Текст книги "Мой грешный муж (ЛП)"
Автор книги: Мия Винси
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Как только бабушка с дедушкой оказались вне пределов слышимости, Люси подбежала к ним.
– Ну и что? – спросила Люси. – Меня перевезут в Ботани-Бей?
– Мы рассматривали этот вариант, – ответила Кассандра. – Но поскольку губернатор Маккуори только недавно восстановил порядок в колонии, мы не решаемся спровоцировать еще одно восстание, отправив тебя туда. Возможно, она пригласит тебя куда-нибудь осенью, а пока мы должны считать эту поездку в Лондон неудачной, потому что мы не нашли тебе мужа.
– Тем не менее, мы нашли его для тебя.
На краткий миг Кассандра подумала, что Люси придумала всю эту драму с единственной целью – свести Кассандру и Джошуа вместе, но затем отбросила эту мысль. Люси жила от мгновения к мгновению, подчиняясь какому-то демону, который управлял ею, и плохо разбиралась в стратегии.
Кроме того, если это был ее план, то она потерпела такую же неудачу, как и Кассандра.
– Мне нравится Джошуа, – продолжила Люси. – Эмили тоже. Он будет жить с нами в Санн-парке?
– Он вернется к своей жизни в Бирмингеме.
Люси разинула рот в мелодраматическом шоке
– Мама Кассандра! Неужели ты ничего не можешь сделать правильно?
Она бросилась обратно к Айзеку и Эмили, оставив Кассандру вздыхать в одиночестве.
– По-видимому, нет, – сказала она, ни к кому не обращаясь.
Затем, наконец, последовав совету бабушки, она улыбнулась и продолжила прогулку.
глава 28
Прошло почти две недели, прежде чем Джошуа и Кассандра усадили ее сестер и кота в экипаж и в сопровождении Айзека, слуг и содержимого половины лондонских магазинов отправились домой.
В течение этих двух недель они избегали общества, оставляя сплетников неудовлетворенными, а потенциальных женихов Люси – убитыми горем. Вместо этого они посетили все места в Лондоне, которые стоило посетить, и, к удовольствию Джошуа, Кассандра также настояла на том, чтобы ее сестры проводили время в детских домах под руководством мисс Сэмпсон.
Несмотря на то, что Джошуа по-прежнему пренебрегал делами, ему пришло в голову, что он должен сопровождать их по городу, и не только потому, что он чувствовал себя странно, если Кассандры не было рядом.
– Было бы безответственно не поехать с вами, – сказал он. – Позволь Люси бегать по Лондону без присмотра, и не успеем мы оглянуться, как случится еще один Великий пожар или революция.
Кассандра и Джошуа пообедали с врачом, который дал совет, как помочь леди Чарльз, и с другим врачом, который выдвинул новую и отвергнутую теорию о том, что болезни переносятся водой и что более чистая вода в городах может спасти жизни, – идея, которая показалась Джошуа увлекательной.
Они также присоединились к Дасу и его жене за приятным ужином, и когда Кассандра назвала этих двоих мужчин друзьями, а не работодателем и наемным работником, Джошуа не нашел причин возражать. После этого Дас вернулся в штаб-квартиру, чтобы временно взять на себя бразды правления бизнесом, и, возможно, как мимоходом предложил Джошуа, Дас мог бы придумать новые названия должностей для секретарей, поскольку кто-то объявил существующие названия «глупыми». Ньюэлл вернулся к своей семье в Бирмингеме, откуда продолжил поиски гувернантки.
И вот солнечным майским днем колонна экипажей въехала в ворота Санн-парка.
Лорд Чарльз, как и Кассандра, всегда говорил о своем поместье с гордостью и любовью, и когда карета въехала на подъездную аллею и лучи послеполуденного солнца упали на обширный особняк из красного кирпича, Джошуа все понял.
– Ну? – сказала Кассандра, обнимая его за руку после того, как он помог ей выйти из экипажа. – Разве оно не великолепно?
Джошуа назвал бы его не столько «великолепным», сколько «беспорядочным». Дом мог похвастаться фронтонами различной формы и крышами разной высоты, обилием дымоходов в форме перечниц и окнами со средниками. Вокруг него был ров – настоящий ров! – и ряд фруктовых деревьев, одетых в буйство розовых и белых цветов.
Он был полон жизни и, несмотря на свои размеры, располагал к себе. Можно было подумать о таком месте, как о доме. Теплый весенний воздух окутал его и наполнил чем-то подозрительно похожим на надежду.
Ерунда. Не более чем эффект солнечного света, слишком обильного свежего воздуха в легких и тому подобное. День был слишком ярким, и ароматный деревенский воздух был наполнен жизнью, а такие вещи, как правило, придают местам сказочную атмосферу.
И в последнее время у него действительно была склонность иногда путаться.
Странно думать, что по закону этот дом принадлежал ему, хотя он его не заслужил. Это был подарок, преподнесенный ему и его жене человеком, который надеялся сделать их счастливыми, когда его собственная надежда на счастье исчезла. Лорд Чарльз, вы глупец, подумал он. Это была отважная попытка, но вы ошиблись. Это не мой дом, и я не тот человек.
На самом деле, все это было очень приятно и идиллически, но ничто из этого не могло длиться вечно. Он построил свою жизнь в Бирмингеме, он создал себя в Бирмингеме. То, что он построил там, было тем, кем он был, и это, по крайней мере, никогда не могло быть у него отнято. Это, по крайней мере, никогда не могло развалиться.
Кассандра выжидающе смотрела на него, желая, чтобы он был доволен, и он был доволен. Как это ни смешно. Но это тоже казалось нереальным.
– Тут есть ров! – сказал он. – Когда ты ожидаешь вторжения орд?
Она многозначительно посмотрела на него.
– По-видимому, сегодня.
– Миссис Девитт! Вы только что назвали меня вторгшейся ордой?
Она рассмеялась и повела его через мост, ее лицо сияло от волнения.
– Это больше связано с осушением, чем с защитой, – сказала она. – В новых местах вместо этого есть большие декоративные озера. Но если ты любишь рыбалку, то здесь есть рыба, а мне нравится, когда есть куда забросить Люси.
У каменной арки, обозначающей вход, Джошуа остановился, чтобы прочитать надпись: «1533 год» и слова «Солнце каждый день новое».
– Это из Гераклита, – сказала Кассандра.
Это название напомнило ему о школьных учебниках в Итоне. Один из тех греческих парней, которым целый день было нечем заняться, кроме как сидеть и констатировать очевидные вещи, без всякой видимой цели, кроме как мучить английских школьников две тысячи лет спустя.
– Парень не смог правильно написать «солнце», – сказал он. – Это неэффективно – использовать все эти лишние буквы.
– Он был построен во времена Тюдоров. Тогда еще не было орфографии. Не придирайся.
Он позволил провести себя внутрь, поприветствовал дворецкого и экономку, и ощущение нереальности происходящего усиливалось по мере того, как каблуки его ботинок стучали по каменным плитам. Он вполуха слушал, как Кассандра и миссис Гринуэй обсуждают леди Чарльз и вопросы ведения домашнего хозяйства, а сам скользил взглядом по картинам и панелям на лестнице с блестящими перилами.
Перила. Дети. Кассандра, которая говорит: «Я могу представить их сейчас, наших детей, бегущими по Санн-парку, скользящими по перилам, проносящимися среди роз». Темноволосые, ясноглазые дети, и он тоже мог представить их сейчас. Он отогнал от себя эти образы и принялся отпускать бессмысленные комментарии, чтобы отогнать их, пока она вела его через большой холл, официальную столовую, стильную большую гостиную, заставленную книгами.
Ему не следовало приезжать. Ему вообще не следовало приезжать.
– Это папин кабинет, – сказала Кассандра.
И все же в нем чувствовался дух комнаты, которой пользовались.
– Кабинет твоего отца?
– Я им пользовалась. То есть, это было удобно. Когда я начала присматривать за поместьем. Но на самом деле это твой дом. Я имею в виду, это наш дом. И мы должны обсудить спальни. Мама все еще пользуется спальней, смежной с хозяйской спальней, так что ты...
– Боже, нет. Я не могу спать рядом с ней. Где ты спишь?
– В комнате, которую я всегда занимала. Если ты не хочешь в папину комнату, то где ...?
– Тебе решать. Я пробуду здесь недолго, прежде чем уеду в Бирмингем.
– Конечно.
Они стояли, глядя на кабинет, а не друг на друга.
– Как долго ты думаешь здесь пробыть? – наконец спросила она, проводя пальцем по дверному косяку.
О, он знал этот вопрос. Когда он появлялся в загородном доме джентльмена, жена хозяина задавала его, а позже он слышал, как они ссорились. Вежливая фраза для «я не хочу, чтобы ты был здесь». Он никогда не возражал. В любом случае, ему всегда нужно было быть где-то еще.
Но это была Кассандра, и она, казалось, не возражала против его присутствия. Может быть, она на самом деле имела в виду «я хочу, чтобы ты остался», или, может быть, ей просто нужно было знать о его планах, чтобы она могла вести домашнее хозяйство, и как так получилось, что они разговаривали каждый день, а он все еще не понимал, о чем она говорит, и все еще не знал, как спросить?
Это был достаточно простой вопрос. Обычно он был не настолько глуп, чтобы не быть в состоянии отвечать на простые вопросы, но все, что ему удалось, это промолчать.
Поэтому она ответила за него.
– Ты сказал, что останешься, пока я... не забеременею. Таков был уговор.
– Верно. Хорошо. Если таково было соглашение.
Это прозвучало резко и громко, несмотря на деревянные панели и толстые ковры.
– Все еще слишком рано говорить об этом?
– Да.
– Верно. Хорошо. Что еще ты хочешь мне показать?
Она провела его по остальной части дома, но верхние этажи пропустила, а поскольку на верхних этажах располагались такие помещения, как детские и классные комнаты, он был рад этому упущению.
КОГДА ЭКСКУРСИЯ по дому была закончена, Кассандра предложила показать ему сад.
– Я имею в виду, не весь сегодня, – поспешно добавила она. – Но, возможно, ты захочешь осмотреть мой личный сад...
Джошуа собирался отпустить непристойную шутку по поводу ее личного сада, но она вдруг застеснялась, и вместо этого он спросил:
– Почему бы и нет?
Все еще выглядя смущенной, она провела его через главный цветочный сад, не сказав ни слова, несмотря на то, что переполненные клумбы были впечатляющими для его городских глаз. Они цвели в изобилии красок, и на них жужжали пчелы, бабочки и птицы.
Легкий ветерок трепал его волосы и рубашку – он, конечно же, снял пиджак и шейный платок, наслаждаясь поддразниваниями Кассандры по поводу того, что ему трудно оставаться одетым, – и чихнул всего три или четыре раза.
– Это все твоих рук дело? – спросил он.
– Сад был разбит более ста лет назад, – сказала она. – Я просто дополняю его, и у меня есть небольшая армия садовников, которые выполняют все мои приказы. О, смотри, козлиная борода в цвету!
– Что?
Она указала на фиолетовый цветок с длинными, заостренными лепестками.
– Козлиная борода.
– Что это за название для цветка?
– Отличное название, – решительно заявила она, продолжая свой путь. – У многих цветов есть такие названия. Есть Гусиная лапка, Жирная курица, Деловитая Лиззи. А, Чертов шнурок, Чихалка, Ниппельворт...
Он расхохотался.
– Ты просто выдумываешь все это сейчас.
Но ей было не до смеха. Она провела его за изгородь в уединенный сад размером с просторную гостиную и остановилась, нервно сплетя пальцы.
Он понял, что это место имеет значение. Поэтому он прошел в центр и как следует огляделся. Сад был скрыт высокой живой изгородью, а выложенная камнем дорожка вилась между островками разноцветных клумб к небольшой беседке со скамейкой. Другая дорожка вела к фонтану, где была изображена статуя соблазнительной, почти обнаженной женщины, стоящей в большой ракушке и наливающей воду из кувшина.
– Я имею в виду, – поспешно продолжила она, – это всего лишь маленький садик, и он ничем не отличается от остальных, но...
– И давно он у тебя? – спросил я.
– Когда мы были детьми, мама подарила нам всем садовый участок, но я была единственной, кому это понравилось, – сказала она. – Со временем я присоединила их все и превратила в свой личный сад. Я начала, когда мне было лет десять, и, продолжила дополнять его.
Он брел по дорожке, проводя рукой по цветам, мимо которых проходил, впитывая щебет птиц и журчание фонтана. Клумбы были щедро засажены растениями, за ними тщательно ухаживали, и они были так полны разнообразия, красок и жизни, что он мог любоваться ими весь день. Живые изгороди отгородили его от мира, даже от времени, и дразнили его мыслью, что они одни на свете.
– Это ты? – спросил он, изучая статую. – Она выглядит довольно неприлично, тебе не кажется?
Она шлепнула его по животу.
– Перестань вести себя как ребенок. Она прекрасна.
В ее глазах появилось отстраненное выражение, когда она пошевелила пальцами под струями воды.
– Она вдохновлена Аретузой, поливальщицей. Мама купила ее для меня в Лимингтон-Спа. Я жаловалась, что мне никогда не уделяют внимания, и тогда мама взяла меня с собой в специальное путешествие, только для нас двоих, и, когда она купила это, она сказала мне, что любовь подобна бесконечному источнику, где вода течет, течет и течет. Она сказала, что любовь никогда не иссякнет, и не важно, сколько любви тебе нужно, ее всегда будет больше.
Внезапно Джошуа понял.
Сестры Кассандры были такими красивыми и жизнерадостными, что по сравнению с ними она казалась себе невзрачной и скучной, несмотря на то, что была хорошенькой, остроумной и всеми любимой. Поэтому она выделила себе место в саду, где ей не приходилось конкурировать. Даже сейчас, когда она была фактической главой семьи, она не претендовала на то, что принадлежало ей по праву. Здесь, и только здесь, она чувствовала себя самой собой.
Ощущение, похожее на сон, исчезло. Его мысли были такими же острыми и ясными, как всегда, и он был безумно рад, что пришел.
– Тебе нравится? – застенчиво спросила она.
Он притянул ее к себе.
– Очень нравится. Это так похоже на тебя.
– А дом? Тебе нравится твой дом?
Он проигнорировал слово «твой», посмотрев на сад новыми глазами.
– Я полагаю, мы должны увидеть кого-то в его собственном доме, чтобы понять его, – сказал он.
– Возможно, если бы я увидела твой дом в Бирмингеме, я бы поняла тебя. Твою преданность своей работе, твою любовь к металлу.
Она не увидела бы там дома. Она увидела бы пустой дом, место, где он спал и переодевался. Его настоящим домом было пространство в его голове, где он хранил свою работу, единственную вещь, которую никто никогда не мог у него отнять.
Она показала ему важную часть себя; он был должен был дать ей кое-что взамен.
– Я никогда не питал особой любви к металлу, – сказал он. – Это просто то, на чем я остановился. Но я восхищаюсь алхимией кузнеца, тем, как человек может сгибать железо по своей воле. С помощью тепла и давления можно изменить саму природу вещей. Из куска руды или лома можно выковать что-то мощное, полезное или красивое. Что-то прочное, цельное, долговечное. Мне нравится эта идея.
– А это Бирмингем, – сказала она.
– Да.
Она отстранилась от него, зашла в беседку и откинулась на спинку сиденья. Она сняла шляпку и положила ее рядом с собой, затем закрыла глаза и подняла лицо. Послеполуденный свет ласкал ее нежную кожу и рыжие пряди в волосах, и ему захотелось навсегда запечатлеть это зрелище.
Затем она открыла глаза и улыбнулась, и он сел рядом с ней на сиденье.
– Это твой дом, – сказал он.
– Он твой.
– Забудь, что говорит закон. Ты заслужила этот дом.
Его охватила внезапная ярость на ее семью.
– Ты его любишь. Ты управляешь им. Ты заставляешь его работать. Твоя семья слишком глупа, чтобы понять это, но ты им нужна. И ты тоже этого не замечаешь. Твои сестры последовали за тобой в Лондон.
– Они отправились в Лондон, чтобы быть непослушными.
– Нет. Они приехали, потому что не знают, как жить без тебя. Ты – центр этой семьи. Ты сплачиваешь их. Ты глава этой семьи и ее сердце, и этот дом – твой. Заяви на него свои права. Перестань отказываться от своего пространства. Борись за то, что принадлежит тебе. Выгони свою мать из хозяйской комнаты и объяви этот кабинет своим собственным.
Она уставилась на него испуганным, потерянным и ищущим взглядом. Она выглядела расстроенной, а он никогда не хотел причинять ей страдания. Он провел рукой по ее щеке и едва успел произнести ее имя, как она сказала:
– Поцелуй меня.
Он поцеловал ее. Они нежно и чувственно исследовали друг друга, и да, на вкус она по-прежнему была как цветы, но он не мог ощутить ее достаточно хорошо, поэтому жадно притянул ее к себе. Она забралась на него верхом и принялась теребить его волосы, осыпая нежными поцелуями лицо и шею. Он так и не узнал, кто из них задрал ей юбки и стянул с него бриджи, но вскоре он снова был внутри нее. Щебетали птицы, журчал фонтан, его жена прикусила его нижнюю губу, а потом сказала:
– Держу пари, в Бирмингеме ты не сможешь этого сделать.
У него не хватало дыхания ни на смех, ни тем более на разговоры, поэтому он оторвался от нее и вошел в нее еще глубже, когда она сильнее прижалась к нему, пока не впилась зубами ему в плечо, и они не кончили.
Позже он почувствовал момент, когда к ней вернулось сознание, потому что она подвинулась и уткнулась лицом ему в шею.
– Прости меня, – сказала она. – Я не знаю, что на меня нашло.
– Это все птицы и пчелы. Не извиняйся передо мной. Я люблю хорошенько поразвлечься в саду.
– Раньше я была такой воспитанной, а теперь... Я... Это твоя вина.
Он ухмыльнулся.
– И я очень горжусь собой.
Даже после того, как они привели себя в порядок, он чувствовал себя ленивым и довольным, поэтому предложил ей прижаться к нему спиной и закрыл глаза.
– Нам пора, – сказала она. Она не пошевелилась. – У нас есть дела.
– Пока нет. Здесь все еще достаточно тепло, и с тобой так спокойно. Давай останемся еще ненадолго.
У него действительно были дела. Много. Но солнце грело, и пчелы жужжали, и ее вес был приятным, а его конечности и веки отяжелели. Он вдруг почувствовал, что устал больше, чем когда-либо в своей жизни, и не будет никакого вреда, если он на минутку, впервые за четырнадцать лет, остановится и передохнет.
глава 29
Для человека, который утверждал, что у него много работы, – несколько раз думала Кассандра в последующие дни, – Джошуа, похоже, почти ничего не делал, хотя по-прежнему проявлял больше энергии, чем обычно, генерируя идеи и приходя в восторг по малейшему поводу. Каждый день он приводил в смятение кого-нибудь из домочадцев, и все равно они его обожали.
Он ворвался в молочный цех и испугал молочниц, пока они не поняли, что он просто хотел знать, что они делают и как все это работает, этот бизнес по превращению молока в масло и сыр. В день стирки он также допрашивал прачек; бедняжки краснели и хихикали, заикаясь в ответах, и все это время держали в руках его подштанники. Он провел целый день, очарованный свиньями, отправился на встречу с арендаторами, расспрашивая их до тех пор, пока у них не закружилась голова, и вместе с мистером Ридли с фермы «Энд Фарм» разработал план перестройки шаткого моста по новому проекту. Он даже вторгся в мамину винокурню и привел ее в восторг, оценив ее вина. Каждый день из Бирмингема приезжали посыльные и приходили письма, и мистер Дас прислал еще и нового секретаря, но Джошуа ворчал, что не может сосредоточиться, хотя Кассандра не понимала, что он имел в виду, потому что, конечно, он искал, чем бы отвлечься, но отвлекающие факторы его не интересовали.
Проходили дни. Одна неделя. Две. Он присоединялся к семье за ужином и после ужина тоже, и каждый вечер проводил с ней. Они занимались любовью и тихо беседовали, и она засыпала с надеждой в сердце.
Только для того, чтобы проснуться в одиночестве.
Солнце каждый день новое: О, как же дразнили ее эти слова! Раньше она считала эту надпись оптимистичным посланием – напоминанием о том, что в любой момент можно начать все сначала, – но теперь поняла, что это послание тщетно. С каждым днем ее муж становился все ближе, но с восходом солнца все начиналось сначала, и она была ничуть не ближе к тому, чтобы удержать его, чем накануне.
Потому что он постоянно куда-то бежал.
Когда она осмелилась заметить, что он работает меньше, чем раньше, он махнул рукой и сказал:
– Дас справляется. Я вернусь к работе в Бирмингеме.
Когда она упомянула о празднике летнего солнцестояния, он сказал:
– Да, но к тому времени я уже вернусь в Бирмингем.
А когда она предложила ему завести пару собак, чтобы они сопровождали его на долгих прогулках, он сначала заинтересовался, но затем сказал:
– Какой в этом смысл? Я не смогу взять их с собой в Бирмингем.
Бирмингем, Бирмингем, Бирмингем. Как же она ненавидела этот шумный, грязный, стремительный город, который манил к себе ее мужа. Она ненавидела его, хотя теперь понимала: Бирмингем был местом, где он создал свою жизнь и самого себя. Именно там он превратился из нежеланного незаконнорожденного мальчика в богатого, могущественного промышленника. Стать сельским джентльменом было бы предательством по отношению к самому себе. Бирмингем был не просто местом: это была его личность, его сердце и разум.
Пытаться заставить его остаться с ней – все равно что пытаться остановить восход солнца.
И поэтому она лгала ему.
Она ничего не сказала ни об отсутствии месячных, ни о тошноте, усталости и болях в груди, и он, казалось, ничего не заметил. Она сказала себе, что это не было ложью, по крайней мере, не совсем: еще слишком рано говорить наверняка. Даже после того, как она рассказала об этом маме, акушерке и подруге, она не упомянула об этом ему. Подумать только, когда-то она верила, что, если у нее будет ребенок, она сможет обойтись без мужа! Теперь чувство вины смешивалось со страхом, и у нее заплетался язык, потому что, как только она произнесет эти слова, он вскочит на ноги и скажет: «Отлично. Моя работа здесь закончена».
И все же он дал ей обещание, и она должна была ему сказать. Как это было жестоко: родить ребенка, о котором она мечтала, означало потерять мужа, которого она любила. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой разбитой.
Но, может быть, если бы она попросила его остаться с ней, может быть, только может быть, он бы согласился. Может быть, этот ребенок объединил бы их.
Если у нас будет ребенок, то это будет твой ребенок, а не мой. Я не хочу иметь к этому никакого отношения.
А, может, и нет.
В самые мрачные моменты она думала, что, как только он уедет, станет лучше. По крайней мере, тогда она избавится от этого страха, который был хуже тошноты и усталости, потому что страх боролся с надеждой, и эта борьба терзала ее. По крайней мере, тогда ее сердце было бы разбито сразу, а не разбивалось бы с каждым днем все больше.
ОДНИМ СОЛНЕЧНЫМ УТРОМ, почти неделю спустя после разговора с акушеркой, Кассандра сидела в эркере своей гостиной на первом этаже, шила одежду для малыша, и спорила сама с собой, когда, подняв глаза, увидела Джошуа, который шел через сад к ее окну, перекинув сюртук через плечо.
Все в ней замерло, кроме бешено колотящегося сердца и дрожащих рук. Сегодня. Сегодня.
Конечно, она принимала это решение каждое утро в течение нескольких дней, но каждый вечер, когда она видела его, слова застревали у нее в горле.
«Но я должна», – подумала она, пожирая его глазами, боясь, что это будет в последний раз. Если я и не могу удержать его, то я сохраню хотя бы эти воспоминания: его лицо, обращенное к солнцу, улыбка, играющая на его губах, вихрь энергии, когда он двигался легкими, мощными шагами.
Внезапно она не могла это больше выдерживать, но прежде чем успела спрятаться, он заметил ее, сидящую у огромного открытого окна, всего в нескольких футах над ним.
– А, прекрасная принцесса! – окликнул он, останавливаясь и снимая шляпу. – Ты занята?
– Ничего важного.
Она неуклюже сунула шитье в рабочую корзинку и выдавила из себя улыбку.
– Оставайся там, я сейчас приду, – сказал он, отворачиваясь.
– Не понимаю, зачем тебе тратить время на то, чтобы идти к двери, – крикнула она в ответ. – Было бы эффективнее просто залезть в окно.
Он ухмыльнулся. Возможно, это был последний раз, когда она видела, как он улыбается.
– Миссис Девитт, а вы гений.
Одним прыжком он вскочил на подоконник и застыл там, освещенный дневным светом. Образ мужественности и силы, за который можно держаться, о котором можно вспоминать, когда он уйдет.
– О боже, – сказала она.
– Я произвел на тебя впечатление? Скажи, что я произвел на тебя впечатление. Я обожаю производить на тебя впечатление.
– Я безмерно впечатлена.
Она соскользнула с подоконника, думая о своей корзинке для шитья и бумагах на столе, наблюдая, как он спрыгнул и бросил сюртук на стул.
– У меня был очень интересный разговор с мистером Ридли, – сказал он, поворачиваясь к ней лицом. – Вместе мы были просто великолепны. Наш мост будет крепче и долговечнее любого другого моста в истории Уорикшира. О, и я познакомился с миссис Кинг – ты ее знаешь?
– Она акушерка.
– Верно. Я рассказал ей о парне, которого мы встретили в Лондоне, который считает, что болезни передаются через воду, и она сказала, что, по ее мнению, это правильно, что бы там ни говорили модные врачи. Более того, она говорит, что ее тошнит от модных докторов, рассказывающих ей о вещах, в которых они ничего не смыслят, например, о женском теле – говорю тебе, я так сильно покраснел.
– Ты ничего подобного не делал.
– Так что, я думаю, мне следует пригласить этого доктора и узнать, что ему нужно, потому что, если он прав, мы могли бы спасти жизни всех этих людей. Что ты думаешь?
Он закружил ее в безумном импровизированном вальсе. Она обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Может быть, прежде чем она скажет ему об этом, они могли бы еще раз заняться любовью. В последний раз.
– Я думаю, что ты делаешь мир лучше, – сказала она и поцеловала его.
Это должен был быть простой поцелуй, но он превратил его в нечто более продолжительное, и когда они прервали его, у нее перехватило дыхание. Он улыбнулся ей в губы.
– Мне нравится, когда ты целуешь меня первой, – сказал он.
– Мне нравится, когда ты запрыгиваешь в окна.
– Я бы запрыгнул в любое окно в мире, если бы это принесло мне один из твоих поцелуев.
Тогда она тоже улыбнулась. Он действительно заботился о ней. Она была важна для него. Ему здесь нравилось. Он жаждал встречи с ней. Он начинал понимать, что Санн-парк – это его дом, а она – его жена.
Она напрасно беспокоилась. Все будет хорошо.
– Ты помнишь тот первый день, когда мы встретились, я имею в виду, тот день в Гайд-парке, – сказала Кассандра. – Знаешь, что я о тебе подумала?
– Что я был невыразимо груб и мне стоило бы побриться?
– И это тоже. Но в тебе было столько энергии, что я вообразила, будто в тебя ударила молния и что эта молния все еще мечется внутри тебя. И самое приятное, что, когда я с тобой, эта молния проскальзывает и внутрь меня.
Он замер на слишком много ударов ее бешено колотящегося сердца, а затем обхватил ее за ягодицы и притянул к себе.
– Что ж, Кассандра, если ты хочешь, чтобы я был внутри тебя...
– Ой! Ты!
Он изобразил невинность.
– Что? Почему виноват я, когда именно ты говоришь шокирующие вещи?
Его прикосновения и поддразнивания разожгли в ней желание, сила которого удивила ее, учитывая, что она уже была беременна. И все же это желание еще и раздражало, потому что она знала, что он делает: он использовал его, чтобы спрятаться.
Он уже убегал.
– Я хочу тебе кое-что показать, – прошептала она, неохотно высвобождаясь из его объятий.
– Миссис Девитт! День на дворе.
– Тише!
Она подвела его к столу, где оставила планы дома. Ее руки были неловкими, когда она их разглаживала, а во рту пересохло. Подумать только, когда они впервые встретились, ей было все равно, что он думает, и она говорила все, что ей заблагорассудится!
Каким-то образом ей удалось развязать язык, чтобы заговорить.
– Я предлагаю несколько изменений в доме, чтобы отразить перемены в семье.
Она указала пальцем, надеясь, что он не заметит, как он дрожит.
– Вот это крыло; мы им не часто пользуемся. Я подумала переоборудовать несколько комнат в квартиру для мамы. Это недалеко от огорода и ее винокурни, так что она может выращивать зелень и иметь свой собственный огород. У нас нет вдовьего дома, но так она сможет уединиться, но одновременно быть с нами.
Он ничего не сказал, изучая бумагу и задумчиво поджав губы.
– А здесь, ну, я теперь меньше занимаюсь хозяйством, так что папин кабинет – я имею в виду, главный кабинет – не используется, я имею в виду, кроме... Так что...
Не было нужды этого говорить. Он смог прочитать надпись, которую она написала: «Кабинет мистера Девитта», а соседняя комната была обозначена как «Рабочий кабинет миссис Девитт», и ему понравилась идея, что они будут работать бок о бок.
Она взглянула на него.
Он ничего не сказал.
Она отодвинула верхнюю страницу, чтобы показать планы спален на втором этаже.
– Когда у мамы будут собственные апартаменты, мы смогли бы переехать в главные апартаменты.
Она провела рукой по чертежам: «Спальня мистера Девитта», а рядом – «Спальня миссис Девитт». Не то чтобы они спали порознь; он пользовался своей комнатой только для умывания и одевания. Она вцепилась пальцами в свои юбки. Он по-прежнему молчал. Он застыл как вкопанный.
– Конечно, я их переделаю, чтобы они стали нашими по-настоящему, поэтому ты должен сообщить мне, какие цвета ты предпочитаешь, или позволишь мне выбрать и...
Она замолчала, когда он прикоснулся пальцем к чернилам.
– Почему? – спросил он так тихо, что она едва расслышала. – Зачем ты это сделала?
Она не смогла понять его вопроса, а его профиль не дал никаких подсказок.
– Ты сказал, что я должна претендовать на это место, так вот, я это делаю. Но наш брак подарил и тебе этот дом, что бы ты ни говорил, и ты должен чувствовать себя комфортно.
– Какая послушная жена.
– Я пытаюсь поступать правильно.
И мы подходим друг другу, – хотелось крикнуть ей. Это правильно. Быть вместе, здесь или в Бирмингеме, или где угодно, я становлюсь сильнее и счастливее оттого, что знаю тебя, а ты спокойнее и счастливее оттого, что знаешь меня.
И тут она вспомнила его слова в Лондоне, когда он сказал, что хочет, чтобы она была честной, а не послушной и вежливой. Быть честной было трудно, потому что, если ему не понравится ее честность, ей некуда будет спрятаться.
Кроме того, она вынашивала гораздо более серьезную ложь, чем эта.
Она ждала, надеясь, что он выпалит что-нибудь вроде «Нет, я хочу по-другому» или «Да, это сработает», и Бирмингем уйдет на задний план.
Вместо этого он ничего не сказал. Он взял страницы и прислонился к столу, уставившись на них, хотя она и не знала, что он там увидел.
– Я хочу, чтобы ты был здесь, – неуверенно произнесла она, обращаясь к его профилю. – Я знаю, что ты живешь в Бирмингеме, и я с радостью поеду туда с тобой, если ты захочешь. Но это и твой дом тоже.
Каждый дюйм его тела был натянут, как веревка, готовая вот-вот лопнуть. У нее перехватило дыхание, а ведь ей все еще предстояло рассказать ему остальное.
