Текст книги "Мой грешный муж (ЛП)"
Автор книги: Мия Винси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Но тут он перешел к третьей странице. К той, которую у нее не хватило смелости показать: верхние этажи с детской и классной комнатами. И маленькие зарисовки животных и цветов, сделанные ее подругой и соседкой Джуно Белл, в качестве идей для росписи стен.
Он опустил чертежи и уставился в другой конец комнаты, возможно, в никуда или на окно, через которое запрыгнул. Он понял, конечно, понял.
Она ждала, ее руки были влажными, во рту пересохло.
Он нахмурился, и она поняла, что его взгляд остановился на чем-то: на ее корзинке для рукоделия, в которой лежала груда ткани. Его взгляд стал жестким. Что бы он ни чувствовал, это была не радость.
Это твой ребенок, а не мой. Я не хочу иметь с этим ничего общего.
Ее сердце упало и разбилось вдребезги.
Он увидел, он понял, и теперь он уйдет.
глава 30
Джошуа смотрел невидящим взглядом перед собой, казалось, несколько часов, пока не понял, на что он смотрит. Тени в складках белой ткани в рабочей корзинке Кассандры начали складываться в фигуры. Фигуры, которые плясали у него перед глазами, как маленькие зверушки, которых она собиралась нарисовать на стенах детской.
Но как это похоже на него – смотреть на что-то и не замечать этого. Каким же он стал мастером не замечать того, что у него под носом.
Он отложил в сторону страницы с планами, которые она строила, чтобы привести его в свой дом. Возможно, она хотела, чтобы у ее ребенка был отец. Возможно, она просто делала то, что считала правильным. Это было так привлекательно, но все это было не по-настоящему. Его настоящая жизнь была в Бирмингеме.
Пол шатался, как на корабле в шторм, когда он подошел к рабочей корзине с кусочками ткани. Он вытащил первый кусок и чуть не рассмеялся над собой. Это был всего лишь ее ночной чепец. Ох, сколько же они шутили и смеялись над ним…
Это был ночной чепец, но не ее. Он сжал одну руку в кулак и надел на нее маленькую шляпку. Тут и там торчали булавки и иголки, потому что она еще не закончила его шить. Это не заняло бы у нее много времени: чепец был очень маленький.
– Он слишком мал для тебя, – сказал он и удивился, когда это он стал таким глупым. Деревенский воздух и семейное блаженство затуманили ему мозги. Было приятно оставаться тупым, свободным от принятия решений.
Она не ответила, хотя он чувствовал, как она парит где-то позади него. Каждое ее движение колебало воздух, такой неподвижный, густой и теплый.
Он положил маленький чепец на подоконник и завязал желтые ленточки в бант. У Сэмюэля была точно такой же, прикрывавший темный пушок на его розовой головке. Когда он морщился и плакал, оборки отчаянно трепетали.
Джошуа снова полез в корзину для рукоделия. Еще один кусок ткани. Тоже незаконченный. Маленькое белое платьице, или нижняя юбка, или как там оно называется. Сэмюэл тоже носил это, и его пухлые детские ножки болтались в нем. До того дня, когда ему не исполнилось четыре, и Рейчел впервые сняла с него юбку и надела бриджи. Как же он гордился собой, когда бегал, топал и прыгал, словно заново открывая для себя свои ноги.
Это Джошуа тоже разложил на сиденье, рядом с чепчиком. Это тоже было не закончено: она вышивала его множеством маленьких цветочков. Пустая трата времени, ребенку будет все равно, хотел он сказать ей. Но он знал, почему она так поступила: она тоже была нетерпелива, и это облегчало ожидание. «Ребенок только разобьет тебе сердце», – хотел сказать он, но она не станет его слушать. Она так же не желала слушать, как и он – видеть.
И снова протянул руку в корзину, на этот раз что-то из шерсти: еще одна шапочка, наполовину связанная. Он немного подсчитал – у Рэйчел он научился это делать – и решил, что ребенок родится зимой, так что да, ему нужна будет теплая шапочка. И теплые шерстяные чулки, концы которых все еще зацеплены за спицы. Крошечные чулочки, чтобы согреть эти драгоценные маленькие ножки. Связаны только частично, как и сам младенец.
Он расположил их под платьем.
Ребенок. Наполовину сделанный ребенок из тени.
Это то, что она хотела ему сказать, хотя он, несмотря на свою преднамеренную глупость, уже знал. Он мог бы взглянуть на календарь и сосчитать дни. Он мог бы задаться вопросом, почему за прошедший месяц ей ни разу не захотелось провести несколько ночей в одиночестве. Или почему она теперь почти все время отдыхает после обеда, тогда как в Лондоне она такого никогда не делала. Или почему он видел, что она ест в неурочное время, а иногда и вовсе не ест. Он мог бы задуматься обо всем этом, но не стал, потому что не хотел знать. Он, кто хотел знать все, не хотел знать этого.
– Я думала, Чарльз, если родится мальчик, – сказала она слишком тонким голосом, чтобы принадлежать ей. – Может быть, Шарлотта, если родится девочка или какое-нибудь другое имя. Если ты согласен.
– Так ты уверена?
– Еще рано говорить, но признаки есть и …
– Ты уверена или нет?
Его собственный голос показался ему резким.
– Я уверена, – сказала она вполголоса. Она сглотнула, закашлялась и попыталась снова. – Я уверена.
Это могло принадлежать ему. Могло быть его. Все это. Эта прекрасная женщина, которая наполнила его сердце радостью и принесла ему покой. Этот ребенок. Этот дом. Эта семья. Все это – преподнесено ему на блюдечке с голубой каемочкой. Все это могло быть его, чтобы обнимать, чтобы любить, чтобы потерять.
Все, что ему нужно было сделать, это принять это. Повернуться, сделать три шага, заключить ее в объятия и сказать «да».
Он не двинулся с места.
– Ты получила, что хотела, – сказал он.
– Я хочу мужа.
Ее голос звучал тверже, чем обычно, резко и дрожал. Он повернулся к ней лицом. Он мог бы стать таким мужем. Он мог бы остаться. Ему просто нужно было заключить ее в объятия и сказать «да».
– Настоящего. Не того, кто всегда бросает меня.
Но его ноги не двигались. Его руки не двигались. Он открыл рот, чтобы сказать: «Я твой муж», но вышло только:
– Мне нужно ехать в Бирмингем.
И тогда он увидел это: увидел тот момент, когда потерял ее.
Любящая, теплая, гостеприимная, стойкая Кассандра, которая научила его снова пользоваться сердцем, которая принесла радость в его дни и надежду в его планы: она отвернулась от него прямо у него на глазах. Замкнулась в себе, отстранилась.
Она чувствовала его как молнию. Он чувствовал ее, как огонь зимой.
А теперь от ее теплого приема не осталось и следа.
– Тогда уходи, – сказала она. – Уходи и не возвращайся. Я тебя здесь не держу.
Она протиснулась мимо него, подняла ребенка-тень, ее движения были грубыми и неловкими, когда она запихивала ткань обратно в корзину. А когда она выпрямилась и посмотрела на него, за этими переменчивыми глазами скрывалась незнакомка.
– Ты прав: ты не мой муж. Просто так уж случилось, что мы женаты. Так что, если ты собираешься уйти, то можешь уйти прямо сейчас. Ты все равно уже был одной ногой за дверью с тех пор, как приехал.
Она отсылала его прочь. Конечно, так и было. Она никогда не нуждалась в нем, она хотела только ребенка. Эти планы – да, просто послушная жена. Какой же лицемеркой она была: обвиняла его в том, что он всегда ее бросал, в то время как сама тоже уходила от него. Как только родится ребенок, у нее не останется на него времени, и все, что у них было, рухнет. Она не хотела быть жестокой, но она никогда по-настоящему не любила его. Он сам виноват, что его так трудно любить.
Неважно. Они получили то, что хотели. Это то, о чем они договорились. Раздельные жизни: он – на работе в Бирмингеме, она – с ребенком. Это была всего лишь глупая интерлюдия. Настоящая жизнь звала их. Пять минут на своей фабрике, в жизни, которую он создал из ничего, и он снова узнает себя и забудет всю эту чепуху.
– Если я вам больше не нужен, мадам, – сказал он.
– Мне нужно от тебя то, чего ты не можешь мне дать. Уезжай. Уезжай к себе домой в Бирмингем.
Она отвернулась, ее плечи были прямыми и холодными. Он мог бы подойти к ней, обнять ее, снова соединить их, как и было задумано.
Но он этого не сделал.
Он взял свое пальто и вышел. Он шел, шел и продолжал идти, пока не добрался до своего дома в Бирмингеме.
ЭКОНОМКА ВЫГЛЯДЕЛА расстроенной, когда Джошуа ввалился в дом без предупреждения, и он заподозрил, что это как-то связано с пыльными простынями на мебели и грудами вещей в главных комнатах.
– Мы не знали, что вы приедете, мистер Девитт, – сказала миссис Уайт. – Мы вытащили все из хранилища, чтобы почистить и убедиться, что ничего не повреждено. Видите ли, там были крысы. Их больше нет – приходил крысолов, – но я подумала, что все равно лучше провести весеннюю уборку.
Крысы. Крысы были хуже сестер.
Уходи и не возвращайся. Я тебя здесь не держу.
– Продолжайте, – сказал он. – Приготовьте мои комнаты и накройте на стол. Я хочу побыть один сегодня вечером.
Экономка беспомощно огляделась, смущенная больше, чем того заслуживал беспорядок. При ближайшем рассмотрении выяснилось, почему.
Это были не вещи Джошуа.
Он велел им забрать всю одежду Рейчел и Сэмюэля, ее книги, его игрушки, но здесь были те вещи, которые он сохранил. Проклятая коллекция часов Рейчел, дюжина предметов, к счастью, хранящих тишину. Он никогда не понимал ее увлечения часами, тем, как они все время тикают, тик-тик-тик. И еще был ужасный коврик из тигровой шкуры. Один бог знал, почему он его сохранил.
Вещи занимали слишком много места и заставляли его нервничать.
Ты мне не муж. Просто так уж случилось, что мы женаты.
– Вы скоро снова отправитесь в путь, сэр? – спросила миссис Уайт. – У нас не полный штат сотрудников, но я могу собрать его к утру.
Он махнул рукой, видящий не часы и беспорядок, а частный сад, полный цветов и пчел, с фонтаном и женщиной.
То, что мне нужно от тебя, – это то, чего ты не можешь дать. Уходи. Уезжай к себе домой в Бирмингем.
– Мне нужно вернуться в... – он вовремя остановился. Если бы он закончил, она бы подумала, что он лишился рассудка. Потому что он собирался сказать «Бирмингем». Это было его припевом так долго, что, казалось, это было все, что знал его мозг.
Того, что он искал, здесь не было. Потому что…
Конечно, нет. Он пользовался этим домом только для того, чтобы одеваться и спать.
– Не обращайте внимания, – сказал он. – Мне много не нужно. Большую часть времени я буду проводить на работе.
ВЫЙДЯ НА УЛИЦУ, он направился к фабрике пешком, удивленный тем, как быстро все ходят. Конечно, они шли быстро – это был Бирмингем; это он замедлился. Он ускорил шаг и впитал в себя все это: шум, суету, напряжение усилий, победы и поражения. Дым с фабрик, зловоние из каналов, крики канальщиков и пение некоторых фабричных рабочих. Да, Бирмингем, где деньги были королем, а тяжелая работа – королевой.
К тому времени, как он добрался до своей штаб-квартиры, он снова шел с приличной скоростью, его голова привыкла к лязгу, и он почти перестал кашлять. Да, Бирмингем. Везде все работали, производили, превращая бесполезные вещи в полезные.
Дас, казалось, был лишь слегка удивлен, увидев его, поднимающийся из-за стола, где были аккуратно сложены досье и все, казалось, было в порядке. И, конечно, когда он спросил Даса, то убедился, что все в порядке. Он позволил Дасу говорить, пока расхаживал по кабинету и пытался заинтересоваться делами, но большая часть того, что говорил мужчина, была тарабарщиной, что было странно, поскольку Дас обычно был сосредоточен и четок.
Я хочу мужа. Настоящего. Не того, кто всегда покидает меня.
Все казалось странным, не только тарабарщина Даса. Все должно было наладиться, как только он вернется сюда. Но у Даса все было под контролем, и секретари начали принимать решения самостоятельно, и, похоже, они принимали правильные решения. Но теперь они не были секретарями, не так ли? Они были менеджерами, и это были новые должности, которые предложил Дас. Джошуа больше не был им нужен.
Я хочу, чтобы ты был здесь. Это и твой дом тоже.
Нет. Нет. Его дом был здесь, в Бирмингеме. Вот кем он был. Он просто... забыл.
– Ну, теперь я вернулся, – сказал он, обрывая Даса на полуслове, игнорируя его удивленно поднятые брови. – Все выглядит хорошо. Но, знаешь, нам нужно что-то изменить.
– Тогда еще кое-что. – Дас поправил и без того безупречное досье. – Вы знаете, что я испытываю к вам огромное уважение, мистер Девитт, и я благодарен за те возможности, которые вы мне предоставили.
О нет. Черт возьми, нет.
– Я многому научился за последние годы и получал огромное удовольствие от работы. Последние недели у руля были лучшими в моей карьере.
Нет, черт возьми, нет. Только не это.
– Этот опыт укрепил мою решимость создать собственное предприятие. Я не собираюсь вечно быть вашим секретарем.
– Сейчас? Ты уходишь прямо сейчас?
Дас выглядел озадаченным.
– Нет, – медленно произнес он. – Но, если вы собираетесь вносить изменения, вы должны быть в курсе.
– Верно. Изменения. Я в курсе.
ДЖОШУА ВСКОРЕ УШЕЛ. Они прекрасно справятся и без него. Так же, как и люди в Санн-парке.
Там тоже не было того, что он искал.
Он вышел на улицу, не уверенный, куда несут его ноги. У него было видение, как он годами бродит по улицам Бирмингема, останавливает прохожих, чтобы сказать: «Мне нужно попасть в Бирмингем», и не понимает, когда ему говорят, что он уже там. Его бы назвали Пропащим человеком Бирмингема. «Раньше он был кем-то особенным», – говорили бы они, когда видели, как он, спотыкаясь, проходит мимо, вдоль каналов, среди складов и фабрик, по Хай-Стрит, Мур-стрит и Мерсер-стрит, спрашивая дорогу к городу, где он находится. «Раньше он был кем-то важным, но потом его выгнала жена, ушел друг, его бизнес развалился, и он потерял все, что у него было».
Черт возьми. Он сходил с ума.
Он стряхнул с себя странное видение и направился домой, который был наполнен вещами из прошлого: постель была приготовлена, еда на месте, а прислуга ушла.
Я знаю, что твоя жизнь в Бирмингеме, и я с радостью поеду туда с тобой, если захочешь. Но это и твой дом тоже.
Он взял одни из часов Рейчел. В тот день, когда он вернулся домой, когда она была на последнем месяце беременности и ужасно скучала, он застал ее в столовой, по локти в винтиках и черт знает, чем еще, она разобрала три циферблата и до сих пор не собрала их обратно.
И коврик из шкуры тигра Сэмюэля с его огромной тяжелой головой и пожелтевшими когтями. Маленький мальчик, который обнимает голову тигра и рассказывает ему свои истории, смотрит на него снизу-вверх, серьезно хмурясь, и спрашивает: «Папа, а тигры танцуют?»
Затем Джошуа посмотрел в большие стеклянные глаза тигра и рассмеялся.
Он смеялся до тех пор, пока ему не захотелось плакать, но он не мог плакать, поэтому продолжал смеяться.
Он был прав: ему нужно было вернуться в Бирмингем. Ему нужно было вернуться, чтобы понять, что его жизнь больше не здесь. Чтобы понять, насколько все изменилось, что он больше не тот, кем был раньше. Чтобы понять, как сильно Кассандра разрушила его жизнь и завладела его сердцем.
Ах, Сэмюэл, мой мальчик. И Рейчел, моя подруга. Бирмингем – мое прошлое.
Кассандра, любовь моя.
Он не мог этого изменить. Даже зная то, что он знал, он не принял бы ни одну версию своей жизни или своего прошлого, в которой не было бы Сэмюэля. Он пытался заглушить боль, но все, что он сделал, – это заблокировал любовь и радость.
Именно это Кассандра пыталась сказать ему с самого начала.
Он никогда не нашел бы ответа ни в Бирмингеме, ни в Санн-парке, ни в Лондоне, ни где-либо еще на Земле. Ответ был не в металле, не в розах, не в детских чепчиках и даже не в коврике из тигровой шкуры.
Ответ кроется в ней и в нем, в их тайном мире вдвоем.
Для умного человека он мог быть чертовски глуп.
Он бросил тигровую шкуру и с энергией, порожденной возбуждением, новым возбуждением, основанным не на страхе или гневе, а на радости и любви, вышел из дома и отправился на поиски Даса. У них была работа, которую нужно было выполнить.
глава 31
На третий день Кассандра смирилась с тем, что Джошуа не вернется.
Первый день прошел легко; ярость придала ей решимости, а его уход принес облегчение.
Второй день был ужасен; она вздрагивала от каждого звука, надеясь, что это он, и испытывая боль каждый раз, когда этого не происходило.
На третий день от нее не было никакого толку. Ее тело было вялым, а разум возбужденным. Она винила во всем дождь, хотя раньше он ее никогда не беспокоил; но Люси и Эмили были в плохом настроении из-за исчезновения Джошуа и ее новостей о предстоящем приезде гувернантки, поэтому, когда дождь стих, она убежала в свой сад, чтобы обрести покой.
Нет покоя. Не здесь, не для нее. Она поклялась не поддаваться горю, но, похоже, горе было физическим. Ее конечности устали, живот был тяжелым и ноющим, и, хотя, к счастью, сегодня ее не тошнило, там, где должно было быть сердце, у нее была пустота.
Дождь начался снова. Мягкий, но достаточно сильный, чтобы заманить ее в ловушку здесь, в ее безумии, с ее цветами, фонтаном и сожалениями.
Хорошо. Она все равно не могла пошевелиться. Казалось очень важным, чтобы она не двигалась.
Она закрыла глаза и прислушалась к тихому стуку дождя по крыше. Из кустов доносилось щебетание птиц, возмущенных погодой. На этом месте они с Джошуа занимались любовью, когда у нее не было слов и она пыталась прижаться к нему всем телом.
Перестань отказываться от своего. Борись за то, что принадлежит тебе.
Возможно, ей следовало бороться за него усерднее, но это было безнадежно с самого начала.
– Кассандра.
Как ей нравилось, как он произносил ее имя, его голос, грубый и хрипловатый из-за дождя, с мягким ударением на среднем слоге, как будто он повторял припев.
– Кассандра.
Этот намек на настойчивость, как будто она что-то значила, как будто он тоже любил ее. Как будто в любой момент он мог схватить ее в объятия, крепко прижать к себе и никогда не отпускать.
– Кассандра?
В голосе слышалось смущение. Даже беспокойство. Ей не хотелось, чтобы он беспокоился. Даже сон мог ранить ее сердце, поэтому она открыла глаза, чтобы развеять его.
Это был не сон.
Джошуа стоял на краю беседки, за его спиной струился дождь, и наблюдал за ней своими глазами цвета горячего кофе. Она позволила себе взглянуть на него, на всю его динамичную фигуру. Ее, и в то же время не принадлежащий ей, и такой реальный. Капли дождя прилипли к его волосам и шерсти пальто, а его любимое лицо было нежным и ничего не говорило ей.
Он вернулся!
Он вернулся?
Ужасный злодей бросил ее, а потом осмелился вернуться? Неужели ему так понравилось разбивать ей сердце, что он захотел сделать это снова?
– Нет, – сказала она. – Ты бросил меня, так что можешь убираться.
Он сделал шаг к ней. Два. Ее тело хотело двигаться, но она не могла пошевелиться. Вместо этого она начала дрожать.
– Пожалуйста, Кассандра. Мне так много нужно тебе сказать.
Она обхватила себя руками за отяжелевший, ноющий живот.
– Ты не можешь приходить и уходить, приходить и уходить, и играть со мной вот так.
– Во-первых, знай, что я действительно люблю нашего ребенка, – сказал он. – Я хочу и люблю нашего ребенка.
– Нет. Нет!
Она была слишком взволнована. Это преодолело вялость и боль, и она заставила себя подняться на ноги.
Между ног у нее разлилась влага. Живот свело судорогой. Ноги подкосились.
Он подхватил ее, прежде чем она упала.
Каждый мускул в ее теле напрягся, и она крепко вцепилась в него. Его лицо было бледным и больше не было нежным. Его глаза удерживали ее: Он удерживал ее силой своего взгляда. Если бы он сейчас отвернулся, они бы все упали.
– Там кровь. – Он говорил беззвучно. Она наблюдала, как шевелятся его губы. – На твоих юбках.
Ее голова начала уплывать. Затем ее руки и туловище. Уплывали и растворялись в дожде. Она чувствовала себя такой легкой. У нее не было веса. Нет, его руки приняли на себя ее вес. Ноги теперь были бесполезны для нее. Она не могла пошевелиться. Она не могла говорить. Как она могла двигаться или говорить, если не могла даже дышать?
Я тоже хочу и люблю нашего ребенка. Он боялся полюбить ребенка, а теперь она потеряет ребенка, и ему будет так больно, что он отвернется от нее, и она потеряет его, снова.
Она теряла их обоих. Она теряла все. Она должна была остановить это. Она должна была остановить кровь. Она должна была остановить время. Она должна была остановить закат солнца, дождь и распускание цветов.
– Я не могу остановить это – сказала она.
Ее рука болела. Она озадаченно посмотрела на нее: белая лапа сжимала его руку. Рука, которая поддерживала ее. Рука, которая была всем, что у нее осталось в этом мире, и которая тоже покинет ее снова.
Он подхватил ее на руки и, прежде чем она успела опомниться, уже шагал под дождем, прочь от ее цветов, фонтана и покоя. Она прижалась к нему и вцепилась руками в его пальто, а дождь холодными струйками стекал по ее шее.
– Идет дождь, – сказала она. – Мы не можем идти под дождем. Ты промокнешь.
Но он только крепче прижал ее к себе и пошел быстрее. Он смотрел прямо перед собой, дождь ерошил его волосы, стекал по подбородку. Она уткнулась лицом ему в шею, чтобы не видеть, как все это происходит.
Нехорошо гулять под дождем. Они промокнут. Он может поскользнуться, и они упадут. Или он может простудиться. Ей бы не хотелось, чтобы он простудился. Ее волосы, должно быть, растрепались, и она вымыла их только сегодня утром. Потому что в это утро ее не тошнило. Потому что ее больше не тошнило из-за ребенка. Им не следовало выходить под дождь. Дождь испортит ее платье.
Неважно. Кровь уже его испортила.
Он держал ее так крепко. Он шел так быстро. Она рискнула взглянуть ему в лицо; оно было жестким, сосредоточенным и сердитым. Она снова уткнулась лицом ему в шею. Она не хотела вспоминать его таким. Она не хотела вспоминать его лицо таким, каким оно было в тот день, когда она по-настоящему потеряла его, потеряла его и их ребенка, и свою надежду, и свою любовь, потеряла все сразу, снова.
ОН НЕС ЕЕ НА РУКАХ. У него болели руки. У него болели ноги. Никогда еще ноша не была такой тяжелой и такой драгоценной. Никогда еще прогулка не была такой долгой.
Дом было так далеко. Никогда еще ничего не казалось таким далеким. Как это получилось? Еще один кошмар: он шел и шел, не приближаясь ни на шаг, его убитая горем жена становилась все тяжелее в его объятиях, цепляясь за него, а он, беспомощный, понятия не имел, что для нее сделать, как ей помочь, и только шел, шел, шел.
И вдруг он оказался там, в огороде, протиснулся через ближайшую дверь на кухню, где было жарко, ароматно и неожиданно тихо.
– Позовите доктора, – рявкнул он первому встречному. – Нет, акушерку. Позовите акушерку.
Он не остановился. Он мог бы нести ее вечно.
– Нет, доктора. И акушерку. Позовите их обоих. Соберите всех, кого сможете найти.
А потом появилась миссис Гринуэй, стойкая и уверенная в себе, и он остановился. Кассандра продолжала тянуть за его пальто, закрыв глаза, чтобы ее никто не увидел. Миссис Гринуэй легко коснулась рукой щеки Кассандры. Благословение. Экономка была там, чтобы помочь с лордом Чарльзом. Она знала, что сделала Кассандра в тот день. Она знала Кассандру. Она знает, что делать.
– У нее кровотечение, – сказал он. И затем: – Я не знаю, что делать.
Его голос дрогнул, но она поняла. Она соединила слова «акушерка» и «кровотечение» и поняла.
– Отнесите ее в ее комнату и положите на кровать, а мы присмотрим за ней, – сказала она. – Это женское дело. Мы знаем, что делать.
Он с облегчением повернулся. Кассандра получит необходимую помощь, и она будет исходить не от него. Он хотел помочь ей. Делать что-либо. Но что он знал об этом? Как он стал таким бесполезным?
За его спиной раздался шквал спокойных, настойчивых команд:
– Салли, принеси горячую воду для ванны леди Чарльз и отправь ее вместо этого наверх для мисс Кассандры. Мэри, приготовь чистое постельное белье. Джозеф, а теперь сходи за миссис Кинг, – и было что-то еще, но он не расслышал остального, потому что поднимался по лестнице. Она все еще прижималась к нему, уткнувшись лицом ему в шею и издав тихий стон, похожий на стон раненого животного.
Это был звук разбивающегося сердца.
Он ввалился в ее комнату и опустил ее на кровать, несмотря на окровавленные юбки и все остальное. Она не открывала глаз. Он стянул с нее полусапожки и обхватил рукой ее ногу, не в силах не обращать внимания на кровь. Он ничего не знал о таком виде крови. Он провел рукой прямо по ее подбородку, чтобы расстегнуть пуговицы на ее накидке, но она оттолкнула его руку.
– Нет. – Она не открывала глаз. – Только не ты. Только не ты.
Эти слова подействовали на него как удар под дых. У него чуть не подкосились ноги. Вот как сильно он все испортил – даже сейчас, когда она больше всего нуждалась, она хотела, чтобы он ушел.
Что ж, тем хуже для нее. Он был ее мужем и не собирался уходить.
– Тебе нужно раздеться, – сказал он. – У тебя кровь...
Голос подвел его. Он не знал, что сказать; это была не кровь, и они оба это знали. Он снова попытался расстегнуть ее мантилью, но пуговицы стали слишком маленькими и скользкими для его неуклюжих, трясущихся пальцев.
И снова она оттолкнула его бесполезные руки. На этот раз она все-таки посмотрела на него: уставилась дикими глазами.
– Нет. – Теперь ее голос звучал решительно. Она подняла голову и оттолкнула его. – Не ты. Ты не можешь. Ты не должен. Нет.
– Кассандра. Мне нужно помочь тебе. Скажи мне, что делать. О, боже, просто скажи мне, что делать
– Я хочу увидеть маму.
Она закрыла глаза и уронила голову обратно на подушку. Крупные слезы выкатились из-под ее век и потекли по щекам.
– Я хочу к маме.
Он вытер ее слезы своими бесполезными трясущимися руками, поцеловал ее в лоб и вышел из комнаты. Он сделал три шага и остановился в нерешительности. Было неправильно оставлять ее одну. Она не должна была оставаться одна. Но она не хотела его. Она хотела свою мать.
И, должно быть, леди Чарльз каким-то образом услышала, потому что мгновение спустя она была рядом.
– У Кассандры, – обратился он к ней. Она подошла ближе. Остановилась. Колебалась.
– У нее кровотечение, – сказал он.
Что за глупое слово. Кровотечение – это когда ты порезался.
– Наш ребенок. Ребенок...
– О, милое дитя.
Она бросилась вперед, к комнате дочери, но затем остановилась. И заколебалась. И тогда он увидел это: ее страх. Боль от потери сына была слишком сильной; она позволила этому сломить ее. Поэтому она оставила своего мужа и семью и ушла в мир, где ей не было больно. Он не мог осуждать ее; он использовал другой метод, но поступил так же.
Больше никогда.
Отвернуться от собственной боли означало бы отвернуться от Кассандры: это было то, что он понял в Бирмингеме. И единственное, что он знал каждой клеточкой своего жалкого, бесполезного существа, это то, что он никогда больше не отвернется от Кассандры.
Он обнял тещу за плечи, крепко удерживая ее, и заглянул ей в глаза. Она была в полном сознании. Она с тоской посмотрела в сторону своей спальни, туда, где пряталась от собственных неудач, своего стыда, своей вины, своего горя. Она знала, что происходит, и тоже не могла этого вынести.
Что ж, черт бы ее побрал. Если Кассандре придется это вынести, они все, черт возьми, это выдержат.
– Вы нужны ей, – сказал он. – Вы нужны ей сейчас.
Леди Чарльз нужно ее лекарство. Ей наверняка хочется спрятаться. Он понимал это. Но теперь он знал, что это не выход. Казалось, что это выход, но это было не так. И если он больше ничего и не сможет сделать для любимой женщины, он сделает хотя бы это.
– Потерпите несколько часов, – сказал он. Он отпустил ее, взял за руку. Она все еще носила обручальное кольцо. – Всего несколько часов. Вы сможете это сделать. Вы сможете сделать это для нее, потому что ей это нужно, и мы любим ее.
– Я подвела ее.
– Это не имеет значения. Важно лишь то, что вы нужны ей сейчас. Ее мать. Мы оба подвели ее. Мы не подведем ее снова.
Он ждал. Ему хотелось закричать: «Ваша дочь там одна, я ей не нужен, но она не должна оставаться одна». Но он должен быть терпеливым. Кассандра хотела бы, чтобы он был терпеливым. Он ждал. И пока он ждал, леди Чарльз глубоко вздохнула. Она дала волю чувствам. Он увидел, как она взяла себя в руки. Ее плечи расправились, подбородок приподнялся. Она сжала губы и быстро кивнула.
– Да, – сказала она. – Да.
Она протиснулась мимо него и вошла в комнату. Кассандра была уже не одна.
– Мама? – услышал он.
– Я здесь, Кассандра, дорогая. Я рядом.
Дверь со щелчком закрылась.
Джошуа прислонился спиной к стене, прижал ладони к горящим глазам и не отводил их, даже когда услышал шарканье и топот ног. Чья-то рука на мгновение сжала его плечо.
– С ней все будет в порядке.
Экономка.
Он опустил руки и посмотрел на ее заботливое, озабоченное лицо. За ее спиной сновала вереница служанок, неся тазы, постельное белье и бог знает, что еще.
– Такое случается, – добавила миссис Гринуэй уверенно и спокойно. Утешая его. Он был не тем, кто в этом нуждался.
– Чаще, чем вы думаете. Но с ней все будет в порядке
Она повернулась к служанкам, схватила сверток с постельным бельем, который зажала под мышкой, и взяла обеими руками таз с горячей водой.
– Подождите здесь, – сказала она служанкам. – Вы тоже, мистер Девитт.
– Скажите ей...
Она остановилась. Он наклонился, чтобы открыть для нее дверь. Краем глаза заметил юбку жены, но ее лицо было закрыто телом ее матери, сидевшей рядом с ней. Он отвернулся.
– Скажите ей, что я здесь. Я никуда не уйду.
Не ты, сказала она. Просто уходи, сказала она. Не ты, сказала она.
– Скажите ей. Обещаете мне?
– Я скажу ей. Позвольте нам позаботиться о ней сейчас.
