривкин не спит.

– Ты смотри, – говорит он, – когда прибудут машины, научись ухаживать за ними, тогда сделаем тебя бригадиром, а его – ко всем чертям.

Но у Златкина глаза закрываются, рот расплывается в улыбке, и он засыпает.

Когда солнце начало пригревать, Златкин проснулся с веселым криком:

– Катер! Ребята, катер идет!

С Амура доносился стук мотора. Взбудораженные коммунары бежали к берегу и кричали наперебой:

– Где идет? Ничего не идет!

– Смеешься, Златкин? Обманываешь?

– Самому не спится, и другим не дает!

– Эх, ты!

– Тише! Идет…

– Ползет!

– Едет!

– Тише! Кричат…

– Кто кричит?

– Фрид!

– Да, да! Вон ползет. Желтый… Вон у берега, около кустов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю